Путь скорби (Via Dolorosa)

Александр Александрович Бронников

Книга включает в себя две повести, связанные темой испытаний, выпавших на долю людей на войне.Первая повесть «И превратил он воду в огонь…» рассказывает истории речников на Волге, советских солдат, мальчика, потерявшегося во время эвакуации, немецкого лётчика в период обороны Сталинграда.Вторая повесть «Кладбище духа» рассказывает о самых разных людях, попавших в фашистский концлагерь.

Глава 2. Сёма

Детская ладонь выскользнула из материнской руки, и женские пальцы затрепетали, задёргались не в силах поймать драгоценную свою частичку. Она, наверное, даже кричала, звала его, но Сёма не слышал. Людской поток разделил их, маму уносило всё дальше и дальше, а мальчика вытолкнули на край, а потом и вовсе столкнули в большую рытвину у разрушенного бомбёжкой дома. Смертельный страх гнал людей, заставлял их искать укрытия от чёрных самолётов, распростёрших свои меченные свастикой крылья.

Мальчик попытался выбраться из ямы, но сыпучие края вновь и вновь сбрасывали его вниз, не давая зацепиться за спасительный край. В очередной раз, схватившись за осыпающийся край, мальчик почувствовал, что земля начала вздрагивать. Уже знакомый с этими колебаниями Сёма скатился на дно ямы, свернулся клубочком и закрыл голову руками. Земля вздрагивала всё ощутимее, людской поток над мальчиком загудел, почти переходя на вой и понёсся с новой неведомой доселе силой. Всё это Сёма слышал, слышал уже не раз и знал, что сейчас происходит. Через короткое время разрывы бомб станут ближе, их чудовищный грохот станет нестерпимым, невозможно страшным до такой степени, что перестанет существовать в этом мире. Напротив, весь мир станет этим грохотом, одним сплошным нескончаемым взрывом, в котором маленький мальчик на дне ямы будет жить до самой своей последней секунды.

Времени больше не было, был тяжёлый гул одного единого для всей бомбёжки взрыва, который придавил Сёму, вжал его в землю так, что почти похоронил под своей страшной тяжестью. Мальчик не понимал, зачем эти красивые и страшные стальные птицы так поступают с ним, с мамой, с сестрой, с его любимым двором, где он с друзьями играл и был так счастлив. Зачем они здесь? Никто не мог ответить мальчику. А чудовищный гул всё катился и катился по земле, перемалывая торчащие в разные стороны кости города, растирая в пыль крупицы жизни, бессмысленно пытающиеся укрыться от смерти.

Когда всё закончилось, мальчик смог выбраться из ямы по пологому сильно осыпавшемуся краю. Некогда высокий и стройный, красивый в своём изящном убранстве многолюдной жизни, город, стал карликом, его прижали к земле и топтали подкованными подошвами сапог, надеясь совсем истончить, втоптать в небытие, стереть имя и память о нём. Сёма огляделся, кое-где из укрытий появлялись люди, они опасливо смотрели на небо и, торопливо вытаскивая узлы и котомки, спешили к реке, туда, где их, возможно, спасут.

Мальчик брёл по искалеченной улице и всматривался в лица мёртвых жителей, они лежали повсюду, лежали так, как застала их смерть. Здесь были истории, истории страха, истории последней надежды и предсмертной тоски. Если тела преграждали путь их осторожно, словно боялись разбудить, сталкивали в канаву, воронку или просто в сторону.

Мамы нигде не было, ни мамы, ни маленькой сестры, ни их пёстрого чемодана, оклеенного красивыми открытками, ни отцовского рюкзака, который мама нацепила на плечи и который так странно смотрелся на её худенькой спине. Не было больше ничего, только живые, спешащие к спасению, и мёртвые, которые больше никуда не спешили.

Кто-то что-то спрашивал у мальчика, кто-то хотел взять его с собой, но мальчик отворачивался или безучастно садился на землю, ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Гул чудовищного вала бомбёжки стоял в его голове, он словно заполнил весь череп и заглушал все звуки внешнего мира, заглушал все желания и чувства. Через некоторое время мальчик уже перестал обращать внимание на живых и мёртвых, он больше не искал маму.

Когда, запинаясь и покачиваясь, Сёма добрался до реки, баржа с людьми уже отходила, буксир отчаянно толкал её к противоположному берегу. Берегу, где нет страшного гула, где мамы не исчезают, где сестрёнка агукает и, схватив свои ножки, смешно заваливается набок, а если дать ей свой палец, то она схватится за него крепко-крепко так, что не отнимешь. Там есть дом и светлая столовая, где мама разливает душистый суп и вкладывает в руку ароматный кусок хлеба.

Буксир очень старался, но баржа была очень большой и медленно, неохотно подчинялась его стараниям. Мальчик сел на песок, вокруг валялись выпавшие или выброшенные вещи. Сёма протянул руку в и подобрал бордовый шарф, это был такой лёгкий, почти прозрачный шарф, который женщины любили надевать по вечерам. У мамы тоже был такой, только синий, светло-синий. Прижав к лицу, мальчик вдохнул запах вещи. Шарф пах домом, у него был домашний запах, не такой, как запах настоящего Сёминого дома, но это был домашний, уютный запах. Мальчик натянул шарф на шею и как мог завязал концы. Может быть, хотя бы этот домашний запах поможет ему вернуться в то время, когда не нужно было бежать и прятаться, бояться и умирать.

Баржа, влекомая маленьким буксиром, добралась почти до середины реки, когда снова появились самолёты. Эти были меньше тех, что летели высоко и сбрасывали бомбы, они летели над самой водой так, что казалось, они вот-вот коснутся брюхом поверхности реки. Они были красивы, почти также, как те, что разрушали город, они были похожи на птиц. Распластав крылья, самолёты чуть клюнули носами и стали стрелять. Мальчик не слышал этот дробный стук пулемётов и металлического эха пуль, бьющих по воде, по бортам баржи, по людям. В голове Сёмы по-прежнему гудел смертельный вал бомбовых разрывов, но, когда до берега дошёл многоголосый вой умирающих и охваченных ужасом людей, Сёма услышал. И этот вой был нестерпимее, чем гул взрывов, он был просто непереносим, и мальчик что есть силы зажал руками уши.

Красивые и страшные железные птицы ещё несколько раз спускались к самой воде и клевали своими свинцовыми клювами воду, баржу и людей. Они не разбирали, что там под ними, им было безразлично, что рвётся сейчас внизу: податливая водная гладь, упрямое железо баржи или брызгающее красным хрупкое человеческое тело. Сёма очень боялся, что сейчас самолёты развернутся и полетят к нему, захотят клюнуть его, но они не разворачивались, им был неинтересен маленький мальчик в бордовом шарфе на узкой полоске берега. Им были куда интересней люди на барже, некоторые из которых бросались в воду, чтобы спастись, и это тоже было интересно, летающая смерть не оставляла возможность поклевать и их.

Расстреливаемая баржа всё отдалялась и отдалялась от берега с мальчиком, всё ближе становился спасительный берег. Буксир, раненый, надрывающийся, тянул баржу к спасению, тянул как мог из всех своих сил. Когда самолёты улетели, и крики стали почти не слышны, Сёма отнял руки от головы и сложил их перед собой. За его спиной что-то громыхало, непрестанно стрекотало и щёлкало, но он не обращал внимания. Ему вдруг представилось, что там на уходящей барже может быть мама и что, может быть, железные птицы не добрались до неё, и сейчас она сходит на берег и бережно несёт сестрёнку в светлый тёплый дом, который непременно есть на том берегу. А когда она уложит малышку спать, она сядет на эту же баржу и приплывёт к нему, к Сёме, к её сыну, ведь не может же быть, чтобы она забыла, что он её сын и что он ждёт её на берегу. И Сёма стал ждать. Он решил, что не будет двигаться с места, потому что мама может потерять его, а баржа обязательно придёт именно сюда. Он ждал и ждал, и ждал, а потом к берегу стало прибивать тела мёртвых людей, которых убили железные птицы. По большей части они лежали на волнах лицом вниз, но некоторые смотрели мёртвыми своими глазами в небо. Среди них были и взрослые, и старые, и совсем маленькие, меньше Сёмы, совсем как его сестра. Но это была не она, Сёма был уверен, что мама жива, а значит, и сестра жива. Среди этих покачивающихся мёртвых тел не было его родных.

Когда стемнело, к берегу подошли катера, солдаты прыгали с них на берег и бежали в сторону мёртвого города. Сёма хотел спросить их, не видели ли они его маму, но не решился. После долгого сидения он весь словно закостенел, даже поднять руку было для него почти невозможно.

Кто-то поднял мальчика на руки и спросил, где его родители. Сёма с трудом вытянул руку и показал на противоположный берег. Солдат, видимо, понял этот жест по-своему и понёс мальчика к катерам, но те, уже разгрузившись, быстро отходили от берега, солдат закричал, замахал рукой, но катера не отозвались и быстро скрылись в темноте. К солдату подошёл ещё один солдат и, указав на Сёму, сказал:

— Нужно его переправить, но сегодня на этом участке транспорта уже не будет. Может, кто-то из населения его пока возьмёт?

Солдат, держащий Сёму, покачал головой:

— Сейчас никого не найдём, пусть побудет с нами, а там видно будет. Пойдём.

Сёма обнял солдата за шею, и они пошли к обломкам зданий, а совсем недалеко, где выла, шумела нескончаемая схватка с лютым неунимающимся врагом, горизонт пульсировал алым

Мерный шаг солдата, тяжкий груз пережитого, чувство облегчения от встречи со своими — всё это сказалось на Сёме, и он, положив голову на тёплое плечо, погрузился в дрёму. Шли он недолго, но мальчику показалось, что прошла целая ночь или несколько часов. И когда солдат осторожно поставил ребёнка на ноги, чтобы завести в блиндаж, Сёма вдруг увидел странную фигуру на разрушенном перекрытии дома. Словно комочек темноты вырисовывался среди гнутой арматуры с нанизанными на неё кусками бетона. То и дело темнота ворочалась, то увеличивалась, то уменьшалась в размерах и вдруг сорвалась и взмыла в небо. Это была птица, очень большая чёрная птица. Сёма давно уже не видел в городе птиц, они исчезли после начала бомбёжек, или он их просто не замечал, а таких больших он не видел никогда. Ворон расправил крылья и почти бесшумно растворился в наступившей темноте, Сёме тогда показалось, что всё это причудилось ему.

В блиндаже уже находились двое военных, они склонились над картой и что-то чертили. Когда мальчик в сопровождении двух своих провожатых появился в круге света от горелки, один из военных поприветствовал Сёму:

— Ну, здравия желаю, солдат! Ты к нам с пополнением?

Вместо Сёмы ответил солдат, который нёс мальчика. Он вытянулся и приложил руку к пилотке:

— Здравия желаю, товарищ капитан! Лейтенант Захарин прибыл в ваше распоряжение, со мной взвод огнемётчиков.

Второй солдат также вытянулся, отдал честь и отрапортовал:

— Лейтенант Коновалов, прибыл в ваше распоряжение с пополнением из взвода автоматчиков.

Капитан отсалютовал в ответ, кивнул лейтенантам, чтобы устраивались, и спросил:

— А этого бойца где нашли?

Захарин чуть подтолкнул вперёд Сёму и ответил:

— При высадке, товарищ капитан, сидел на берегу, видимо, отбился от эвакуации.

Потом замялся и немного виновато добавил:

— Извините, не смогли его там оставить, там после налёта фашистов на баржу столько убитых…

Капитан помрачнел.

— Да, знаю, не прикрыли, не успели. А вы всё правильно сделали, располагайтесь, устраивайте своих людей, позже я объясню положение дел.

— А ты, друг, — капитан обнял Сёму за плечи и усадил за стол, — будь как дома. Сейчас поужинаем. Ты давно ел?

Сёма быстро кивнул и вдруг почувствовал, что страшно, до невозможности голоден, а ещё ему очень хотелось пить. Словно угадав желания своего маленького гостя, капитан, очистив стол, поставил перед мальчиком кружку с водой.

— Сейчас погреем тушёнку и поешь, — сказал капитан и отошёл к томящейся в углу буржуйке.

Неловко обхватив руками большую алюминиевую кружку, Сёма стал жадно пить, никогда ещё вода не казалась ему такой вкусной, она была сладкой, прохладной и такой замечательной, что мальчик зажмурился от удовольствия. Выпив почти половину, Сёма отодвинул кружку и придвинулся поближе к столу. Капитан уже нёс снятую с буржуйки большую открытую банку тушёнки, от которой шёл такой аромат, что Сёмин желудок громко заурчал от предвкушения. Поставив на стол угощение, капитан достал из вещмешка буханку чёрного хлеба, отрезал огромный ломоть и стал поверх него укладывать большие куски тушёного мяса. Горячий мясной сок обильно пропитывал хлеб, добавляя к своему аромату ещё и вкуснейший запах ржаного хлеба. Закончив, капитан осторожно передал угощение мальчику и сел напротив. Сёма ел это чудо и не верил своему счастью, свежая чистая вода и этот хлеб, весь пропитанный соком, с большими кусками волокнистого ароматного мяса, доставляли мальчику небывалое наслаждение.

Капитан с улыбкой смотрел, как Сёма уплетает ужин, и, когда мальчик закончил есть, протянул ему руку и сказал:

— Будем знакомы! Я — капитан Завьялов, для тебя дядя Андрей, а как тебя звать?

Сёма очень серьёзно пожал руку капитана своей маленькой детской ручкой и ответил:

— Меня зовут Сёма, меня мама так зовёт, а папа звал Семён, а сестра никак не зовёт, она не умеет разговаривать.

Капитан улыбнулся.

— Ты знаешь, где твои родители, Семён?

— Нет, я отстал от мамы, когда начали бомбить, они с сестрой… я не знаю где. А папа давно уже на фронт ушёл. Мы хотели уехать, но бомбить стали, и я потерялся. Когда я пришёл к реке, они уже уплыли. А потом самолёты стали в них стрелять.

— Понятно. — Капитан печально покачал головой, а про себя подумал, что если мама и сестра мальчика попали на ту баржу, то они вполне могли погибнуть. Из нескольких сотен человек фашисты убили больше половины, некоторые погибли от пуль, другие от страха прыгали в воду, где тонули. Всё это мальчик видел, но вряд ли до конца осознал, что происходило в действительности. Искать сейчас семью мальчика невозможно и бессмысленно.

К столу подсел большой человек в чёрном бушлате. Сёма на мгновение испугался, человек выдвинулся из темноты так неожиданно, что мальчику показалось, что это тот самый ворон, которого он недавно видел. Только огромный и ставший вдруг человеком.

Не заметив реакции Сёмы, Завьялов представил человека в чёрном бушлате.

— Познакомься, это капитан Егоров, он командует катером. Он заберёт тебя и отвезёт на другой берег.

Сёма неуверенно кивнул. Егоров протянул через стол свою огромную руку, и мальчик опасливо протянул свою. Осторожно пожав детскую ручку, капитан ободряюще улыбнулся и сказал:

— Не дрейфь пацан, зачислим тебя юнгой, будешь ещё бороздить моря-океаны.

Тепло блиндажа, сказочный ужин — всё это вдруг стало таким мягким, дремотным. Сёма почувствовал, что его несут, и вот он уже на деревянном настиле, укрытый шинелью, сытый и согревшийся, почти спит. Единственно, переживание за маму и сестру не давали Сёме совсем заснуть, и как только он пытался провалится в чарующее мягкое нутро сна, мысль эта выкидывала мальчика на поверхность. Так и он и болтался от сна к яви, то засыпая, то вздрагивая и просыпаясь от тревожных своих мыслей.

В один из таких моментов Сёма увидел, как плащ-палатка на двери вздрогнула, и услышал, как по доскам на земляном полу цокают большие птичьи когти. Привстав на кровати, Сёма увидел того самого огромного ворона, сидящего на развалинах дома. Птица деловита подпрыгнула на стол и огляделась. Мальчик был поражён этой величественной осанкой, этим осмысленным взглядом, поражён и околдован, он поднялся на, ноги подошёл совсем близко к птице. Ворон внимательно следил за человеком, не делая попытки улететь, только смотрел и ждал. Словно повинуясь мысленной просьбе, Сёма открыл лежащий на столе вещмешок, достал полукруг чёрного хлеба, отломил большой кусок и положил перед гостем.

Ворон наклонился, внимательно осмотрел угощение и подобрал клювом небольшой, отломившийся кусочек. Протянув руку, Сёма осторожно погладил седые перья на шее птицы, потом смелее погладил блестящую чёрную спину. Ворон не отпрянул, напротив, он замер, прикосновения человеческих рук были необычны и приятны для него.

На улице зашумели. Ворон схватил весь подаренный кусок хлеба, блеснул на Сёму чёрным агатом своих глаз и в два прыжка исчез из блиндажа.

Сёма забрался под шинель и уже сквозь дремотную полупрозрачность услышал, как в блиндаж вернулись молодые лейтенанты, те самые, что подобрали его на берегу. Сёма хотел подняться, снова поздороваться, поблагодарить их, но не мог, полусон крепко держал его в теплоте нагретой телом шинели.

На столе вновь была разложена карта, и теперь уже все четверо склонились над ней. Завьялов указывал на цветные линии и внушительно говорил присутствующим:

— Коновалов, займёте позицию здесь и будете контролировать весь этот фланг. Пулемёт установите сами по обстоятельствам. Но помните, немцы будут подавлять вас огнём миномётов и артиллерии. Маневрируйте и выбирайте позиции с умом.

Послышался шелест бумажных листов, потом фигуры у стола задвигались, заплясали тени на стенах укрытия.

— Вы, Захарин будете при мне, огнемётчики потребуются вот здесь.

Капитан перегнулся через стол и указал точку на карте.

— Но только после того, как мы отобьём атаку немцев. Они пойдут здесь и, возможно, здесь. Больше проходов нет, хорошо, если на наши минные поля, но даже если будут обходить, мы их встретим. А потом я дам вам задачу, но помните, что действовать будете только по моей команде и вот здесь.

Раздался мерный стук карандаша по бумаге. Тени снова заплясали, задвигались. Коптящая гильза-светильник заиграла пламенем, потревоженным движением воздуха. В блиндаж кто-то спустился:

— Товарищ капитан, немцы начали атаку.

— Чёрт! — Люди в блиндаже задвигались, замелькали тени на стенах. Голос Завьялова звучал встревоженно.

— Вы уверены? Они никогда ночью не атаковали.

Уставший, немного испуганный голос:

— Они весь вечер стекались в овраг, вот здесь. Охранение их прозевало. Потом молча стали просачиваться на наш фланг, пока их не заметили. Одновременно здесь и здесь началась атака с фронта.

— Какие силы участвуют?

— По оврагу прошло человек триста, и два батальона атакуют с фронта.

— Коновалов, веди своих людей сюда, обойди их с тыла и прижми огнём. Захарин, выдвигайся к оврагу, вот сюда. Не давай прорваться к берегу. Я на командный пункт.

Плащ-платка, закрывающая проход в блиндаж, зашуршала, пропуская выходящих.

— Глеб, — Завьялов обратился к Егорову, — мы тебе посветим хорошенько вот на этом участке, когда прижмём. Накроешь гансов?

— Конечно! Я пацана тогда заберу, пусть со мной будет, у меня безопасней.

— Добро!

Сёма почувствовал, что его подняли и несут. Холодный ночной воздух неприятно, до лихорадочной дрожи принизывал тело мальчика. Зарывшись лицом в бушлат Егорова, Сёма почти равнодушно слушал, как яростно стрекочет и лопается хлопками разрывов ночная атака. Он уже спал, когда Егоров поднялся на борт катера и передал мальчика старшему матросу.

Всю ночь громыхал и искрился бой на берегу. Катер маневрировал вперёд и назад, громыхали зенитные орудия и пулемёты, но Сёма только изредка, когда взрывная волна подкидывала катер, окатывая его тоннами речной воды, приоткрывал глаза, но тотчас же снова погружался в сон. Ни грохот орудий и пулемётов катера, ни скрежещущий стук осколков и пуль о борта и палубу, ни крики и команды экипажа, ничто не могло вырвать мальчика из спасительного сна.

Несколько раз подходил к Сёме старый моторист Потапов, клал руку на плечо мальчика, проверял дышит ли ребёнок, качал головой и уходил к своим механизмам.

Сёма проснулся только утром, когда бой давно закончился, а катер скрылся в одном густо поросшем по берегам притоке. Слышались торопливые шаги, стучали молотки, шуршали и переговаривались люди. Шла работа по восстановлению. Катер латали, заряжали орудия и пулемёты, заправляли баки. Мальчик достал из-под койки ботинки и, зашнуровав, стал выбираться на палубу.

Капитан Егоров курил, облокотившись на леер, и всматривался в тяжёлое, набрякшее свинцом небо. Низкая облачность давала возможность передохнуть от постоянных налётов, хотя ветер с севера должен был разогнать тучи уже к вечеру. А значит фашисты обязательно появятся и вечером, и ночью. Увидев мальчика, Егоров улыбнулся:

— Ну, ты брат, горазд поспать, настоящий флотский парень, и пушкой тебя не разбудишь.

Капитан подошёл, и обняв Сёму, повёл его на кухню.

— Пойдём, пообедаем, проголодался небось. Меня можешь звать дядя Глеб.

Когда с обедом было покончено, Егоров снова закурил и, внимательно посмотрев на Сёму, спросил:

— Как тебе? Не страшно было?

Мальчик отрицательно покачал головой.

— Нет, я уже привык. Нас каждый день бомбили, и сестрёнка плакала сначала, а потом и она привыкла. Мама сказала, что ей на ушки давит.

— А прятались вы где?

— Мы сначала в подвал спустились, но немцы очень сильно бомбили, и тогда мы ушли в другой дом, ближе к берегу. Там люди ещё были. Сначала все делились, а потом еды совсем не стало. Кто-то ходил наверх и приносил иногда, но всем не хватало. А потом сказали, что можно через реку переплыть на пароходе, и мы пошли к берегу. Много людей вышло из других подвалов. Но некоторые не пошли, не захотели, они говорили, что всех нас убьют самолёты.

— Понятно. — Егоров затянулся и выпустил из носа большой клуб табачного дыма.

— У тебя есть кто-нибудь? Куда тебя можно отправить?

Сёма покачал головой.

— Папа на фронт ушёл, а бабушку убило бомбой ещё давно. Больше я никого не знаю. Мама говорила, что у нас есть родственники в Ленинграде, но я не знаю.

— Вот что мы сделаем, — Егоров поднялся и с хрустом выпрямил спину, — когда будет возможность, мы тебя передадим с эвакгруппой, там о тебе позаботятся. Так что не дрейфь, всё будет хорошо.

— Дядя Глеб, а можно мне с вами остаться, я тоже хочу, как папа, сражаться с фашистами.

Егоров улыбнулся и подмигнул мальчику.

— Молодец, но пока мал ты ещё, вот подрастёшь, и тогда милости прошу на борт.

Мальчик опустил голову и на сложенные на коленях руки закапали слёзы.

— Ну, что же ты, брат! Разве матросы плачут?

Капитан присел на корточки перед мальчиком и сжал маленькое детское плечо.

— Я бы рад тебя взять. Мне такие смелые парни во как нужны, но мне командир не разрешит. Да и учиться тебе нужно. Давай вот что сделаем, я тебе письмо напишу, чтобы тебя в морскую школу взяли, и ты станешь настоящим моряком-краснофлотцем. А? Юнга?

Сёма поднял на капитана заплаканное лицо и улыбнулся.

— Правда?

— Конечно, правда. Разве краснофлотцы обманывают? Всё будет в лучшем виде, не дрейфь!

В рубке затрещала рация, связист, высунувшись из открытой двери, позвал Егорова.

— Погодь, — сказал капитан Сёме и быстро пошёл на свой пост.

Через минуту катер, заурчав мощными двигателями, стал задним ходом выходить из протоки. В люке показалась голова Потапова.

— Сёма, — позвал он мальчика. — Давай ко мне бегом.

Усадив ребёнка на койку, моторист строго наказал:

— Отсюда ни шагу, как стрелять начнут, прячься под койку, здесь бронелист, — Потапов для убедительности постучал по переборке, — и никакая сволочь тебя не достанет. А я здесь в соседнем отсеке буду. Не бойся.

Потрепав по голове ребёнка, моторист побежал к себе. Сёма лёг на бок и укрылся с головой одеялом. Наверху слышались команды, лязгало, готовясь к бою оружие, а катер всё набирал ход, разрезая кипящую бурунами речную воду.

Когда раздался знакомый вой самолётов и по палубе защёлкали пули, Сёма скинул одеяло, он не стал прятаться под койку, мальчик забрался на лестницу и высунулся в люк. Катер вёл бой. Три размалёванных крестами и зубастыми чудищами самолёта расстреливали спешащую к спасительному берегу баржу, полную людей. Катер, ощетинившись всеми орудиями и пулемётами, отгонял страшных металлических птиц прочь.

Сёма видел чёрные спины матросов, видел Егорова, который отдавал приказы, которых не было слышно. Всё вокруг снова превратилось в дикий, рвущий тебя изнутри вой и грохот. Рядом с бортом катера взметнулся столб воды, окатив палубу и маленького мальчика. Накатившая волна почти смыла Сёму, но он, вцепившись в перекладину лестницы, смог удержаться. Отерев лицо, Сёма вновь выглянул из люка. Ему уже не было страшно, его страх остался на берегу, он словно забыл его там, как забывают какую-то вещь. Мальчик чувствовал сейчас что-то другое, чувство, которое иногда приходило к нему во время игр с приятелями в самый ответственный момент, но сейчас это чувство было намного сильнее, намного ярче. Мальчику хотелось сейчас быть вместе с матросами, разворачивать это огромное орудие и стрелять по неживым металлическим птицам, которые вновь и вновь пытались клюнуть побольнее его маму, его сестру, его самого, Егорова, матросов на палубе.

Катер кружил вокруг баржи, создавая завесу огня каждый раз, когда немецкие самолёты пытались приблизится. Обозлённые невозможностью расстреливать беззащитную баржу, самолёты накинулись на катер, пытаясь заставить его «замолчать». Они нападали с нескольких сторон одновременно, чтобы не попадать под сосредоточенный огонь. Пули защёлкали по палубе и бортам вдвое быстрее, один из матросов, нёсший коробки с лентами к пулемёту, упал, и его быстро куда-то понесли, оставляя на палубе обильную дорожку красного следа.

И в этот момент по катеру прокатился радостный крик, Сёма увидел, как трассеры сдвоенного зенитного пулемёта с грозным, похожим на паутин, прицелом, аккуратно чиркнули немецкий самолёт по передней части. Немец сейчас же «клюнул» носом, двигатель его зачихал, и самолёт стал сваливаться набок. Несколько секунд он ещё пытался выровняться, но высота была слишком маленькой. Самолёт развернуло, он рухнул на левый берег и взорвался, вздымая к небу огненное облако. Оставшиеся самолёты сразу взмыли в небо и исчезли.

Баржа благополучно добралась до берега и испуганные люди стали быстро выбегать по сходням на сушу. Приблизившись бортом к буксиру, Егоров о чём-то стал расспрашивать капитана, они некоторое время поговорили, и Егоров позвал к себе Потапова.

— Михалыч, где мальчик? Его нужно передать на берег.

Потапов заглянул в отсек, где оставил Сёму, потом пробежал в машинное отделение, потом на камбуз и вернулся к капитану.

— Нет, его. Не могу найти.

— Что за чёрт! Потапов, ты мне головой ответишь. Его не убило, кто-нибудь видел пацана? Может за борт упал.

Из рубки выглянул связист.

— Товарищ капитан, вас вызывают.

Егоров быстро направился к рации, отдав команду мотористу:

— Обыщи отсеки, посмотри везде.

Радист нетерпеливо сунул в руки капитану гарнитуру рации, а сам стал быстро раскручивать какую-то деталь на запасной радиостанции.

Сквозь помехи эфира до Егорова донёсся на удивление ясно, голос командира:

— Молодец Егоров, мне доложили о барже. Буду тебя представлять, пусть твой зам наградной список составит.

— Служу трудовому народу!

— Теперь слушай боевую задачу. На втором участке, разведка донесла, немцы скапливают силы, готовят прорыв. Твоя задача прикрыть берег огнём насколько сможешь, придут ещё два катера. Фашисты будут давить с воздуха, так что будет тяжело. Выдвигайтесь немедленно.

— Понял. Разрешите выполнять!

— Действуй, Егоров!

Капитан бросил гарнитуру на рацию и побежал в каюту свериться с картами. На пути Егорова вырос моторист:

— Товарищ капитан, всё обыскал, не могу найти мальца.

— Потом, — отмахнулся Егоров. — Вахтенный! Полная боевая готовность. Квадрат два, вперёд самый полный!

Катер загудел топотом бегущих ног, эхом повторяемых команд, взревевшими двигателями и лязгающим оружием. Разворачивающийся корабль ощетинился, оскалился в стальной усмешке, готовый к бою с ненавистным врагом. Оставляя за собой бурлящий, быстро исчезающий след, катер понёсся к противоположному берегу, туда, где грязно-серая масса немцев рвалась затопить истерзанные позиции защитников города.

Вбежав в каюту, Егоров склонился над картой, быстро определяя ориентиры и направления, он уже взял карандаш, чтобы сделать отметку, как вдруг краем глаза заметил движение. Вскинувшись, капитан с изумлением увидел, что в углу каюты, сжавшись в комочек сидит Сёма.

— Вот ты где!

Радостно закричав, Егоров подхватил мальчика и крепко обнял.

— Живой! Мы то уже думали, что тебя смыло за борт или зацепило осколками. Что же ты не откликался? Ладно. Ты сиди здесь, и всё будет хорошо. Сейчас бой будет. Никуда не суйся! Понял?

Мальчик закивал головой.

— Только не умирайте, дядя Глеб!

Капитан улыбнулся и поцеловал мальчика в лоб.

— Не умру.

Плотно закрыв дверь каюты, Егоров побежал на мостик. Катер вступал в бой.