Удачное распределение

Александр Александрович Телегин

1978 год. Выпускник сельскохозяйственного института получает распределение в одно из лучших хозяйств страны и оказывается в гуще богатой, противоречивой жизни, наполненной любовью, враждой, благородством и низостью, трудом, верой, разочарованиями, надеждами на будущее. Ничто не предвещало ещё катастрофы, но уже были посеяны семена, давшие губительные всходы. Они были ещё безобидны, почти незаметны. Был ли другой путь, в чём он состоял?

Мрачный день

Настало тёмное хмурое утро.

— Как дела? — спросил я инженеров, входя в нормировку.

— До темна долбались, в десять часов приехали, — сказал Лукашов.

— Сделали?

— Мастерская! — голосом директора завопила рация. — Саблин! Как там на откормочнике?

— Всё работает, Павел Андреевич.

— Приеду сейчас посмотрю. Ты тоже подъезжай к девяти.

— Слушаюсь, Павел Андреевич!

— Мельников!

— На связи, — отозвался я.

— Как у тебя с агрегатом активного вентилирования?

— К обеду надеюсь закончить.

— Сразу после обеда подскочу, испытаем.

Я встал и направился к выходу, сделав Лукашову знак следовать за собой. В своём кабинете я положил перед ним папку с его рисунками:

— Ты это искал?

— Это! Ты смотрел?! — удивился, испугался и обрадовался Сашка.

— Смотрел. Не бойся, никому не расскажу. Здорово нарисовал! Талант!

— Где ты её нашёл?

— Антонина Ефимовна выдала из своего стола вместе со справочниками.

— Как она к ней попала?

— Ну уж это я не знаю!

— Она у меня в столе лежала…, — растеряно сказал Лукашов. — Я пил в последний раз в день твоего приезда…

— Один?

— Нет. Много всякого народа было.

— А кто?

— Не помню. Начали мы с Петькой Шнайдером. Отпуск его обмывали. А потом. Мелькали лица, не могу вспомнить. Кажется, Белов был Василий Григорьевич, Золотов, да много кого. Потом отключился… Очнулся на складе в ящике… И зачем Ефимовне мои рисунки? Ничего не понимаю.

— Если бы взяла Ефимовна, она бы мне их не выдала.

— А кто? Зина?

— Зачем бы Зина прятала свои портреты в столе у нормировщицы? Знаешь, Саша, ты возьми их домой. Ты где живёшь?

— В Райцентре у родителей. Мать про Зину знает и ненавидит её. Найдёт папку, непременно сожжёт. Гм… Загадка. Слушай, пусть она у тебя в столе полежит, а я что-нибудь придумаю.

— Иди, прими у Вакулы работу, а я ополкаю мастерскую, да за этот чёртов агрегат активного вентилирования примусь. На фиг он кому нужен, только материала перевод. Так и зима начнётся, а у меня отопления нет. А я всё удивлялся, почему мы начинаем бегать только, когда жаренный петух клюнет. А он нас перманентно в задницу клюёт.

Я вышел из прихалапки и направился в мастерскую. Недалеко от входа стоял бортовой «уазик», в кузов которого незнакомый мне пожилой мужик в чёрной куртке и грязной фуражке запихивал деревянный ящик.

— Здравствуйте, — сказал я, — что это вы грузите?

— Да кое-каким инструментиком у вас разжился.

— Забавно. Очень забавно! Так просто приехали, никого не спросив, взяли инструмент и уехали?

— А вы, милый человек, наверное, новый заведующий?

— Я-то новый заведующий, а вы кто?

— А я старый заведующий. Вернее, старейший заведующий. А если совсем точно, первый заведующий этой мастерской. Я её, с вашего позволения, даже строил с самого фундамента. Будем знакомы: меня зовут Александр Эдгардович Крамер. Я завмастерской в соседнем Алабинском совхозе.

Признаюсь, нехорошая мысль мысью, пробежала через голову: «Да сколько же здесь этих немцев!» Стараясь внешне не выдать эту мысль, я представился и спокойно, хотя и несколько холодно, спросил:

— И что же вы у нас взяли?

— Ничего особенного, несколько резцов, метчиков, ключиков, свёрлышек. Мы, не то что ваше ОПХ, совсем бедненькие.

— А мы не столь богатенькие, чтобы всем бедненьким милостыню подавать.

— Это не милостыня, это перераспределение. Из одного государственного кармана, в котором полненько, в другой, в котором пустенько. Я ведь не себе беру. И токарь мой не в свой карманчик, а на совхозную ферму будет сгоны точить, чтобы там вода по трубам бежала. Сильно срочная работа.

— Это всё понятно, но ведь есть порядок. В конце концов, на каком основании Регина Кондратьевна выдала вам…?

— По знакомству, Владимир Александрович, исключительно по знакомству. Я ведь с Региной Кондратьевной бог знает, как давно знаком. С самой Волги, с довоенных времён. Есть там городишко — Маркс называется — так я там ещё до войны окончил техникум механизации и работал механиком в МТС, в которой её папаша был счетоводом. Её знал девчонкой, и женат на её сестре Анне. Может знаете, она здесь комендантом работает. Как-нибудь я вам расскажу эту историю, если вам интересно. Надеюсь, вы не конфискуете то, что я у вас скоробчил. Но, если пожелаете, я вам всё верну с первой же привозки.

— Да нет. Ладно уж. Может и вы нас чем-нибудь выручите.

— Да это ведь здесь между нами, заведующими, так и принято. Прошу прощения, что не к вам обратился. Теперь буду знать.

Александр Эдгардович уехал, а я зашёл в инструменталку и, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости, сказал:

— Регина Кондратьевна! С сегодняшнего дня без меня никому ничего на сторону не выдавайте, даже родственникам!

Инструментальщица обиженно поджала тонкие губы.

На выходе из старой мастерской я столкнулся с Зиной.

— Опять Эдгардыч приезжал? Слушай, Владимир Александрович, зачем в инструменталке столько инструментов. Посмотри, одних свёрел несколько ящиков. А зачем? Только загромождают помещение. Раньше они на складе хранились. Заведующий приходил, брал сколько надо. И вообще не нужна такая инструментальщица. Инструментальщики должны инструменты затачивать, а не выдавать.

— Войду в курс дела, разберусь, — ответил я и взглянул на часы.

Было без пятнадцати минут девять. Кости в сварочном цехе не было, и я отправился в новую мастерскую. Адам Адамович, в пиджаке, пропахшем соляркой, ходил вокруг нашей конструкции.

— Всё-таки много мы вчера сделали!

— Ну да! Сейчас обрешётку закончить, площадку под вентилятор присобачить и оси для колёс приварить.

— Много ещё работы.

— Думаешь, не управимся до обеда?

— Чёрт его знает. Как пойдёт.

— Что-то не спешит Костя.

Адам Адамович промолчал и закурил папиросу.

— Девять, а его нет! — сказал я, чувствуя тревогу. — Бывает у него такое?

— Бывает.

— Ну это уж… Не знаю, как назвать!

Пришёл Лукашов:

— Что, сварщик не пришёл?

— Пока нет его! А я обещал директору, что к обеду его бандура будет готова.

Прошло ещё четверть часа.

— Пойду к нему домой, — сказал я, потеряв терпение.

— А я схожу в автопарк, может завгар своего сварщика даст. Я ж тебе говорил, что Костя ненадёжный мужик. Ох, не мне бы это говорить!

— Где он живёт?

Адам Адамович и Сашка сообщили мне, что улица, на которой живёт Петухов, официально называется Трудовой, а в народе Кулацкой, и объяснили, как туда пройти и найти Костину квартиру. Я отправился, практически не надеясь застать Костю трезвым.

Кулацкая улица была в посёлке Целинном самой низкой, отчего колеи на ней были особенно глубокими, а грязь липкой, как пластилин, державшая путешествующих по ней так крепко, что они после каждого шага, выдернув ногу, рисковали потерять равновесие и шлёпнуться в неё плашмя или навзничь. Мне всё же удалось счастливо пробраться к указанному дому, не запачкав одежды.

Во дворе от калитки к дому не было никакой дорожки, а была всё та же грязь, только замешенная не колёсами, а домашними животными, потому что всюду встречались отпечатки парных копыт, в которых вода отражала белёсое небо.

Я постучал в окно, и на крыльцо вышла женщина лет тридцати пяти — светловолосая, сероглазая, худая, бледная, с каким-то испуганным выражением на лице. На мой вопрос о муже она ответила, что Костя вчера, вернувшись с работы, напился пьян, сегодня потребовал денег на «похмелиться», но она не дала, и он «потрепался» к магазину в надежде, что его угостят друзья.

Конец ознакомительного фрагмента.