Записки партизана сцены. Ал кого лик, или Красна чья рожа

Алекс Шу, 2020

«Записки партизана сцены» – театральное закулисье глазами монтировщика-маргинала, своеобразный дневник меланхолика, записки, адресованные самому себе. Данная трилогия позволяет проследить путь главного героя – от техника до руководителя, его превращение из «подонка» в счастливчика-«небожителя». Автор книги называет своё произведение «сундуком со сказками», хранящим тайны гримерок, собранных им в течение двадцати лет жизни в свете «звёзд». Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Примадонны.

Несбыточная мечта.

Алёна Очарованиешвили — настоящая Примадонна, предмет моих вожделений, женщина-мечта. Тогда этой ягодке было сорок с небольшим. Алёна была прекрасна, особенно в коротких шортиках и обтягивающей блузке, костюме из спектакля “Предпоследнее предупреждение”. Финансовое благополучие и наличие достойного мужа сказывались на её характере. Лёгкость, удовлетворённость и, как следствие, благосклонность, вот, что я чувствовал, находясь в её поле.

Ну, это помимо основного, животного влечения к ней, моей несбыточной мечте.

Инга.

Инга Агатова — прима, талантливая актриса из первого, “золотого” состава театра. Ходили слухи, что Агатова наполовину француженка, и именно эта особенность помогает ей с лёгкостью исполнять песню Эдит Пиаф Non Je Ne Regrette, грассируя и копируя интонации, а так же оттенки голоса “Воробушка”.

Мы начали здороваться и узнавать друг друга после моего “удачного дебюта” в спектакле “Великая фантасмагория”.

В первом акте на сцене стоял огромный двухпалубный пароход, похожий на суда, описанные в произведениях Марка Твена.

В одной из сцен Инга выходила из каюты второго этажа, держа в руках элегантный зонтик из тюля. Она пела, прохаживаясь по палубе, и возвращалась обратно к дверям каюты, чтобы уйти через декорации за кулисы. Спектакль специфический, много ролей и, как следствие, огромное количество переодеваний между сценами. Быстро переодевшись за ширмой, спрятанной у пульта помрежа, Инга бежит в арьер сцены. Там по лестницам, встроенным в декорации, в полумраке актриса Агатова поднимается на второй этаж, чтобы взять из рук дежурного партизана зонтик и выйти на палубу.

В тот вечер дежурным хранителем драгоценного зонта был я.

Всё идёт своим чередом, актриса поднимается по лестнице, пытаясь рассмотреть ступени в обрывках света. На сцене затемнение. Музыка стихла и…

Тишину разрывает истошный женский крик-вопль. За дверью каюты, высвеченной световой пушкой, слышится невнятная возня, стук, затем дверь открывается и появляется она, блистательная Инга Агатова. Зрители аплодируют, воспринимая всё, как должное, как очередную задумку режиссёра.

Отмотаем плёнку событий обратно, буквально на несколько минут.

Поднимаясь по лестнице и подходя к выходу на сцену, Инга наступила на что-то мягкое и живое, недовольно заворочавшееся под её ногой. Это был я. Успев хорошенько нажраться с дядей Юзей и Педаликом, я пришёл к заветной двери пораньше, чтобы не пропустить проводку. Перестраховался, блядь. Сел у двери, шоб наверняка, взял в руки зонт и приготовился ждать её, нашу Примадонну. Ожидание затянулось, я заснул, как выяснилось, не дойдя буквально один лестничный пролёт и пристроившись там, где никогда и никого не бывает. Я перепутал дверь, так получилось. Не ожидающая сюрпризов, Инга наступила на меня и, испугавшись, истошно завопила.

Я резко встал и, глядя на неё абсолютно обезумевшими глазами, протягивая руку, сжимающую зонт, сказал: «Иннаа». Возможно, я пытался сказать: «Нате» или, на худой конец: «На». А может, я хотел сказать: «Инга, я вами восхищаюсь и хочу, напившись, искусать вас всю», а если: «Задержись на минуту, я хочу тобою подышать», а? Как вам такой вариант?

Ответ на любую из предложенных реплик был таким: схватив зонтик, актриса ударила меня им по голове, поправила платье и вышла к зрителям.

Не было истерик, жалоб и требований о наказании. После спектакля она абсолютно нормально со мной общалась, как ни в чём не бывало. За это я ей очень благодарен.

Слабак.

Однажды мы толпой ехали в метро, разъезжаясь по домам. Все были навеселе и получилось так, что я сидел рядом с Ингой. Напротив нас стоял её муж — Валера Будьмо. Здоровенный фактурный мужик, блондин с длинными волосами, исполнитель главных ролей практически во всех спектаклях. Кстати, Будьмо в молодости партизанил в одном из театров в Германии.

Инга, наклонившись ко мне, сказала:"А слабо тебе меня прямо сейчас поцеловать? Не боясь получить по морде…".

Я растерялся и замялся, начал блеять всякую чушь про стоящего рядом мужа, моральные принципы.

"Слабак. Жаль".

Долго потом я вспоминал этот момент, ох долго.

Валеру Будьмо я встречал пару раз, через несколько лет. Они развелись с Ингой, и он благополучно женился на молодой актрисе. Странное впечатление произвели на меня эти встречи: казалось, что Валера измельчал. И не то, чтобы он стал меньше ростом, нет. Что-то незримое исчезло в его облике, как-будто он потерял прежнее своё обаяние или харизму. А может, это я настолько изменился?

“Не трогайте артистов, проституток и кучеров. Они служат любой власти». Адмирал Колчак.

В конце девяностых-начале двухтысячных у служебного входа в “дом имени Баронессы Фон Грушенвальдек” стояли проститутки. Это была известная точка по продаже женского мяса, расположенная в самом центре Москвы. Каждый вечер, после девяти к театру съезжались машины с потенциальными клиентами. На Садовом кольце стояла Витрина, дежурная мадам, выступающая своеобразным маяком и указателем направления. Неподалёку, на детской площадке, расположенной возле соседнего дома, прогуливалась Мамка — администратор-распорядитель этого злачного пятака. Остальные девицы сидели по машинам, припаркованным возле служебного входа, периодически выходя на построения и перекуры.

Падшие женщины обоссали все окрестные кусты, пометив таким образом территорию, и специфический запах был дополнительным признаком, указывающим на это забавное соседство.

Я в то время частенько зависал в театре, предпочитая пьянствовать всю ночь напролёт с завмонтом, нежели ночевать дома, в компании своей жены и тёщи. Нужно отметить, что на это у меня были веские причины.

Завмонт Киевский, он же БиБиКей, повадился жить в монтовской раздевалке. Несколько раз он приводил одну из «ночных бабочек» в цех, кормя её водярой и курой-гриль.

Дело происходило глубокой ночью. Мой собутыльник сидел в компании проститутки и вёл задушевные разговоры, выбешивая своим спокойствием и умиротворением.

Меня распирала пьяная похоть, а его душило одиночество и тоска.

Вместо того, чтобы использовать шлюху по назначению, БиБиКей играл с ней в романтические отношения, в свидание двух сердец. Для успокоения мне приходилось периодически выходить прогуляться, чтобы не покусать красавицу как копчёную куриную ногу. Под утро они наконец-то уединились в импровизированном кабинете начальника цеха, предоставив мне возможность забыться пьяным, невротическим сном.

Спустя много лет, вспоминая ту ночь, я осознал, что и не играл он вовсе, а жил, отогреваясь в компании такой же, как сам, униженной и изнасилованной души, возможно честной и порядочной, но при этом глубоко одинокой и несчастной.

А кто же тогда я?

«И вот я проститутка, я фея из бара, я чёрная моль, я летучая мышь…».

«Вино и ТеАтр — моя атмосфЭра», а, точнее сказать, мои отражения, проекции внутренних состояний. Целка Македонская и книжный мальчик превратились в проститутку и спивающегося монтировщика. И декорации соответствующие — передвижной публичный дом и храм искусства — блядский пятак с символическим названием “Кабачок Чёрная моль”, на котором одновременно встречаются театр, продажная любовь и частный извоз.

Однажды помреж одного из ведущих московских театров, актриса и жена известного режиссёра, взрослая женщина, многое и многих повидавшая, сказала мне: «Актёрская профессия сродни проституции. Мы по собственной воле торгуем собой, ложась под режиссёров, в прямом и переносном смысле».

Так ли это, не мне судить.

Я видел изнанку театра, и она прекрасна своим многообразием проявлений.

Театр сродни человеку. Он наполнен противоречиями и устоями, взлётами и провалами, своей любовью, ненавистью и благородством, завистью и устремлением к высокому, бытовухой, юностью, взрослением, увяданием и перерождениями. Театр — это маленькая жизнь. А для кого-то театр — это и есть жизнь. Вправе ли я их за это осуждать?