Долгая дорога домой

Александр Афанасьев, 2012

XXI век. В этом мире Российская Империя – великая сверхдержава. Но чем выше ее успехи, тем усерднее многочисленные враги, особенно Британия, предпринимают тайные и явные шаги против нее. В Польше – средоточении пороков и демагогии – вспыхивает бунт, бессмысленный и кровавый. В Персии посол России и разведчик князь Воронцов поневоле становится участником антиправительственного заговора. Афганистан стремится сокрушить непобедимого северного соседа с помощью «белой смерти» – героина. Местные бандиты похищают сотни русских детей, юношей и девушек, превращая их в рабов и жертв сексуальных утех жирных хозяев здешней жизни. Наследник Российского престола цесаревич Николай, с одобрения Государя, готовит операцию «Литой свинец», призванную покарать негодяев. Заодно уничтожается и центр подготовки террористов в Кабуле. Гибель к беспредельщикам приходит с неба, ибо для возмездия нет земных границ.

Вечер 30 июня 2002 года

Афганистан, город Джелалабад

Рынок

Операция «Литой свинец»

Оперативное время минус девять часов пятьдесят минут

Три часа до прорыва из нижних миров.

Дан приказ отступать.

В штабе жгут документы несбывшихся снов,

Твердь земная дрожит.

Оргия праведников

На сей раз Араб шел еще более извилистым путем, постоянно плутал — и дважды добрым людям приходилось указывать русскому путь к базару. Теперь он нес рюкзак, в котором было что-то прямоугольное.

Базар заканчивал торговлю с закатом, потому что правоверный мусульманин не должен работать после захода солнца. После захода солнца открывались многочисленные заведения, в которых хорошо подзаработавшие за день торговцы спускали денежки, творя всяческий харам. Считалось, что ночью Аллах этого харама не увидит, по крайней мере Раббани проповедовал именно так.

А заведения эти… тысяча и одна ночь. Восток…

Восток, где нет закона. Большое количество заведений было с детьми обоего пола, потому что детей в этой стране покупали и продавали на базаре, как скот. Многие предпочитали мальчиков — женщины в Афганистане от скотского обращения часто не доживали и до тридцати, богатые люди имели гаремы, иногда до сотни и больше женщин — поэтому у многих мужчин женщин не было вообще, и им ничего не оставалось, как удовлетворять свои мужские потребности с бачами. В отличие от России, где правоверные, подражая пророку Мохаммеду, имели только одну жену — здесь это считалось нормальным.

Были драки на потеху публике. В этих драках участвовали как рабы, так и свободные, но задолжавшие кому-то. Иногда драки шли до смерти, иногда — нет.

Популярны были петушиные бои — только в отличие от России здесь к шпорам боевых петухов прикрепляли острые пики или бритвы, и бои шли до смерти. Популярен тут был «бузкаши»^[17], причем здесь для этого использовали не козла, а теленка, но ночью в бузкаши не играли, в него можно было играть только днем. Ночью бузкаши смотрели в записи и принимали денежные ставки на будущие игры.

Не стоит говорить про наркотики. В Афганистане наркотик — это норма жизни. Спиртного почти нет, литровая бутылка русской водки стоит сто золотых или почти сто пятьдесят афганей — для подавляющего большинства афганцев это неподъемная сумма. Гораздо дешевле насвай — жевательная смола конопли, которую носят в небольших, похожих на портсигары железных коробочках. Марихуана — здесь она растет, как сорняк, совершенно свободно — рви, сколько тебе нужно, причем афганская марихуана — лучшая в мире. Для крепости ее подмешивают в наргиле — курительный табак для кальяна. Ее курят те, кто находится в походе и устал, кому недоступна не то что женщина, но и бача^[18]. Здесь, на базаре, косяк с марихуаной, конечно, стоит каких-то денег, но он так дешев, что его может позволить себе даже нищий.

Ошибается тот, кто думает, что восточный базар ночью спит. Восточный базар ночью… скрывается.

Покружившись по улицам Джелалабада, русский вышел к забору, но не там, где были ворота. И тотчас заметил за ним серую тень, возникшую из призрачной восточной ночи. Эта тень не стала бросаться на забор — она остановилась в нескольких сантиметрах от него, и дыхание ее было чуть слышно.

Собаки!

Самые страшные собаки этих мест. Нет, не афганские борзые, используемые как охотничьи и даже как декоративные собаки. Туркменские алабаи! Огромные, весом по сто и более килограммов, мохнатые псы, обладающие едва ли не человеческим разумом. Их не смогли использовать в армии, как ни пытались — хотя любой алабай порвал бы двух, а то и трех армейских немецких овчарок в куски. Все дело было в том, что немецкая овчарка, правильно выдрессированная, могла поладить с любым проводником, а проводники в армии менялись, она выполняла заученные команды, как живой автомат. Алабай не только не признает нового хозяина — если хозяин отдаст команду, алабай поступит так, как ему кажется правильным, а не так, как ему скомандовали. Чертовски разумная собака! Несколько собак все же служили в отрядах, занимающихся поиском наркокараванов, но они были не в русских, а в киргизских группах — в боевых отрядах прикрытия границы, набранных из воинственных, чувствующих себя в горах как дома, киргизов, желающих посвятить свою жизнь службе Белому царю. Точно так же, как чеченцы и осетины в своих боевых отрядах использовали кавказских овчарок — так киргизы использовали алабаев. Бывали случаи, когда пущенный по следу алабай задерживал группу вооруженных наркокурьеров в одиночку, не дожидаясь подхода проводника.

А здесь эта тварь охраняла рынок. Оно и понятно — тут и Хавала с наличными деньгами и золотом, тут и товар — не весь же унесешь домой, тут и рабы, готовые сбежать. Жаль, придется собаку убить, а возможно, не одну. Собаку как раз и жаль, не жаль людей. Наркоторговцы, работорговцы, убийцы — эти люди сами выбрали путь харама и беззакония, и убить их — значит, покарать, пресечь раз и навсегда беззаконие, вселить страх в сердца и других беззаконных. Собака виновата лишь в том, что честно служит хозяевам, а хозяева оказались последними подонками.

Но делать нечего. Придется убить.

Русский со странной кличкой Араб направился к воротам, идя рядом с забором и видя, что тень по ту сторону неотступно сопровождает его. Других не было, но их и не будет, алабаи умные бестии и не будут сбегаться в стаю, бросаясь в бессильной ярости на забор. Возможно даже, что собака тут одна, хотя нет… Слишком велика территория, как минимум две.

У ворот его уже ждали, как и было оговорено. Двое пехлеванов, оба вооруженные. Чуть дальше был виден еще один, к нему подбежала собака — понятно… Проводник.

— Ты русский?

— Да.

— К кому ты идешь, русский?

— Я гость Гульбеддин-хана.

— Проходи, русский.

Собака подошла к нему, втянула воздух. Размеры собаки были такие, что она была ему выше пояса, не собака — медведь.

На базаре пахло гнилью вперемешку с изысканными специями и благовониями. То тут, то там виднелись машины, оставленные прямо в торговых рядах, было довольно чисто — за этим следили. Сразу в нескольких местах кипела жизнь, из-за накрепко запертых ставень пробивался свет, слышались голоса. Тягучая восточная мелодия звучала рефреном, из каждого заведения разная — и вместе с тем неуловимо похожая.

Поворот. Тут идут ряды, они не простреливаются, тут можно спрятаться и оторваться от преследования. Вдвоем, но с детьми…

Черт!

— Сюда, русский.

Ночью все было не так. Ночь все меняла…

Гульбеддин-хан сидел в дальнем, прикрытом легкими шторками углу, солидный и могущественный, в халате из дорогой ткани. Перед ним стоял плов с бараниной на медном блюде, другие блюда, достархан был заставлен полностью, богатый достархан. В правой руке хана виднелся мундштук из дорогого дерева, шланг был длинным, уходил куда-то далеко, что было необычно, как правило, кальян ставят рядом с дорогими гостями. Араб знал принцип действия кальяна, втягиваешь воздух — и дым проходит через воду с ароматными добавками, очищаясь от тяжелых смол. Кальяном можно наслаждаться часами, это тебе не наспех выкуренная сигарета.

По правую руку от хозяина сидел еще один человек, со шрамом и изуродованной правой рукой, на которой не было двух пальцев полностью и одного — наполовину. Несмотря на это, человек управлялся обеими руками — судя по тому, как он ел плов. Кстати, плов он ел по-европейски, ложкой.

— Присоединись к нашему достархану, русский, и да не оставит тебя милостью Аллах, — церемонно проговорил Гульбеддин.

Русский присел перед достарханом по левую, не слишком почетную сторону от хозяина стола. Правая была занята.

— Аллахумма, барик ляна фи ма разакътана ва къына азабан-нар^[19], — вознес ду’а русский, и двое, Гульбеддин-хан и второй, уставились на него.

— Ты правоверный? — спросил второй.

— Нет. Но я долго жил среди правоверных и знаю, как нужно жить, чтобы не навлечь на себя гнев Аллаха и отдалиться от шайтанов.

Некоторое время трое в молчании поглощали плов, притом русский — как и Гульбеддин-хан — руками.

— Аллах велик, это хорошо, что среди русских есть такие люди… — сказал Гульбеддин-хан. — Ты узнал цену на свой товар, русский?

— Да, узнал, и он стоит дорого, потому что такого товара, как мой, нет на базаре.

— На нашем базаре есть любой товар, русский, товар из любой страны света, потому что нет такой страны света, где бы не было афганских купцов. Если ты не нашел такой же товар, русский, — это не значит, что его там нет.

Сбивает цену.

— Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет, — добавил второй, — быть может, ты, русский, покажешь нам свой товар, чтобы мы знали, о чем говорим?

— Охотно. Я знаю, что говорю, такого товара здесь нет и, наверное, не будет, потому что такой товар — для армии.

Из заплечного мешка русский достал два автомата Калашникова с полным набором приспособлений в двух чемоданчиках, передал их покупателям — не через стол, потому что через стол передавать нельзя. Заметил, что второй сразу заинтересовался, с благоговением прикоснулся к вороненой стали. Наверное, не раз оружие спасало ему жизнь в этих горах.

Гульбеддин-хан нарочито быстро и не слишком заинтересованно осмотрел товар.

— Такой товар я уже видел. Ничего особенного.

— Не оскверняй рта своего ложью, да простит тебе Аллах твои слова! — резко ответил второй. — умей воздать должное тому, что ты видишь. Меня зовут Змарай, русский, я из людей Сулейманхейль. Много ли ты привез такого оружия?

— Пятьдесят — средних, пятьдесят — длинных. Все с БК и дополнительным комплектом. Первая категория, со склада.

— На базаре можно купить много оружия, Змарай, — чуть обиженно произнес Гульбеддин-хан.

— Но такого ты не купишь. Ты купишь одно-два, взятые в бою у британских собак. Но не сто. Или ты купишь русское, но старое. Что ты хочешь за свой товар, русский?

— Один автомат здесь стоит примерно пятьсот золотых. Но это — без дополнительного комплекта. Я хочу четыре тысячи за каждый.

— Аллах свидетель, ты нас грабишь! — всплеснул руками Гульбеддин.

— На каждый товар найдется купец, уважаемый. Я продам их за такую цену в торговых рядах. Многие люди не чувствуют себя в безопасности и охотно расстанутся с четырьмя тысячами золотых, чтобы купить себе хорошее оружие, которое послужит еще их детям.

Змарай погладил искалеченной рукой аккуратную, коротко постриженную бородку

— Но, русский, ты не продашь это все в один день. А жизнь здесь дорога и опасна, и за право стоять в торговых рядах тебе придется выложить немалую сумму. И здесь много грабителей, да покарает их Аллах. А если узнают, что ты торгуешь, не заплатив — ты можешь лишиться не только товара, но и жизни.

— Ты прав, уважаемый, но я выручу достаточно, чтобы заплатить за торговлю.

— Достаточно никогда не бывает. Принц Акмаль, да покарает его Аллах, жаден настолько, что если он узнает, что кто-то хорошо торгует, то посылает своих нукеров, чтобы они брали с него дань дважды в день.

Покарает… И очень скоро — покарает. Так покарает — как вы и не видели никогда.

…Я же, русский, куплю у тебя все оптом или поменяю на то, что нужно тебе. И ты будешь доволен и уедешь сразу, и не будешь платить за торговлю.

— Назови свою цену, уважаемый Змарай, чтобы я знал, о чем идет речь.

— Я готов дать за твой товар по семьсот золотых, русский, и, клянусь Аллахом, это справедливая цена.

— Теперь вы меня грабите. Не далее как сегодня я видел, как на базаре продавали британский «Стерлинг» по девятьсот золотых. Неужели мой товар хуже британского «Стерлинга», тем более со всеми принадлежностями?

— Но британский «Стерлинг» хорош тем, что к нему можно взять патроны бесплатно, у британской собаки, которую ты убьешь. Потому он стоит таких денег.

— А часто ли так бывает? Британца не так просто убить. А патроны, подходящие к этому автомату, наше правительство в большом количестве поставляет племенам бесплатно, лишая честных торговцев законного заработка. И Сулейманхейль тоже, уважаемый Змарай, я это знаю, потому что патроны проходят через те склады, где у меня много друзей. Правительство лишает их возможности торговать патронами, а каждый хочет заработать себе на старость, да простит нас всевидящий Аллах. Но лишь из уважения к вам и вашим ранам, полученным в бою с британскими собаками, я продам вам этот товар за три тысячи шестьсот золотых…

— Но и эта цена неподъемна для нас! Наше племя небогато, храбрые воины — вот все наше богатство! Тысячу золотых, русский, — это все, что мы можем заплатить, видит Аллах, что у нас больше нет!

— Но и я должен получить достойную цену! Я проделал долгий путь с этим оружием, меня по дороге обстреляли твои соплеменники, уважаемый Змарай! Как я посмотрю в глаза тем, кто меня послал, уважаемый Змарай, если соглашусь на такую цену? Нет, три тысячи триста золотых — моя последняя цена за этот товар, равному которому вы здесь не найдете. Три тысячи триста золотых — и точка…

* * *

Путь их был долог и труден, они не знали, где они, что с ними и зачем они здесь. Но они держались. Потому что их так научили, по крайней мере одного из них. Держаться — несмотря ни на что.

Старшего звали Вадим. В отличие от младшего Вадим был скаутом-разведчиком, то есть был готов к самым трудным обстоятельствам и жизненным перипетиям. Ему было четырнадцать лет, он заканчивал восьмой класс гимназии и был сибиряком. То есть — человеком закаленным и готовым ко всяческим жизненным невзгодам. Он родился в Николаевске-на-амуре^[20], но в шесть лет переехал с родителями в Иркутск. Там он пошел в гимназию и сейчас заканчивал ее, дабы поступить на подготовительные курсы престижного^[21] Иркутского политехнического. Он не раз отказывался стать не только вожатым звена, но и вожатым отряда, потому что больше ему нравилось быть разведчиком. Он так и не решил, куда поступить — отец настаивал на поездке в Москву и попытке взять вершину МГУ, мать считала, что достаточно и Иркутского политехнического: отец был уроженцем Санкт-Петербурга, а мать коренной, упертой сибирячкой. Сам же он втайне мечтал о другом — о Новосибирском, Его Императорского Величества высшем военно-командном институте, о факультете специальной разведки — на который конкурс восемь-десять человек на место, и некоторые копают себе землянки около института, чтобы жить там на случай, если освободится место, и одновременно доказать офицерам-преподавателям, что ты достоин. Впрочем, землянка это еще полбеды, выпускной на этом факультете — в одиночку добраться до берега Тихого океана, через всю тайгу, лишь с армейским набором выживания. Да еще — по маршруту следования ни один командир воинской части не упустит возможности провести учения по поимке беглецов. Да и казаки — тоже не упустят лишней возможности размяться в лесу. Бывало, что из всего выпуска не доходил не один. Эти тоже служили, но в морской пехоте, в десанте и в обычной пехоте — как инструкторы присудят. Зато тому, кто дошел, — путь в спецназ был открыт.

Спецназ, блин…

Взяли его просто — так просто, что хотелось выть от досады. Они, двенадцать пацанов и восемь девчонок, выехали в северный Туркестан^[22], в плоскогорья. Там они должны были провести двадцать один день — стандартный полевой выход скаутов. Пройдя примерно пятьдесят километров от железнодорожной станции, они разбили скаутский лагерь, огородили его веревкой от змей и насекомых. Потом скаут-мастер послал его и еще двоих пацанов найти воду. Речек здесь почти не было, но он знал, что в некоторых местах есть потаенные источники, из них местные скотоводы, занимающиеся пастбищным выращиванием овец, поят свой скот. Поскольку воды в этих краях мало — источники эти тщательно маскируются, о них отцы рассказывают своим сыновьям, завещая хранить тайну. Он знал, что будет трудно, и возможно, ему придется пройти не один километр, а потом еще надо будет переносить лагерь. Но ведь он — скаут-разведчик и должен найти воду для отряда, если не он — то кто? И какой он тогда разведчик?

Он сделал так, как ему показалось удачным на тот момент. Найдя тропу, по которой гоняли скот — по кругляшам помета, шерсти и вытоптанной земле, — он пошел по ней, даже не пошел, а побежал легким скаутским бегом, справедливо полагая, что овец гонят туда, где есть вода. Он удалился за пределы прямой от отряда, он дважды видел каких-то всадников, но те не подъехали к нему, а наоборот: завидев — ускакали прочь. Он не видел в этих всадниках никакой опасности, тем более, что у него был нож, и ножом этим он умел делать многое. Пробежав около пяти километров, он увидел коня и сидящего на земле, закутанного в халат старика. Он подбежал к нему, чтобы спросить, не нужно ли чего, — и подбежал слишком близко, он не почувствовал опасности. Последнее, что он помнил, — это рука старика с зажатым в ней баллончиком и удушливый, вонючий газ, бьющий прямо в лицо. Больше он ничего не помнил.

Очнулся он, когда его везли по горам, связанного. Под ним было какое-то животное, ниже, чем лошадь, мохнатое и неспешное, оно везло его по горам и странно фыркало. Вокруг, пешком и на таких же ослах — вспомнил он урок биологии — ехали и шли бородатые, вонючие, вооруженные кто чем люди, негромко переговаривающиеся на своем, гортанном, непонятном для него языке.

Он не знал, что эти люди были душманами, а сам он был уже в северном Афганистане.

Потом на первом же привале он заметил, что он не один, попавший к этим людям. На другом осле везли еще одного мальчишку, такого же, как он, белобрысого, по виду младше его и толстого. Жиртрест — так они называли подобные создания в гимназии и били. Этот постоянно унижался и плакал, в конце концов один из этих людей стащил жиртреста со спины осла и хотел что-то с ним сделать (Вадим не понял, что), но тут второй из этих страшно заорал и вытянул первого плетью.

Как и всем пацанам-скаутам, ему рассказывали про правила выживания в самых разных житейских ситуациях. В том числе — при захвате террористами. Про похитителей людей ему не рассказывали, в империи не похищали людей, но террористы были, и детей учили, что делать, если они окажутся в плену или в заложниках. Не оказывать сопротивления, выполнять все требования террористов. Смотреть вокруг, все запоминать — местность, помещения, транспортные средства, людей. Не отказываться от пищи, воды, если плохо себя чувствуете — сказать об этом. Не смотреть террористам в глаза, стараться не говорить с ними ни о чем, не оскорблять их. Запомнить — сколько всего террористов, как выглядят, чем вооружены, о чем разговаривают. Не пытаться бежать, выхватив оружие у террористов, если только нет твердой уверенности в успехе задуманного. Стараться не находиться рядом с окнами и дверьми в помещениях, где вас держат. При штурме — падать на пол и закрывать голову руками, не подниматься, пока не будет команды, сразу сказать бойцам спецназа, кто ты и как здесь оказался, выполнять все их команды. Помнить, что империя сделает все, чтобы выручить вас.

Помнить, что империя сделает все, чтобы выручить вас.

В первый день его не кормили, дали только воды. Этого жиртреста — тоже. Вообще, толстяк мог не один день существовать на своем подкожном жире, но он снова разнюнился. Господи, откуда он?

Под вечер им пришлось прятаться. Внезапно один из похитителей что-то крикнул — и все засуетились, потащили ослов под прикрытие скал — они шли ущельем, и можно было укрыться под нависающими скалами так, что увидеть скрывающийся отряд с вертолета могли бы, только зависнув на месте. Он не стал кричать, поскольку знал, что вертолетные турбины не перекричать, а вот жиртрест разорался, и его снова избили. Вадима же не трогали, непонятно, почему.

Вертолеты прошли над ущельем быстро и не заметили их. Он не знал, что это были не русские, а британские вертолеты.

Ночью он попытался совершить побег. Это было просто — веревка была сплетена из каких-то волос и освободиться от нее особых трудов не составило. Проблема была в жиртресте — он лежал недалеко от костра, и там было светло.

Почему-то он даже не подумал о том, чтобы уйти одному. Сейчас, в Джелалабаде, думал, а тогда нет. Он не знал, кто этот пацан и почему он здесь, но знал, что тот слабее и младше, и его оставлять нельзя. Все было хорошо до того момента, как он подкрался к этому нюне и попытался развязать его. Тот испугался и вскрикнул, душманы проснулись…

Тогда его в первый раз избили. Потом один достал нож — Вадим понял, что бандит собирается сделать, он читал книжки про степняков и знал, что они подрезают пленным сухожилия на ногах. Но тот, старший, снова заорал и вытянул душмана с ножом плетью. А потом и Вадима — несколько раз.

В качестве наказания его больше не посадили на осла. Ему развязали ноги, снова связали руки и накинули веревочную петлю на шею. Так он и шел — благо скорость передвижения осла по горам не сильно отличалась от скорости передвижения человека.

На третий день пути они встретились с еще одним отрядом. Он понял это по шуму и голосам вокруг. На них накинули мешки, чтобы те, другие, не увидели их. Несколько раз над ними пролетали вертолеты и самолеты, переходили дороги они очень осторожно. Он заметил, что несколько душманов идут позади отряда и, как могут, уничтожают следы. Один раз ему посчастливилось видеть пролетевший на низкой высоте вертолет — и он понял, что это не русский. Как и многие пацаны в Российской империи, он увлекался разными военными играми, покупал каталоги и журналы про вооружение — и сейчас он опознал в вертолете британский «Вестланд», одну из больших транспортно-боевых моделей в тропическом исполнении. Значит, они уже на британской территории…

Помнить, что империя сделает все, чтобы выручить вас.

Кабул потряс его. Они пришли туда на четвертый день пути, под вечер. Это был огромный, раскинувшийся в почти круглой долине в горах (может быть, в кратере потухшего вулкана) город, где лошади и ослы соседствовали на улицах с автомобилями, дорогими, но грязными. Он даже видел какой-то кортеж из нескольких одинаковых черных внедорожников, промчавшийся мимо — он не знал, что это ехал министр обороны Афганистана. Внизу были дорогие здания, нищие мазанки лепились к склонам гор. Он видел крепость — и не знал, что это крепость Бала-Хиссар, бастион, охраняющий город.

Всю ночь они провели в каком-то вонючем сарае — их поместили в грязные клетки, как в зверей зоопарке, и заперли на замок. Таких клеток было много, но он оказался в одной клетке с тем самым пленником. Тогда же он узнал, что его зовут Витя, и его украли на железнодорожной станции. А так он из Москвы.

При слове «Москва» Вадим, сибиряк, презрительно скривился — все понятно. Еще он хотел навешать этому паразиту трендюлей за провал побега, но не стал этого делать. То ли из жалости, то ли из-за брезгливости — сам не понял.

В других клетках в темном, вонючем помещении были такие же дети. Он не мог поверить тому, что видит, казалось, что это не земля — другая планета. Клетки, поставленные на глиняный пол, вонь…

Но он еще не видел кабульского базара…

По какому-то странному стечению обстоятельств его не выставили на продажу — их двоих просто привезли в этой самой клетке и поставили в тень, рядом с оградой. За ограду клетку завозить не стали — потому что за это надо было платить три цены. Но забор не был сплошным, как в Джелалабаде, — и он видел рынок. Рынок рабов…

На рынке рабов прилавок представлял собой столбы, крышу и поперечину. Столбы шли часто, а крыша была предназначена для того, чтобы прикрывать рабов от солнца, от безжалостного афганского солнца, чтобы они не умерли и имели товарный вид. К перекладине и столбам приковывали наручниками совершенно голых детей и подростков — мальчиков и девочек, выставленных на продажу. Он не знал, что существуют ряды для взрослых рабов — и ему показалось, что тут торгуют только детьми. Большей частью — девочками, девочек в Афганистане вообще продавали замуж, кто-то по сговору между семьями, а кто-то — и тут, на базаре. Покупатели неспешно шествовали по рядам. Приценивались к товару, осматривали, щупали, как скот. Тут же рядом были и продавцы…

Непостижимо уму!

Они изучали историю, в том числе и историю древних веков, в гимназии и знали, кто такие рабы и кто такие рабовладельцы. Они знали и о том, что в некоторых местах земли такие обычаи сохранились: все эти места были в Африке, где германцам так и не удавалось сделать что-то приличное из местных племен. Но он никогда не думал, что от земель империи до базара с рабами — четыре дня пути пешком.

Самое страшное, что в основном продавали детей. В России никогда, даже в давние времена, не продавали детей. Было понятие «закупы», то есть люди, которые на хозяйстве кредитора отрабатывали долг, который не могли отдать, и после его отработки снова становились свободными людьми. Было крепостное право, но тогда даже дворами продавали редко, кому нужен двор? Продавали деревнями, землю и крестьян, ее обрабатывающих: а крестьянину какая разница, на кого отрабатывать барщину и кому платить оброк? Был один барин, стал другой барин. Были, конечно, дворовые девки, оказывающие барину услуги — ну так и сейчас, открой газету — то же самое, только называется по-другому. А уже с восемнадцатого века барщину почти и не отрабатывали, платили оброк, а потом и вовсе — начали выкупаться из крепостных, и выкупались довольно много еще до реформ Александра Второго Освободителя, злодейски убитого террористами^[23]. Но рабских базаров на Руси не было никогда, ни в древние века, ни в средние.

А тут они были. И Вадим просто не мог этого понять, не мог осознать — что ты чувствуешь, когда тебя приковывают наручниками к столбу голого, а вокруг ходят покупатели, щупают, выбирают, договариваются о цене НА ТЕБЯ, торгуются. К его счастью, выросший в России паренек-скаут не знал, с какими целями обычно на базаре здесь покупают мальчиков-бачей. Но все равно — представить себя прикованным к столбу он не мог.

Закончилось все тем, что он потерял сознание в клетке от солнечного удара.

Пришел в себя он уже в дороге. Небольшой грузовик с открытой платформой натужно рычал слабеньким мотором, преодолевая запруженную транспортом дорогу, а вокруг были горы. Такие горы, каких он никогда не видел. Клетки закрыли брезентом, как это обычно делали, когда перевозили по большим дорогам рабов в клетках — чтобы рабы не умерли от солнечного удара и чтобы лишние глаза их не видели, но закрепили брезент плохо, и один край его отогнулся в сторону. Тогда-то он увидел машины, каких никогда раньше не видел — большие, с огромными колесами, с решетками от гранатометов и бронелистами, прикрывающими кабину и кузов — это были русские машины. Он знал, кто такие караванщики, отставные военные, про них снимали боевики и писали книги. Караванщики не видели его, а он не мог подать им никакого знака. Но рано или поздно — его же куда-то привезут, а если караванщики едут по той же дороге, что и его похитители, то логично предположить, что они будут и там, куда его привезут. Если он крикнет, что он русский и его похитили, караванщики наверняка не останутся в стороне, ведь они тоже русские!

Немного успокоившись, он осмотрелся и нашел на полу своей клетки большую флягу с водой, лепешку и нечто вроде шкуры, чтобы укрыться от холода. Шкура омерзительно воняла, но хоть что-то…

Только потом, когда они приехали в Джелалабад, он понял, что теперь их трое, до этого не было видно из-за брезента. Вместе с ними на машине в такой же клетке ехала девчонка. И тоже русская, блондинка! Она-то сюда как попала?

Самое страшное потрясение ждало его на базаре, куда они заехали. Когда открыли клетки и пленников погнали наружу — из караван-сарая (или как там он называется) вышли несколько этих. И с ними был русский, караванщик! И у него было оружие, русский автомат, он это видел! Русский оглянулся и тоже увидел его, а он крикнул, чтобы привлечь его внимание, но произошло то, чего он никак не ожидал.

Русский просто отвернулся.

Наверное, поэтому он не попытался бежать, когда его вывели из клетки и потащили внутрь караван-сарая. Не из-за собаки и плетей. Из-за этого.

Он был слишком потрясен, чтобы бежать. Потрясен предательством.

* * *

— Две семьсот! Две семьсот последняя цена, иначе, клянусь Аллахом, я увезу это назад. Лучше я продам это в Кабуле за настоящую цену, чем отдам за бесценок здесь!

— Что ты такое говоришь, русский?! В Кабуле оружие стоит дешевле, тебе никто не даст и полутора тысяч золотых, которые даем тебе за товар мы. Погнавшись за большим барышом, ты потеряешь и малый, русский, и продашь себе в убыток! Кто заплатит тебе за то, что ты приехал в Джелалабад, но потом направился обратно в Кабул?

— Но мне все равно придется ехать через Кабул, чтобы вернуться к себе домой, затраты мои невелики. В Кабуле я попытаюсь продать это оружие тем, кто на службе у короля, они дадут настоящую цену.

— Ты не знаешь, что говоришь, русский. Да спасет тебя Аллах, если ты обратишься к людям короля. Это жадные и злые люди, для них нет запрета грабить и убивать. Если им понравится товар — то может случиться так, что через несколько дней твое тело выловят из реки Кабул, а все, что у тебя есть, продадут на базаре. Не связывайся ни с людьми короля, ни с людьми принца, они не страшатся наказания Аллаха за свои гнусные дела и людского гнева. Они уготовили себе пристанище после смерти — геенну на вечные времена. Только чтобы сохранить твою жизнь, русский, и не дать совершить тебе ошибку, которая, вне всякого сомнения, станет для тебя последней в этой жизни, мы дадим за твой товар одну тысячу восемьсот золотых.

— Аллах свидетель, я так и не дождусь нормальной цены за свой товар. Придется завтра идти искать других торговцев. Может, племя Джадран купит их за две с половиной тысячи золотых?

— Племя Джадран никогда не купит их за такую цену, русский. У них достаточно оружия, взятого в бою, у них много воинов, и некоторым из них оружие дает король, а другим — русские, и все это им дают бесплатно. Люди Джадран не покупают оружие, они его продают. Но за тысячу семьсот золотых мы купим это оружие у тебя, пусть и в ущерб себе.

— А племя Дуррани? Их люди уже подходили ко мне, они исходят негодованием и гневом от того, что на афганском престоле находится не достойный человек их рода, а жалкий полукровка, продавшийся британским собакам задешево. Может быть, тот товар, что привез я сейчас и привезу еще, поможет людям Дуррани изменить это? Они предлагали мне две тысячи триста золотых за каждый автомат, с условием, что я привезу еще несколько партий таких же. Дуррани нужны сильные воины, а воинам нужно достойное оружие.

— Дуррани достойные люди, но среди них мало воинов, проклятый король уничтожил многих, да покарает нечестивца за это Аллах. Две тысячи^[24]. Две тысячи золотых, русский, — иначе ищи и другого покупателя на свой товар, и другого продавца на то, что ты хочешь купить, и да поможет тебе Аллах в твоем промысле.

Русский захватил рукой горсть уже подостывшего риса с изюмом, закинул его в рот, прожевал. Афганцы ждали его решения.

— Хоп! — наконец сказал он. — договорились!

Змарай, торговец и воин Сулейманхейль тоже повеселел, забросил в рот горсть риса, отложив в сторону большую ложку, которой ел до этого.

— Тогда, русский, мы заберем свой товар сейчас и дадим тебе плату за него, как договорились.

Русский поднял руку.

— Э, нет… А как насчет товара, который нужен мне?

Афганцы переглянулись.

— Базар сейчас не работает, русский, но, клянусь Аллахом, утром, как встанет солнце, ты получишь свой товар.

— Тогда утром мы и завершим сделку, — отрезал русский.

— Но у нас есть деньги сейчас, русский, зачем ждать рассвета. Это настоящие деньги, утром ты за них купишь товар, хоть у нас, хоть у других людей, — сказал Змарай.

— Нет. Я договаривался купить товар у вас, со скидкой. Если вы утром не продадите мне товар, как мы договорились, то и мне нет смысла соблюдать то, о чем мы сейчас договорились. Я пойду и продам свой товар на базаре и куплю, что мне нужно, тоже на базаре. Кроме того — пачку денег украсть гораздо легче, чем целый кузов товара, и я не хочу рисковать даже одну ночь. Я продам вам сейчас только тот товар, что у меня с собой и что я принес вам на пробу.

Змарай снова помрачнел.

— Ты не доверяешь нам, русский?

— Нет. И никому здесь я не доверяю. Пока я не увижу товар, который нужен мне, я не отдам товар, который нужен вам.

Некоторое время русский и афганец смотрели в глаза друг другу.

— Поклянись, русский, — сказал Змарай, — что ты не продашь товар другим людям. Я знаю, что среди русских мало клятвоотступников.

— Среди нас нет клятвоотступников. Поклянитесь и вы, что дадите мне товар, который нужен мне по хорошей цене.

Змарай взглянул на Гульбеддин-хана, и по этому взгляду Араб внезапно понял, что Гульбеддин-хан не более чем слуга здесь, и то, что он называет себя ханом, никак это не меняет. Хан здесь другой, а Змарай по его положению выше Гульбеддина.

— Клянусь, — сказал Гульбеддин-хан.

— Поклянись на Коране, как положено, — сказал русский.

Гульбеддин-хан что-то недовольно крикнул, объяснил подбежавшему баче, что ему нужно. Через некоторое время принесли священную книгу в дорогом, тисненном настоящим золотом переплете. Положив руку на нее, Гульбеддин-хан поклялся вторично.

— Клянусь и я в том, что не продам товар другим людям помимо нашей договоренности, какую бы цену за него они мне ни предложили, — сказал русский. Если не вникать в суть — клятву он и не собирался нарушать, ведь он собирался не продать, а отдать оружие бесплатно дружественным пуштунским племенам, за то, что те проведут его к границе. Продать и отдать — разные вещи, не так ли? Среди русских и впрямь не уважались клятвоотступники.

Змарай снова повеселел, крикнул бачу и велел принести кишмишовки. Достал из кармана пачку афганей и расплатился за те два автомата, которые были перед ним. Русский отказался пригубить и попросил чая. Чай принесли на всех…

Примечания

17

Национальная игра, распространенная во всей Азии. Две команды на лошадях, из оружия — плети, которыми надо хлестать лошадей, но хлещут ими и друг друга. Суть игры заключается в том, что в центр поля бросают тушу только что забитого козла (иногда теленка), по команде все устремляются к ней. Ее надо схватить, вместе с ней объехать полный круг по полю и бросить ее в свои ворота. Другая команда всячески пытается этому помешать и отобрать тушу. Нередко в ходе подобных столкновений гибнут и сами участники (слетел с лошади, не удержался — все, затопчут копытами), и зрители (лошади иногда вылетают в толпу). Среди скотоводов-кочевников эта игра имеет военно-прикладное значение, а федерации бузкаши — это готовые отряды боевиков. Нелишним будет напомнить, что события в Кыргызстане в 2010 году начались с ареста президента федерации бузкаши Кыргызстана.

18

Найдутся люди, которые посчитают, что автор сгущает краски. Но в Афганистане гомосексуальная педофилия и гомосексуализм являются нормой и в нашем мире. Когда шла война 80–88 годов — часто солдаты и офицеры ОКСВ не сдавались в плен живыми и потому, чтобы не стать жертвами изнасилования. Найдутся и те, кто посчитает, что автор смакует эту мерзость. На самом деле моя задача — показать, что в Афганистане все это — чудовищная норма, что это все происходит буднично и обыденно.

19

Эту короткую молитву нужно произнести перед тем, как садишься за стол. Можно обойтись коротким «бисмилля» — то есть «Во имя Аллаха».

20

Сейчас — Комсомольск-на-Амуре.

21

В Российской империи в гимназии учились восемь лет, потом еще шесть лет получали высшее образование, и можно было остаться еще на два года «на углубленную специализацию». То есть понятия «старшие классы» не было — после восьмилетки поступали в высшее или среднее специальное или высшее военное и там уже доучивались по специализации. Единственным исключением были кадетские корпуса — там обучались двенадцать лет и выходили уже готовыми младшими офицерами для прохождения практики в войсках.

22

Сейчас это Казахстан.

23

Ныне официальная историография рисовала Россию как страну беспросветного крепостничества и крестьянской нищеты. На самом деле это не так: прабабушка автора после большевистского переворота сдала советской власти мешок (!!!) червонцев. Проблемой было то, что крестьяне не могли нормально вкладывать эти деньги в доходное дело, вот они и копились в мешках, выходя из экономического оборота. Это было плохо и для крестьян, и для государства.

24

Это весьма солидная цена, в Пешаваре, по ту сторону границы, новенький русский внедорожник «Егерь» стоит от десяти до двенадцати тысяч золотых, в Джелалабаде — от восьми до девяти тысяч золотых. Такая разница цен между двумя близко расположенными городами объясняется тем, что, перевозя машину через границу, надо подкупать таможню.