Человек и то, что он сделал. Книга 1. Накануне краха

Александр Афанасьев, 2018

Книг про Перестройку написано немало. Большая часть их написана теми, кто участвовал в Перестройке и теперь пытается найти себе оправдание. Или совершил ошибки, но ошибками их так и не считает… Эта книга написана спустя сорок лет после начала Перестройки автором, который может сохранять трезвый и отстраненный взгляд на все происходящее. Эта книга для тех, кто хочет понять, что же произошло на самом деле со страной под названием СССР.

СССР перед Катастрофой: спекуляции, воровство

Перед Перестройкой — на самом деле существовало два Советских союза, и эти две страны неуклонно отдалялись друг от друга.

Я приведу довольно большой отрывок из книги Евгения Вышенкова «Устная история рэкета», чтобы все понимали, о чем я.

На поверхности Ленинград — абсолютно советский город, и казалось, эта власть будет существовать вечно. Понурое большинство, обитающее в новостройках, жило своими шестью сотками, получало продовольственные наборы к праздникам, давилось в очередях за молочными сосисками и водкой, медицинской помощью, железнодорожными билетами. Из репродукторов звучали бодрые песни Эдуарда Хиля и Эдиты Пьехи. С точки зрения начальства в городе трех революций — тишь да гладь.

Между тем ледяной панцирь советской власти на глазах становился тоньше и тоньше, а подледная жизнь — все разнообразнее и разнообразнее. Ленинград напоминал могучий дубовый шкаф, насквозь изъеденный древоточцами.

Коммунистическая власть изначально — режим кровопийц, а не ворюг. Советский гражданин — вечный ребенок, находившийся под присмотром строгих родителей. У него один работодатель — государство, его постоянно, с младенчества до старости, учили. Он одевался, во что было велено, ел и пил в пределах гигиенической нормы, читал книжки по утвержденному списку и насильственно подвергался радиообработке. Как это часто бывает в семейной жизни, на самом деле советские граждане — дети шкодливые, вполуха слушали нотации родителей, подворовывали мелочь из карманов и прогуливали уроки.

Смысла слушаться не было. Карьера прорывов не обещала. Социальный лифт не работал. Скрытая инфляция и дефицит уравнивали между собой социальные низы и средний класс. Еще в 60-е инженер, офицер, врач, преподаватель вуза — почтенные люди, завидные женихи. А в 70 — 80-е слова «доцент», «инженер», «хирург», «офицер» уже потеряли былое обаяние. Теперь бармен, продавец, автослесарь — вот привилегированные позиции. Именно эти люди ближе всего подобрались к желанной потребительской триаде: «дачка, тачка и собачка». Самая острая и самая современная пьеса того времени называлась «Смотрите, кто пришел», которая рассказывала о том, как дом в писательском дачном поселке, подобно чеховскому вишневому саду, переходит к новому владельцу — бармену. В общем, была та же картина, что и в конце императорского периода: Раневских сменяли Лопахины.

Общественный договор между коммунистической властью и гражданами формулировался любимой присказкой тех лет: «Вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что мы работаем». В многочисленных ленинградских НИИ, КБ и прочих конторах служба шла ни шатко ни валко. Дамы обсуждали выкройки, кулинарные рецепты, вязали свитера. Мужчины проводили значительную часть времени в курилке, где рассказывали друг другу новейшие анекдоты о чукче, Чапаеве и Штирлице, делились воспоминаниями о субботней пьянке, частили начальство.

Главное на службе — это подготовка к очередному корпоративу. Выпускались стенгазеты с виршами местных куплетистов, готовился капустник, собирались припасы. Кто-то приносил кассетник с Высоцким и Beatles. Дамы одевались в свое лучшее джерси, высиживали очередь к парикмахерше, просили знакомых привезти польские духи «Быть может» из московского магазина «Ванда».

Никто уже всерьез не верил партийным лозунгам. На практике коммунистический строй лишь требовал от советского человека соблюдения некоего официального ритуала, каждый год уменьшающегося в объеме. Комсомолец должен был сдавать Ленинский зачет, по праздникам ходить на демонстрацию. На открытом партийном собрании не рекомендовалось протестовать против войны в Афганистане: исключили бы, — но все, что касается кухни, курилки и дружеского застолья, не только не контролировалось, но даже уже не являлось предметом оперативного наблюдения. В любой самой правоверной компании всегда находился балагур, который умел подражать невнятной речи стареющего Леонида Ильича.

Основное достижение ленинградцев к началу 80-х — приватизация жизни. Люди отделили личное от общественного. Активное меньшинство перестало полагаться на государство и начало строить свою жизнь вне официальных возможностей. Каждый уважающий себя мужчина должен был «халтурить» и «крутиться». Строили коровники, репетировали абитуриентов, писали диссертации для кавказских и среднеазиатских соискателей, брали взятки, делали ювелирку, воровали жесть с завода, торговали мясом «налево», шили штаны, принимали пациентов за деньги. Шутливое проклятие: «Чтоб тебе жить на одну зарплату» — из того времени.

Даже официальная эстрадная лирика повествовала не о строительстве БАМа, а о «крыше дома моего», то есть, грубо говоря, проповедовала мелкобуржуазные ценности. В погоне за ними ленинградцы и проводили значительную часть времени.

Советская система самоснабжения к началу 80-х годов приобрела особо цветущую сложность. Максима времени: «Будешь иметь сто рублей — будешь иметь сто друзей» — обладала глубочайшим политэкономическим смыслом. Рубль, который презрительно называли деревянным, сам по себе действительно ничего не значил. Купить на него наверняка можно было только хлеб, водку и книгу Леонида Брежнева «Целина». Все остальное не покупали, а доставали. Важнейшее понятие в любой конторе — служебная командировка: в трест, в главк, в Смольный, на производство. На самом деле мужчины немедленно отправлялись в рюмочную, в кино с приятельницей или в баню. У женщин было гораздо больше хлопот. На них все и держалось. Основная забота отдела, лаборатории, мастерской — засылка одной из дам «патрульным» в город. Никогда заранее не было известно, где и в каком магазине «выкинут» дефицитный товар. Задача «патрульных» — обнаружить точку ажиотажного спроса, вовремя занять очередь и оповестить товарок: в ДЛТ — льняные простыни, в «Елисеевском» — краковская колбаса, в театральной кассе — билеты на «Современник»…

…

В период застоя советской сверхдержавой правили дети рабочих и крестьян. Ленинский проект в этом, и правда, удался. И Леонид Брежнев, и Григорий Романов, и мэр Ленинграда Ходырев, и подавляющее число их товарищей по Кремлю и Смольному родились в маленьких заводских городках или никому не известных деревнях. Пробивались через рабфаки, техникумы, армию, НКВД, комсомол. К 30—40-м вошли в номенклатуру и уже к 50-м годам правили миллионами людей.

Но в Ленинграде глухой поры рубежа 70-х и 80-х никакого единого рецепта для молодого человека, чувствовавшего, что его «прет», не было. Государство больше не нуждалось в янычарах. Правящие элиты сложились, им ни к чему приток свежей крови. Статус передавался по наследству. Дипломат — сын дипломата, молодой полковник — сын генерала, директор комиссионки — из семьи мясника. Перепрыгнуть с одной социальной ступеньки на другую становилось все трудней.

К началу 1970-х годов верхушка карьерных лестниц во всех сферах уже прочно оккупирована. На самом верху — сверстники Леонида Брежнева, выдвинувшиеся в 1937-м, чуть пониже — уцелевшие фронтовики, поколение Григория Романова. Шестидесятникам был дан шанс в годы оттепели, потом их карьера резко затормозилась. И все же те, кто родились одновременно с Владимиром Высоцким или Олегом Ефремовым, сумели закрепиться в академической науке, творческих союзах, в реферантурах ЦК и обкомов. Собственно, все эти три поколения: брежневское, романовское и евтушенковское, из которого потом вырастут Горбачев и Ельцин, — и образовали пробку на дороге к успеху. Для многочисленных детей фронтовиков, появившихся на свет в конце 40-х — начале 50-х годов, места не оставалось. Они были обречены на то, чтобы всю жизнь карабкаться до полковничьих погон, генеральские же им вовсе не светили. Люди, которым было уже за 30, могли претендовать разве что на правящие позиции в ВЛКСМ. А у тех, кто в это время еще учился в вузах, не было и таких шансов на восхождение, на самореализацию в рамках официальной системы. Но их родители не понимали, что старые способы в новых условиях не работают. Средний класс стремился к самовоспроизведению. Поэтому поколение фронтовиков и следующие за ними «дети двадцатого съезда» планируют для своих детей примерно такую же тропу к успеху, по которой шли сами, — только более прямую, быстрее выводящую к цели. Но для молодежи, вступавшей в жизнь, родители, по большей части, представлялись неудачниками, не способными быть ролевыми моделями. Любые советы старших воспринимались иронически: было слишком понятно, что по этим рецептам больше не живут.

Если называть вещи своими именами — то примерно к 1980-му году советская власть тихо и незаметно скончалась вместе с мечтой о коммунизме. Осталась страна — вполне нормальная такая страна, с армией, с экономикой, с аппаратом управления. Остался народ, численность которого подходила к тремстам миллионам. Но новое поколение не было социалистическим или коммунистическим, эти люди жили по вполне капиталистическому закону «товар-деньги-товар» — со своей спецификой. Запрещать ту же спекуляцию смысла не было, потому что как потом скажет Тельман Гдлян «когда у нас в деле появился сто тридцатитысячный обвиняемый, мы поняли, что дальше — вся страна». Когда преступление совершают все взрослые жители страны, оно перестает быть преступлением.

Игорь Васильевич Бестужев-Лада, раскрывает, а откуда у советских людей были деньги на джинсы и плащи «болонья».

СССР перед Катастрофой: бедствие в макроэкономике, массовые злоупотребления

Дмитрий Валовой.

Сейчас, спустя почти три десятка лет после падения Советского союза — в России стала модной советская ностальгия. Положительные черты СССР гипертрофируются, о негативных упорно не вспоминают — народ СССР не отдает. Проблема в том, что память об СССР — уже сейчас значительно искажена и действительное состояние дел в советской макроэкономике перед Перестройкой — мало кто представляет. Господствует примитивная и ошибочная точка зрения — мол, существовала великая страна, США догоняли, строились громадные заводы, у всех была работа, бесплатное образование и здравоохранение — и тут пришел гад Горбачев и все это поломал. Зачем? А затем чтобы советские чиновники получили возможность открыто воровать, а советские директора — прихватизировать свои предприятия. Так думаем, да? А не пришел бы Горбачев — и сейчас вторым Китаем были, догнали бы Америку проклятую.

Так вот, все это — чушь собачья.

Разобраться в происходивших в советской экономике негативных явлениях мне помогли труды Д.В. Валового, доктора экономических наук, заведующего экономическим отделом газеты «Правда». Его труды и статьи советского периода я советую читать всем, кто хочет знать, что было на самом деле, а не в наших фантазиях.

Итак, в чем была главная проблема советской макроэкономики? В показателях!

Капиталистическая экономика имеет простой и ясный показатель успешности чего бы то ни было — прибыль. Есть прибыль — все делаешь правильно. Нет прибыли — ты разоришься.

А вот в социалистической с этим проблемы, потому что она изначально предполагается бесприбыльной, работающей на удовлетворение нужд людей. Но тем не менее встает вопрос — надо вести какой-то учет, отслеживать какие-то показатели. И если это не прибыль, то что это может быть?

В советской экономике — за основу взяли рубль товарной продукции, и к нему же привязали фонд оплаты труда предприятия. Это породило целый спектр тяжелых искажений в экономике, которые в конечном итоге и вынудили начать поиск чего-то нового, завершившийся при Горбачеве разрушением экономики. Валовой кстати в своих статьях предсказал разрушение советской экономики под грузом искажений, только в 13 пятилетке, в то время как она рухнула в двенадцатой.

Корень проблемы — как раз был в том, что заработная плата была привязана к объему товарного производства в процентном соотношении. А объем товарного производства измерялся не в штуках, а в рублях, причем привязки заработной платы к себестоимости произведенного продукта, и упаси Бог к прибыли — не было. К чему это привело? Правильно — к тому, что для повышения заработных плат и отчислений на социальные фонды (а большинство их тоже шло через заводы) стало выгодно не экономить, а наоборот — тратить как можно больше! Чем дороже производимая продукция — тем выгоднее!

Кроме того, предприятиям стало наплевать, пользуется произведенная продукция спросом или нет. Они произвели, зарплату получили — дальше хоть в мусор!

Еще более вопиющим примером являлся двойной счет. Д. Валовой приводит пример — тракторный завод произвел трактор, его стоимость 4000 руб., отправили его на другой завод, там навесили бульдозерный нож и продали конечному потребителю не трактор, а бульдозер, по цене 5000 руб. Так вот, понятно, что произведено продукции на 5000 руб, но в отчетах показывали отдельно трактор и отдельно бульдозер — то есть 9000 руб.! И зарплату получали тоже исходя из 9000 руб., хотя наработали на 5000 руб.

Валовой кстати подсчитал масштабы этого двойного счета — и правильность его расчетов подтвердила правительственная комиссия академика Ситаряна. По его подсчетам — СССР произвел в 1984 году продукции на 1,3 триллиона рублей, из них пятьсот миллиардов — туфта, как выражался Солженицын. То есть, почти сорок процентов советского ВВП было фикцией, хотя эта фикция гуляла в отчетах и что еще страшнее — оплачивалась государством.

Служебная записка заведующего экономическим отделом газеты «Правда» Д.В. Валового на имя генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева

«Дорогой Михаил Сергеевич!

Ускорение научно-технического прогресса ныне тормозится господством затратных показателей. Объем валового общественного продукта в нашей стране достиг 1 триллиона 300 миллиардов рублей. Резервы накручивания его от достигнутого уровня практически исчерпаны. Сумма повторного счета стоимости прошлого труда ныне составляет 540 миллиардов рублей, или почти сорок процентов в структуре совокупного общественного продукта. К этому следует добавить удорожание новых видов продукции одинакового назначения, а также расширение дорогого ассортимента и «вымывание» дешевого.

Ликвидация искусственного завышения объема в рублях от достигнутой базы при нынешних показателях приведет к снижению темпов роста производства и производительности труда. Активное осуществление интенсификации, позволяющей увеличить выпуск товаров при снижении затрат, вообще может привести к «падению» объема производства. И чем эффективнее предприятие или отрасль будут работать, тем большим оно окажется. Для выхода из этого положения представляется целесообразным: во-первых, для определения темпов экономического роста применять показатели, исключающие повторный счет прошлого труда, и, во-вторых, ликвидировать зависимость фонда зарплаты от объема валовых показателей и поставить его в прямую зависимость от количества выпускаемой продукции в натуральном выражении и ее трудоемкости.

С глубоким уважением

Д.Валовой

4.04.1985 года».

Подобная туфта, повторявшаяся из года в год — привела к еще одному очень опасному искажению. Если вы внимательно прочитали то, что написано выше — то пришли к выводу что люди из года в год получали деньги за несделанную работу, за фактически не выпущенную товарную продукцию. В итоге — правительство не видело истинного соотношения денежной и товарной массы в потребительском секторе экономики — и из года в год накачивало советскую экономику ничем не обеспеченной наличностью. Деньги были — а товаров на полках становилось все меньше и меньше. Потому что их не производили! Таким образом, и появилась теневая экономика, базирующаяся на дефиците и непокрытой товарными запасами наличности, пущенной в оборот. Причем с каждым годом эта тема становилась все болезненнее, а издержки ее решения — поднятие цен — все масштабнее. Решился только Горбачев — причем когда экономика была уже дестабилизирована и было уже поздно.

Что думаете, предпринял Горбачев по записке?

Не так плохо как вы думаете. Пустил записку по инстанции, написал — Рыжкову, Ситаряну разобраться. Академик Ситарян проверил цифры и пришел к выводу, что они верны. Однако, предложения Валового по излечению советской экономики путем перехода на новую систему учета приняты не были, и думаю неспроста — вряд ли кто-то готов был уронить ФОТ на 40 % разом. К 1985 году — существовали две конкурирующие программы реформ — рыжковская (а Рыжков был бывшим директором завода и не мог не быть причастным к туфте) и ситаряновская, и предложения Валового не укладывались ни в одну из них. Кроме того, для их принятия надо было обладать немалой смелостью, поскольку требовалось разом убрать сорок процентов ВВП из статистики и признать, что годами обманывали государство таким счетом. На это никто не пошел, тем более что описанный выше двойной счет не был единственной туфтой…

Из оставшейся части советского ВВП — некоторое количество тоже было туфтой, но другого рода. Дело было в том, что на каждый завод в начале года спускались сверху плановые цифры — вала, процента который можно было потратить на ФОТ, на социалку. Причем плановые цифры спускались укрупнено, по производственной программе всего завода, без разбивки по ассортиментному перечню. Но ведь у директора был свой планово-экономический отдел ион знал точные цифры по каждому наименованию ассортимента — трудоемкость, материалоемкость, и так далее. Понятно, что по каждому наименованию — они были разные.

И что делал директор? Правильно, он выбирал наименее трудоемкие позиции и по ним перевыполнял план по валу — а дальше хоть трава не расти, спрос его не волновал. Наиболее же трудоемкие позиции он выпускал в последнюю очередь, план по ним не выполняя. В конце года поругают, но так как план по валу выполнен — поругают несильно. А зарплату люди получат. Хотя работали на склад.

Д.В. Валовой:

Рудник: нам утверждают темпы роста товарной продукции от достигнутого уровня. И каждый год и пятилетку мы должны увеличивать объем в рублях по сравнению с предыдущим периодом.

Леонтьев: Такой порядок в вашей печати давно критикуется.

Р у д н и к: К сожалению, он сохранился и в двенадцатой пятилетке. И сумма фонда зарплаты зависит от объема товарной продукции. Поэтому нас по-прежнему толкают на выпуск дорогой материалоемкой продукции.

Леонтьев:А конкретный пример можно?

Рудник: Пожалуйста. Мы выпускаем сверло диаметром много тоньше человеческого волоса. Делается оно под микроскопом. Цена на него… 7 копеек, а трудозатраты превышают рубль. На мировом рынке оно продается по два доллара. А сверло с полстола стоит 42 рубля. Оно для нас выгоднее. Мы их делаем про запас и тем самым создаем резерв для покрытия перерасхода зарплаты на выпуск дешевой продукции, которую вынуждены производить под нажимом министра.

Леонтьев: Но большие сверла имеют ограниченный спрос. Не так ли?

Рудник: Верно. Но мы их даем в нагрузку к мелким дефицитным. А у всех предприятий есть план по металлолому. Через какое-то время они их спишут и отправят в лом.

Леонтьев: Тогда вы никогда не сможете удовлетворить потребность в металле…

Валовой: Верно. Пока не сломаем такую расточительную систему хозяйствования и не отправим ее на свалку вместо новых сверл и станков…

Для справки — Рудник — Ф. Рудник, заместитель генерального директора ПО «Фрезер». Леонтьев — тот самый В.В. Леонтьев, лауреат Нобелевской премии по экономике за 1973 год. Отрывок взят из книги Д.В. Валового.

СССР перед Катастрофой: дефициты

Дмитрий Валовой.

Одной из примет позднесоветского времени — были дефициты. Появились они как то незаметно, сначала товары с полок пропадали и опять появлялись — потом стали пропадать и уже не появляться. Потом — некоторых товаров стало не хватать даже у спекулянтов.

Дефициты были больше чем просто временным явлением — за короткий срок они породили массовое общественное недовольство, стали определяющим фактором жизни советского общества и фактически вынудили власти начать Перестройку. Дефицит стал родовым признаком советской экономической системы, кардинально отличающейся от капиталистической — там не хватало денег. В брежневском СССР денег хватало, только купить на них можно было не все и не всегда. Простое недовольство быстро превращалось в протестные настроения.

Дедков Игорь. Дневник 1953-1994 (журнальный вариант)

В редакции услышали “туркменскую” поговорку: годы подъема дают много героев, годы упадка — много начальства. В диетическом магазине, где не было ни творога, ни сливочного масла, раздраженный немолодой мужчина обронил: “Не по Леньке шапка”.

На областном собрании физкультурного актива представители из районов говорили о том, что нельзя ждать никаких результатов от штангистов, потому что спортсмен в районе, даже в областном центре, не может поддерживать необходимый режим питания. Все запасы пищи, которые я привез из Москвы, закончились; осталось немного корейки. Я понимаю, что все это можно стерпеть. Когда Слава Сапогов огорчился, увидев в продаже только синие лампочки (у него уже в комнатах темно), я ему сказал: “А ты не огорчайся, ты смейся, потому что, может быть, так и было задумано”.

…

Приближение праздника чувствуется во всем: несут елки, в пять вечера на улице выстраивается очередь за маслом, по конторам (служащим) продают мясо по килограмму, низшей категории. Значение пролетариата как авангарда сказывается в том, что рабочим выдают тот же килограмм, но двухрублевый.

…

Как-то вечером ходил в магазин за хлебом и чаем, подошел к кассе. Впереди меня выкладывал свои покупки мужчина лет пятидесяти: пачку вермишели, буханку черного хлеба, два куска сыра, две банки рыбных консервов и четыре плавленых сырка — “разные”, сказал он кассирше, т. е. разных сортов. И я как-то неожиданно для себя всмотрелся в это богатство рабочего пожилого человека, пришедшего в магазин после работы, и слезы прихлынули к глазам от простой и ясной мысли: это же он после получки пришел и купил что мог, получше, и потому сырков этих плавленых разных набрал, и консервов, и сыра — другого ничего не было. Ах, не о сытости я болею, не о пище, о другом — о справедливости и равных человеческих возможностях…

Перманентный дефицит как ничто другое изменили стиль жизни советских людей. На работе можно не утруждаться — все равно ничего не купишь. Пока все на работе — выскочить в магазин, авось что-нибудь ухватишь. Не имей сто рублей, а имей сто друзей — мясника, заведующего складом, продавца мебельного — и так далее, на все случаи жизни.

Именно попыткой преодолеть дефицит товаров — была Перестройка. Дефицит преодолели — но ценой развала системы и страны.

Тем не менее, даже сейчас мы серьезно ошибаемся в природе советского дефицита. Какие мысли первыми лезут в голову, когда мы думаем о советском дефиците?

— производили слишком много оружия и слишком мало ТНП

— слишком много помогали развивающимся странам.

— слишком хорошо жили республики на окраинах (а Украина, например была уверена что это ее все объедают).

— слишком много разворовывалось и продавалось на черном рынке

Конечно, все это было. Но не только. И снова — Дмитрий Валовой еще в семидесятые годы заметил парадоксальную вещь — дефицитом становились товары, производство которых не требовало каких-то великих усилий — простые товары повседневного потребления. Чашки, скрепки, майки, ручки — вдруг пропадали с полок магазинов, и становились дефицитом. Почему так происходило?

Д.В. Валовой.

… Сначала директор показал мне шинный цех. Десятки видов и сотни типоразмеров от велошины до полутонных шин для большегрузных МАЗов, тягачей и комбайнов. Побывали в цехе, где выпускают ремни, штампуют коврики и прокладки самых различных размеров и конфигураций. Завершили знакомство в цехе, который директор назвал «подрывным». Сначала я подумал, что речь идет об изделиях, связанных с подрывным делом. Этот корпус резко отличался от других. Он скорее напоминал лабораторию, чем цех резинотехнических изделий. Все в белых халатах, тишина, уют. Изготовляли тут самых различных конфигураций шайбочки, прокладки с многочисленными фигурными отверстиями, сальники, колпачки, соски и прочее. И тогда я спросил директора:

— А почему вы этот цех назвали подрывным? Какое отношение он имеет к подрывному делу?

— Самое прямое, — уверенно ответил он на, видимо, ожидавший вопрос. — Это мелочевка подрывает экономику завода и материальное положение коллектива.

— Простите, но как могут эти крохотульки поколебать резиновые горы, которые мы видели в других цехах?

— Не колеблют, а трясут. Сейчас расскажу. Усаживайтесь удобнее и приготовьте блокнот для регистрации «подрывных» дел.

— А диктофон можно?

— Пожалуйста. Большегрузная шина, на фоне которой нас сфотографировали, стоит пятьсот рублей, — начал свой рассказ директор. — Две шины дают заводу тысячу рублей для плана. На их изготовление расходуется десять рублей зарплаты. Чтобы изготовить на тысячу рублей изделий весом до десяти граммов, мы в этом цехе расходуем тысячу рублей зарплаты. Один к одному! А на многие граммовые изделия расход зарплаты выше их цены. Амплитуда колебания трудоемкости в нормо-минутах на рубль вала на заводе 1:1000. Завод производит десять тысяч наименований. Думаю, легче угадать возраст пилота по высоте и скорости движения самолета, чем вычислить среднюю трудоемкость нашей продукции. Эта величина подобна иголке в стоге сена на движущейся машине — она все время перемещается. И тем не менее ее «находят» и утверждают! Делается это, как и всюду, «среднепотолочным» методом от достигнутого уровня. Вот расчет: согласно трудоемкости плановых изделий в нормо-часах с учетом тарифных ставок в этом году нам недодали миллион четыреста рублей фонда зарплаты…

— И как же выкручиваетесь?

— Так же, как и все. Выпускаем что подороже и менее трудоемкое. По плану фонд зарплаты у нас 10 процентов. Изделия, на производство которых фактический расход менее десяти копеек на рубль вала, мы гоним без оглядки, а там, где расходы зарплаты выше этой цифры, мы выпускаем их лишь в меру наличия экономии на выгодных изделиях. В прошлом году заказы Союзсельхозтехники на вентиляторные ремни и различные прокладки на изделия из сантехники выполнили на треть. Минздрава — на 20 процентов, а изделия для ремонта обуви — на 15. Вы знаете, что это такое? — спросил директор, подавая мне маленький резиновый бублик.

— Кольцо для крышек домашнего консервирования, продукция, которую мы на черном рынке по тридцать копеек за штуку с трудом достаем, — ответил я.

— Это одно из «подрывных» изделий. В прошлом году заказ выполнили на десять процентов.

— А в этом году, какие перспективы?

— Постараемся вытянуть на одиннадцать.

— Значит, опять любители консервированных овощей и фруктов напрасно будут бегать по магазинам…

— Постарайтесь понять, почему это происходит. Для покрытия 1,4 миллиона рублей недоданной нам зарплаты согласно трудоемкости плановой продукции мы должны изготовить почти на 15 миллионов тяжелой и дорогой неходовой продукции — ковриков, которые автоматы «пекут», как блины, тяжелых ремней, больших шин. Вот и прикиньте, сколько надо зря израсходовать драгоценного сырья. То же самое творят и металлообработчики. Обратите внимание: в магазинах полно кастрюль, ведер, ванн, то есть крупногабаритных, нетрудоемких изделий, а чайников и другой малогабаритной посуды днем с огнем не сыщешь.

— А какие изделия самые невыгодные? — спросил я.

— С учетом выпускаемого количества самые большие потери несем от сосок и презервативов, — ответил начальник цеха.

— Положение с сосками в торговле, прямо скажем, архинеблагоприятное. Масса писем с жалобами на их отсутствие. Готовим материал на эту тему, — сказал я.

— А вы «пососите» эту проблему, пожалуйста, нашими устами, — парировал директор.— Я дам вам копии своих записок в министерство и другие ведомства. Если внимательно почитаете, уверен, прозреете и сможете

Таким образом, мы видим, что сырье расходуется на производство не того что востребовано потребителями — а того что выгодно заводу и может быть, так своего потребителя и не найдет. Востребованные же потребителем, причем именно розничным потребителем вещи — не производятся или производятся недостаточно, создавая тотальный дефицит. И не только на полках магазинов — но и останавливая конвейеры смежников, выпуск автомобилей мог быть сорван из-за отсутствия невыгодных копеечных деталей. Но по документам у конкретно вот этого предприятия все правильно, все хорошо…

Кстати, в Китае эта болезнь была побеждена? Как?

На самом деле просто — Китай сделал своим приоритетом экспорт, а не удовлетворение внутренних нужд. И таким неожиданным и внешне парадоксальным образом, он сумел объединить положительные качества плановой и рыночной экономики и рвануть вперед.

Возьмем пример со сверлами. Если маленькое сверло стоит на внешнем рынке два доллара при себестоимости рубль — то китайский завод будет производить эти сверла столько, сколько их готов взять внешний рынок, даже если ему придется сорвать отгрузки для внутрикитайского потребителя. А так как в Китае дешевая рабочая сила — то Китай завоюет рынок маленьких сверл и будет зарабатывать валюту — в то время как советское предприятие будет тратить государственные ресурсы попусту и давать в нагрузку внутреннему потребителю никому не нужные большие сверла, чтобы они их потом в лом списали.

Это и есть первопричина того что Китай стал сверхдержавой, а СССР — рухнул. Это, а не события на площадь Тяньаньмэнь.

Почему мы не смогли понять, что экспорт приоритетнее внутреннего потребления? Ну… сложно сказать. Китайцы видимо всегда были более склонны к торговле, чем русские крестьяне, из которых и происходили советские лидеры. Не то мировоззрение. Крестьянин чуждался торговли, он старался максимум производить на своем дворе, своими силами, даже если это было невыгодно. Вот и в масштабах большой экономики мы неосознанно воспроизвели громадный крестьянский двор, где большинство произведенного — тут же и потребляется. И кончилось все это — плохо.

И второе кардинальное отличие китайского производства от советского — там часть продукции (любой кроме конечно военной) разрешили продавать на бирже. К 1991 году у них было 1200 товарно-сырьевых бирж! Таким образом, директор китайского завода в отличие от советского — все-таки имел стимулы для производства трудоемкой, но востребованной продукции — он ее продаст на бирже за ту цену, которую потребители готовы за нее платить и получит для предприятия живые деньги. У советского директора — такого стимула не было.