Академонгородок. Роман в происшествиях

Александр Бачило

Чтобы встретить черта, нужно в него поверить. Пока люди верили в нечистую силу, той тоже жилось вольготно. Но наступила эпоха научного мышления, и потусторонним силам пришлось вступить в жестокую борьбу за существование. Борьба разворачивается в научном городке, только что выстроенном посреди глухой тайги. Страшные чудеса заставят людей поверить в могущество дьявольской армии. Но вместе с этой верой приходит и другая – неистребимая людская надежда на спасение и помощь со стороны сил добра…

1960. Бригадир

Мучнисто-белый от радиатора до кончика цистерны цементовоз, натужно кряхтя, подполз к недостроенному корпусу института Создания Проблем и шумно испустил дух. Из кабины, надсадно кашляя, вылез седой человек в белом костюме. Он сейчас же принялся обхлопывать себя по бокам солидной кожаной папкой, постепенно превращая свой щегольской белый костюм в повседневный — черного цвета.

— Может, подождать вас? — крикнул из кабины шофер, альбинос по фамилии Гургенидзе.

Человек с папкой только замотал головой в ответ, теряя седину и отплевываясь с особенной злостью. Гургенидзе не стал спорить. Он снова раскочегарил мотор цементовоза и укатил, махнув на прощание кепкой, под которой обнаружился кружок черных, как смоль, волос. В следующее мгновение клубы цементной пыли из-под колес снова превратили повседневный костюм человека с папкой в щегольской.

В резком контрасте с шумной, клубящейся дорогой, строительный объект представлял собой уголок первозданной тишины и покоя. Не было слышно ни воя механизмов, ни того деловитого скрежета, с которым каменщики выскребают раствор из носилок, ни добродушного мата, непременно сопровождающего все виды строительных работ. В небе, голубом, как листок нетрудоспособности, неподвижно застыл крюк подъемного крана, и какая-то пичужка уже пристроилась на нем высвистывать свою любовную лирику. Для полноты картины не хватало только дрожания листвы и басовитого гудения пчелы, но листву, как и всю прочую зелень, свели под корень еще до рытья котлована под фундамент, так что пчеле тут совершенно нечего было делать.

— Где же бригада? — спросил человек с папкой, поднявшись на цыпочки и заглядывая в оконный проем первого этажа. — На гараж их перебросили, что ли?

Поддон кирпича, стоявший у самого окна, ничего ему не ответил.

— Р-работнички! — тихо ворчал человек. — Стакановцы! Ни одного на месте нет!

Сейчас же, словно в опровержение его словам, из-за угла здания показалась тачка. Весело повизгивая колесом, она катилась по доскам, проложенным через зыби и рытвины стройплощадки. Тачку толкал бодрый старик Шаромыслов, всему городку известный как Коромыслыч, искусный плотник и столяр. Совершенно непонятно было, зачем он схватился за тяжелую, неквалифицированную и, главное, низкооплачиваемую тачку.

«Вот что значит довоенная закалка, — подумал человек с солидной папкой. — Нам хлеба не надо — работу давай! Заводной дедок. А бригада, стало быть, на месте. И кое-кто даже работает…»

Между тем заводной дедок Коромыслыч, приметив папку подмышкой у гостя, стал несколько осаживать тачку. Колесо завиляло, будто прикидывая, куда бы свернуть. Но свернуть было некуда, тачка тянула Коромыслыча прямо к начальству, что было совсем некстати, так как нагружена она была не песком и не щебенкой, не кирпичом и не цементом. Крутой ноздреватой горкой возвышались над дощатыми бортами белые грибы и подберезовики, грузди и маслята, моховики, обабки и подосиновики.

Тут и начальство, наконец, разглядело транспортируемый груз. Криво усмехаясь, человек с папкой поприветствовал старика:

— С полем, Коромыслыч!

— А! — искусственно оживился дед. — Здравствуй, здравствуй, Александр Иванович! Не сидится в кабинетах? Правильно. Ближе к делу нужно быть. Рядом с народом. Время теперь горячее — некогда по кабинетам-то рассиживаться!

И он так энергично приналег на тачку, минуя начальника, словно боялся опоздать к рекордному триста пятому замесу. Но Александр Иванович пошел рядом.

— Да, — сказал он, похлопывая себя папкой по ноге, — время страдное. Урожайное, я смотрю… Это что, белый? — он взял из кучи большой гриб с коричневой шляпкой.

— Подберезовик, — сухо прокряхтел Коромыслыч.

— Ах, подберезовик! — Александр Иванович с удовольствием понюхал гриб и положил его на место. — И что же, вся бригада на уборке?

— Зачем вся? По очереди. Тачка-то одна!

— Так, так, — Александр Иванович сочувственно покивал. — Неудобство!

— Куда уж! — согласился Коромыслыч. — Да и с тачкой-то не масло сливочное. Ходу ей нету в лесу. Колесо стрянет, через валежины кое-как ее перетаскиваешь. Наломаешься, аж руки болят. Но — стараемся, не сачкуем. Каждый по полной тачке привозит!

— Может, не стоит так надрываться? — осторожно спросил Александр Иванович.

— Как то есть — не стоит? — заволновался дед. — Гриб убрать надо, пока институт не поставили. Потом поздно будет. Побьет гриб-то!

— Чем побьет? — не понял Александр Иванович.

— Известно, чем! Изотопом.

Начальник только рот раскрыл от изумления. Он был кандидатом физико-математических наук и курировал строительство со стороны администрации будущего института. За год работы на стройке он всякого насмотрелся и наслушался, но такого еще не слыхивал.

— Кто это сказал? — спросил он Коромыслыча.

— Да уж не в газетке прочитали! — самодовольно ухмыльнулся старик. — Мы ж понимаем, сведенье секретное. Только и в нашем передовом классе образованные имеются!

— Образованные? — прищурился Александр Иванович. — Ну, все ясно. Где он?

— Хто?

— Морок.

Старик пожевал губами, соображая, что лучше: соврать или не расслышать. Но Александр Иванович был настойчив.

— Бригадир ваш, спрашиваю, где?

— А! Бригадир-то? Да где ж ему быть? Здесь где-то. На объекте. Если, канешно, в Управление не наладился или на бетонный…

— А бригада?

— Так и бригада здесь. На крыше оне загора… ра… работают.

Александр Иванович махнул рукой, отпуская старика с богом, а сам вошел в здание. Он сразу оказался в огромном зале Синхротронного Инжектора и, шагая наискосок через гулкую тишину, как всегда, невольно замечтался. В пустом и прохладном объеме, пронизанном солнечными полосами, сейчас лишь медленно кружились пылинки. Но Александр Иванович видел другое. Над его головой острыми блестящими линиями прорисовались вдруг цилиндры, кубы и торы будущей установки. Тяжелые магниты, выкрашенные в синий и красный цвета, трубы системы охлаждения, монтажные тали, блоки, вентили, щиты и рубильники. И провода. Километры, нет, сотни километров проводов.

«И разгоним мы тебя, голубчик, — говорил Александр Иванович сотканному из воздуха сооружению, — куда-нибудь за сотню БЭВ. И заткнешь ты у нас за пояс и Церн, и Дубну, и город Бостон, штат Массачусетс…»

Он осторожно оглянулся по сторонам и тихо добавил:

«Тогда и нас, грешных, может быть, не забудешь…»

Нужно сказать, что Александр Иванович крепко надеялся на новую установку и отнюдь не собирался оставаться в стороне, когда она начнет давать сенсационные результаты. Не для того он подался в Сибирь, оторвав семью от номерного столичного снабжения, не для того тянул лямку мелкого начальника на стройке, чтобы снова, как в Москве, оказаться в задних рядах, в строке «а также весь коллектив института».

«Шиш, товарищ Шамшурин! — шипел Александр Иванович под шорох шагов, — Не выйдет у вас на сей раз! — сердито сопел он. — Как пойдут эксперименты, да первые публикации, все спросят: кто создал установку? А создатель — вот он, на месте! Не в Москве сидит, докторскую из пальца высасывает, как некоторые, а строит будущее науки своими руками, сам отлаживает и впервые в мире получает феноменальные…»

Александр Иванович вздохнул. В мечтах получалось все так гладко и бесспорно. В жизни же выходило сложнее. Пока он, забросив науку, второй год месит грязь, покрывается цементной сединой, выбивает кирпич, нервы сжигает на благо родного института, Шамшурин там, в Москве, не разгибаясь, кропает дисер, исключительно ради блага собственного. Да еще хвастается, подлец: вот стану, дескать, доктором, поеду в Сибирь, руководить лабораторией в новом институте.

И ведь станет! И поедет, вот что отчаянно. Значит, необходимо его опередить. Пустить установку, дать первые результаты, опубликовать и подписаться.

«Обогнать надо! Обойти! Оставить за флагом! — лихорадочно бормотал Александр Иванович. — А тут эти строители…»

Экстаз научного подвига, на минуту овладевший Александром Ивановичем, не помешал ему заметить, что в потолке зала зияют небесно-голубые дыры. Сквозь них-то и пускало солнце свои пыльные лучи. Плиты перекрытия, которые по графику строительства должны были уже неделю лежать на своем месте, до сих пор положены не были. А ведь не далее как в прошлую пятницу бригадир строителей Станислав Морок бил себя кулаком в грудь пониже комсомольского значка, целовал переходящее знамя и клялся, что срыва графика не допустит.

«Ох уж мне эти добровольцы! — зло подумал кандидат наук. — Ехали бы себе на целину, что ли, речи толкать!»

По широким пролетам парадной лестницы, свежей, нисколько еще не истертой подошвами и даже не огороженной перилами, он поднялся на пятый этаж и здесь впервые обнаружил признаки жизни бригады Морока. Откуда-то сверху, вероятно с крыши, доносился одинокий голос, неторопливо рассказывающий что-то в полной тиши. Александр Иванович прислушался, но не мог разобрать ни слова. Тогда он направился к сколоченному из досок трапу, ведущему на крышу.

Едва нога представителя науки ступила на доски, как дружный многоголосый хохот потряс недостроенное здание. Александр Иванович даже отступил и огляделся испуганно, не над ним ли смеются, но вокруг никого не было. Тогда он торопливо взбежал по трапу и оказался на крыше, где немедленно обнаружил всю бригаду в сборе.

Крановщица Завьялова и стропальщик Аникеев сидели ко всем спиной, обнявшись. Они с надеждой смотрели туда, куда властно звала их комсомольская юность — в лес, на сенокосные поляны, под душистый смородинный куст. Дюжий каменщик Масоненко дремал, вольно раскинувшись на рулонах рубероида, подложив под голову большой кусок гудрона, размякший от жары не меньше самого каменщика. Четверо плотников-бетонщиков воодушевлённо забивали «козла» на пустом поддоне из-под кирпича. Остальные строители сплотились в кружок около молодого человека, внешность которого носила несомненный отпечаток образования в виде очков со сломанной дужкой, а цыганский вечный загар и бойкие черные глаза говорили о глубоком знании самых неожиданных сторон жизни. Это и был Станислав Морок — личность, известная на стройке своим организаторским талантом и рекордными заработками. Неслучайно строители, среди которых некоторые уже перешагнули за средний возраст, с сыновней любовью внимали словам бригадира, буквально заглядывая ему в рот.

Они еще досмеивались над какой-то шуткой или анекдотом, монтажник Полупанов еще утирал слезу пыльной верхонкой, истерически всхлипывая: «По самые помидоры! Вот, чертяка!», когда Александр Иванович кашлянул значительно и неожиданно для всех вступил в заветный круг.

Строители разом притихли. Один из доминошников, уже занесший было руку над истерзанным поддоном, сдержал удар и лишь прошептал еле слышно:

— Рыба…

Стропальщик и крановщица обернулись к тому месту, куда звала их рабочая совесть. От внезапно наступившей тишины проснулся каменщик Масоненко и встревоженно приподнял голову вместе с куском гудрона.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Александр Иванович. — Что это у вас, перекур?

— Политинформация, — ничуть не смутившись, отпарировал Станислав Морок.

Было видно, что ему нипочём внезапный приход начальства, что он, напротив, давно ждал Александра Ивановича, чтобы поставить ему очередную задачу по обеспечению строительства.

— Политинформация? — повторил представитель науки несколько менее грозно. — Хм! Любопытно. И какая же тема?

— Общий кризис капитализма, — немедленно ответил бригадир.

На это нечего было возразить. Александр Иванович любезно улыбнулся. Приходилось признать, что застать бригаду врасплох ему не удалось. Но у него оставался еще один козырь в запасе — график работ.

— Что ж, тема очень актуальная, — Александр Иванович одобрительно покивал. — Кризис капитализма, конечно, налицо. Но какие выводы из этого факта мы должны сделать для себя, товарищи?

Он обвел всех, кто был на крыше, взглядом Родины-матери и обратился прямо к крановщице:

— Как вы думаете?

Крановщица широко моргнула мохнатыми ресницами. В ее васильковых глазах отразился весь мир, включая Александра Ивановича. Но кризиса капитализма там не было.

— Так какие же выводы мы делаем? — переспросил начальник.

Стропальщик решил прийти на выручку своей подруге и, шмыгнув носом от напряжения, медленно выдавил:

— В общем… неизбежный он…

— Кто неизбежный?!

— Ну этот… крах системы ихней.

— Ну, это-то понятно! — Александр Иванович махнул рукой. — А вот что каждый из нас должен сделать для его приближения?

Он снова обвел присутствующих ревнивым взглядом. Народ безмолвствовал. Но Морок уже понял, куда гнет коварный представитель.

— Что ж тут сделаешь? — он отчаянно зевнул. — Одно остается — ударным трудом крепить оборону…

— Совершенно верно! — Александр Иванович так обрадовался, будто хотел прямо сейчас устроить показательный крах капитализма. — Именно ударным трудом! Но заглянем, товарищи, в график наших с вами строительных работ…

Под затуманившимися взглядами бригады он уверенным движением расстегнул папку и вынул из нее, словно маузер из кобуры, сложенный в гармошку ватманский лист. В этот момент Александр Иванович ощущал себя комиссаром в пыльном шлеме, прибывшим на передовую, чтобы поднять людей в атаку.

— По плану плиты перекрытия большого зала должны быть уложены к первому августа. На календаре у нас, слава богу, девятое число. И где же, товарищи, перекрытие?

Бригадир равнодушно пожал плечами.

— Я бы, товарищ Куприянцев, рад перекрытие класть, да никак не могу, — он чуть повысил голос, — права не имею! Вы портяночку-то пошире разверните, загляните в проект! Там сварочных работ пятьсот часов, а потом уже монтаж перекрытий.

— Каких сварочных? — опешил Александр Иванович.

— А уж это вам, ученым, виднее, каких! Строй им, понимаешь, здание, чуть не из одного железа, а сварщиков дают — полтора человека! — Станислав усмехнулся бригаде, и та сейчас же расцвела в ответ понимающими ухмылками.

— Подождите, где же тут сварочные? — забеспокоился Куприянцев.

Он был уверен, что знает проект, как свои пять пальцев, но вот сейчас, услышав обвинительное слово бригадира, вдруг усомнился. И точно: словно слепое пятно, два месяца прикрывавшее целую строку в графике работ, вдруг растаяло перед его глазами. И со всей очевидностью проступили черным по белому выписанные пятьсот человеко-часов сварочных работ под спецмонтаж.

— Вот тебе раз… — Александр Иванович закусил губу. — А вы-то почему молчали?

— А что я должен — рыдать и плакать? — буркнул Станислав. — У меня вон двое сварных, один пенсионер, другой ученик. Они на плитах еле поспевают, а вы хотите их на спецмонтаж?

— Вы должны были затребовать сварщиков в Управлении!

— Да откуда они в Управлении? Там только начальники с бумажками ходят. Гвоздя ни один не вобьет. Нынче сварщики на вес золота!

— Это не мое дело! — горячился Куприянцев. — У вас комплексная бригада, вы обязаны выдерживать график! Я вообще наблюдаю странное отношение к делу, товарищ бригадир. За длинным рублем гонитесь? Не хотите делиться с лишними людьми? А дело пусть стоит? Дескать, начальство испугается срыва сроков, премиальные накинет? Не выйдет, дорогой товарищ! Мы здесь с вами не на себя работаем…

Александр Иванович остановился. Бригадир смотрел ему прямо в глаза, и взгляд этот будто шептал Куприянцеву нечто такое, чего нельзя сказать вслух.

— Конечно не на себя, — тихо произнес Станислав Морок. — Вы, например, Александр Иванович, пашете на товарища Шамшурина…

— Ч-что? — Куприянцев от неожиданности чуть не оступился в неогороженный лестничный пролет. Морок удержал его за лацкан, но Александр Иванович даже не заметил оказанной услуги. Он думал совсем о другом.

Откуда бригадиру строителей известна фамилия врага? Откуда он мог знать, чем терзает Александра Ивановича эта подлая фамилия? Как мог он выудить из глубин куприянцевского подсознания главный, самому себе не высказанный страх — предчувствие, что вся нынешняя грязная, лихорадочная работа пойдет насмарку, хуже чем насмарку — на славу и процветание новоявленного доктора наук Шамшурина, а его, Куприянцева А. И., снова задвинут в задние ряды?

— Пойдем, покурим… — все также тихо предложил бригадир. — Есть разговор…

Александр Иванович безропотно последовал за Мороком вниз по трапу и далее — в помещение будущей пультовой. Широкий, в полстены, оконный проем пультовой выходил не на улицу, а в зал Инжектора, отчего здесь царили полумрак, прохлада и покой. Скоро, очень скоро тесное помещение до отказа наполнится мерцающими экранами осцилоскопов, панелями перемигивающихся неонок, реостатами, рубильниками, магнитофонами, стульями, чайниками и людьми, но сейчас…

— Шамшурина вам не обогнать, — жестко бросил бригадир, поворачиваясь к Александру Ивановичу.

— Почему это?

Куприянцеву была неприятна уверенность в голосе Морока.

— Да потому что старик отдает ему свою тему!

Александра Ивановича прошибло морозом.

— Этого не может быть… — пролепетал он, — Паркан — Шамшурину?! Чего ради?!… Позвольте! — встрепенулся он вдруг, — а вам-то откуда это известно?! Тема академика Паркана — закрытая!

— Для кого закрытая, — тихо сказал бригадир, глядя прямо в глаза Куприянцеву, — а для вас, Александр Иванович, далеко еще не закрытая! Пока вы тут морочите мне голову своими сварщиками, Шамшурин там… женится на Лидочке!

— На чем… — Куприянцев поперхнулся. — На Лидочке Паркан?!

— Змей какой, правда? — Морок ухмыльнулся. — А ведь у него дети в Тамбове брошены вместе с женой на какого-то генерал-майора…

— И все-таки, — слабо упирался растоптанный кандидат наук, — откуда вы все это знаете?!

— Смешной вопрос! — Морок деловито хохотнул. — От Лидочки и знаю, от кого же еще? Мы ведь с ней когда-то в один детский сад ходили, а такие вещи не забываются! — Морок с размаху чиркнул спичкой о стену и запалил невесть откуда взявшуюся во рту беломорину. — Я был влюблен в нее, но отвергнут. Подозреваю, тут не обошлось без Шамшурина. Если бы не этот интриган, наши сердца давно бы… того… — Станислав выпустил клуб дыма, похожий на большое сердце, и сплюнул, — соединились бы, короче! Но этот гад нашептал академику какую-то мерзость, и старик указал мне на дверь ореховой палкой. Знаете, у него есть, тяжелая такая… Ну и вот. На чем мы остановились? А, ну да! Я в отчаянии бросился, куда глаза глядят, то есть на стройки пятилетки, а она… Она даже не пришла меня проводить на вокзал! Я писал ей письма, от которых рыдала вся бригада, включая Коромыслыча, а в ответ получил вот это…

Морок выхватил из нагрудного кармашка засаленный листок и, не дав его Куприянцеву, сунул обратно.

— Пишет, что подали заявления! Через месяц — свадьба. Все. Прощай, друг детства Слава Морок!… — голос бригадира влажно дрогнул. — А я ее в средней группе от мохнатой гусеницы спас… Да и она меня, где-то в душе, глубоко-глубоко, но все ж таки любила…

— П-правда? — только и смог выдавить Куприянцев в ответ на этот страстный, но несколько театральный монолог.

— А то! Не любила бы, так закрытых бы тем не рассказывала! А вы, поди, решили, что я агент Центрального Разведывательного Управления США?

— Что вы! — Куприянцев залился краской, отчего лицо его в полумраке потемнело. — Совсем наоборот!

— Чего — наоборот?!

Станислав вдруг приобнял начальника и забубнил ему в ухо:

— Иваныч! Ты меня за гэбэшника держишь, что ли?! Я что, похож на стукаря?!

— Нет! — решительно мотнул головой Куприянцев, сам удивляясь своей уверенности.

— Меня любовь толкает на решительный шаг, веришь ты, или нет?!

— Верю! Верю! — Александр Иванович успокаивающе похлопал влюбленного бригадира по руке. — А на какой шаг?

— А на такой, что я ему устрою женитьбу! Мало не покажется! И ты мне поможешь!

— Каким же образом?

— Очень просто. Ты должен Лидку у него отбить!

Станислав шлепнул окурок о цементный пол, так что искры полетели во все стороны.

— Как?! — оторопел Куприянцев. — Почему — я?!

— Потому! — бригадир припечатал окурок тяжелым каблуком, — Хотела за доктора наук замуж — пусть выходит! Я ее счастью не помеха! Но этому гаду она не достанется! Дудки! И доктором ему не бывать! Все твое будет! И жена, и степень!

— Да, но… — бормотал совсем растерявшийся Куприянцев. — Дело в том, что я уже, в некоторой степени… женат.

— Стыдно! Стыдно, Александр Иванович! — с надрывом возразил Морок. — Ты же ученый! Передовой, советский ученый, не какой-нибудь там Резерфорд! Ради науки ты должен быть готов на все!

— Я готов, конечно, — Куприянцев прижал руки к груди, — но… как же это может произойти? Она в Москве… и потом, мы с ней едва знакомы… да и разница в возрасте, как-никак..

— Что ты заныл?! — остановил его Морок, — все это я беру на себя! Лидка тебя так полюбит, как маршал Жуков Советскую Родину! Есть безотказное средство.

— Так почему же вы сами… — начал было кандидат наук, но бригадир не дал ему договорить.

— А, может, я ее наказать хочу? — он гордо откинул с глаз цыганский чуб. — Пусть знает, что любовь зла! Короче… — Станислав вынул еще один маленький листок, на этот раз из заднего кармана брюк, — бери! Владей!

Это была фотография Лидочки Паркан. Куприянцев сразу узнал ее темную челку и блестящие глаза-вишенки, всегда широко и наивно раскрытые, словно в легком удивлении.

Именно этот невинный взгляд и поразил Александра Ивановича больше всего, ибо Лидочка была на фотографии абсолютно голой, да еще и в крайне вызывающей позе.

Куприянцев облизал пересохшие вдруг губы, но рот закрыть забыл.

— Ч-что это?! — прошептал он едва слышно, на вдохе.

— Не видишь, что ли? — отозвался Станислав. — Дама пик.

Тут только Александр Иванович обратил внимание на черные значки по углам фотографии и понял, что держит в руке игральную карту, а точнее — любительскую фотокопию с игральной карты самого возмутительно-порнографического содержания.

— Ффу ты, черт! — он помотал головой, стряхивая наваждение. — Мне вдруг показалось… что это она!

— Кто — она? — Станислав крепко ухватил его за руку и повернул фотографию к себе. — Лидка, что ли? Хм. Да, что-то общее есть. В коленках. Но это не важно. Главное, чтобы по масти подходила!

Александр Иванович и сам теперь видел, что девушка на карте только отдаленно напоминает Лиду Паркан. И чего вдруг примерещилось?

«Может быть, я, правда, в нее влюблен? — подумал Александр Иванович. — До сих пор ведь помню, как тогда, на новогоднем вечере в лаборатории, она посмотрела на меня через стол огромными своими глазищами, взмахнула ресницами и сказала: „Передайте хрен!“. Очень, очень миленькая девушка! Да и тема весьма перспективная. Только как же все это устроить? Нет, невозможно!»

Куприянцев вздохнул, стараясь вернуть мыслям трезвый скепсис, но слова бригадира, веские и уверенные, уже растревожили душу будущего доктора наук.

— Так вот, — продолжал между тем Станислав, — Дома подержишь карту над свечой, наколешь булавкой в четырех местах и сунешь под матрас. Перед сном не забудь навернуть стакан сметаны, орехов грецких хорошо, петрушки пучок…

— Для чего это? — Александр Иванович с трудом оторвался от сладких мечтаний.

— Для стати мужицкой. Чтоб во сне не оплошать. Как ляжешь, представляй себе в мыслях Лидочку и повторяй: «Паркан, Паркан…» Да смотри! Спать нужно на животе. Повернешься на спину — все дело испортишь!

— Что это еще за дело — на животе? — не понял Куприянцев.

— Наше дело. Колдовское!

Станислав поманил Александра Ивановича пальцем и, наклонившись к самому его уху, тихо произнес:

— Я ведь открыл тебе великую тайну Удаленного Соития. Ты теперь Посвященный, а в руках Посвященного — страшная сила!… Ну, то есть не в руках, а в этих… ну, разберешься, короче. Но самое главное — ты становишься одним из нас! — голос Морока разросся и зазвучал на весь зал, как в храме. В воздухе пахнуло серой. — Отныне нарекаю тебя Адептом десятого круга! Добро пожаловать в Армию Тартара! Ха-ха-ха!

Эхо громового хохота прокатилось по залу, взметая пыль, и затихло вдали.

— А ну, дыхни, — вдруг спокойно сказал Куприянцев.

— В смысле? — Станислав был удивлен не столько словам, сколько этому приказному тону.

— Дыхни, говорю! — грозно надвинулся Александр Иванович. — Чем это от тебя прет?! До чертей зеленых докатился, бригадир?! Бригаду за мухоморами в лес посылаешь, шаман хренов?!

На Куприянцева страшно было смотреть. Глубоко уязвленное его самолюбие наливалось гроздьями гнева, готовыми лопнуть и обварить Станислава кипятком.

— Ты чего, Иваныч?! — опешил Морок.

— Попрошу мне не тыкать! — взвизгнул Александр Иванович. — С вами по-доброму, видно, нельзя! Вы на шею сразу садитесь! Я-то, дурак, думал, у нас доверительный разговор, общие интересы… а он мне — картишки под матрас! Не комсомолец, а гадалка вокзальная!

— Ну, это вы зря, — обиделся Станислав, — говорю же — дело верное…

— Что дело верное?! — совсем взбеленился Куприянцев. — Булавками в картинки тыкать?! Вы мне еще помолиться предложите!

— Никогда! — бригадир замахал руками. — Но… погодите… вы проверьте сначала, — повторял он в некоторой растерянности. — Попробуйте! Честное слово — все получится!

— Я вам не Коромыслыч! — кипел Александр Иванович. — Я серьезный ученый! Ничто на свете не заставит меня проделывать ваши карточные фокусы! Вы еще за порнографию ответите! Да! Да! Мы и об этом поговорим! Только в другом месте!

Он круто развернулся и направился к выходу из пультовой.

Морок глядел ему вслед с удивлением и даже с некоторой долей уважения.

— Зря вы отказываетесь, — вздохнул он, — ведь все Шамшурину достанется.

Куприянцев остановился на пороге и бросил на бригадира высокомерный взгляд.

— Шамшурин — враг. Но истина — дороже! — гордо произнес он. — Да! И чтобы завтра же были сварщики! С утра чтоб работали!

Морок плюнул с досады.

— Да где я вам возьму их, сварщиков?! Да еще с утра!

— А это меня не касается, — отрезал кандидат наук. — Хоть из-под земли доставайте!

Станислав остался один.

— Фанатики! — прошептал он, глядя в опустевший проем двери. — Как засядет в мозгах диалектический материализм, так хрен вытравишь!

Он вернулся на крышу, где застал всю бригаду в сборе. Даже Коромыслыч, успевший нанизать грибы на нитку и развесить их в будущем кабинете директора, попыхивал цыгаркой, как ни в чем не бывало, будто это и не он попался на глаза начальству с тачкой грибов.

— Ладно, — сказал Морок. — Кончай ночевать! Сима, Гаврик, разберите опалубку и переставьте леса под сварные. Да слани еще одни положите, чтоб не корячиться там! Я вечером проверю.

— А вы куда, Станислав Сергеевич? — спросил преданный Гаврик.

— Куда! — сердито передразнил Станислав. — Еще один нашелся — кудахтор наук!… В Управление поеду, сварщиков выбивать. Все, братва, халява кончилась. Вкалывать начинаем…

Разболтанный ЛАЗ, курсировавший между стройплощадками будущих институтов и барачным городком строителей, в этот час был еще почти пуст. С укороченной смены возвращалась, попивая молоко и сыто отрыгивая ацетоном, бригада маляров. Отгульная бухгалтерша из Управления, перегородив проход двумя огромными корзинами с грибами, сладострастно гужевалась над добычей. Пузатые духовитые боровички и подберезовики радовали сердце женщины не меньше, чем зависть огнедышащих маляров. Бригадир Морок вольно раскинулся на двух сидениях в середине полупустого салона и, надвинув кепку на нос, задремал. Котлованы и огрызки свай, проплывавшие за окном, постепенно сменились сплошной стеной леса. Автобус плавно покачивался на песчаных барханах свежей грунтовки. За всю дорогу до поселка он остановился только раз, в том месте, где от дороги в зелено-бурую глубь леса уходила неширокая просека. В открывшуюся дверь ворвался первый вечерний холодок. Следом, кряхтя, влез мужик в драном нагольном тулупе, лохматой шапке неопределенного покроя и каких-то совсем уж бесформенных валяных сапогах. За собой он тащил неподъемный мешок, сшитый вроде бы даже не из ткани, а из шкуры какого-то огромного, подозрительного на ископаемость зверя.

Мешок застрял в дверях и никак не хотел подниматься в салон вслед за хозяином. Мужик тихо ругался не по-русски. С шипением совершенно змеиным он высыпал сквозь зубы короткие злые слова.

— Кхараш сурухак! Настарап маштух! Удух сурухак! — повторял он, дергая мешок.

Первые же звуки этого голоса вывели Морока из дремы. Он поднялся с места, решительно отстранив корпусную бухгалтершу, подошел к двери, ухватился за мешок и рывком втянул его в салон.

— Чахорлук! Кобурнан пхом! — закричал старик, пытаясь отобрать мешок. Голос его стал похож на лай охрипшего пса. — Гах'м! Грахма акам!

— Шкеррах! — вдруг рявкнул Морок и, ухватив странного пассажира за отворот зипуна, притянул его вплотную к себе.

— Гулупек хартуф, — тихо проговорил он, оглянувшись на бухгалтершу. — По-русски говори, сволочь! Расточу!

Лицо старика вытянулось. Он пристально посмотрел в глаза Мороку, затем медленно согнулся в поклоне.

— Слушаюсь, господин!

— Ну ты еще в ноги упади! — зашипел Морок.

Он подхватил старика под руку, усадил его на заднее сидение, привалил сверху мешком, а сам сел рядом.

— Свояк мой, — улыбнулся он бухгалтерше. — Подгулял малость. У них в лесничестве получка сегодня…

— Вон что! — бухгалтерша тоже расплылась в улыбке. — Тогда имеет полное право!

— Ты откуда взялся такой? — тихо спросил Морок, навалившись на плечо «свояка». — Законов не знаешь? На Истинном — ни слова!

— Так я ить, ваше… — захрипел старик, — только что отрылся, не обсмотрелся еще.

— Кто таков?

— Из упырей мы. Пятого круга.

— Давно тут не был?

— Ох, давно! Еще при демонах закопали. Тогда тут город был, крепость на горе. Вот сейчас как раз будем проезжать недалеко от того места, где башня пыток стояла…

За окном все также мелькал частокол сосновых стволов.

— И не узнать теперь, — вздохнул старик. — Поросло.

— За что закопали? — спросил Морок.

— А ни за что. Про запас. Как война с оборотнями кончилась, так многих под грунт пустили. Чтоб дармоедов не плодить. Нашему брату, упырю, только покажи деревню. Через день-два полна будет упырей. А жрать чего? Вот и сэкономили кой-кого. Тут по старым подвалам уймища наших лежит. Цельными отрядами, и с командирами вместе. Да вон, хотя бы, под башней пыток, если знаючи копнуть…

— А еще где? Показать можешь?

— Показать-то могу, да добраться туда мудрено. Под море ушли. Я и сам кое-кого по старой памяти отрыть хотел. Сунулся, а там вода. Черт их знает… перегородили зачем-то реку, или само завалилось? Надо будет разворочать…

— Я тебе разворочаю! — Морок погрозил старику пальцем. — Это же водохранилище, тьма ты темная!

— Ну, пускай будет хранилище, — согласился упырь. — Только под ним дружки мои лежат…

— Ничего, полежат, — Станислав задумчиво смотрел в окно. — Пока не понадобятся, там им самое место. А с тобой так: поступаешь в мое распоряжение…

Старик глянул на него с хитрым прищуром.

— Да я с радостью, конечно… Только доложить бы, как положено… по начальству кому или по старшинству.

— Я тебе здесь и начальство, и старшинство! — отрезал бригадир. — Считай, что попал на доклад к Иерарху.

На свежем комсомольском лице Станислава появилось вдруг такое властное выражение, что упырю стало не по себе.

— Слушаюсь, господин, — пробормотал он.

— Пойдешь ко мне в бригаду сварщиком, — решил Морок.

— Ох! — старик помрачнел. — Не люблю я этого ихнего электричества…

— Не бойся, — успокоил Станислав. — Покойника током не убьет.

— Убить-то не убьет, да перепугаешь всех вокруг до смерти. Объясняй потом, отчего уши в темноте светятся! Нет, не могу я с людьми. Мне бы, как вашей милости угодно было сразу сказать — в лесничестве, на отшибе где-нибудь. Сидеть у большой дороги, не давать прохода ни конному, ни пешему…

— Хм… — Морок в раздумье погладил подбородок, когда-то обрамленный густой курчавой бородой. — Ни конному, ни пешему? Ладно, поглядим. До вечера посидишь на объекте в инструменталке, а ночью покажешь, где тут у вас башня пыток была.

— Повинуюсь, о, Владыка! — старик с готовностью кивнул. — Только вы уж меня на довольствие-то поставьте!

— С голоду не умрешь. Тут теперь народу навалом. Скоро весь лес изведут… — Морок смотрел на ветки сосен, вскользь задевающие стекла автобуса.

— Как этот так — изведут?! — забеспокоился упырь. — А охотиться где?

— В парке будешь охотиться. Тот же лес, только деревьев поменьше, а народу побольше.

— Так это ж другое дело! — оживился старик. — Мне лишь бы темно, тихо и чтоб прохожий человек иногда забредал…

— Будет тебе человек… — успокоил Станислав.

Замотавшись, как обычно, между объектами и Управлением, Александр Иванович вернулся домой уже затемно. Трое соседей по бараку, во главе с Коромыслычем, сидели во дворе за столом, слабо освещенным оконным светом и угощались портвейном. Из закусок на столе были только шахматные фигуры, съедаемые игроками в скоротечных эндшпилях.

— После трудовой вахты портвешок ум вострит! — Коромыслыч поднимал к ночному небу узловатый палец. — А от пива только спать тянет, да, извиняюсь, сцать. Нет, с пивом шахматной игры не постичь! Это мне еще Боря Смыслов говорил. Я ему доску на заказ делал. Полисандрового шпона! С Ир… кун… страцией. Тьфу! Вот тоже особенность: язык от него, от портвешка, заплетается, а голова, в смысле мозгов, наоборот, светлеет. А отчего такое?

Собеседники молчали, погруженные в непростую ситуацию на доске. Коромыслыч, рассуждая о живительныз свойствах портвешка, успевал теснить их по всем линиям и диагоналям.

— А оттого это, — продолжал он наставительно, — что ум после каждого стакана получает значительное ускорение, и язык за ним уже не успевает! Называется — эффект Доплера… Вот, ученый человек не даст соврать, — Коромыслыч ловко подсек взглядом проходящего мимо Куприянцева. — Верно же, Александр Иванович?

Кандидат наук устало покивал и прошел к себе. В бараке у Куприянцевых была отдельная квартира, то есть — комната и кухня со своей печью, которую супруге Алле Андреевне приходилось топить углем и дровами, чтобы приготовить обед. Даже после шумной московской коммуналки такие условия казались ей чересчур спартанскими. Впрочем, в новом, спешно возводимом квартале домов Куприянцевых уже в будущем году ожидала шикарная полногабаритная квартира.

Но сегодня эта радужная перспектива почему-то уже не радовала Александра Ивановича. Его больно жег тот факт, что докторам наук в новом научном городке сразу предоставляется собственный коттедж. Удивительно! Раньше ему как-то удавалось примириться с этим фактом, а сегодня он вызывал горький сарказм по отношению к самому себе.

Неужели всерьез поверил в призрачную возможность проскочить в доктора без очереди, на худеньких плечиках Лидочки Паркан? Да ни на столечко вот не поверил! Что за дурацкая идея, вообще? Отбить девятнадцатилетнюю девчонку у завидного жениха, да еще и заочно! Посредством карточных фокусов!

Куприянцев сердито позвонил в дверь. Долгое время изнутри не доносилось ни звука, затем послышались шаркающие шаги жены.

«Ползет! — недовольно подумал Александр Иванович. — Еле тащится, корова!»

Впервые его пухленькая, теплая Алла вызывала в нем такое раздражение.

— Чего звонишь?! — прошептала жена, открыв дверь. — Машка спит!

Тут только Куприянцев сообразил, что должен был открыть дверь своим ключом. Это разозлило его еще больше.

— Мало мне на работе мороки! — зашипел он на жену. — Целый день на нервах, пашешь, как вол! Придешь домой голову приклонить, от дураков отдохнуть — как бы не так! С порога обхамят и облают!

— Ты чего, Саш?! — Алла испуганно отступила. — У тебя неприятности на работе?

— Зато дома — одни приятности! — Куприянцев решительно отстранил жену и прошел прямо в кухню.

Он погремел затычкой рукомойника. Воды не было.

— Долить надо, — сказала за спиной Алла.

— Так долила бы! — Куприянцев зло рванул с пола ведро с водой и, обливаясь, опорожнил его в рукомойник. — Круглые сутки дома сидишь…

— Вот именно! — не выдержала жена. — Круглые сутки варю да стираю! Зачем я институт кончала? Чтобы ведра таскать? Живу тут, как ссыльно-каторжная! А меня Паркан к себе в лабораторию приглашал!

— Вот и оставалась бы со своим Парканом! — рявкнул неудавшийся доктор. — И не разыгрывала бы из себя жену-декабристку! Никто насильно не тащил!

Он загромыхал рукомойником, чтобы не слышать ответов жены.

— Паркан! — фырчал Александр Иванович, расплескивая вокруг себя воду. — Нашли свет в окошке! В кого ни плюнь — всем Паркана подавай!

Он вдруг заметил, что умывается, не сняв пиджак. Брызги весело пятнали припорошенную цементной пылью ткань, образуя поля качественного раствора. Завтра хрен ототрешь. Пропал костюм.

Куприянцев в исступлении сорвал с себя пиджак и швырнул его через всю маленькую квартирку — прямо на кровать. Из карманов посыпались бумажки — сложенные вчетверо наряды, сводки, эскизы оснастки.

Труха! Лицо Александра Ивановича скривилось от ненависти. Бухгалтерия вместо науки! Что от них останется, от этих бумажек? Ничего! Дым! сколько их, ненужных и неважных, сгорело уже в этой кухонной печке, превратилось в сизый завиток над трубой. Дым — вот главный итог деятельности кандидата физико-математических наук Куприянцева! Удавиться можно!

Жена мыла посуду в тазу, старательно не обращая внимания на валявшиеся почти у самых ее ног бумажки.

Теперь будет демонстративно игнорировать, с досадой подумал Куприянцев. Нет, чтобы элементарную заботу проявить. Не о муже, про это уж и не заикаемся! Но хотя бы о чистоте в доме можно было позаботиться? Целый день дома сидит — бумажки подобрать лень!

И вдруг, среди разбросанных по полу клочков, Александр Иванович с ужасом увидел — её! Игральная карта оглушительно порнографического содержания лежала чуть поодаль от других бумажек. К великому счастью, она упала картинкой вниз и являла глазу лишь белую фотографическую изнанку, но Александр Иванович сразу узнал ее по закругленным уголкам.

Алла вытерла руки о фартук, вздохнула горестно и, с трудом наклоняясь, принялась собирать с пола бумажки. Шаг за шагом, она неумолимо приближалась к роковому прямоугольничку из плотной фотобумаги…

Александр Иванович содрогнулся. Объяснить жене, зачем носишь такую гадость в кармане, невозможно. Она черт знает что подумает! А если девица на карте и ей напомнит Лидочку Паркан? Тут и вовсе может выйти скверная история.

Алла уже протянула руку к злополучной карте, но Александр Иванович кинулся коршуном и успел раньше.

— Сколько раз просил не трогать мои документы! — гаркнул он так, что Машка проснулась и захныкала.

— Добился своего… — с ненавистью прошептала жена, швырнув на пол подобранные бумажки и устремляясь к дочери.

Александр Иванович поспешно сгреб все клочки, включая опасную карту, и огляделся — куда бы спрятать?

— Бутылку подай! — прошипела Алла из темноты.

— Какую бутылку? — Куприянцев совсем растерялся. Проклятая карта жгла ему руку.

— С соской, какую! — Алла взяла Машку на руки и тихо шептала ей, покачивая:

— Бедная моя доченька! Разбудил Машу псих ненормальный. Ну тихо, тихо, он больше не будет… Мы ему покажем, как нашу девочку будить… Ну чего ты там застрял?!

Александр Иванович покрутил головой, оглядывая кухню.

— А где бутылка-то?

— Как чужой в доме, честное слово! — прошелестело в темноте. — Здесь бутылка, на тумбочке!

Алла и Александр Иванович всегда старались демонстрировать друг другу особую любовь к дочери. Малейшие подозрения, будто он не думает о своей дочурке дни и ночи, были Куприянцеву обидны. Поэтому он живо шагнул в комнату, сунул дурацкие бумажки под матрас и, взяв с тумбочки бутылку, прижал ее к щеке, чтобы немного согреть, по крайней мере, пока обходит по периметру большую, на полкомнаты, кровать.

— На, маленькая, покушай! — обратился он к дочке, но бутылку протянул жене. Мало ли, сделаешь что-нибудь неправильно, потом крику не оберешься…

Машка с аппетитом зачмокала, присосавшись к бутылке. Алла и Александр Иванович смотрели на дочь с умилением. Шаткий мир в семье Куприянцевых был восстановлен. Ненадолго…

Морок воткнул лопату в суглинок и вывернул сухой рассыпчатый ком.

— Здесь, что ли?

Упырь пал на четвереньки, жадно принюхиваясь к ароматам, исходящим из недр.

— Ага! Тут они!

— Ну на, копай, — Станислав сунул ему лопату.

Старик с сомнением поглядел на белеющий во мраке черенок.

— Не… Я уж так. Нам когтями привычнее.

— Давай, как привычнее. Только не возись!

— А чего тут возиться… — старик заработал большими загребистыми ладонями, будто пес лапами.

Морок посторонился. Глина и песок ударили фонтаном. В одну минуту упырь прорыл глубокий узкий желоб, кольцом опоясывающий прогалину, после чего поднялся и стал вытирать руки о штаны.

— Ну а дальше что? — спросил Станислав.

— А дальше сама пойдет! — старик пригнулся по-волчьи и вдруг с места, без разбега, сиганул в самый центр прогалины. Земля дрогнула под ним, пошла змеистыми трещинами, а потом с глухим могильным шумом обвалилась в пыльную тьму.

Стылый подошел к яме. Где-то в глубине мелькнул кроваво-красный огонек.

— Готовое дело! — послышался голос упыря. — Спускайтесь, ваше степенство!..

Под гранитными сводами подземелья стояла гулкая тишина. Мраморный пол потрескался от времени и покрылся кавернами от капающей с потолка воды. Малахитовые колонны, поддерживающие своды, покрылись наплывами известняка. Между колоннами было пусто.

— Ну так где твое войско, упырь? — надменно осведомился Морок.

— Да здесь они, по углам… — старик подошел к стене и топнул, раскатив по всему подземелью округлое эхо.

— Вставай, вставай, братва! Пришло наше время!

Ответом ему был глухой подземный стук. Сначала в одном, затем в другом конце подвала мраморные щиты пола зашевелились, ломаясь под ударами из могил. Одна из плит вдруг поднялась стоймя и опрокинулась, распавшись на куски. Над ямой показалась голова мертвеца, сплошь облепленная глиной. Скрежет и грохот наполнили подземелье. Одна за другой, изъеденные разложением и покрытые грязью фигуры прорастали сквозь вязкие пласты земли.

— А ну, становись! — скомандовал упырь прорезавшимся вдруг капральским басом.

Колченогое воинство, скользя по грязи и спотыкаясь, кое-как выстроилось вдоль стены.

— М-да-а… — протянул Морок, — хороши!

— Ничего! — упырь махнул лапой. — Почистим, подлатаем — сойдут за рабочий класс!

Стылый пересчитал новых подданных. Их было двенадцать.

Ну что ж, товарищ Куприянцев, подумал бригадир, неприятно улыбаясь, значит, говорите, сварщиков из-под земли достать?…

К двум часам ночи Александр Иванович, наконец, уснул. Перед этим он долго ворочался с боку на бок, уминая кочки и бугры старенького ватного матраса. В конце концов ему удалось вдавиться спиной в узкую кривую ложбинку, но оказалось, что комки свалявшейся ваты были не единственным препятствием на пути Александра Ивановича в морфеево царство. Счастье соперника, сумевшего опередить и в любви, и в фортуне, не давало покоя. Неужели правда, что Шамшурин женится на Людочке?! Чем же он, козел лысый, сумел охмурить девчонку?

Ну да бог с ней, с этой дурой Людочкой! Академика! Академика-то чем он взял?! Бездарь ведь несусветная, серость и вор! Аспирантов кто припахал забесплатно ему поля считать? С квартирными очередями кто махинации устраивал? И этому авантюристу Иван Данилович доверил самое дорогое — лучшую в институте тему и дочь! Эх, Паркан, Паркан!…

С горькой усмешкой на измученном лице Александр Иванович, наконец, забылся и тихонько захрапел, что случалось с ним каждый раз, когда он спал на спине…

И сейчас же в дверь Куприянцевых постучали.

— Кто там? — скрипучим со сна голосом спросила Алла, накидывая халат.

— Александра! Иваныча! Срочно! — одышливо прокричали из-за двери.

— Слышишь? — Алла толкнула спящего мужа. — Тебя! Случилось что-то…

— Ну, чего там еще? — Куприянцев сел на кровати, раздраженно нашаривая ногой тапочки. — Только задремал…

— Александр Иванович! — грянуло за дверью. — Москва вызывает! Академик на проводе!

— На каком проводе? Какой академик? — Куприянцев запрыгал на одной ноге, тщетно пытаясь попасть ногой в штанину.

За дверью тоже приплясывали.

— Паркан! Сам академик Паркан! Тот, что по радио… Только что, вот как вас сейчас!

Александр Иванович, наконец, узнал по голосу сторожа стройуправления Кисельникова.

— Представляете: звонок! Вызывает Москва! На проводе Паркан! Здравствуйте, говорит, товарищ Кисельников! Позовите мне срочно к телефону Куприянцева А. И., живого или мертвого! Я все побросал — и к вам! Скорее, Александр Иванович! Он ведь ждет там! Такой человек!

— Да не кричи ты! Ребенок спит! Иду уже, иду! — Куприянцев кое-как натянул пиджак поверх незастегнутой рубашки, подхватил со стола папку с текущими нарядами и выскочил за дверь…

Вернулся он полчаса спустя, все такой же расхристанный, но совершенно изменившийся в лице. В глазах Александра Ивановича плавал туман такого глубокого недоумения, какое встречается только у людей, которым неожиданно вылили ведро воды на голову. Слепо ступая в темноте, Куприянцев прошел в кухню и медленно опустился на табурет.

— Что случилось, Саша? — истерзанная ожиданием жена проступила в дверном проеме белым приведением.

— Мы едем в Москву, — деревянным голосом произнес Куприянцев.

— Как в Москву? Тебя что, снимают со строительства?

Кандидат наук усмехнулся.

— Мне дают лабораторию в Головном…

— Ой, Сашка! — Алла захлопала в ладоши. — Погоди, а жить где?

— Трешка в высотке на Котельнической.

— Ох… — Алла нашарила в темноте вторую табуретку и села рядом.

— Слушай, а ты не врешь? Что-то голос у тебя не радостный…

Александр Иванович в замешательстве барабанил пальцами по столу.

— Да черт его знает… Я сам не пойму, радоваться или…

— Как это ты не поймешь?! — возмутилась Алла. — Я за тебя понимать должна? Что тебе академик-то сказал?

— Академик? — испуганно переспросил Куприянцев. — Да он, видишь ли… как тебе объяснить… в общем-то он мне… меня…

Терпение Аллы лопнуло.

— Ну что ты мычишь опять?! Всю жизнь промычал, и снова — «мню» да «меню»! Промычишь опять квартиру — я тебе устрою сладкую жизнь! Академик среди ночи звонит, помощи просит, а он — ни «бе», ни «ме»!

— Да не просил он помощи! — досадливо отмахнулся Александр Иванович, тоже начиная терять терпение. Жёнина трескотня мешала ему поймать какую-то ускользающую мысль

— Как же не просил, если лабораторию обещал! — не унималась Алла. — Чего ж ему надо было, ночью-то?

Александр Иванович уставился неподвижным взглядом в окно, на краешек луны, исчезающий за черной, резко очерченной стеной сосен, похожей на график пилообразного напряжения…

— Он мне в любви признался, — тихо проговорил Куприянцев.

— Ну! Так а я о чем тебе… — Алла вдруг запнулась. — Погоди… В какой еще любви?

— До гроба, — вздохнул без пяти минут доктор наук.

— Это что… в духовном смысле? — осторожно спросила жена.

— В плотском, Аля! В самом, что ни наесть, интимно-телесном! — Александр Иванович прислонился пылающим лбом к вечно холодному боку электросамовара.

— Только что вскипятила, — с опозданием предупредила жена…

Дуя на обожженный лоб мужа, он повторяла:

— Боже мой, боже мой! Академик! Государственный человек! Пожилой… — она вдруг заглянула Куприянцеву в глаза. — А почему — ты?

— Да откуда я знаю! — Александр Иванович сердито дернул плечом.

— Сашка! — не отставала жена. — Скажи правду! Подавал повод?

— Сдурела совсем?! — если бы не темнота, Алла увидела бы, что супруг стал пунцовым. — Сама-то соображаешь, что несешь? Это ж статья!

— Статья не статья, — вздохнула Алла, — а сердцу не прикажешь… Если что, ты мне лучше сам признайся. Я пойму…

— В чем признаться?! — тихо взбеленился Куприянцев. — Дочь от кого у тебя?! Дура!

— Ага, я дура! — жена тоже перешла на сдавленный крик. — А почему же он позвонил именно тебе?!

— Сказано — не знаю! — чуть не плакал Александр Иванович. — Мало ли что этому психу в голову взбредет?! Видно, так уж карты легли…

Куприянцев вдруг замер. В темноте засветились белки его выпученных глаз.

— Карта! — прохрипел он и бросился в спальню.

Не обращая внимания на захныкавшую дочку, он включил верхний свет, рывком сбросил на пол постель вместе с матрасом и сразу увидел ее — мятую игральную карту, им самим засунутую под матрас и забытую. А ведь именно это велел сделать Станислав Морок, чтобы приворожить Лидочку Паркан!

Александр Иванович вспомнил вдруг, что, засыпая, несколько раз повторил «Паркан», «Паркан», как того требовала ворожба, но думал при этом не о Людочке, а об ее отце — академике! Да еще и лежал, вопреки инструкции, на спине!

— Мама! — слабо вскрикнул Куприянцев, и голос его прозвучал по-новому тоненько и пискливо.

Он схватил карту, поднес ее к глазам и без сил опустился на ржавую сетку. С похабной развязностью с фотографии на него смотрело лицо академика Паркана!

За время лежания под матрасом карта слегка измялась, в четырех местах была проколота остриями лопнувшей сетки, а главное — необъяснимым образом стала старше. Теперь это был король пик.

— Надо же… сработало, — тоненькое хихиканье Александра Ивановича испугало жену. — Нет, ты только посмотри! — Куприянцев хохотал все громче, не утирая сползающих по щекам слез.

— Король-то! — истерически вскрикивал он. — Король-то — голый!!!

В тот самый момент, когда товарищ Куприянцев разбудил городок строителей первым приступом безумного смеха, на берегу водохранилища, в том месте, где дремучий, еще не причесанный бензопилами, бор вплотную подступает к пляжу, показалась одинокая и во всех отношениях темная фигура. Увязая в рыхлом песке, она пересекла прибрежную отмель и уселась на поваленный ствол, возле когтистого, наполовину утянутого в песок корневища. Вспыхнула спичка, осветила на мгновение лицо Станислава Морока и улетела в воду. Остался только маленький огонек папиросы.

— Ну, хорошо, — бормотал Морок по укоренившейся за тысячелетия одиночества привычке разговаривать с самим собой. — Производственные задачи мы решили. Здание передовой науки будет построено в срок. Остается придумать, как разрушить его до основания… Не по кирпичикам разрушить, а по духу. Чтобы духу его здесь не было! Ишь, чего придумали! Протон, электрон — вот тебе и вся Вселенная! Ловко, шельмы, не спорю. Изящно даже. Только я вам этого не позволю. Вы у меня еще натерпитесь страху! И с бубном плясать будете, и жертву кровавую принесете, дайте срок!…

Станислав сердито отбросил папиросу.

— Итак, что же мы имеем? На дешевые магические фокусы местное население не клюет. Не та эпоха. Нужна планомерная работа. Нужна организация…

Тихий всплеск вдруг размыл молочную полосу, протянувшуюся от ног Станислава к тому месту у горизонта, куда собиралась нырнуть луна. Морок поднял голову. Что там, рыба гуляет?

Плеск повторился. Лунную дорожку пересекла тень. Тонкая рука поднялась над водой и снова скрылась. Стылый вгляделся во тьму. Кому это вздумалось купаться в такую холодину? Вода здесь и летом не парное молоко, а уж теперь, холодными сентябрьскими ночами и вовсе зубы ломит… Впрочем, от институтской молодежи всего можно ожидать. Они и зимой в прорубь полезут, не застесняются!

Плеск раздался снова — совсем близко от берега, и вдруг из-под воды поднялась во весь рост хрупкая девичья фигурка. Луна, готовая нырнуть у нее за спиной, остро прочертила силуэт девушки на фоне неба и моря.

Станислав хмыкнул. Несмотря на темноту, он сразу заметил главное: девушка была очень красивой, абсолютно голой и нисколько не стеснялась. Море ей было по колено во всех смыслах.

— Здравствуй, одинокий рыбак! — девушка шагнула на берег. — Я купалась в реке, увидела тебя и полюбила!

С ее волос стекали лунные потоки, затейливо выбирая путь по изгибам тела.

— Разреши мне поцеловать тебя, о, юноша!

Станислав смерил ее внимательным взглядом.

— Ну, поцелуй…

Девушка торопливо откинула волосы, наклонилась к сидящему Мороку и впилась губами в его рот.

Ледяная волна окатила вдруг Станислава, пронизав его тело запредельным, каким-то криогенным морозом, словно коварная пловчиха опрокинула над ним сосуд Дьюара и плеснула в лицо жидким азотом. Прикосновение этих губ было бы смертельным для любого человека. Но не для Стылого Морока. Вдохнув ледяную волну, он ответил на поцелуй.

Девушка с пронзительным криком отскочила, прижимая ладони к обмороженным губам. Она хотела было нырнуть в воду, но Стылый щелкнул пальцами, и тело ее, описав в воздухе дугу, ударилось о ледяную корку. Лед широкой полосой отделил береговую линию от чистой воды.

— Встань, подойди, — негромко приказал Морок.

Девушка со стоном поднялась и, прихрамывая, вернулась к нему.

— Кто ты? — спросил Стылый. — Именем Тартара — отвечай!

— Накхта… — девушка опустила голову, зябко повела плечами. Волосы ее покрылись инеем.

— Русалка?

— Да… — уныло кивнула она и, подумав, добавила:

— Мой господин…

— Чем это ты тут промышляешь, Накхта? — насмешливо спросил Морок. — Отчего тебе на дне не сидится?

Девушка бросила на него осторожный взгляд.

— Там страшно, господин… Затопленные деревни. Мертвые домовые. Я их боюсь. Они злые.

— А ты, значит, добрая? Тихо-мирно людей гробишь?

— Люди завалили мой дом камнями! — в голосе русалки скрипнул колючий иней. — Они похоронили моих сестер под плотиной, перегородили реку, сделали ее мутной лужей. Но это еще не самое страшное. Они затопили свои собственные кладбища, заставили мертвецов жить на дне. Под водой теперь тесно…

— Зачем же ты еще новых туда тянешь? — спросил Морок.

— Я хочу, чтобы они это увидели…

Накхта, дрожа, переступала босыми ногами в снежной каше. Ледяная полоса вдоль берега постепенно таяла.

— Твой рассказ тронул меня, мокрая тварь, — высокомерно произнес Морок. — Я позабочусь о тебе.

— Спасибо, господин! — русалка опустилась на колени, погрузившись в ледяное месиво почти по пояс. — Я постараюсь усладить твой досуг всем любовным жаром, на какой способно мое тело… если тебе будет угодно им воспользоваться.

— А вот это ты брось, — Морок строго нахмурил брови. — Что за нимфомания еще?

— Так я ведь нимфа, — Накхта позволила себе улыбнуться сквозь упавшие на лицо пряди волос. — Все, что у меня есть — это мое тело.

— Вот и не разбрасывайся им налево и направо!

— Разве оно некрасиво? Мне нравится дарить мое тело. Я хочу принадлежать тебе, мой господин!

— Ты и так принадлежишь мне, — Станислав протянул руку и взял девушку за подбородок. — Я могу сделать с тобой все, что захочу. Превратить в кусок льда или бросить в печь…

— Да, да… — шептала русалка.

Снег под ней таял и испарялся.

— Но сейчас у меня другая прихоть. Ты будешь жить на суше. Среди людей. И служить мне, — он пристально глядел в ее прозрачные глаза. — А дарить тело и отнимать жизнь будешь только по моему приказу.

— О! Только прикажи, господин!

— Ну все, остынь, — Морок оттолкнул девушку. — Завтра на этом же месте получишь одежду и бумаги. Люди не живут без бумаг. А пока иди, плавай. И чтоб никаких утопленников!

Когда круги на воде перестали тревожить лунную дорожку, Станислав поднялся и направился к лесу.

— Вот теперь, — прошептал он, — я настоящий бригадир!