Ева-пенетратор, или Оживители и умертвители

Александр Бренер, 2020

Новая книга художника и писателя, легендарного нарушителя спокойствия, пугала обывателей всей Европы и последнего странствующего философа современности Александра Бренера в доступной форме рассказывает о тайном смысле и прикладном значении искусства.

Искусство

Искусство умудрялось оживлять человека.

Как ему это удавалось?

Да так: поглядишь на «Олимпию» Мане — и обомлеешь.

Прочитаешь «На железной дороге» Блока — и содрогнёшься.

Всё, что может нас оживить, собрано здесь, перед глазами, только нужно открыть эти глаза и сердце.

Я обожал чужое творчество, но не знал, как им пользоваться, — и сам захотел рисовать и писать поэмы.

Но удалось ли мне хоть раз оживить искусство?

Не знаю.

Будто и не жил!

Давно это было: человек пригласил меня сделать выставку в Милане.

Энрико Коми — так его звали — престарелый энтузиаст искусства.

Поэт, переставший писать стихи и открывший нищую галерейку.

Выставлял там убогие артефакты.

Он говорил: «Эта галерея — продолжение моей поэзии и жизни».

Какой жизни, Энрико?

Иногда жизнь нужно не продолжать, а оборвать — и начать другую!

А почему он решил пригласить меня?

Не знаю.

Возможно, Энрико думал, что я оживлю его: расчешу своими когтями его тайные неизъяснимые язвы.

Галерейка у него была малюсенькая — спичечная коробка.

Я не знал, как там стоять, как повернуться.

И какие спички найти, чтобы поджечь эту спичечную коробку?

Я решил: повешу на стены фото тогдашних президентов.

И вырезал их из газет: Ельцина, Клинтона, Ширака, Манделу и прочих.

И повесил.

На вернисаж пришли какие-то девы, студенты.

Я сел на пол посреди этой клетки, разулся.

И стал сосать на ноге большой палец.

А потом ругал грязными словами всех президентов.

Молодые люди глазели, разинув пасти.

А мне надоело.

Я вскочил и в бессильном гневе сорвал со стен фото.

Это, что ли, было моё оживление жизни?

Не знаю.

Мне стало стыдно — я выскочил из галерейки.

Быть на воздухе в любом случае лучше.

Я бежал сломя голову к белоснежному Миланскому собору.

Свернул в переулок, вижу: рестораны, бутики, камни.

Там стояли ящики с карликовыми деревцами: мандарины, лимоны.

Я — ни с того ни с сего — перевернул один ящик.

Земля вывалилась, корни деревца обнажились…

Это, что ли, было моё искусство?

Оживил я его этим?

Или просто-напросто умертвил растение?

Кто ответит мне на этот вопрос?

Ты, Энрико?

Сам я уже ничего не знаю.

Я хожу на ногах — обгоревших спичках.

Между ними болтаются мои красные яйца.

Эй, Энрико, почему бы нам не встретиться и не поглядеть друг на друга?

Посмотрели бы, как ссохлась наша душа, как оскудели мысли.

Ты меня накормил в своём доме жёлтой горячей полентой, помнишь?

Скажу тебе за это ещё раз спасибо.

Я тогда впервые попробовал это плебейское блюдо.

И подумал: «Всё же лучше перловки».

А твоя жена сидела за столом беззубая и косматая — настоящая старая ведьма.

Но она не пеняла на жизнь и глядела на тебя как на извлекателя квинтэссенции, Энрико.

Может, она верила, что мы с тобой — неспокойные оживители жизни?

Или просто доживала жизнь с неудачником-мужем?