Folly

Алекс О, 2021

Пожар, произошедший в типичном панельном доме, не смог вызвать панику. Вместо этого он послужил началом цепной реакции, которая навсегда изменила и запутала жизни главных героев. С другой стороны, это происшествие помогает раскрыть их истинные мотивы и желания. Ведь события, влияющие на их выбор, произошли сотни лет назад. «Folly» пытается разговаривать с читателем, погружая его в стремительное повествование. На страницах можно найти скрытый подтекст событий, действий или даже размышлений, которые неминуемо приведут читателя к непредсказуемой развязке. События, произошедшие в разных эпохах, удивительно тонко переплетаются и перекликаются с сюжетами наших дней. Это книга-приключение, призванная не только развлечь вас, но и вызвать желание обнаружить что-то новое или даже по-другому посмотреть на мир.

Глава 8

Я лежала в небольшой, но чистой комнатушке, где пикали приборы. Ой, кольнуло: здравствуй, капельница! И всё-таки они меня взяли. Пока не взяли, конечно, — просто перевезли в больницу.

Вместо моей одежды на мне была типичная одежда для лежачих больных. Что-то никак не может отпустить меня униформа, пусть и не муниципальных служащих! Так, довольно о моде, нужно что-то придумать, и быстро. Сейчас будет процесс гадания на кофейной гуще, но только он может помочь в сложившейся ситуации.

Итак, произошёл пожар, я с ним справилась довольно оперативно, но главное — справилась.

Начинает болеть голова. Спокойнее, продолжим.

Я потушила пожар, звоню в пожарную…

Мысли путаются, голова кружится.

Всё, больше не могу. Меня вывернуло прямо на пол, боль пульсировала в правой части головы. Ну, блин! Так ничего не получится. Вообще ничего, а должно бы. Непременно должно. Снова голова. Ну, нет! Стоп! Придётся вызывать медсестру. Где тут эта кнопка? А, к чёрту!

— Сестра! Сестра!

— Да прекрати ты орать! — раздалось из дальнего угла.

Привет, соседка. Это была девушка лет двадцати семи — двадцати восьми, с тёмными волосами. Про рост ничего не могу сказать — она же всё-таки лежит. Да и ладно.

— Меня Зоя зовут.

— Катя, — выпалила соседка и повернулась на другой бок.

И тут в левом плече начала нарастать боль. Через пару мгновений рана заныла, боль в ней запульсировала. Так, голова, плечо… Прекрасный набор. Я уставилась в одну точку на потолке, чтобы уйти отсюда хотя бы на подсознании. И провалилась в тёмную бездну.

Дубль два. Голову уже не чувствую. Плечо на месте. Просто отлично. Тут краем глаза я увидела удаляющуюся фигуру в белом халате.

— Стойте! — издала я крик, отозвавшийся в ушах звуком, похожим на хрип.

— А, очнулась! Отлично, сейчас позову доктора.

«Вот и ладненько, а мы будем готовы к импровизации».

Фёдор отвлёкся от Антона, потому что его телефон также завибрировал. Посмотрел, кто звонит. «О, явился — не запылился. Где тебя носило? Только не сейчас, подожди секундочку». Антон убрал телефон в карман и посмотрел на Федю.

— Я должен срочно ехать в больницу.

— С ней что-то случилось? — этот вопрос Феди был задан с чувством, исходившим, казалось, из самого сердца.

— Пока не знаю. Нужно проверить. Федя, далеко пока не уезжай. И будь на связи, понял?

— Да, конечно. Пока.

Последние слова донеслись до Антона, когда Фёдор уже вызывал лифт. Тот работал — ну, хоть что-то наладилось.

«Ну а теперь можем и поговорить». Фёдор набрал номер.

— Привет, ты где?

— Я только что освободился. У тебя там всё в порядке?

— Приходи, обсудим. Я у тебя дома.

Через четверть часа Фёдор и Павел пытались переварить то, что произошло.

— Откуда ты знаешь, куда её увезли?

— Слышал, как Антону сообщили.

— Ну, тогда всё остаётся в силе.

— В какой силе, Паша? Её сейчас расколют — и нам конец.

— Но ты ведь именно этого хотел?

— Я хотел не этого. Тебе, может быть, напомнить, ради чего мы всё это задумывали?

— Я в курсе.

Пригород Рима

24 апреля 1828 г.

— Смотри, Гришка, какая красота, не находишь?

Я долго смотрел сначала на ленивый поток, потом на зелень, которая его окутывала, потом перевёл взгляд на безоблачное небо и прищурился, как только солнце ударило мне прямо в глаза. Что он имел в виду? Опять вопрос с подвохом. До сих пор не могу себе простить, как целых полчаса пытался найти место для зарисовки фонтана и в результате шлёпнулся в воду. Вместе с мольбертом и красками, на потеху Карлу Павловичу. Я всего-то и пытался понять, что он имел в виду под фразой «Как думаешь, твой эскиз в полной мере отражает всю силу этого природного явления?». Почему-то тогда мне показалось, что я неправильно выбрал угол, под которым на холсте проявлялся поток, падающий с высоты в небольшой залив. Вот я и пошёл на поиски. На самом деле, как ни странно, расположился я в верном месте. Просто мой учитель лишь хотел обратить моё внимание на световую передачу. Иначе у меня получалась лишь полоска посреди зелени. В этот раз я просто решил промолчать. Ожидая, что сейчас мы будем пытаться запечатлеть ту самую «красоту», я принялся раскладывать мольберт там же, где расположился мой учитель.

— Вот там ветка дерева покорно склонилась над водой под тяжестью листьев, частично погрузившись в воду.

Место я сразу заприметил. Но чтобы выделить сию картину на фоне всего пейзажа? Признаться, я не видел в этом ничего сверхъестественного. Мысли свои я благоразумно оставил при себе.

— Гриша, что ты видишь? — учитель повторил свой вопрос.

Деваться некуда, придётся отвечать как есть.

— Ровно то же самое, что Вы и сказали. Всего лишь часть листьев, которые то поднимаются, то опускаются в воду.

Он улыбнулся. Но в его взгляде и жестах не было ни раздражения, ни сожаления. Хороший знак. Может, тут и не было ничего, а я пытаюсь во всём найти скрытый смысл?

— Всё правильно ты говоришь, а теперь посмотри сюда, — с этими словами он уверенно провёл линию. — Начинаем, конечно, с черешка. Далее обозначаем контур, продолжаем линию, главное — жилкой, от которой идут ответвления. Да, вот так, только сильно не дави на карандаш, чтобы не получилось борозд. Обрати внимание: если соединить края маленьких лопастей, то они образуют ровный овал. Природа сделала его части практически идеально пропорциональными. И так будет абсолютно с каждым листом. Эту любопытную особенность заметили ещё во времена Леонардо да Винчи. И что самое интересное — она до сих пор воспринимается как должное. На вопрос «почему?» ответа нет. Некий мистический оттенок носит и геометрически правильное расположение листьев на дереве. Получается, что всё подчиняется некой арифметической закономерности. Ты видишь листья, образующие для тебя просто зелёную бесформенную массу. А на самом деле они располагаются по спирали в определённой последовательности, которая несёт в себе великое значение для каждого листа в отдельности. Они равномерно расположены, чтобы одинаково получать лучи солнца и капли дождя.

Я не понял и половины того, что он говорил. Но он рассказывал так живо и увлечённо, что волей-неволей во мне проявлялся интерес к чему-то неизведанному. Тем временем на холсте появилось чёткое, ставшее для меня уже загадочным изображение листа. Затем, в отличие от академических правил работы с акварелью, Карл Павлович сразу наносил краску на плотную бумагу. Поначалу мне это казалось не просто странным, а в какой-то степени даже неестественным. Ведь акварель поэтому так и называется, что работа с ней подразумевает в том числе и присутствие воды. Это правило не являлось таковым для моего учителя. Он сразу макал тонкую заострённую кисть в синюю краску, а затем чуть касался чёрной. Получался фактурный однотонный подмалёвок в технике гризайль, известной ещё со Средних веков. После этого Карл Павлович всегда делал то, что можно было с уверенностью назвать новаторством: брал охру, которую наносил на холст прямо-таки виртуозно. Он использовал красный и жёлтый цвета. Смешиваясь с синим, они придавали рисунку фиолетовые и оранжевые оттенки. В тех фрагментах, где синего было меньше, яркие цвета создавали акцент. А вот здесь все три цвета соединились, образовав тёплые коричневые оттенки.

Такая техника передавала лёгкость, плавность и какую-то неуловимую чистоту в картинах учителя. Он заставлял меня видеть то, чего не заметили, не уловили другие. Он дарил людям новый взгляд на саму жизнь, и это поистине вызывало восхищение. Я не мог тогда и подумать, что могу преуспеть хотя бы в создании копий его работ, написанных в этих же местах, — взять, например, «Эрминию у пастухов». (Вот, кстати, он опять её достаёт.) Он может по часу стоять и смотреть на неё, не сделав ни малейшего движения кистью. Он всюду ищет совершенство, которое другим просто не дано понять и увидеть. Видимо, поэтому я тоже не всегда могу ощутить то, что суждено стать изображением на его полотнах. Чем больше я пытаюсь его постичь, тем больше я осознаю, какая пропасть разделяет меня и маэстро.

Пока Карл Павлович выплёскивал на холст плоды своей неуёмной фантазии, я решил попробовать ещё раз. Только обязательно надо было найти то, что мне действительно понравится; то, в чём я увижу Нечто.

Неумолимо приближался вечер. Карл и Григорий, пробираясь сквозь оливковые рощи, миновали монастырь, который до сих пор не был закрыт. Что было удивительно, учитывая потрясения, происходящие в это время в Италии. Карл проводил здесь время вместе с семейством Гагариных. Он пытался забыть недавние события в Риме.

Тогда его особенно терзало то, что от него мог отвернуться свет. Проклятые лицемеры! На любом званом вечере они улыбаются, шутят, делают вид, что интересуются его творчеством. И всё только потому, что им так было выгоднее. Именно эта жажда показать себя с лучшей стороны в своём окружении во многом заставляла их вести себя подобным образом. Но несколько дней назад всё изменилось. Абсолютно всё. Карл заперся в своей мастерской с единственным желанием — исчезнуть. Он не хотел ни с кем ни говорить, ни спорить. Как показывали первые визиты, люди шли к нему, чтобы обвинить в чёрствости и бессердечии.

Рим оказался маленьким городом. Все возможные версии взаимоотношений его и Аделаиды разлетелись по всему городу. Даже копии писем были распространены! Откуда они вообще взялись? Чёрт, ну почему он просто не мог остановить всё при первом же подобном порыве со стороны Аделаиды? Это было так просто! Проклятое высокомерие! Неужели это крест на его творчестве? Кто захочет связываться с человеком, у которого столь подмоченная репутация? Тем более закажет ему свой портрет. Позор и забвение надвигались на него со страшной силой, затягивали в омут так, что он начинал задыхаться.

Никто не верил его искренним словам, что он ни в чём не виноват, ни к чему не причастен, не имел возможности исправить ситуацию. Эти жалкие оправдания, а именно так они воспринимались, лишь подливали масла в огонь. Казалось, Карл был обречён. А что будет с его братом? Тот-то чем провинился? И его надежды были обречены. Карл был слишком горд, чтобы поверить в то, что люди от него отворачиваются. Он пытался взять себя в руки, но тщетно: они его не слушались и продолжали дрожать. «А-а-а-а! — в ярости кричал Карл. — Этого просто не может быть. Только не со мной!» Обычное романтическое приключение стоило ему целой жизни. Он судорожно старался вспомнить имена людей, которые могли бы помочь в данной ситуации. Ни одно не приходило в голову.

Среди немногочисленных сочувствующих был сын Гагарина Григорий. Карл не переставал благодарить судьбу за то, что по приезде в Италию пять лет назад одним из первых его дел стало наведение мостов с этой влиятельнейшей семьёй. Не без совета папеньки, но всё же. Также сыграл на руку интерес Григория к живописи. Молодой человек мечтал стать художником и особенно любил работать с акварелью. Карл тогда воспользовался данным ему шансом и рискнул предложить свои услуги по обучению юного дарования. Партия была сыграна шикарная. Карл стал желанным гостем в семье Григория Ивановича. Несмотря на то что изначально подоплёка подобного «сотрудничества» носила эгоистичный характер, маэстро выполнял свои обязанности безукоризненно, с присущими настоящему учителю терпением и прилежанием. Более того, один раз даже пригласил Гришу, чтобы тот принял участие в написании картины вместе с матушкой, двоими братьями и сестрой. Начав с сюжета, который стал первым шагом в живописи и для его сестры, Гриша попробовал нарисовать герб на стене. Но тот состоял из такого количества элементов, что юный художник предпочёл максимально его упростить. Нельзя сказать, что это ему не удалось. Карл был готов его оставить. Но Григорий настоял на том, чтобы герб был как можно тщательнее скрыт. Он боялся, что несоответствие оригиналу впоследствии может обернуться для него тяжёлыми переживаниями. Ведь ему придётся лицезреть своё творение каждый день. Полностью замазать герб не удалось. Карлу удалось лишь приглушить его, использовав тёмно-зелёную краску для стен, которые изначально были светло-салатовыми. Также ему пришлось прибегнуть к дополнительному настенному декору. Карл пообещал никогда не напоминать об этом ученику. А тот поклялся со временем перерисовать всё на свой манер. На том они и порешили.

Когда в жизни Карла наступили неспокойные времена, на пороге его дома вновь появился теперь уже повзрослевший ученик. Высокий худощавый юноша при виде своего маэстро немного замялся.

— Карл Павлович, родной! Как Вы? Я примчался, как только смог.

— Гриша, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. Заходи скорее. — Карл впустил гостя, поозирался, высматривая, нет ли желающих поёрничать над его ситуацией, и, убедившись в отсутствии таковых, резко захлопнул дверь.

В тот момент мастерская представляла собой полный разгром. Григорий всё понял без слов: достаточно было взглянуть на Карла Павловича с его уставшими, словно бы больными красными глазами и взъерошенными волосами. Вялые движения художника говорили о том, что вся его энергия была потрачена на устроенный им погром. Оставалось только надеяться, что ни один будущий шедевр не пострадал.

— Гриша, милый, если ты пришёл за разъяснениями, то уверяю тебя: я никак…

— Карл Павлович, я здесь совсем не для этого. Я хочу всячески поддержать Вас в столь сложное для Вас время. Многие уже Вас навестили?

— К сожалению, да. Гриша, признайся: неужели всё так плохо? Неужели моё имя навсегда запятнано? Прошу тебя, скажи как есть. Я слишком истощён, чтобы продолжать переживать и мучиться догадками.

— Отвечу Вам прямо, как Вы и просите. Дела выглядят пренеприятнейшим образом. Все только и говорят о Вашем безрассудстве.

— Так я и знал. Что ж, значит, единственный шанс вернуть расположение почитаемого мной общества — это выразить своё уважение несчастной, ушедшей из жизни столь ужаснейшим способом. Как бы сильно я этому ни противился. — Художник поник головой и тяжело вздохнул, словно взгромоздил неподъёмный груз себе на плечи.

— Разрешите решительно возразить Вам, Карл Павлович.

— Что ты имеешь в виду? Неужели данное предприятие не даёт никаких надежд?

— Я хочу сказать, что своим появлением, тем более подобным, уж простите, жалким видом Вы лишь усугубите ситуацию. Эти коршуны растерзают Вас в два счёта. Там Вам некуда будет деться. И Вы в самом деле будете обречены.

— Так что же ты предлагаешь? Уж не последовать ли мне за этой психопаткой? — не выдержал Карл. И сразу же пожалел об этом. Григорий опустил взгляд, напряг скулы. «А вдруг он действительно хотел предложить помощь?» — мелькнуло в голове маэстро, и он решил смягчить свою резкость: — Прости меня, я не хотел. Сам понимаешь, я в отчаянии.

— Поезжайте с нами.

Карл резко поднял голову, словно утопающий, заметивший спасительную верёвку.

— Мы и так собирались отправиться в пригород, — продолжил Гриша. — Но обстоятельства вынуждают нас ускорить сборы. Мы выезжаем сегодня же.

Это, конечно, не полное исчезновение, о котором Карл мечтал несколько минут назад, но всё может получиться даже лучше. Так, значит, есть шанс вернуться в общество? Если он проведёт хоть немного времени в окружении Гагариных, это будет прямым знаком даже для самых злостных его недоброжелателей. Это будет означать, что случившееся — простое недоразумение, и Карл вернёт себе расположение высшего света. Его представители будут просто обязаны это сделать. Спустя считаные часы Карл был уже в карете, направлявшейся в пригород Гроттаферрата. Так началось его «самоотстранение» от бурлящего событиями и слухами Рима.

Карл стряхнул с себя воспоминания. Они с Гришей уже заходили в дом, хотя правильнее было бы сказать — в замок. Известив о своём приходе дворецкого, они разошлись по комнатам — хотелось немного отдохнуть. Спустя какое-то время дворецкий сообщил Карлу, что ужин готов, и пригласил его в столовую. За большим круглым столом уже собралась вся семья Гагариных. Дети ужинали в соседней комнате вместе с няньками, чтобы не мешать взрослой половине семейства.

— Представляете, папенька, так и сказал — «математическая закономерность». Кто бы мог подумать? О, Карл Павлович, присаживайтесь.

Подали ростбиф с гарниром из овощей. Центр стола занимала массивная ваза для фруктов, украшенная сюжетом по мотивам какого-то древнеримского мифа. Налицо был один из многочисленных плюсов тёплого климата — круглогодичное изобилие фруктов. Чего только не предлагалось на десерт: дыни, клубника, бананы, виноград, ананасы… Для собравшихся это была уже вполне обыденная картина.

— Нам Гриша рассказывает о ваших сегодняшних приключениях, — сказал хозяин дома, князь Григорий Иванович.

— Вряд ли это можно назвать приключениями, достопочтенный князь, — проговорил Карл. — Мы просто творили.

— По-моему, это и есть самое увлекательное приключение. Вы не находите, Карл Павлович?

— А вот с этим невозможно не согласиться. Воистину интереснее и непредсказуемее занятия трудно себе представить. Вот хотя бы и сейчас: пытаюсь что-то придумать, но пока что-то не выходит.

За столом раздался тихий сдержанный смех, сопровождаемый приглушённым стуком столовых приборов.

— Кроме шуток, Карл Павлович: Ваш сегодняшний рисунок просто завораживает. И как Вам это удаётся — из незаметного предмета, которому в обычной жизни не придаёшь значения, сделать нечто новое?

Конец ознакомительного фрагмента.