Folly

Алекс О, 2021

Пожар, произошедший в типичном панельном доме, не смог вызвать панику. Вместо этого он послужил началом цепной реакции, которая навсегда изменила и запутала жизни главных героев. С другой стороны, это происшествие помогает раскрыть их истинные мотивы и желания. Ведь события, влияющие на их выбор, произошли сотни лет назад. «Folly» пытается разговаривать с читателем, погружая его в стремительное повествование. На страницах можно найти скрытый подтекст событий, действий или даже размышлений, которые неминуемо приведут читателя к непредсказуемой развязке. События, произошедшие в разных эпохах, удивительно тонко переплетаются и перекликаются с сюжетами наших дней. Это книга-приключение, призванная не только развлечь вас, но и вызвать желание обнаружить что-то новое или даже по-другому посмотреть на мир.

Глава 4

Антон

— Итак, давайте знакомиться. — Антон был не в восторге от встречи. Но дело обещало быть… абсолютно обыденным. Как всегда. Если оно вообще было. И тут он понял, кто сидит напротив его стула. — Марфа Никитична.

Тут не только дела — тут не будет и с пользой проведённого времени. Ни секунды.

Безобидная старушка явно оживилась лишь от того, что её заметили. Уж теперь её точно выслушают.

— Добрый день, сынок. Ну что ж вы так со старой женщиной обращаетесь?

«Она сразу начала с претензии — нехороший знак».

— Я вам сколько раз звонила, заявления писала…

«Солнце, лёгкий бриз…»

— Я давно вас предупреждала, а вы бездействуете!

«О, вот и чайка пролетела, и парусник замаячил где-то на горизонте».

— Он алкоголик, я говорила? Конечно, говорила, а вы только…

Антон всё больше погружался в мир фантазии. Вот он подходит к морю, ещё один шаг — и волна принесёт покой и умиротворение. Но нет — он вернулся в свой кабинет, где перед ним распиналась милая старушка-одуванчик. Ему незачем было её слушать. Он знал все её претензии наперёд. Громкие соседи, муж-алкоголик, низкая пенсия и так далее. Но ему всё равно было спокойно от того, что она сейчас перед ним. Всё-таки здорово, что у неё есть силы и энергия с завидной регулярностью приходить сюда и заявлять о себе: «Я сделаю всё, чтобы меня услышали».

Раздался звонок. Антон чуть не подпрыгнул от удивления. Что-то много происшествий за столь короткий промежуток времени.

— Капитан Тишков слушает.

— Анто-о-о-он!

«Ну, началось…»

— Ты уже собрался, место выбрал?

«Да, там море, чайка и маячащий корабль», — подумал Антон, но почему-то решил ответить вопросом на вопрос:

— Чего ты хочешь?

— Ты должен немедленно прийти ко мне.

— Зачем? Сколько можно уже праздновать? День только начался, и мне надо работать, — проговорил Антон, ловя осуждающий взгляд бабушки.

— Нет, ты не понимаешь…

— Я перезвоню.

Только он повесил трубку, как в дверях появился его напарник Пётр.

— Поступил сигнал с Кольской. Пожар. Ты поедешь или я?

«Вот он — мой спасательный вызов».

Мария Никитична, понимая, что в очередной раз потерпела фиаско, совсем поникла, и Антону стало по-человечески её жалко.

— Конечно, я, чего тебе мотаться? Вот лучше послушай нашу подружку, — обращаясь к Петру, он в то же время постарался улыбнуться старушке как можно более дружелюбно. Та практически ответила ему тем же, но не смогла так просто расколоться. Актриса, одним словом.

Оказавшись на улице, Антон сразу распознал тихий гул машин. Всё-таки работать в спальном районе намного лучше, чем на той же Таганке. Здесь он чувствовал себя в своей тарелке, в каком-то даже своём маленьком мирке. Самое главное — ему было комфортно. Прямо сейчас захотелось в свою уютную двушку, чтобы ощутить знакомое с детства: «я в домике».

Всё-таки празднование сорокапятилетия Гриши, его школьного друга, несколько затянулось. Ну сколько можно, в конце концов? Пятница — официальная встреча круглой даты, суббота — логичное продолжение. Воскресенье логичным, конечно, назвать нельзя, но уж слишком душевным оно получилось. Вспомнили всё — от школьных лет до академии и ещё дальше. Как ни странно, про прошлое говорили больше, чем про будущее. Неужели у них всё самое интересное уже произошло, а планов и уж тем более «мечт» больше не наблюдалось? Разумеется, это не так… Вот и самый яркий пример — решение поехать за границу. За счёт отмечающего, естественно. У гостей было право на выбор места — в пределах разумного, конечно. Благо самих гостей было немного: сам Антон, Петька, приехавший из Питера, и относительно новый знакомый Гриши — Федя.

С Петей всё понятно. Он примкнул к сложившемуся дуэту ещё в академии. Естественно, не сразу. Выдержал все необходимые по такому случаю требования: наличие ярко выраженного чувства юмора, предпочтение рыбалки охоте, джина — водке, классического кино — сериалам, ну и так далее. Ведь ровно из таких мелочей складывается взгляд на мир. И настоящие друзья должны смотреть всегда в одном направлении — для гармонии. А вот по поводу Феди Антон сказать толком ничего не мог. От его профессионального взгляда не укрылись стандартные параметры — рост, вес, манера говорить. Зато про интересы и уж тем более про жизненные взгляды известно было мало. А желания вести какую-то разыскную деятельность у Антона не возникало. Они встречались не так-то уж часто: обычно его приглашал Гриша, и то довольно редко. Прошедший праздник был пока первым обстоятельством собраться всем вместе. Петя же всегда был слишком увлечён общением с женским полом, чтобы обращать внимание на друзей, уж тем более заводить новые знакомства. Казалось, он и приходил-то на вечеринки к Грише исключительно за этим.

Гриша сильно не обеднеет: он, как-никак, предприниматель. У него несколько пекарен по городу раскиданы, и не только в Москве, можно сказать, целая сеть. Кстати, Федя возник как раз тогда, когда у Гриши дела пошли в гору. Кто кому помог, понять было сложно. А Антону как-то не приходило в голову это проверить. Он был искренне рад за своего друга и ни при каких обстоятельствах ему не завидовал. Ведь это была по-настоящему преданная дружба. Прогнав мысли о предстоящем путешествии, Антон завёл свой старенький Polo и отправился на место происшествия.

Дыма не было видно. Это означало, что либо пожар был несерьёзным и сгорела, например, только рубашка — из-за невыключенного утюга. Либо бравые ребята из пожарной части № 3 уже сделали свою работу. А вот, кстати, и их машина. И скорая. Ну, конечно, на всякий случай. А, вот она уже и отъезжает, значит, ничего серьёзного. Сигналку только включили, типа на важном выезде. Антон тоже так делал, когда был на служебной машине.

Припарковавшись, он направился к подъезду. По дороге ему встретился пожарный, который неспешным шагом выходил из дома.

— Капитан Тишков. Приветствую! Пожар уже потушен?

— Да там и тушить-то было нечего.

— В смысле?

— Розетка, куда был воткнут компьютер, коротнула, немного пожгла шторы, обои, да вот и всё. Но она уже всё потушила.

— Подождите! Она?

— А вот это уже лучше у медиков узнать. Они из пятой, по-моему, — сказав это, пожарный удалился.

На втором лестничном пролёте навстречу попались коллеги огнеборца. Они уже неспешно сворачивали шланг.

— О, вот и вы появились, прекрасно! Там всё готово к вашему приходу, — произнёс дежурную фразу кто-то из них. — Если будут вопросы, мы ещё здесь.

На лестничной клетке квартиры шестьдесят девять раздался стук закрывающейся двери. Для соседей представление только начиналось. Антон поговорит с ними позднее.

Квартира была небольшой, поэтому запах гари всё ещё чувствовался: он просто проник во все щели, под каждый зазор обоев, ковров и бытовых предметов. Он здесь поселился надолго. Кстати, а где хозяйка? Наверное, увезли в больницу.

Первое, что насторожило Антона, так это то, что дверь была не выломана. Если хозяйка отравилась угарным газом, то почему дверь была открыта? Или она не имела привычки закрывать её на замок?

Продолжим дальше. Ремонт современный, как принято говорить — «евро», свежий. Квартира обставлена мебелью. Именно обставлена, а не захламлена; кое-где висят картины в стиле абстракционизм. В одном месте только не успели повесить, наверняка дюбеля под рукой не оказалось. Везде идеальная чистота. Все вещи сложены, грязной посуды нет, во всех комнатах образцовый порядок. Только пылесос, оставленный посреди гостиной, выделялся на этом фоне. Казалось, он даже чувствовал неловкость от того, что нарушал гармонию. На самом деле ему нечего было волноваться. Ведь воду на полу никуда не денешь, пожарные никогда на неё не скупятся. Что касается места непосредственного возгорания, то это был компьютерный стол на балконе. Обугленные деревянные ножки, пепел от папок с бумагами, треснувший от жара монитор, ну и процессор — вот и всё, что здесь осталось. С ноутбуком такого бы не случилось, конечно. Мобильность и компактность всегда брали верх над стационарностью и громоздкостью. Особенно в наше время.

Антон даже не пытался открыть крышку процессора — пусть этим займутся эксперты. Сам он отчёт составлять не будет.

— Петь, я на Кольской, гони сюда всех, кого сможешь.

— Что, поджог?

— Не думаю. По крайней мере, запаха горючего нет. Но есть пострадавшая, скорее всего, хозяйка. Её отвезли в пятую городскую, проверь, пожалуйста. И пробей номер, с которого пришёл звонок, сбрось, как только узнаешь. Сгорели компьютер, шторы, и обои чуть зацепило. Да, вот ещё что-то похожее на лампу валяется. В общем, жду бригаду.

— Всё понятно, а я уж было думал, что ты меня заинтересовал.

— Сплюнь, я пошёл за понятыми.

Рим

21 апреля 1828 г.

Карла разбудил стук в дверь. Он неохотно приоткрыл глаза, пытаясь сообразить, где он находится. Но ничего необычного не обнаружил — как и прежде, это была его мастерская. Единственное место, где суета светской жизни замирала и где он мог подарить ей частичку себя. Искреннего и открытого. Но, к сожалению, не сегодня. Ведь стук продолжался.

Как обычно, он засиделся допоздна и, уйдя глубоко в свои сюжеты, просто не заметил, как остался здесь ночевать. Такое часто происходило. В последнее время он никак не мог обрести душевный покой. И дело здесь не в бессмысленных кутежах на балах и не в амурных похождениях. Как только он открыл глаза, его сердце будто что-то кольнуло. Нахлынуло это противное чувство неуверенности. Стук прекратился.

Теперь можно осторожно подойти и выглянуть в окно, чтобы увидеть, кто же это был. Только если этот кто-то сам не смотрит в это окно. Есть у него одна особа приставучая. Возомнила себе чёрт знает что, но до прямой осады его жилища дело не доходило. Ограничивалась только письмами. Вот, кстати, одно валяется. И что с ним делать: потешить себя или сразу сжечь?

Послышался стук закрывающейся дверцы ландо. Медлить было нельзя, иначе он так и не узнает, кто его побеспокоил в столь ранний, по его меркам, час. По дороге начинал движение экипаж княгини Долгорукой. Он узнал его сразу по аляповатым элементам декора, покрывавшим весь кузов. Здесь и лепестки роз, и какие-то завитки, ещё и герб фамильный. Всё было сделано лишь для привлечения внимания. На Карла это нисколько не действовало, скорее наоборот. Он не мог писать неинтересные лица. Ни за какие деньги, невзирая на чины и важность заказчиков. Не мог и всё. Зато когда к нему приходило вдохновение, он мог бесплатно написать не один портрет. Взять хотя бы этого метателя, Доменико Марини. Карла поразило выражение его лица, на котором отражались его переживания и стремление превзойти себя в момент броска. Его каменные скулы были недвижимы, реки вен на руках словно наполнены свинцом. Он, как машина, демонстрировал силу и слаженность действий. В его взгляде сквозила непоколебимость. Любому художнику необходимо выразить свои чувства, поделиться ими. Люди просто обязаны увидеть то, что видит он, Карл. Иначе подобные переживания могут сжечь его изнутри, не давая перспективы развития в будущем. Чего греха таить, от творчества художник тоже должен получать удовлетворение. Его за монеты не получишь.

Ни у кого не было сомнения в его таланте, поэтому, несмотря на все его прихоти, к нему шли и даже, как сегодня, стучали в дверь. Он сам это прекрасно осознавал. Иначе его бы здесь просто не оказалось, да ещё и на содержании Общества поощрения художников.

«Поощрения, как бы не так. Эти постоянные согласования, утверждения… Разве кто-то может понять на расстоянии более четырнадцати тысяч вёрст моё настроение, мои чувства, которые пробуждает это место? Стоит вступить на, казалось бы, простой булыжник, как начинаешь ощущать интенсивную вибрацию, которая готова взорваться и снести тебя всей энергией, копившейся веками. Эта энергия обладает необузданной мощью, но одновременно с этим можно забрать её частичку и навсегда оставить в своём произведении. Так и я хотел сделать вначале, попытавшись повторить шедевр уникального мастера Рафаэля. Вот только пришлось писать объяснение в Общество, почему, на мой взгляд, лучше писать копию с “Афинской школы”, нежели с “Мадонны ди Фолиньо”, и чем один шедевр лучше другого».

Глядя на своё произведение, которое было почти закончено (правда, он затянул со сроком — обещал отправить картину ещё в декабре прошлого года), Карл ощущал некое подобие гордости: он всё-таки сумел. По его мнению, ему удалось в точности угадать и даже дополнить деталями каждого персонажа поистине выдающегося творения, украшающего парадные залы Ватиканского дворца. Карл навсегда запомнил первый день своего знакомства с этими шедеврами. Их всего четыре: «Афинская школа», «Диспут», «Мудрость, умеренность и сила» и «Парнас». Каждый олицетворяет собой незыблемую часть человеческого общества: «Философия» (разум), «Религия» (любовь), «Правосудие» (справедливость), «Искусство» (красота). В «Stanza della Segnatura» хранилась папская печать. Кто, как не великие умы древности, должен был олицетворять сознательность, рассудительность, взвешенность всех решений, под которыми ставилась печать? Каждый персонаж продуман до мелочей: Сократ демонстрирует своё ораторское искусство, Пифагор рассказывает свои теоремы, Платон поднимает руку к небу, Аристотель придерживает написанную им книгу о добродетелях.

Выбор данной картины был для Карла отнюдь не случайным: во-первых, Рафаэль принял предложение папы Юлия II начать свой грандиозный труд ровно в том возрасте, что и Карл, приступающий к своей работе.

Во-вторых, создание копии столь масштабного произведения требовало огромного количества времени. По предварительным подсчётам Карла — от трёх до пяти лет. А это ровно столько, сколько ему оставалось быть за границей. В семейных письмах из России, которые писал его старший брат, не было ни строчки о беззаботном будущем и всеобщем признании. Он мог рассчитывать на написание бесконечных портретов или работу над очередным иконостасом, параллельно посещая семинары, выставки и читая лекции студентам. Ну уж нет! Дух свободы, романтизма, либерализма и иных гипертрофированных ценностей того времени навсегда поселился в душе художника. Он видел, что, даже находясь за границей, он был под присмотром Общества, которое постоянно направляло ему замечания, комментарии и даже выдвигало требования. И он подчинялся. А что было бы в России? Смог бы он выкроить хотя бы несколько дней для поиска своих личных идей и разработки планов? А в дальнейшем реализовать их? Никто бы ему не запретил? Он опасался, что дополнительные обязанности, которые были бы ему непременно навязаны, без источника вдохновения и энергии, что давала ему здешняя природа, совершенно опустошили бы его. Этого он допустить не мог. В сложившейся ситуации мог помочь только счастливый случай. И он действительно имел место быть. Российское посольство в Риме предложило — естественно, по согласованию с Обществом — сделать копию «Афинской школы». Одно лишь упоминание столь уважаемого учреждения вкупе с важностью сего произведения для Отечества сделали своё дело. «Теперь у меня столько времени, сколько мне нужно. И только мне».

В-третьих, живописцу нравились символизм и аллегоричность фрески. Например, в образе Платона был изображён Леонардо да Винчи; в чертах Гераклита Эфесского, что с угрюмым видом сидит на переднем плане, подперев голову рукой, можно распознать главного соперника Рафаэля — Микеланджело. Не забыл великий мастер и о себе. «А может?..» — не раз задумывался Карл, глядя на верхний правый угол, где в оригинале был изображён, как считается, живописец Апеллес. Но многие искусствоведы, включая и Карла, сходились во мнении, что Рафаэль не пренебрёг возможностью запечатлеть в его образе себя в своём же детище. «Нет. Ещё не время. Это, безусловно, шедевр, но не полностью твой. Не в этот раз, у тебя ещё обязательно будет возможность. Только она будет исключительно твоей, без сравнения с кем-либо ещё», — останавливал себя Карл. Помимо себя, Рафаэль решил ещё изобразить музу всей своей жизни — Форнарину — в образе философа Гипатии Александрийской.

На самом деле возлюбленную художника звали Маргерита Лути. Её отец был булочником^[2], отсюда и прозвище. История их взаимоотношений была настолько хорошо встречена публикой, что образ девушки то и дело находили в работах Рафаэля. Например, её видели в тех самых мадоннах, которых вначале так хотел изобразить Карл. Есть и отдельные произведения, например, «Форнарина» и «Донна Велата». А Жан Огюст Доминик Энгр в тысяча восемьсот четырнадцатом году закончил свою «Большую одалиску», которая предназначалась для сестры самого Наполеона, Каролины Мюрат. Занятное творение. Карл знал манеру художников Возрождения всё идеализировать. В этом конкретном произведении Энгр, например, добавил натурщице три лишних позвонка. Это было сделано для того, чтобы компенсировать слишком длинную правую руку и отвлечь зрителя от неправдоподобия положения левой ноги. В то же самое время на холсте всё находится на своих местах, создавая ощущение гармонии. Карла заинтересовал тот факт, что на картине того же Энгра — «Рафаэль и Форнарина», — которая была написана в том же году, голова знаменитой натурщицы имела практически такое же положение — вполоборота. Это было единственное сходство. Ведь в образе одалиски Форнарина была одна на кровати, полностью нагая, на ней лишь головной убор, и то в качестве аксессуара. На второй картине были изображены уже двое влюблённых: один творил и любовался своим результатом, другая же, нежно прикасаясь к нему, вдохновляла его на продолжение работы. Может быть, автор что-то знал или подразумевал под этой неожиданной деталью? Несмотря на изначальный интерес к творчеству Рафаэля, Карл не придавал этому особого значения. Но, будучи в Италии, не мог не воспользоваться своим пребыванием здесь, чтобы выяснить детали взаимоотношений Рафаэля и его так называемой музы.

У истории их любви есть несколько версий. По одной, у Рафаэля и «булочницы» были свободные отношения. Она легко принимала ухаживания как других художников, так и учеников самого Рафаэля. После его смерти она не изменила своим привычкам и стала одной из самых «востребованных» женщин. Другая версия была полной противоположностью первой. Она гласила, что не было более высокой и искренней любви, чем между мастером и его единственной музой. Они были созданы лишь друг для друга.

Карл не верил во все эти сказки про возвышенные чувства. Разве могли они сравниться с настоящей, истинной энергией и мощью природы? Ни один человек не сможет столько отдать другому, чтобы в том появилось вдохновение для создания чего-то прекрасного. Всё это выдумки и ничего больше. И потом, что это за отношения, когда мужчина выкупает женщину у родного отца за три тысячи золотых? А именно так гласила легенда. Разве музу можно купить? Нет, здесь явно что-то было не так. Поэтому Карл, естественно, склонялся к первой версии. Он и сам мог похвастаться связями со многими особами — причём даже не романтическими, а вполне себе плотскими. Хотя Карл, будучи всё-таки членом высшего общества, предпочитал называть такие связи «романами». Он не страдал от нехватки женского внимания. А в последнее время последнего было даже чересчур.

Все эти мысли, что пролетели как один миг, напомнили Карлу о конверте, который он по-прежнему держал в руке. Сделав выбор в пользу забавы, он присел на кушетку и приготовился наслаждаться своим величием. Ну, что тут у нас? «Мой милый Аполлон…» — «Ненавижу, когда она так меня называет. Что дальше?» — «…твоё чёрствое сердце… холод внутри…» — «Не исключаю, но я ничего и не обещал, милочка. Признайся, мы же оба испытывали сладкие чувства во время наших встреч. Какие тогда ко мне претензии? По-моему, все получили то, что хотели. Куда ещё больше? Ты не можешь мне уже ничего предложить. Соглашусь, я всё-таки могу тебя выделить из многих, но на этом — конец, а у тебя, как вижу, “…любовь… страдание… невыносимые переживания…” Зачем терзать себя пустыми надеждами? Почему мы просто не можем получать удовольствие, без каких-либо планов? Ведь у Рафаэля же получилось. И, согласись, с Сильвестром ты тоже была ласковой. Никогда не поверю, что это не так. Аделаида, ты прекрасная девушка. Не губи себя этими глупыми страданиями. Ты можешь жить и дальше». — «…Ах, мой нежный Аполлон, надеюсь, ты понимаешь, что не оставил мне другого выбора. Мне рассказывают, как ты сжигаешь письма, наверняка среди них есть и мои. Вначале я верила, потом переживала. Думала, что когда-нибудь ты сможешь посмотреть на меня по-новому, открыть вместе со мной что-то невероятное и светлое. Как же я ошибалась! Почему я раньше не увидела, что твоё высокомерие нельзя исправить? Но я всё-таки смогла кое-что понять. Ты не имеешь права называться творцом, если ты разрушитель. Ты уничтожил моё сердце, мою веру, меня всю изнутри! Меня больше нет. А если меня нет, то зачем всё это? Зачем мне дышать, если я не могу чувствовать? Во мне уже нет жизни, я мертва. Дело за малым. Теперь уже точно. Я так решила. Наверное, ты никогда этого не прочтёшь. Так даже лучше. Главное, что я приняла решение — последнее на этой земле. Прощай. Я тебя люблю».

Это были абсолютно не те слова, которых ожидал Карл. Он перечитал письмо несколько раз. Ошибки быть не должно. Она действительно собирается это сделать. Зачем? А может быть, это западня?

«Она сейчас сидит и только и ждёт у себя в пригороде, когда я сломя голову брошусь её спасать. О нет, я не настолько наивен, как ты обо мне думаешь, дорогуша. Со мной этот номер точно не пройдёт. И зачем я только позволил себе вскрыть этот дурацкий конверт? Ведь так и знал, что ничего путного из этого не выйдет. Если ты для себя решила, то и я тоже — мы больше никогда не встретимся. Ты всё равно мне не подходила. Ты слишком нежна для ярких агрессивных красок и широких мазков кисти. В твоих глазах нет той уверенности, с которой принимают смерть. Ты слишком мила для этого, моя нежная голубоглазая подруга. Ты просто не рождена для геройства, поступка, мужества, в конце концов».

Таким образом Карл пытался себя успокоить. «Всё “ты”, “ты”, “ты”. На сегодня я и так много времени посвятил тебе. Довольно». Уверившись в своей правоте, он порвал письмо, чуть расслабился и начал потихоньку закрывать глаза. Но в дверь опять постучали.

Примечания

2

Итал. fornaio.