Христианин. Nil inultum remanebit. Часть первая. Предприниматель

Александр Браун, 2023

Девяностые годы прошлого столетия. Россия возвращается к капитализму. Ломаются привычные формы бытия, формируется «новое» сознание, появляются иные ценности, иные приоритеты. Меняются представления о должном и возможном, чести и бесчестии, мести и прощении, преступлении и наказании. Герой романа, мелкий предприниматель, оказывается в водовороте событий, порожденных эпохой перемен. Зло, овладевающее в такие эпохи многими человеческими душами, вломилось в его жизнь, разрушило ее, привело к трагедии. И простой парень, воспитанный на прежних моральных представлениях о возможном и должном, вынужден решать для себя вопрос: кто он – жертва, законопослушный гражданин или судья происходящему вокруг него? Имеет ли он право только на прощение и законопослушание и, более того, обязан быть законопослушным и прощать зло? Или, может, жить следует, подчиняясь велению сердца и законам совести, данным человеку свыше?

Часть первая

Предприниматель

Пролог

В конце рабочего дня по заводоуправлению стремительно пронесся слух, что будто на завод привезли большую сумму денег и что, возможно, уже сегодня, после работы, начальники дадут команду выдать обезденежившим людям хотя бы часть невыплаченной зарплаты. Для обнищавших заводоуправленцев, не получавших деньги уже более пяти месяцев, этот слух был, без сомнения, важнее, чем неожиданная весть раскаявшемуся грешнику об уготованном ему месте в раю… Правда, и до сегодняшнего вечера слух о скорой «получке» уже не раз и не два за последние три-четыре месяца гулял по заводоуправлению словно привидение, оставляя после своего исчезновения дух уныния и безысходности… Но все равно, каждый раз, заполняя кабинеты и коридоры, он никого не оставлял равнодушным, и стоило только ему по-ангельски тихо вновь пролететь по заводоуправлению, как люди тут же принимались выяснять, из какого источника взялся слух, насколько этот источник надежен, и чем достовернее был источник, тем сильнее потом было их разочарование… И в этот раз, несмотря на печальный опыт, кто-то снова утверждал, что кто-то видел, как заводские охранники под присмотром милицейского наряда заносили в кассу инкассаторские мешки…

А ведь еще менее полутора лет назад для этих заводчан, регулярно получавших плату за свой труд, весть о том, что началась выдача зарплаты, означала, что им нужно будет отстоять в длинной и утомительной очереди в кассу, и потому некоторые работники, а порой даже и многие, получали деньги на следующий день, когда очереди в кассу уже не было. Для большинства заводоуправленцев не имело значения, когда получить деньги — сегодня или завтра: хоть большинство и жило тогда от зарплаты до зарплаты, но, пожалуй, у каждого, не сильно пьющего человека, была небольшая сумма, позволявшая ему не рваться к кассе именно в день зарплаты. Но теперь, когда они по полгода не видели заработанные деньги, слух о выдаче зарплаты всем дурманил головы словно аромат цветущего макового поля. И никакая, самая длинная очередь, напугать бы их не смогла… Теперь выдача зарплаты казалась им чудом, и они очень сильно желали, чтобы чудо свершилось, а если уж не свершится, то пусть надежда на него умрет и будет похоронена в оскорбленном сердце как можно позже… Поэтому никто после работы домой не пошел: ждали все, ждали даже записные пессимисты и надеялись, что чудо свершится… В заводоуправлении царило напряженное ожидание.

Надежду давало то, что слух никто не опроверг: ни компетентные проныры, знающие все и обо всем, ни начальство… И чем дольше не было опровержения, чем дольше не поступало никакой информации, тем больше в каждом крепла надежда, что деньги дадут, и росло понимание, что самый большой дурак, живший когда-либо на свете, это тот, кто сказал, что не в деньгах счастье.

Ждали все. Никто не уходил. И дождались… Через час слух был опровергнут вестью из бухгалтерии: денег нет, зарплаты не будет.

В этот вечер еще больше заводчан вдруг поняли, что они — люди второго сорта и что с ними можно обращаться хуже, чем со скотом…

Николай Таврогин работал в отделе печатных плат ведущим инженером. Он тоже не получал зарплату уже пять месяцев. Он, как и все, привык к безденежью, научился жить без денег и выживать «на подножном корму». Но, несмотря на это, известие, пришедшее из бухгалтерии, вогнало его в глухое отчаяние, породившее желание сделать что-то такое, что изменило бы всю его жизнь… Наверное, именно в такие минуты у людей с обостренным чувством собственного достоинства и рождаются мысли о необходимости совершить во имя справедливости какое-либо преступление — и даже не столько ради ее восстановления, поскольку это, чаще всего, невозможно, сколько просто для того, чтобы вернуть самоуважение, либо стать революционером или покончить с собой… Тревога, безнадежность, страх, отчаяние и ком слез в горле от осознания собственного бессилия и ничтожности, — плохие советчики в жизни, но именно они безраздельно овладели Таврогиным…

Посидев несколько минут на своем рабочем месте в состоянии ступора, он поднялся, по-стариковски медленно, добрел до платяного шкафа, оделся и, ни с кем не простившись, ушел, аккуратно прикрыв за собою дверь. В проходной он взял у вахтера-вохровца пропуск и вышел на маленькую предзаводскую площадь, зажатую между двумя заводскими корпусами и зданием проходной, соединявших эти корпуса. Огляделся. Вокруг было темно. Только памятник вождю мирового пролетариата, стоявший в центре площади, подсвечивался с четырех сторон скрытыми в его ограде фонарями. Такое освещение делало скульптуру громадной, и казалось, что она светится сама собой, а все вокруг накрыто огромным черным непроницаемым колпаком. Пройдя через площадь, Николай оглянулся: фигура Ильича освещала собой пространство вокруг…

В последние дни, уже не первый раз, выходя из проходной, Николай ловил себя на том, что стоило ему только взглянуть на памятник вождю, как он поневоле начинал думать о том, что пока была великая страна, созданная этим, как теперь утверждают демократические средства массовой информации, страшным человеком, ему, инженеру-оборонщику Таврогину, жилось хорошо, жилось намного лучше, чем сейчас, когда главным символом разваливающейся второстепенной державы является постоянно полупьяный великан с тремя пальцами на левой руке и неизменной пренебрежительной ухмылкой на холеном лице. Тогда, в той великой стране, ему, простому инженеру, вовремя платили зарплату и, надо сказать, неплохую. И пусть тогда на полученные деньги свободно можно было купить хлеб, рыбные консервы, молоко с кефиром, болгарские соки да какие-нибудь сладости местных производителей, — никто не бедствовал, как сейчас, а при желании всегда можно было заполнить холодильник и другими продуктами. Пусть втридорога, но на колхозном рынке всегда можно было купить мясо и домашнюю птицу, масло и сыр, и нормальные, не гнилые, как в магазинах, овощи и фрукты, торты и конфеты, — словом, можно было и необходимое купить, и что-нибудь вкусненькое. Ну и была, наконец, электричка «Приокск — Москва», про которую в народе говорили: «длинная, зеленая и пахнет колбасой…». В общем, были бы деньги, и все можно было «достать» или купить втридорога… А теперь… теперь полки магазинов ломятся от самых разных продуктов, но того, на что их можно бы обменять, — денег, — у него, как и прочего рабочего люда, просто нет. Вот и сегодня, в очередной раз, народ, что называется, обнесли: деньги, заработную плату, эквивалент труда, опять не отдали. «Денег нет!» — говорят всем в день аванса и получки… Денег нет… Денег нет для них, для трудяг, а так, чтобы их вообще не было, так не бывает. Денег всегда нет для кого-то, но не вообще…

Объяснив таким образом наболевший вопрос с деньгами и шагая к остановке, Николай, представил, какие сцены ему — опять пришедшему в день зарплаты без денег — устроит дома супруга… Он попытался было вообще ни о чем не думать, но оказалось, что это невозможно. Тогда он стал просто гнать от себя мысли о зарплате и о доме, но оказалось, что и это сделать непросто. После нескольких неудавшихся попыток пришла мысль о выпивке, но она тут же была изгнана вопросами «на что?» и «что это изменит?» и пониманием, что потом, после, станет еще хуже… Человеку нормальному водка только создает дополнительные проблемы, но никогда не решает имеющиеся… Таврогин посмотрел в ночное небо: тьма, плотная черная тьма висела так низко, что он неожиданно подумал, что если подняться сейчас на крышу пятиэтажного дома, то можно легко раздвинуть эту тьму руками, — словно полог на входе в шатер. От этой глупой, непонятно откуда взявшейся детской мысли, от неожиданности ее появления Таврогин даже остановился. «Как же так? Как вообще могла наступить такая жизнь? Вокруг только тьма. Никакого просвета. Тьма сегодня, тьма завтра… И чего они вообще добиваются, эти уроды, называющие наступившую тьму свободой?», — спросил себя Таврогин. И с этим вопросом в нем незаметно сработала спасительная защита от мыслей о деньгах, о хлебе насущном, о доме, упреков супруги — вместо них пришли мысли об отвлеченном: о том, почему вообще все так случилось? Знал ли Таврогин или нет, что размышления на отвлеченные темы — лучшее средство отстранения от действительности, в которой его ждали упреки, слезы, крики супруги, скандал на грани нервного срыва, но он стал думать об отвлеченном — о том, как случилось, что исчезла великая страна, почему вместе со свободой пришла нищета, почему у власти оказались нравственные уроды, не помнящие своего происхождения. Его мысли перескакивали с одного на другое, но в целом они были об одном — о жизни в целом и почему все так получилось… Почему нищенское существование начальники-правители называют свободой, почему не платят деньги за работу, сносят памятники… Кто им вообще это позволил? Он снова вспомнил о снесенном и потом возвращенном на место памятнике Ленину, и вдруг отчетливо понял, что если нынешние хозяева жизни сносят памятники, то живым людям при них уж точно несдобровать…

Он шел к своей остановке, с которой поедет домой, и, как ни старался думать о вещах общих и посторонних, но с каждым шагом его отвлеченные размышления, вызванные памятником Ленину, настойчиво перебивались мыслями о доме, о встрече с женой, и с каждой такой мыслью, у него все больше портилось настроение, а маленький, совсем крохотный огонек тревоги, никогда не затухавший, наверное, весь последний год его жизни, разгорался все сильнее… И сейчас, если чего-то и не хотелось ему больше всего на свете, так это идти домой, где он предстанет перед очами своей супруги… Сегодня же день зарплаты, — день, который жены помнят так же хорошо, как и день свадьбы… День зарплаты, которую снова не выдали… Последний раз он держал в руках «кровно заработанные» пять месяцев назад, половина из которых сразу ушла на погашение долгов, взятых им под зарплату… Подумав, что сейчас ему снова придется предстать перед супругой с пустыми карманами, он с тоской огляделся по сторонам, словно искал, что могло бы воспрепятствовать его приходу домой… И вновь он подумал, что неплохо бы выпить, чтобы хоть как-то снять напряжение, а еще лучше — напиться до «синего дыму», чтобы было, что называется, «все равно» и чтобы на вопросы супруги о деньгах можно было, заикаясь и с трудом шевеля языком, говорить: «Деньги? К-к-какие и…щё д-деньги? У м-м-меня их-х-х… х-нет… Не д-д-дали, с-с-суки…». Но дома был Димка, его сын, с которым они были большими друзьями и который, как казалось Николаю, понимал его… У каждого должен быть хоть один человек, который понимает его… Во всяком случае, когда Николай, видя, как Димка смотрит в магазине на какую-нибудь игрушку, говорил ему, что, мол, прости, брат, нет у меня пока денег, чтобы ее купить, Димка смотрел на него грустными глазами и с какой-то особой детской мудростью, но совсем по-взрослому, говорил: «Да ладно, у меня другие игрушки есть…». Видеть эту грусть в глазах сына Николаю с каждым месяцем, с каждой неделей и с каждым днем становилось все горше и невыносимей…

И совсем другое — его супруга: красивая, властная и, вроде бы, умная женщина, она не обладала и малой толикой сыновней мудрости… Ей не было никакого дела до причин, по которым ее муж не приносит домой деньги в дни аванса и получки. Она их требовала, называла его тряпкой, лохом и размазней, и уже полгода спала в другой комнате, а последние полтора-два месяца, все чаще ночевала, по ее словам, у какой-то своей старой подруги. Николай переживал, но, чтобы избежать скандала в присутствии сына, никогда не задавал ей «лишних» вопросов… Зачем, если и так было уже понятно, что Храм, в котором хранилось их взаимное чувство, давно опустел… И опустел из-за банальной причины: он не мог заработать деньги для семьи… Работа, за которую раньше ему платили очень хорошие деньги, видимо, стала никому не нужна, потому что теперь за нее платили, во-первых, гроши, а, во-вторых, от случая к случаю… Никакие доводы его супруга не воспринимала как оправдательные…

Вот и сегодня, в день зарплаты, у него тоже не было денег… Совсем не было. Это означало, что он сегодня снова будет тряпкой и лохом, а может и кем-нибудь еще — в зависимости от того, кем представит его фантазия супруги…

Не глядя по сторонам, он перешел по светофору проезжую часть улицы Каляева и, опустив голову, зашагал в сторону остановки троллейбуса на главной улице Приокска — Первомайском проспекте.

Уже на подходе к проспекту — до него оставалось шагов тридцать — его окликнули:

— Николай! Таврогин!? Ты, что ли? — с удивлением произнес какой-то знакомый голос.

Николай, погруженный в неприятные мысли о встрече с супругой, точно возвращенный из глубокого сна, с недоумением огляделся по сторонам… Он не увидел никого, кто мог бы произнести его имя и фамилию. «Глюки, что ли? Послышалось…», — тихо произнес он.

— Таврогин! Ты что, друзей не узнаешь? — снова раздался голос.

Теперь Николай услышал, что голос донесся из припаркованной рядом с обочиной белой «шестерки» и это был голос Лаврова… И действительно: из окна водительской двери на него смотрел Лавров Сашка…

— Ну-у? И что ты смотришь? Садись давай, — весело сказал Лавров. — Что как не родной? Давай-давай!

Николай, возвращенный из неприятного будущего в проблемное настоящее, с удивлением смотрел на улыбающегося Лаврова. Не принять предложение и не сесть в машину было бы некорректно, неправильно и могло быть истолковано Сашкой, как нежелание общаться, как оскорбление… Сашка, работавший с Николаем на одном заводе, в отделе программного обеспечения, всего пять месяцев как уволился со своей должности и ушел с завода… И вот… Николай хорошо помнил, что никакой машины у Лаврова никогда не было… Он обошел спереди «шестерку» и сел на пассажирское место.

— Здорово, Сань! Не ожидал увидеть тебя, — сказал Николай. — Думал, что ты… что ты уже… свой хрен без соли доедаешь… А ты…

— Да ладно! Какой еще хрен? Да все в порядке! Все хип — хоп! А ты что такой?

— Какой?

— Мрачный! Хоть отпевай. Что, опять зарплату не дали?

— Не дали… А ты откуда знаешь?

— А что тут знать-то? Идет Колюнюшка не весел, головушку повесил… в день зарплаты… Что тут знать-то, Коля?! Я еще не забыл, что двадцать второе число — день пролетария… который теперь всегда пролетает… Сейчас никому зарплату не дают! Это, брат, политика, это один способов создания среднего класса в России! Выживают сильнейшие, предприимчивые и умные! Все остальные от выборов до выборов Родине лишние!

— Да ладно тебе, Сань… Тебе бы все побалагурить… А тут, действительно, хоть вешайся. Шестой месяц задержка…

— Шестой? Коль, это уже не задержка, а сам понимаешь что, — сочувственно сказал Лавров. — А я вот ушел от этих волков, — Лавров кивнув в сторону завода, — и чувствую себя отлично, — почти как… «Хопёр-Инвест», «Тибет» и «Властилина», — пропел Лавров названия фирм на мотив «А вот вчера мы хоронили двух марксистов…». — Я сам на себя работаю, Коля, и ни на кого больше. Ни за крышу пока не плачу, ни налоги… Вот видишь, машину купил, — Лавров легонько стукнул раскрытыми ладонями по рулю. — Да, не новая, но и не старая! — Он любовно погладил руль ладонями. — И это только начало… Я ж всего пять месяцев как сам кручусь… Тут купил подешевле, там продал подороже. Сейчас возможностей столько, что грех не воспользоваться ими… Все связи между предприятиями нарушены, заводы стоят, а те, которые работают, ищут все: от дверной ручки до металлопроката… Покупай, продавай — и будешь в шоколаде!

Николай слушал Лаврова и удивлялся. Удивлялся тому, как вот этот парень, работавший в заводском отделе, весьма далеком от реальности, смог так быстро сориентироваться в жизненных процессах… И ведь его риск оправдался: если уж он купил машину, то сделал это точно не на последние деньги…

— А ты чем торгуешь? — спросил Николай.

— У меня не очень доходные товары, — уклончиво ответил Лавров.

— Ну, хорошо, а какие тогда самые доходные? — спросил Николай.

Лавров хохотнул и ответил:

— Самые доходные сейчас товары — это Родина и совесть.

— Да? — усмехнулся Николай. — И что, хорошо идут?

— Это надо у больших чиновников в Москве спросить. Там главная торговая площадка.

— До тех чиновников далеко — не спросишь. Ну, а ты, все-таки, ты-то чем торгуешь? — спросил Николай.

— Я ж говорю: всем, что можно по дешевке купить и быстро подороже продать.

— Это и есть бизнес?

— Ну да!

— Какой же это бизнес? Это спекуляция…

— Это у коммунистов была спекуляция, а сейчас это — бизнес!

— И у старушек, которые вдоль тротуаров торгуют, у них тоже — бизнес?

— Не заводись, Таврогин! Что ты — завидуешь, что ли?

— Ничуть. Чему завидовать?

— Ну как? Тому, что мы сами по себе, а ты зависишь от других…

— А ты не зависишь?

— Ну, почему же… Я тоже зависим — от президента, от ментов, налоговой инспекции, бандитов, но больше все — таки от самого себя…

— Ну и компанию ты себе выбрал. Я бы всех их, кроме тебя, конечно, к стенке поставил, — усмехнулся Николай.

— Да брось ты! Нормальная компания. Когда работаешь на себя, другой компании быть не может. Это у тебя — начальники, и ты зависишь от них, а на до мной начальства нет, — есть определенные зависимости, но в целом, я свободный человек.

— А как же ты от президента-то зависишь? Не высоко ли берешь?

— Не, не высоко, в самый раз! Я тут недавно обнаружил, что президент для нас сейчас главнее Бога. Его указы напрямую касаются моей жизни, потому что я свободный товарищ.

— Не совсем понял, но…

— А что тут понимать-то, — перебил Лавров. — Президент — это царь, вождь, император, а их указы всегда касаются только свободных людей…

— Ах вон как!… Значит, я раб, что ли, выходит?

— Ну, не в прямом смысле, конечно. Просто степень свободы у нас разная, и выбор действий у меня шире. Я вот о чем.

— Теперь понятно. Значит, президент у вас, свободных, даже выше самого Бога.

— Конечно выше.

— Лавров, я хоть и неверующий, но твои слова тянут на богохульство. Слово такое слыхал?

— Какое ж это богохульство? Бог — он за всех, а президент… он на нашей стороне! На стороне торгующих, ворующих и таким образом свободно наживающих капитал!

— Что, и на стороне ворующих?

— И на стороне ворующих. Но не явно же — ворующих! Понимаешь? Он управляет, так сказать, прикрывая глаза на дела своих, — Лавров хохотнул. — Ну, а те нас, торгующих, не трогают. Все как всегда в России. В СССР торговать, как сейчас, не разрешали, — так все помаленьку воровали. А сейчас торговать разрешили законом: иди и торгуй — как хочешь, так и торгуй!

— Разрешили торговать законом? — со смехом переспросил Николай. — И что, хорошо расходится?

— Да не цепляйся ты к словам! Я имел ввиду: законодательно разрешили!

— Не-не, ты объясни мне: если есть такие бизнесмены, которые Родиной и совестью торгуют, то должны быть среди вас и такие бизнесмены, которые и законами торгуют, — не унимался Николай. Лавров, сидевший обхватив руками руль своего автомобиля, почему-то раздражал его, и Николаю хотелось побольнее его «укусить».

Лавров внимательно посмотрел на Николая.

— А сам ты об этом, конечно, не знаешь? — спросил Лавров.

— Не знаю. Я, например, только сейчас от тебя узнал, что у вас Родина и совесть — самые ходовые товары.

Лавров помолчал. Усмехнулся.

— У вас, у нас… Таврогин, ты на меня-то за что бочку катишь? Я не министр иностранных дел, не председатель Госкомимущества и не депутат Госдумы.

— А при чем здесь эти господа?

— Таврогин, ты меня удивляешь… Включи голову, подумай. А насчет законов я тебя, так уж и быть, просвещу: в Госдуме — главная торговая площадка законами. Надо объяснять дальше или сам поймешь?

— Да понял уже: кто больше даст, закон того и примут.

— Ну, как-то так. И еще пойми: демократии без торговли законами не бывает. Если в главном законодательном органе государства не торгуют законами, то в таком государстве нет демократии — в ней либо деспотия или тоталитарный режим, типа какой-нибудь разновидности коммунизма.

— Значит, в России при царе и большевиках законами не торговали?

— Нет, Таврогин, тогда не торговали, потому что демократии в нынешнем виде не было…

Николай помолчал, потом уничижительно-издевательским тоном сказал:

— Да, Лавров, умный ты человек. Много знаешь, почти все понимаешь, не то что мы — лохи…

Лавров то ли не обратил внимания на то, каким тоном были сказаны эти слова, то ли умышленно не заметил, и спокойно спросил:

— Ты что, и про указ президента о свободе торговли не слышал?

— Нет, не слыхал.

— Зря… Полюбопытствовал бы…

— Я не интересуюсь такими указами. Зачем они мне?

— А вот я интересуюсь! Мне жить надо, детей кормить, а их у меня двое! Жене полгода не платят зарплату. Я один могу их накормить. Понимаешь? Я. Один. И никто больше! И для того, чтобы у меня была возможность их кормить, я проголосую и за этого президента, и за его демократию и за всю его камарилью.

— А у меня такое мнение, что твоему президенту — все по х…рену! — словно не слыша Лаврова, сказал Николай. — Издал указ про свободу торговли — и трава не расти! Дохните, люди добрые, как можете — я же вам дал свободу торговли. Чего же вы еще хотите?

— Ну, президент-то тут, пожалуй, ни при чем, — неожиданно устало сказал Лавров.

— Как это — ни при чем? — удивился Николай. — Если у хозяина в доме от голода мрет прислуга, то разве хозяин ни при чем? А большинство-то в России сейчас дохнет с голоду. Кроме синих макарон да картошки народ ничего не видит.

— Что, и у тебя дома тоже, кроме синих макарон и картошки, ничего нет?

— У меня? — Николай сделал паузу, потом с усмешкой сказал. — У меня огурцы есть.

— Что? Огурцы? — удивленно переспросил Лавров и, словно, придя в себя, с усмешкой выдохнул. — А-а!! Да охренеть! Огурцы…

— Да, огурцы. Соленые, — утвердительно сказал Николай и добавил. — Так что мне пока есть что пожрать… Но если и дальше не будут платить зарплату, то тогда не знаю…

— Таврогин, а президент все-таки не виноват, что у тебя в доме только картошка, макароны и огурцы. Не перебивай, дай договорить.

— Ну, договаривай. Я молчу.

— Он указ издал не только для меня, но и для тебя. Он дал нам равные возможности…

— У-у, какой у тебя Президент — действительно, круче Бога! Надо же — Бог не дал нам равных возможностей, а твой президент своим указом — нам всем их дал, — с усмешкой прокомментировал Николай.

— Да! Да! Он дал людям, гражданам своей страны, главное — равные возможности! И ты — бери и торгуй, и у тебя будут не только макароны и огурцы с картошкой… Конечно, рискованно слезать с должности и зарплаты. Не хочешь рисковать? Тогда — макароны…

— Не все могут торговать. Кто-то должен и работать…

— Да ладно, Таврогин! Торговля — это тоже работа, да еще какая!

— Обман это — ваша торговля…

— А как без обмана? Но это честный обман!

— Как это — честный?

— А так: я ведь тому, кому продаю, говорю, что тебе, мол, продаю, по две тысячи, а сам купил за тысячу девятьсот, хотя, на самом деле, взял за триста рублей. Вот и весь обман. Хотя могу и не говорить. Но это способствует продажам, поэтому я говорю. Я же не украл, а купил, а потом перепродал. На этом обмане, как ты говоришь, вся торговля держится, весь мир… И у нас вся торговля будет построена на обмане. У нас не будет по-другому. Вот увидишь.

Таврогин помолчал, потом, усмехнувшись произнес:

— А ты интересно рассуждаешь. Широко! Так сказать — в мировом масштабе!

— А то! То ж азбука! Слышь, Таврогин, у тебя, например, верняк, всякие там ноу-хау от ВПК имеются… Мог бы в два счета разбогатеть! Продал пару ноу-хау — и за день разбогател!

Николай хмыкнул и посмотрел на Лаврова. Даже в темноте в глазах Лаврова была видна улыбка…

— Сань, один мой учитель в институте, профессор, как — то сказал, уже не помню по какому поводу: кто хочет разбогатеть в течение дня, будет повешен в течение года. Ты что, Лавров, думаешь, что я секреты буду продавать? Ошибаешься…

— А я разве говорил, что надо продавать секреты? Я такого не говорил! А ты не рисковый человек! И не вешают сейчас. Сейчас всем предоставлена возможность обогащаться любой ценой и в любой срок.

— Может, и плохо…

— Что плохо? Что не вешают? — спросил Лавров.

— Плохо, что все рецепт ищут, как разбогатеть в кратчайший срок, даже за день, любой ценой…

— Успокойся, Таврогин! Тебе это не грозит! Эх, жаль, что у меня не получается сегодня с тобой съездить в кабак! Мы бы с тобой обо всем побазарили! Интересный ты парень, Таврогин, не простой… И мысли у тебя интересные… Ты вообще — умный парень, только упертый, как коммунист…

Николай пропустил мимо ушей слова Лаврова про «непростого парня» и «интересные мысли», но подумал, что если бы он с Лавровым поехал в кабак, то это было достойное завершение дня — он точно бы напился…

— Я готов, если ты… готов…

— Жаль, конечно, но не получится… Я на сегодня с дамой договорился, — словно извиняясь, сказал Лавров. — С девушкой… Извини, брат… Я ж не знал, что тебя встречу. А с тобой я бы выпил!

— Только мне не на что тебя угостить, — усмехнулся Николай.

Лавров с интересом оглядел Николая, словно видел его в первый раз, скривился в улыбке и покачал головой.

— Зря ты так, Коль, — с обидой сказал Лавров. — Я не на твои хотел с тобой выпить, а на свои. Я никогда не был халявщиком, и, надеюсь, никогда уже им не стану.

— Ну, в таком случае, я тоже халявщиком быть не хочу. А потому, брат, — подражая интонации Лаврова, сказал Николай, — извини, пить с тобой я не буду — ни на твои, ни на свои!

Николай открыл дверь и быстро вышел из машины.

— Э, ты что? Я не хотел тебя обидеть! Коль, ты что? — крикнул Лавров вслед уходящему Николаю.

Николай не обернулся…

Отойдя от машины Лаврова всего тридцать-сорок шагов, он уже жалел, что обидел парня, а в том, что он обидел Лаврова, Николай не сомневался. «Бывает же так! — рассуждал Николай. — На пустом месте вспыхнул… Ладно бы повод был, а то… Значит, уже все… дошел до точки… Нет, надо что-то делать. Так жить нельзя. Иначе… иначе можно чего-нибудь натворить. А что делать? Как жить?»

Вопрос, заданный Николаем самому себе, так и остался без ответа.

Он незаметно подошел к остановке. Огляделся. Хмурые лица людей. Даже угрюмые. Даже молодежь, умеющая быть веселой без причины, какая-то озабоченная… Единственный плюс в том, что большинство людей все-таки хорошо одеты: пальто, куртки, даже есть кожаные… Стоят молча, ждут свой транспорт. Несмотря на угрюмость людей, опасности от них не исходило, — это он чувствовал хорошо. «Вот и Сашка Лавров, — он тоже безобидный, а я нахамил ему, — Николай снова вернулся мыслями к встрече с Лавровым. — Ладно, при встрече, извинюсь…»

Его троллейбус подошел через две или три минуты и, что удивительно, был почти пуст… Входя в него, Николай подумал: «Всё, некого стало возить, все в административных отпусках». Он поискал взглядом кондуктора. Странно, но кондуктора не было… Николай пошарил в карманах, достал «мелочь» и, отсчитав сорок рублей и опустив их в кассу, «открутил» себе билет.

Он старался не думать ни о доме, ни о встрече с супругой, — слишком уж неприятной представлялась ему эта встреча и, соответственно, последующий разговор…

Дорога с остановки троллейбуса до дома сегодня показалась ему очень короткой. Так всегда бывало, когда дома его ожидали неприятности… Возле подъезда он постоял, поглядел по сторонам… Странно, но вокруг никого… «Вот так всегда: когда тебе хреново, то вокруг никого…», — вслух сказал Николай, вздохнул и вошел в подъезд. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал, казалось, запах скандала…

Перед дверью квартиры он постоял. Прислушался. Тихо…

Позвонил. Подождал. К двери никто не подошел. Странно. Он порылся в карманах, нашарил ключи, открыл дверь и вошел. Про себя отметил, что уже около года он, приходя вечером домой, не чувствует запаха приготовленного ужина… В квартире было тихо. Почему-то даже сын, Димка, не выбежал его встречать. Это встревожило и озадачило…

Николай повесил в прихожей куртку, снял обувь и прошел в комнату. В ней горел свет, но никого не было. Он настороженно оглядывался, и тут услышал тихий голос супруги:

— На кухню проходи. Димка спит. А мы с тобой как раз поговорим…

— А что с Димкой? — озадаченно спросил Николай, войдя в кухню.

Жена, одетая так, словно собралась на работу в свой плановый отдел, сидела за кухонным столом, закинув ногу на ногу, и постукивала наманикюренными ноготками по столу…

— Ничего. Я думаю, просто устал.

— Устал? Ты температуру ему мерила?

— Я и без градусников знаю, какая у сына температура, — резко сказала жена. — Ну, работничек, что скажешь? Есть ли зарплата сегодня? — прищурившись, спросила жена.

«Началось…», — подумал про себя Николай. Виновато опустив голову, он с трудом выдавил:

— Нет…

— Так… И сколько же это будет продолжаться?

Жена перестала стучать по столу ноготками.

— Откуда я знаю? — виновато сказал Николай. — Я же не директор завода…

— Вот и херово, что не директор, — тихо, с неприязнью, произнесла жена. — Ты, вообще, как жить-то думаешь, инженер-оборонщик херов? На что ты жить собираешься? Ты пять месяцев не приносишь домой денег! Может, мне в проститутки податься прикажешь, а сам — в сутенеры? А?

— Хватит нести чушь! — резко сказал Николай. Первый раз за всю свою жизнь он испытал сейчас острое желание ударить женщину… Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. «Нет, нельзя… ни в коем случае. Никогда!», — сказал он себе и открыто посмотрел на женщину.

— Мне можно нести чушь. Я женщина. А вот ты должен приносить в дом деньги, а не оправдания! Тогда я не буду, как ты говоришь, нести чушь. Это ты несешь чушь вместо денег. В доме второй день нет ни копейки. Я сегодня на работу шла пешком. Димке даже на завтрак нечего не было дать.

Она пристально, изучающе, долго смотрела на Николая, потом тихо и спокойно сказала:

— Мне, Таврогин, надоела такая жизнь. Я от тебя ухожу. Сейчас и немедленно. Надеюсь, ты не будешь останавливать меня силой? — Она испытующе стрельнула в него глазами. — Ты же цивилизованный человек, правда?

Николай молчал. Ее слова настолько огорошили его, что он, казалось, мог только слушать…

— Надеюсь, ты все понял? Ты же умный человек.

— А Димка? — растерянно спросил Николай. — Где Димка?

— Я же сказала тебе: Димка спит в своей комнате. Его я заберу позже. Только не возражай. Тебе это не идет, Таврогин.

Николай резко развернулся и почти бегом, в несколько шагов достиг двери в комнату сына. Он осторожно открыл дверь: Димка действительно сладко спал, положив обе ладошки под голову…

Николай повернулся и увидел жену в двух шагах от себя.

— Ну что, убедился? Ничего, Таврогин, все у тебя будет хорошо. Или нехорошо. Но без меня. Да дай же ты мне пройти, — тихо, но с вызовом, сказала она, нервно передернув своими узкими плечами.

Николай посторонился.

— Я тебе не мешаю. Уходи, — спокойно и твердо сказал Николай.

Жена прошла, обдав его густым ароматом незнакомых духов… Он поморщился, но ничего не сказал. Жена, увидев его гримасу, с усмешкой бросила через плечо:

— Это Франция, Таврогин.

Николай промолчал.

Она прошла в коридор и тихо сказала:

— Дверь за мной закрой, пожалуйста.

Николай прошел в коридор. Жена стояла на пороге с большой дорожной сумкой в руках. «Приготовилась уже», — сказал про себя Николай.

— Ну, будь здоров, муженек, — сказала жена и, толкнув оказавшуюся открытой дверь, шагнула на лестничную площадку. Уже за порогом она на секунду замерла и, не обернувшись, сказала:

— Димку береги. Я его скоро заберу.

— Ты теперь за себя беспокойся. За Димку побеспокоюсь я, — твердо сказал Николай.

Она быстро шагнула к лестнице и почти побежала по ней. Николай стоял в дверном проеме и слушал стук ее каблуков по ступенькам — заключительный аккорд, ставящий точку в их совместном проживании…

Он закрыл дверь и, повернувшись, увидел, что перед ним стоит Димка — немного заспанный, но больше озадаченный. Николай растерялся — он знал, о чем его сейчас спросит сын…

— А мама куда пошла? — сонным еще голосом спросил Димка.

Николай нахмурился, строго посмотрел на сына. Ответ на вопрос слетел с языка сам собой.

— У мамы командировка… ну… по работе… Помнишь, я тоже раньше ездил в командировки?

— Помню… Но это ты… Ты мужчина. А мама — она же женщина…

Николай очень внимательно посмотрел на сына и сказал:

— Да… Мама — она, конечно, женщина. Но и у женщин, сын, тоже случаются командировки… Иногда долгие…

— Долгие? А сколько дней?

— По-разному. Иногда бывают и на несколько недель, а то и месяцев…

— Месяцев? А мама надолго поехала?

— Сказала, что на месяц, — отведя глаза от сыновнего взгляда, сказал Николай.

— На месяц? Это долго?

— Нет, всего тридцать дней…

— Нет, папа, тридцать дней это много… А мы без нее управимся?

— А то! Когда это мужики не управлялись там, где раньше управлялась женщина? — бодро сказал Николай. — Вот сейчас пойдем и приготовим ужин! Ты сегодня ел что-нибудь?

— Ел… Суп. Картофельный. Мама давала. А в школе ничего не ел. Потому что мама сказала, что ты ей денег не дал…

«Вот… сука…, — сказал про себя Николай, закрыв глаза. — Могла же ведь по-другому сказать… Нет, обязательно надо было так… Хотя… она, конечно, права… Я сволочь… Так, стоп, Таврогин! Ты еще разрыдайся прямо тут…», — остановил свои размышления Николай. Комок непрошенных слез уже подкатывал к его горлу…

Прищурившись, Николай внимательно посмотрел на сына, словно хотел понять, сможет ли сын понять его, если он скажет ему правду…

Не рискнул…

— Ну да, Димуль, не дал… Потому что как дашь, так она сразу потратит их не на твои завтраки, а на что-нибудь другое…

— На другое? — удивленно спросил Димка.

— Да, на другое, — с уверенностью в голосе подтвердил Николай и подумал: «Господи, зачем же я так о ней?…».

Сын помолчал, пытаясь, очевидно, понять сообщенное отцом и сказанное ранее матерью.

— А раньше она не тратила…, — задумчиво сказал Димка.

— Ладно, ничего, забудь! Теперь, пока мама в командировке, — бодрым голосом сказал Николай, — мы все деньги мы будем тратить сами… Ну что, сын, на что мы будем тратить деньги?

— На все!

— На всё? Да на всё никаких денег не хватит!

— А Витька Седов говорит, что у его отца денег на все хватит…

— Врет твой Витька. Денег даже… даже у Президента на все не хватает. Так что ты ему не верь. Врун он.

— Может и врун. Только деньги у него всегда есть, — вздохнув, сказал Димка.

Николай не смог смотреть сыну в глаза: он часто заморгал, отвернулся и, слегка дрогнувшим голосом сказал:

— Запомни, сын: деньги — это не главное. Главное, что ты здоров, что я тебя люблю, мама тебя любит… Вот это — главное. Понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул мальчик и грустно посмотрел на отца.

— Ну, а если понимаешь, то пойдем на кухню, что ли… А ты уже ужинал?

— Нет, не успел. Я уснул… А так все равно же — мама сказала, что ужинать нечем…

— Так и сказала? — удивился Николай.

— Да. Так и сказала. Папа, а почему у нас ужинать нечем?

Николай нахмурился. Он вспомнил, что в субботу он привез от родителей два ведра картошки, две трехлитровых банки соленых помидоров и банку огурцов…

— Она просто не знала, что у нас есть запасы. Мужские запасы. Так, идем на кухню! И сейчас вместе приготовим ужин. Я тоже проголодался!

— Ну, пойдем, — снова вздохнул мальчик.

Николай принес с балкона несколько картофелин, из сетки в прихожей взял две больших луковицы, и, заодно, прихватил банку с солеными домашними помидорами.

— Вот, Димуль, а ты говоришь есть у нас нечего! У нас с тобой, брат, есть очень даже вкусная еда! Ее надо только приготовить! Сейчас мы с тобой этим и займемся!

— А что я буду делать?

— Ты сейчас помоешь картошку, потом, пока я буду ее чистить, найдешь сковороду, помоешь ее и поставишь на газ. Договорились?

— Договорились! — без особого энтузиазма сказал мальчик.

— Приступай! А я сейчас посмотрю, что у нас в холодильнике. Только сначала мы с тобой включим телек, да? Ну, чтобы веселее было…

Николай включил маленький телевизор «Сапфир» стоявший напротив обеденного стола в самом углу кухни на маленькой тумбочке. Пощелкал каналы и остановился местном канале — «ПТК». Шли новости. Диктор рассказывал про титанические усилия федерального правительства и местных властей по сокращению задолженности по заработной плате. Николай поморщился и приглушил звук.

Он достал из холодильника едва начатую бутылку подсолнечного масла, банку рыбных консервов, извлек из «морозилки» приличный — граммов на четыреста, а то и побольше, — кусок домашней ветчины. «А что? Нормальный получится ужин — с голоду уж точно не умрем», — подумал Николай, положив продукты на обеденный стол.

— Дим, ну что? Готово? Всю помыл? — спросил Николай сына, мывшего картошку.

— Ага. Одна вот еще осталась.

— Отлично! Так, давай-ка я начну чистить, а ты займись сковородой.

Николай достал нож и стал чистить картофель. Димка достал из газовой плиты сковородку и принялся ее мыть.

— Ты особо-то не усердствуй, — посетовал ему Николай. — Она же чистая. Ополоснул — и достаточно.

— Па, смотри, что показывают, — удивленно сказал Димка, уставившись на экран.

Не глядя на экран, Николай сказал:

— Да что там они покажут? Одно и то же! Реформы, Гайдар, Минфин, Ельцин, задержка зарплат.

— Ты посмотри! — настаивал сын.

Николай посмотрел на экран: оператор медленно вел камерой по изрешеченной пулями «девяносто девятой», потом показали милицейского полковника, милицейский УАЗик с мигалкой, потом камера нашла еще одну «девяносто девятую», и оператор крупным планом взял на боковом стекле нацарапанною надпись: «Только не надо нас пугать».

— Дима, ну-ка звук добавь, послушаем.

–… место бойни, — сказал голос за кадром. — Всего от пуль неизвестных пострадало около четырнадцати человек, включая трех молодых женщин. Однако точное число пострадавших правоохранительные органы назвать пока затрудняются. Полковник УВД по Приокской области Богачев рассматривает произошедшее, как начало войны между криминальными группировками за передел сфер влияния в Приокске. Свое мнение он основывает на том, что бар «У Сельмаша», в котором все случилось, был местом, где обычно собирались представители одной из криминальных группировок нашего города. В настоящее время правоохранительными органами рассматривается только одна озвученная мною версия. По факту массового убийства возбуждено уголовное дело.

Вчера в Приокске произошло еще одно заказное убийство. В доме номер четырнадцать по улице Дзержинского неизвестный расстрелял из автоматического оружия служебную машину генерального директора Приокского мясокомбината Панафидина. Нападавший подошел к машине в тот момент, когда она остановилась напротив подъезда, в котором находится квартира Панафидина. Директор мясокомбината и его водитель погибли на месте, жена директора и его шестилетний сын находятся в реанимации.

По словам полковника УВД по Приокской области Богачева, это циничное, страшное преступление является заказным. В качестве рабочей версии о причинах совершенного преступления рассматривается коммерческая деятельность директора мясокомбината.

Возбуждено уголовное дело по статье 102 Уголовного Кодекса РСФСР — умышленное убийство двух и более лиц. Начато расследование.

И последнее. Участившиеся за последние четыре месяца убийства директоров крупных приокских предприятий вызвали протест в среде директорского корпуса Приокска и области. Сегодня инициативной группой из числа директоров приокских предприятий опубликовано обращение к руководителям области, города, руководителям правоохранительных структур, в котором говорится о недопустимом попустительстве властей и бездействии правоохранительных органов. В обращении также говорится, что директорский корпус остановит свои предприятия и выведет людей на улицы, если в областном центре не будет пресечен криминальный беспредел.

Сегодня же на брифинге в УВД Приокской области, состоявшемся по случаю опубликованного обращения директорского корпуса, начальником УВД Приокской области генерал-майором милиции Палкиным подобное обращение названо провокацией и призывом к массовым беспорядкам в городе. По мнению начальника УВД, криминальные проявления последних месяцев в Приокске не выходят за рамки общего состояния преступности по стране в целом, поэтому столь неадекватная реакция отдельных руководителей вызывает у руководства УВД некоторое недоумение. Генерал также пообещал привлечь к уголовной ответственности лиц, подписавших данное обращение, за подстрекательство к насильственным действиям в отношении органов государственной власти и покушение на создание массовых беспорядков.

К сожалению, связаться с генералом Палкиным или его пресс-службой, чтобы получить более подробные разъяснения о позиции УВД Приокской области в отношении заявления представителей директорского корпуса, нам не удалось. Пресс-служба хранит молчание.

Мы не даем никаких комментариев по поводу обращения директоров и реакции на него руководителя правоохранительной структуры. Наша телекомпания видит свой долг в доведении до населения Приокска и Приокской области объективной информации. Право делать выводы остается за вами, уважаемые телезрители».

Далее диктор перешел к прогнозу погоды…

Николай подвинул к себе кухонный табурет и сел. В руках он так и держал нож и неочищенный клубень.

— Па, а что это было? Почему они стреляют на улицах?

Николай рассеянно посмотрел на сына и сказал:

— Почему? По тому же самому, сын, что нам пятый месяц задерживают зарплату.

— Ну, почему — потому самому? Почему стреляют?

— Потому, сын, что в стране нет власти.