Записки партизана сцены. Ал кого лик, или Красна чья рожа

Алекс Шу, 2020

«Записки партизана сцены» – театральное закулисье глазами монтировщика-маргинала, своеобразный дневник меланхолика, записки, адресованные самому себе. Данная трилогия позволяет проследить путь главного героя – от техника до руководителя, его превращение из «подонка» в счастливчика-«небожителя». Автор книги называет своё произведение «сундуком со сказками», хранящим тайны гримерок, собранных им в течение двадцати лет жизни в свете «звёзд». Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Каменный гость.

Аид.

К апрелю я окончательно “созрел” и “дошёл до нужной кондиции”, позволяющей вступить в один из “партизанских отрядов”.

За прошедший год я опустился на уровень человека, при встрече с которым, хочется “не узнать” и перейти на другую сторону улицы.

Рождение сына дало возможность получить академ и забыть на время об армии. В институте я практически не появлялся. С Башкой мы встречались регулярно, но не так часто, как раньше. Я всё больше пил, перебивался случайными заработками и влипал в идиотские истории. Круг моих знакомств постепенно менялся и нужно признать, далеко не в лучшую сторону. Я уже вовсю балансировал на грани, боясь себе в этом признаться.

Однажды при помощи родственников удалось устроиться работать на стройку в Подмосковье. Мы с напарником, который по совместительству был бригадиром, раскатывали мягкую кровлю на крыше строящейся АЗС. Помню, каким-то кривым ветром туда же занесло Роста, может быть даже, это я его туда и зазвал. Не суть.

Ездить домой и обратно было накладно по деньгам и напряжно по времени. Мы жили в бытовках, жрали «Ролтон» и много пили. Через несколько дней Рост сказал примерно следующее: «Есть вещи, которые уважающему себя человеку нужно исключать из собственной жизни». И послал всех нахер. С тех пор мы, по-моему, больше не встречались.

С Башкой мы пару-тройку раз устраивались на работу, опять же через моих родственников, но каждый раз с треском вылетали. Как правило, причиной увольнения были пьяные выходки и полное отсутствие у нас мозгов, в особенности у меня.

Алкоголь превращал меня в скота, сначала безвольного и ранимого, а затем в агрессивного и опасного.

Жизнь моя в тот период напоминала адские миры Аида, показанные в “Битве титанов”: депрессняк, горечь, страх, обида, злость и безысходность. Добавляем туда ударные дозы алкоголя и меланхолию — получаем убийственный коктейль под названием “Смерть невротика от запоя”.

Я заблудился по жизни и превратился в подонка. Как сказал один писатель — «по дну ходящего, испуганного скитальца».

Нет желания описывать подробно все события, происходившие со мной тогда.

Грибной гербарий.

Короче, стабильного дохода не было, жена с тёщей выносили мозг по поводу денег, я всё чаще не доезжал до дома. И именно тогда я вспомнил про театр.

На удивление всё уладилось довольно быстро. Я договорился о собеседовании с завмонтом (заведующим монтировочным цехом) и разговор был назначен на один из ближайших вечеров, как раз во время спектакля.

В день собеседования мы, встретившись с Башкой, пошли гулять в “Парк художников” на Крымском валу. Надо заметить, что вся эта движуха происходила на мой день рождения. Мы не выпивали, и Башка в виде подарка привёз кусок нишиша, уговаривая меня покурить “марокканский камень”, подаренный ему якобы самим Грибом Гербаресом.

Башка находился в очередном нарциссическом припадке и “Гриб Земли” Гербарес был на тот момент объектом обожания, возведённым на пьедестал безупречности. Гриб работал продавцом обуви в спортивном магазине, и этот нюанс умилял Башку. Действительно, забавно — где спорт, и где Гербарес. Видимо, из этого магазина “марокканские кЯмни”, так называл их Башка, отправлялись к новым владельцам, во имя Джа и покойного Боба Марли.

Башка предлагал, а я сомневался, стоит ли.

Здесь нужно пояснить: я всегда предвзято относился к прелестям, да и вообще к наркотикам. Возможно, это издержки воспитания или комплексы, я затрудняюсь ответить. Но, по приезду в Москву я принципиально и категорически употреблял исключительно алкоголь. Башка очень сокрушался по этому поводу и иногда говорил, что отдал бы многое, лишь бы увидеть меня “под…”, подразумевая конечно же тяжёлую артиллерию, “мебель”, как принято было говорить тогда. В этих случаях он любил цитировать героев из культового фильма “На игле”, рассказывая о героиновом приходе.

Не судьба, мой друг, не судьба…

В итоге, по неизвестной причине я согласился и мы курили “марокканца”. Для меня было дико “долбить” в публичном месте, когда вокруг люди, и не только. Казалось, что все, проходящие мимо, пристально и подозрительно смотрят и перешёптываются. Женщина, стоящая рядом с коляской что-то требовательно шептала ребёнку, при этом указывая на нас рукой и подозрительно прищуриваясь. Девочка, а это была девочка, выслушав её, быстро убежала."Ну фсё, пиздец, устроился на работу" — подумал я, глядя вслед убегающему ребёнку. Предположительно он бежал за подмогой и милицией.

Меня выстегнуло на измену. Но, это быстро прошло. Настроение и состояние были прикольными, и я успокоился. Мы погуляли по парку демонтированных скульптур и выдвинулись в сторону театра, который базировался на Поварской, в “доме имени Баронессы Фон Грушенвальдек”.

Невидимки.

Нас встретил завмонт, невысокий щуплый мужичок лет сорока. Черноглазый брюнет в чёрном байкерском кожаном жилете и чоперах. Жилет и чоперы, это то, что я запомнил. Естественно, на нём были джинсы и майка, тоже чёрные. И чёрные кожные перчатки без пальцев. И чёрные носки, возможно.

Вообще, как я узнал позже, технический персонал театров во время спектакля ходит в чёрной униформе, чтобы не бросаться в глаза зрителю. На уровне символизмов можно сравнить это с интроекцией, своеобразным растворением в “свете звёзд”.

Нарисовался странный образ: чёрная униформа роднит её адептов с монахами-чернецами, бегущими от жизни и самих себя в монастыри, с той лишь разницей, что “партизаны сцены” находят приют в “храмах” искусства. Для некоторых это билет в один конец. Величайшим достижением для них является возможность, перед тем как уехать на кладбище вперёд ногами, полежать в гробу на сцене, под скорбные аплодисменты себе подобных.

Вернусь к завмонту. Звали этого персонажа Андрей Киевский.

В день нашей встречи он был трезв и слегка печален. Это был, чуть ли не единственный раз, когда я видел его таким.

Разговор прошёл легко и непринуждённо. Без лишних вопросов и ненужных тирад, всё чётко, по делу. Меня приняли на испытательный срок на должность монтировщика декораций. Театр уезжал на гастроли, и на работу можно было выйти после его возвращения, через пару недель.

Под лежачий камень…

Завершив деловую часть встречи, мы перешли к неформальной — продолжили “марокканскую историю”. Не имея привычки и соответствующей стойкости к курению нишиша, я был расплющен как камбала. В каком направлении испарились Башка и Коля неизвестно, идти куда-либо я был не в состоянии. Оставалось, сидя в курилке, у входа на сцену, наблюдать за событиями и собственными реакциями на них.

Периодически появлялись актёры, выбегавшие между номерами покурить именно в эту курилку. Пара из них появлялась чаще остальных, и оба они были похожи на пидоров.

Как выяснилось позже, чутьё меня не подвело.

Я с ужасом думал о предстоящей работе и рисках нахождения в заднеприводной среде. Пидорасы казались такими огромными, а я был таким маленьким. Единственное, что меня успокаивало и придавало некую уверенность — это молоток. Молоток — это главное оружие монтировщика. Голова, руки и ноги вторичны по отношению к этому инструменту.

«Если мне выдадут молоток, то любой дырявый паяц будет отрихтован при первой же попытке нападения» — успокаивал я себя.

Ответственно заявляю — так мог рассуждать только человек, абсонахренлютно ничего не понимающий в театральном искусстве. Аминь.

Актрисы тоже появлялись. Они были такими интересными — загримированные развратные бестии, ищущие любую свободную пару глаз, в которых можно отразиться и убедиться в собственной притягательности.

Бляяять… Я был неподвижен и мудр как старый прибрежный камень, омываемый волной прибоя на побережье Марокко.

Такое странное вхождение в театральный мир: увидеть всё через призму гиперреализма. Не раскрасить опостылевшее повседневное существование новыми красками, а усилить то, что ещё неизведано, до определённого, в некотором смысле, критического уровня.

Первое впечатление о болоте, прикидывающемся безбрежным океаном.

А может, это я отравил своей меланхолией чистейшее озеро, населённое диковинными персонажами?

Башка появился из ниоткуда, как чёрт из женской бани, лоснящийся и довольный. Я, как смог, объяснил, что пора бы уводить меня “отсюдова”, пока я окончательно не окаменел. Напрасно.

В итоге, через какое-то время, ближе к концу спектакля, мы оттуда свалили. Меня уже подотпустило, и яркость впечатлений таяла как ускользающие обрывки сна.

Человек — собаке друг.

Постояв недолго у метро, мы разъехались по домам. Не помню, почему именно, но в тот вечер я поехал ночевать к своей старшей сестре. Войдя в квартиру, я первым делом отправился на кухню, к холодильнику. Перебрав все возможные и допустимые варианты блюд, решил остановиться на каше. Сидя за столом и с диким удовольствием уничтожая кастрюлю рисовой каши, я никак не мог понять, почему так пристально и в тоже время тоскливо на меня смотрит Арчибальд, огромный доберман моей сестры. Ну, смотрит и смотрит. Доел, привёл себя в порядок и тихонько лёг спать.

Утром меня разбудили гневные женские крики. Кричала сестра. Оказывается, накануне я уничтожил запас собачьей еды, Арчибальдовский гарнир к его любимой требухе. Каких-либо вменяемых аргументов в пользу моего выбора не нашлось. Сошлись на моём идиотизме и заботе о родственниках, типа «совесть не позволяет объедать семью с двумя мелкими детьми».

В тот вечер я прошёл своеобразную инициацию, обряд посвящения в “партизаны сцены”, переродившись в очередной раз и совершив поступки, не свойственные мне в тот период жизни.

Если поход на “Великую фантасмагорию» был первым шагом на моём пути, то прошедший день моего рождения можно смело сравнить с ударом ноги, выбившем двери, предваряющие вход в храм искусства.