Как мы не стали олигархами…

Александр Андроник, 2017

«Это не роман, не повесть, не рассказ – это бессистемное течение мысли, которое, в основном, и присутствует в голове, своеобразная хроника событий, тем более, что память избирательна и не удерживает последовательность, а уж извлекать из нее эту хронологию без подсказок – непосильное занятие, поэтому, хотя бы так, фрагментарно, с весьма экзотическими подсказками, чтобы те, что идут следом, сложили пусть небольшую картинку своей родословной, а не начали ее с чистого листа, как невесть откуда появившиеся пришельцы…»

Браконьерша

Деревянный дом, в котором жили Шура и Петрович, одиноко стоял на берегу моря и выглядел неуклюжим великаном, затерявшимся в громаде песков. Налетавший порывами ветер хлопал лоскутами железа по почерневшим от времени и непогоды бревнам, свистел в многочисленных пробоинах, словно это был старый, отслуживший свой срок корабль.

Сзади его подпирал холм песка, поднимавшийся до самой крыши. Выжженная земля казалась бесплодной, и жесткие колючки были единственными признаками жизни на ней.

Здесь жило море. Обжигаясь о раскаленный песок и уходя за горизонт. Оно было всюду — густое, зеленое, лениво перекатывающееся: под солнцем — словно расплавленное стекло, в дождь — набухшее, взъерошенное гребнями волн.

— А, приехал! — Шура стояла у заборчика босая, в мокром платье, прилипшем к худому телу. Влажные глаза ее улыбались.

— Что, уже? — сказал отец и кряхтя вытащил свое грузное тело из машины.

— Бог с тобой, Андрюша! Откуда! Ты ж не привозишь. Вот думала вчерась в город съездить, так ни одна попутка не шла.

— А что, рыба была вчера?

— Не, за продуктами. Счас хочу сети ставить.

— Значит, вовремя приехал.

И пошли к дому. Через узкий коридор попали в длинною, пустую комнату, прошли ее и, наконец, очутились в маленькой каморке с печкой, ржавой кроватью под цветастым одеялом и кривым обшарпанным столом у окошка.

Навстречу поднялся Петрович, засуетился, опрокинул табурет, покачнулся на тонких больных ногах.

— Андрюша! Мое почтение! Вот это да! А я-то думаю, ну что Андрей не едет, совсем забыл. Где ж ты пропадал?

— Болею, — сказал отец и тяжело опустился на табуретку. Та взвизгнула под ним.

— Вот, вот, ох, эти болезни, смотри, что с руками, по ночам ноют, аж волчком кручусь, — Петрович вытянул вперед высохшие, узловатые руки.

— Совсем почти не хожу. От стола до кровати. Вот загнусь когда-нибудь и весь хрен до копейки.

— Опять заскулил, — сказала Шура, ставя на стол чашку с жареной рыбой. — Подвигайтесь поближе, судачку поешьте.

Мы сели за стол. Шура — на низкой табуреточке у печки. Она сидела тихо, точь-в-точь как принюхивающаяся собачонка. Петрович зажигал новую сигарету.

— Шура, выпьешь? — предложил отец и разлил вино по стаканам.

— На кой ляд оно мне, потом как шальная хожу. Еще сети высыпать надо. Сам-то что не пьешь?

— Не могу. Сердце.

— Ах, ты, крыса заморская, — завертелся на стуле Петрович. — «На кой ляд!» Тьфу! Обожралась, скажи, на неделе!

— Вот дурень!

Шура поднялась с табуретки, махнула рукой и вышла из комнаты.

Петрович ожил, говорил много, шумно. Мы с Сашкой слушали и улыбались. Отец, привыкший, наверно, к его болтовне, смотрел в окно.

— Петрович, помнишь Алексея? — неожиданно спросил он.

— Ну?

— Умер недавно. Пришел домой, в гостях был, жена вышла за чем-то, приходит, а он сидит за столом, вроде спит, она его тормошит, а он и готов…

— Во дела! Мы же с ним столько вместе…

Помолчали. Вернулась Шура.

— Ну, хватит, сети пора ставить.

Солнце садилось куда-то за степь, скользя по песчаным дюнам, медленно остывающее. С моря тянуло водорослями и рыбой. Во всем этом сложном механизме что-то надломилось, будто лопнула пружина и быстро-быстро раскручивалась. Море подернулось серой пеленой, выровнялось и застыло. Стемнело, и от дома легла корявая тень.

Я не чувствовал усталости, вода легко рассекалась и пузырьками уходила назад.

— Чо раскупался, надо дело делать. Вон, собаки лазят, враз накроют! — Шура торопливо отматывала что-то. Она вдруг стала энергичной, говорила резко, деловито. — Эти два конца заведете здесь. Не порвите!

— Хорошо! — сказал отец. — Ах, как хорошо!

— А ты поживи тут. — Шура привязывала торшки, мы с Сашкой едва поспевали раскладывать сети. — Да еще этот шипит: «Опять зажбанилась, стерва!» — А что я! Нельзя, да? Лажу в море и осенью, и зимой, аж все сводит! Чем разогреться?

Мы тем временем привязали груз и потащили сеть в воду.

— За второй мелью бросьте! — крикнула вслед Шура.

Мы прошли первую мель, оттолкнулись и поплыли. Сашка плыл впереди, загребая одной рукой, в другой он держал груз. Я, лежа на спине, отчаянно работал ногами, вытягивая толстую веревку с поплавками. Еле видневшаяся впереди Сашкина голова поминутно исчезала под водой, он шумно отфыркивался и продолжал грести.

— Где… — Сашка ушел под воду, — мель где… дна нет… здесь… фу-фу… здесь с ручками!

Я бросил сеть и нырнул стоя. Сверку придавил плотный, черный слой воды. Захлебываясь, крикнул Сашке:

— Бросай, поплыли назад!

Мы возвращались медленно, плывя на спине. Вторую сеть поставили метрах в тридцати от первой, но не глубоко.

— Все, ночью проверим, пошли в дом. — Шура подобрала пустой мешок и ждала нас.

— Мы здесь устроимся, — сказал Сашка.

— Эх, вы, совсем башка не варит, комары ведь сожрут!

— Ничего.

— Ну, смотрите, — и ушла.

Вскоре в доме показался язычок керосиновой лампы, некоторое время подрожал и потух. Мы разожгли костер.

— Дядя Андрей, а давно они здесь живут? — тихо спросил Сашка.

— Давно. Сразу после войны и приехали сюда. Но я с Петровичем встретился позже. Он тогда еще сам ловил, один ходил на лодке ночью, а Шура на берегу стояла с фонарем. Вот так и жили… — Отец помолчал, тяжело поднялся.

— И правда, комары заедят, пойду в машину, позовете потом.

Пламя прибилось к песку, расползлось. Черный круг от костра увеличился, превращая соседние кустики в дрожащий пепел. С берега доносилось шипенье волн, накатывающихся на песок, — словно подгоревшее масло трещало в темноте. Лишь изредка нарушали тишину ночи осторожные звуки: то вскрикнет птица и, тяжело захлопав крыльями, сорвется с места, то вдруг совсем рядом застрекочет кузнечик и смолкнет. Тихо-тихо. Не верилось даже, что утром все это вновь будет облито слепящим солнцем и похоронено в зное зарождающегося дня.

Дым от костра поднимался вверх плотным столбом, разгоняя кружившие над нами тучки комаров. Где-то впереди смутно проступал дом, все было спокойно, гармонично и немного сонно.

— Эй, вы, чо запалили! — послышалось около дома.

Мы от неожиданности вздрогнули. Сашка вскочил на ноги и, загораживая ладонью пламя костра, посмотрел туда.

— Ну, какого ты уставился! — Из темноты неожиданно вынырнула Шура. Она зачерпнула ногой песок, швырнула в костер и, потеряв равновесие, упала. От нее пахло водкой.

— Сопляки, приехали здесь костры жечь! Вас счас сцапают! Хотите, да? А я не боюсь, меня все знают, меня не возьмут, потому что меня все знают! Вишь, графья приехали, рыбки захотелось!

Шура пригоршнями швыряла песок в костер. Мы стояла растерянные.

— Ще бы, вон брюхо-то какое наел! — Шура махнула рукой к машине. — Прикатили, здрасьте, как же, Шура рыбки наловит, а мы нажремся! Вот вам рыбки! — И она согнула руку в локте. — Лезьте в воду, ну, лезьте, что? Да потому что вы… Потому что… Тьфу! Вот вы кто!

Она встала и, шатаясь, пошла к дому, и слышно было, как хрустели ракушки у нее под ногами. Едва она исчезла в темноте, как вновь мы услышали ее пьяные крики:

— А, закрылся! Комары сожрут! Ниче! Жиру-то много, пусть жрут!

Шура остановилась у машины, в которой спал отец.

— Бутылку пожалел привезть! У-у, жмот! Ну, и черт с тобой, продам рыбу — и куплю, вот свезу в город и продам. А ты подавись! Понял, у-у, жмот!

Несколько раз со скрипом хлопнула калитка — Шура вошла в дом. Мы по-прежнему стояли молча. Вскоре подошел отец.

— Даже в машине комары, ничего не помогает, — сказал он, словно не было Шуры с ее пьяной руганью. Промолчали и мы.

— Когда тянуть будем? — спросил Сашка.

— Да скоро уже. Часа через два… Нет, пойду окунусь, совсем заели, как вы здесь сидите, — и отец ушел к воде.

— Вот старуха! — Сашка покачал головой. — Что это она так?

— Отец мне рассказывал, что пьяная она всегда такая. Вот и сам увидел. Ладно, Саш, давай поспим хоть немного.

Черное пятно от костра кое-где вспыхивало красными полосками и гасло. Что-то шальное бродило в ночи, готовое в любую минуту прорваться, звуки, которыми была полна тишина, сливались в звенящий гул. Так гудит морская раковина, когда ее приставишь к уху, монотонно и скучно. Казалось, все вокруг спало, издавая во сне сиплый храп, напоминающий свист ветра, цоканье кузнечиков и потрескивание волн одновременно. Небо, рябое от звезд, опрокинулось над морем.

…Кто-то пнул в бок. Я открыл глаза. Надо мной стояла Шура.

— Дрыхнете! Давайте быстрей, вон светает уже. Надо успеть вытащить затемно.

На ней была длинная брезентовая куртка, растрепанные волосы торчали из-под косынки, надвинутой на глаза. Отец уже сидел на берегу.

У самого горизонта легла слабая полоска света и поползла к берегу. Мы с Сашкой пошли вдоль сети и сразу же натолкнулись на запутавшийся косяк рыбы. Их дымчатые спинки вились в воде.

— Осторожно, сеть не порвите! — крикнула с берега Шура.

Вдруг впереди, метрах в трех-четырех от меня что-то всплеснулось и заходило под водой.

— Красняка не упустите! — снова крикнула Шура. — Да быстрей же, чо возитесь!

Не дожидаясь, пока мы проверим всю сеть, она потащила ее к берегу. Мы помогали ей.

— Давай вторую! Быстро! Зашевелились черти, завели свою тарахтелку.

— Кто? — спросил отец.

— Вон, не видишь, что ли, от карамана катер ох-ранводовский пошел. С утра проверяют.

Мы посмотрели туда, куда показывала Шура, но ничего не увидели. Берег по-прежнему был окутан предрассветной дымкой.

К дому шли быстро, почти бегом, согнувшись под тяжестью мешков. Шура несла небольшого осетра — челкушонка — он волочился по песку, оставляя за собой тоненькую бороздку. Все сложили в большой пустой комнате, служившей для сушки сетей. Отец ушел к Петровичу пить чай.

— Это я оставлю, — Шура откладывала в сторону рыбу, — хватит вам.

Через полчаса все было готово, мы сели в машину. Шура стояла у калитки, Петрович махал в окне рукой.

— Андрей, когда теперь ждать? — крикнула Шура.

— Что приезжать, опять напьешься.

— Да ты что! Не! Ты б сахарку привез и масла постного. В городе не скоро буду. Только опять под вечер приезжай, я сама сети выброшу, а?

— Посмотрим.

Я оглянулся. Шура махала вслед.

Солнце возникло на горизонте внезапно — яркое, красное пятно с четкими границами. Постепенно растворяясь, оно пожирало бесцветное небо. Уже обуглились его края, уже почти все небо покрылось белыми пятнами, а круг все расширялся, пуская дальше свои кольца.

Вскоре нельзя было различить, где кончается пятно и начинается небо. Щупальца красновато-белого цвета пронзили все небо, как прожилки на руке, и оно засветилось болезненным светом…

Всю обратную дорогу мы с Сашкой говорили о Шуре. Отец молчал.

А что о ней говорить?