Революция Х

Алекс Муров

Кровавый 1919 год. Тайга. Ватага красных террористов жестоко убивает купеческую семью. Лишь одному из семьи чудом удаётся выжить. Раненый в голову из нагана своим давним другом детства, бывшим крестьянином, а ныне главным революционером, молодой аристократ – Клим Орлов, попадает к лесным тунгусам, которые и спасают его от смерти. Чудом выживший парень влюбляется в молодую шаманку, набирается сил и вступает в банду каторжников, лесных налётчиков, чтобы отомстить ватаге красных убийц.

Глава 3

Фёдор был мрачен, гордо откинувшись, въезжая на чёрном коне в Орловку. Копыта его благородного коня резво шагали по жирному сибирскому чернозёму. Вокруг было тихо, лишь собака залаяла, увидев, проезжавшую по деревне ватагу красных. В это время начинало стремительно темнеть.

— Ну, демоны террора! Деревня наша! — кричит он не оборачиваясь назад, следовавшим за ним ребятам из отряда. — Как сказал наш батюшка Ленин, России нужен красный террор, и это верно, а иначе… Иначе мы проиграем! Эти кровососы буржуи заслуживают самой суровой смерти! Самой жестокой расправы! Они долго сосали у нас и наших предков кровь! Пора отплатить им за это! Не нужно жалеть женщин, пожилых людей и даже детей! Нужна красная кровавая чистка, и наплевать, кто может встать у нас на пути! Какой у него возраст и пол! Всё равно! Это враг! Чистый враг! А врагу полагается смерть… — Птаха на своём коне, поворачивается к слушавшим его, людям и продолжает. — Только безжалостный, красный террор! Только так мы спасём землю Русскую и только так мы добьёмся победы!

— С кого начнём? — спросил горбун Платон.

— Начнём с Орловых! — сплюнул на землю Птаха и повернулся спиной к ватаге. — Давненько мечтал к ним заглянуть!

А Клим тем временем развлекался с Варей у старого дуба. Он прижал девушку к дереву, начал целовать и гладить её тело.

Варвара задрожала:

— Стой… — сказала она, отрываясь от объятий парня. — Однако, какой ты охальник! Не хорошо мы делаем! Не хорошо!

— Почему это? Раздевайся, и нам будет очень хорошо! Это самое естественное, что есть на свете…

— Нельзя до свадьбы… Нельзя, ты что?

— Да ладно… Почему нельзя? Да выкинь ты из головы всю эту дурь от бабушек и матушек, о женидьбе, о чести! Ты же не монашка?

Варя смотрела на Клима, её глаза стали мокрыми. Девушка обняла его.

— Ты же не собираешься ею стать?

— Нет…

— Ну не ломайся!

— Я просто… Просто… Я боюсь…

— А ты не бойся! — парень начал расстёгивать пуговицы её платья. — Мне ребята из гимназии рассказали, делать чё как надо… Вот увидишь, легко будет…

— Ты только сделай так, чтобы брюхатая я потом не ходила…

— Не волнуйся!

В доме Орловых, застолье шло полным ходом. Назар вместе с батюшкой пили водку и закусывали квашеной капустой. Угрюмая Настасья Кирилловна тихо сидела в углу комнаты в кресле-качалке и вышивала спицами свитер для своего любимого сына — Клима.

— Болею я отец… Болею жутко… — говорил Назар попу, схватившись за голову. — Что делать не знаю, мочи нет…

— Что болит то у тебя, Назар?

— Всё болит! — провёл рукой по глотке шеи. — Ноги отекают, кружится белый свет перед глазами, но главное… Главное — сердце! Вот что покоя мне не даёт, ни спать, ни есть не могу!

— Не сердце у тебя болит Назар, душа значит у тебя хворает!

— Что с нами будет, а? Почему так всё повернулось? Против нас? Что эти чёртовы большевики с Россией делают? Плохо ведь, всё только хуже делается! Господь твой наказал нас всех! Господь! — Назар понизил голос и наклонился к нему, чтобы жена не слышала. — Вот жена говорит — уезжать, а как можно, как можно здесь всё оставить, с голым задом остаться… Ведь всё разграбят красножопые! Всё заберут! А этот дом мне батька родный завещал, и я хочу остаться здесь, и эмигрировать тем боле не хочу, я хочу остаться здесь, в России, в этом доме, и умереть… Умереть на своей земле… А не на чужбине, скитальцем, нищим эмигрантом!

— Ну може ещё не всё потеряно. Чего ты нюни распустил? А?

— Да не знаю… Поглядим, поглядим, что будет… Ну что, святой отец, накатим по одной за Россию матушку?

— Вот это можно… — почесал поп седую длинную бороду. — Спаси сохрани… — произнёс он и перекрестился, а после, перекрестил и Назара. — Дай же Бог не последний…

И как только Назар наклонил бутылку над рюмкой батюшки, двери его дома громко распахнулись от мощного сапога Фёдора Птахи. Красный главарь с гордо поднятой головой вошёл в дом. Назар, уставившись на него, даже бутылку не поднял, застыв на одном месте, наполнив рюмку до краёв и проливая водку на стол. Вся ватага Птахи была внутри поместья Орловых. Все они вооружены. У кого в руке наган, у кого винтовка, топор или сабля.

— Грабить пришли? — произнесла напуганная Настасья Кирилловна.

— Что вам нужно, бандиты, золото? — спросил Назар. Его лицо исказила страх и злоба.

— Чего молчишь Фёдор? Зачем пожаловали, антихристовы дети? — присоединился святой отец.

Из глаз Фёдора брызнули чёрные искры. Он достаёт наган.

— Золото оставь себе, игемон! Мы пришли за справедливостью!

В этот момент на лестницу, ведущую со второго этажа выбегает старший сын Лука, с ружьём в руке. И как только он нацеливается на Фёдора, тот направляет на него свой наган и стреляет первым, продырявив его плотный живот, свинцовой пулей. На белой рубахе парня образовывается красное кровавое пятно. Лука падает и кубарем скатывается по лестнице. Бутылка у Назара падает и разбивается. Настасья Кирилловна встаёт с качалки и кричит что есть мочи, впадая в безумие, при виде убийства своего старшего сына.

— Убийцы! Убийцы! — кричит она.

Горбун нацеливает на неё винтовку и стреляет ей в грудь, после чего она отлетает в сторону и падает замертво, прекратив свой крик.

— Царство небесное… — перекрестился поп.

Услышав шум и выстрелы, пятнадцатилетняя Верочка со второго этажа, закрылась в своей комнате на щеколду и легла под одеяло на кровать. Её девичьи ангельские глазки забегали в страхе по сторонам.

А Клим с Варварой занимались в парке у старого дуба самым интимным и приятным для них делом. На небе сияет луна. Девушка с приподнятом платьем, уперлась руками о дерево, а парень со спущенными штанами, двигался в ней в резвом и настойчивом ритме. Когда Варвара громко вскрикнула на всю округу, парень остановился.

В доме Орловых продолжал накалятся градус насилия.

— Язви тебя, дьявол! — произнёс Отец Владимир. — Ты чего наделал! А ну-ка, ну-ка убери свою сатанинскую игрушку и прикажи своим чертям убраться отсюда! Не надо делать больше трупов! А не то…

— А не то что? — с интересом прищурил глаза Птаха. — Ну?

— Не простится тебе там… Эфиоп проклятый!

— Где там?

— На небе!

— На каком небе, старый остолбень?

— В царстве Божьем…

— Бога нет! — гневно крикнул Фёдор и выстрелил из нагана попу в сердце.

Батюшка схватился за простреленное место, изо рта его хлынула кровь и он свалился, опрокинув стол на себя со всей посудой на нём.

— Это я тебе говорю! Фёдор Птаха! — говорит мёртвому валяющемуся на полу в луже крови, попу. — Придумали себе воображаемого друга с царствием небесным! Нет этого ничего! Нет!

— Как говаривал наш батюшка Ленин… — начал один из людей ватаги, в кепке на голове. — Религия, есть род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ!

Фёдор подходит вплотную к Назару, который кажется, поседел за последние пару минут.

— И нет никакого страшного суда! Я ваш самый страшный суд! — смотрит он ненавистными глазами на Назара. — Знаешь, кулатская мразь, я с детства был очень бедным… Моя мать умерла от тифа, мой отец лишился руки на работе, до меня не было никому дела! Я ходил в рваных штанах, носил ботинки с голыми пятками и был вечно голодным! Мой отец пил, постоянно, беспробудно, а когда напьётся до чертей, которых он видел повсюду, ублюдок брал здоровенный дрын и бил меня им, пока у меня искры из глаз не по вылетают, пока я не забьюсь в углу и не потеряю там сознание к чёртовой матери! — глаза у Фёдора, выкатываются, как у сумасшедшего. — Он был зол на жизнь, на то, что лишился руки и на нашу власть, то бишь на тебя! Толсто рыло! На таких, как ты, властелинов земли Русской… Но срывал он всю свою ненависть на мне… Потому что я рядом… Он был слабак, в отличие от меня. И подох им. А я вырос… — хватает руку Назара, Фёдор, грубо снимает с его пальца перстень с крупным бриллиантом и одевает его себе на палец. — И теперь… Я собираюсь навести на своей земле порядок… Избавить её от всех врагов народов! От купцов, попов, царю продажных… Всех изничтожу! Всех! Одни крестьяне останутся! Пусть живут… Власть трудящихся!

— Не губи Фёдор, хватит крови, одумайся! — в теле Назара заледенела от ужаса кровь. — Что ты творишь! Твои руки по локоть в крови! Покрошил всех, изверг…

— Никто не остановит меня! Всех убить! Всё награбленное отобрать! — крикнул он членам своего отряда. — Теперь я — власть! И я решаю, кому жить, а кому нет!

— И как с ним быть? — спросил горбун, стоявший за спиной Птахи. — Каким образом приставим в мир иной?

— Вздёрнуть! — взглянул он на Назара так, что тот вмиг увидел приближающую смерть.

Купца Назара схватили и поволокли готовить ему верёвку, а Птаха двинулся на второй этаж. Его шаги по ступенькам были тяжелы. За ним последовал один из людей отряда, Вася со шрамом на щеке, худой, ростом под два метра, по кличке Зубоскал. Поднявшись наверх, Фёдор дернул одну из комнат, где сидела под одеялом Верочка, но дверь была заперта. К нему подходит Зубоскал и говорит:

— Там старый чёрт лежит на кровати, в одной из комнат, я только что оттуда, он будто при смерти, парализованный…

— Ну так помоги ему! Избавь от мук!

— Есть! — и Зубоскал двинулся в комнату к дедушке Серафиму.

Тот лежал как и прежде, смотрел на него, не часто моргая. Зубоскал подошёл к нему, сел на кровати и забрав у него из под головы подушку, накрыл ею его лицо и произнёс, доставая длинный ножик:

— Извини, дедушка, патрона мне на тебя жалко тратить, эх… Да… Жизнь не сахар, и не каждому везёт… Гражданская война никого не щадит… — и закончив предложение, мужчина раз за разом нанёс через подушку ранения старому деду. Подушка приобрела багровый цвет.

Птаха выбил дверь комнаты Веры ногой, вместе со щеколдой и вошёл внутрь. Девушка лежала на кровати и подняв одеяло, смотрела на него испуганными глазами.

— Какое милое создание… — произнёс Птахин садистским тоном и двинулся к девушке. — Просто ангел во плоти…

— Нет! Уходите! Не трогайте меня пожалуйста! — покачала она головой и забилась под одеялом, но жестокий Фёдор не обращал внимание на мольбу молодой девочки.

— Я не уйду, ангел чистый, я не уйду, пока не сделаю тебя грязной!

Главарь красной ватаги скинул с неё одеяло, бросив его на пол и словно голодный дикий зверь набросился на беззащитную девушку.

А на первом этаже, члены отряда вешали хозяина дома, соорудив на потолке для него верёвку с петлёй. Его ноги долго болтались в предсмертной конвульсии, а они смеялись, глядя, как он умирает и получая от этого процесса, удовольствие. Стол у них заставлен бутылками, рюмками и стаканами. Все они пили водку и вино, не смотря на трупы, разбросанные по всему помещению. Кто-то включил проигрыватель.

А Клим вместе с Варей, поправляя на себе одежду, шли по дорожке, по домам.

— Тебе понравилось? — спросил парень.

— Развратник!

Клим улыбнулся и спросил:

— Хочешь сказать, не понравилось?

— Всё было хорошо, не думай… Жаль, что мы уезжаем, может быть мы так больше и не увидимся. Это грустно.

— Мда…

— Ну… Мне пора домой. Лучше, чтобы ты не провожал меня до самого дома, папа наверное уже проснулся, будет спрашивать, куда ходила, зачем? Не хочу этого. Прощай милый. — девушка поцеловала парня в щеку.

— Прощай, Варвара… — погладил он волосы девушки и ринулся в сторону дома.

Шёл он один медленно, в задумчивости, в полном смятении чувств от осознания того, что он, наконец стал мужчиной по всем мыслимым параметрам.

Он переступил порог родовой обители, совершенно не готовый к такой неожиданной и страшной картине. Он увидел, как его родная матушка валялась в углу, перевёрнутая на спину, с багровым большим пятном, как его брат лежал у лестницы, захлебнувшийся в луже крови, а рядом валялся святой отец с пробитой пулей, головой, и как вверху над потолком, в петле висел его отец и среди всех этих трупов, идёт пьяная гульба из красных партизан, играет музыка и смех. Клим, с выпученными глазами, останавливается у двери, как вкопанный и не успевает он очухаться от увиденного дикого ужаса, как ему в нос мощно пробивает кулаком один из красноармейцев. Это был двухметровый рыжий детина, с бородой. Клим падает на пол.

— Купецкий выпороток! Бей его! Вали! — крикнул один из пьяных красноармейцев.

И на парня налетают другие бойцы ватаги и начинают жёстко охаживать его руками и ногами. Очки с его глаз слетают и падают на пол.

В комнате второго этажа, Вера лежала на кровати, с багровым пятном крови на простыне и плакала. Фёдор стоял рядом, застёгивая штаны и поправляя ремень.

— А ты, красна девица ничего… Жарко умеешь любить. — произнёс он. — Хочешь, я тебя к себе возьму? Будешь моей наложницей, а? Хочешь?

Верочка молчала, продолжая горько плакать, лишённая чести в свои пятнадцать.

— Решай… — говорит он, доставая из-за пояса револьвер. — Можешь выйти из этой комнаты и поехать со мной, будешь жить, я о тебе позабочусь. Слово Птахи! В обиду не дам, только со мной будешь… Или же… — мужчина смотрит в барабан и видит, что там одна лишь пуля. — Оставайся здесь навсегда! — Птаха кидает револьвер на постель девушки и уходит из комнаты.

Вера убирает от заплаканного лица одеяло и смотрит на револьвер, брошенный Фёдором.

Клима продолжали жестоко избивать пьяные красноармейцы. Не переставая, громко играла гармонь из проигрывателя отца. Кулаки кержаков и крестьян изрядно потрудились над лицом парня. У него почти полностью заплыл правый глаз, разбита бровь, с губы стекает ручьём кровь. Со всех сторон удары жилистых крестьян сыпят на парня, не давая ему очухаться.

— Баста парни! Прекратить, прекрати его месить! — крикнул Фёдор, медленно спускаясь по ступенькам.

Люди из его отряда замерли, отпрянули от Клима, который, обливаясь кровью, попытался встать, но не смог, упав обратно на пол. Фёдор, с диким волчьим взглядом, устремлённым на парня, медленно прошёл мимо смолкших, пьяных бойцов.

— Давненько не виделись, Клим! Я признаться, очень скучал, я очень, очень тебя ждал, друг ты мой сердешный…

— Фёдор… — стоя на коленях, произнёс Клим. — Что ты… Что ты… — и закашлялся кровью на пол. — Что ты делаешь?

— Я только что от твоей сестрицы, мы немного расслабились и поиграли с ней… Ах… — улыбнулся бледным обветренным лицом, Птахин, но большие его на выкате глаза, оставались такими же злыми и жестокими. — Какая она сладкая, на вкус, мёд! А титьки у неё какие!

— Что ты с ней сделал? — глаза Клима налились кровью. — Стерва!

— Я всего лишь сделал её женщиной… И не волнуйся! Она жива, в отличие от других обитателей этого буржуинского проклятого гнезда…

Прогремел громкий выстрел со второго этажа.

— Как жаль… — произнёс Птаха, продолжая садистски улыбаться. — Уже нет… И теперь… Единственный живой из своего рода, остался только — ты! — и главарь ватаги мощно бьёт по скулам Клима, тяжёлым кожаным сапогом. — Но это не надолго!

Клим отлетел от удара в сторону и повалился на спину, весь окровавленный, не в силах сопротивляться. Фёдор подходит к нему, наклоняется и хватая за грудки, тянет его лицо к своему. Смотрит ему в глаза и говорит:

— Знаешь, как я мечтал об этой минуте! Сколько ночей мне являлись цветные сны о дне, когда мы будем все свободны, когда мы будем вершить правосудие, когда мы вздёрнем всех зажравшихся капиталистов! Будем делать всё, что захотим! — Птаха бьёт кулаком по лицу Клима и продолжает громко и яростно ему внушать. — Убьём всех, не щадя женщин и детей, такова цена… И здесь ничего не поделать… Ведь вы все виноваты! — он вновь бьёт парня по лицу, а из его рта летят слюни. — Вы все! Гладкорожие! Вы отняли у нас детство! Вы отняли у нас свободу! — Фёдор бьёт парня реще и реще, его кулак становится багровым, кровь летит в стороны. Остановившись, чуть не задохнувшись от своей злости, он произносит. — Настал момент истины… Наш черёд! И мы отнимем у вас самое дорогое! Отнимем жизнь!

Птахин поднимается и говорит своим парням:

— А теперь поджигай этот чертов дом! — и снова обращается к Климу, поднимает с пола его разбитые очки, надевает ему их и говорит. — А ты… Пойдёшь со мной! — хватает парня за пиджак и тащит к выходу.

Когда Фёдор вытащил избитого парня на улицу, из открытых дверей повалили струйки чёрного дыма, а вместе с дымом выскочили из дома поджигатели. На улице начинался дождь.

— Вставай! — рявкнул Птаха на Клима и обернувшись к горбуну, сказал. — Револьвер! Дай мне револьвер!

Горбун протянул ему своё оружие со словами:

— Не заряжен…

Птаха резко вырвал у него оружие. Сзади них начинало всё полыхать ярким пламенем. Клим не мог очухаться, валяясь на земле в палисаднике.

— Вставай я сказал! На колени! — Фёдор сам посадил полу мёртвого парня на колени перед собой, а сам встал рядом, заряжая пулями, револьвер. — И так, мой старый друг, настало время нам с тобой прощаться. Помнишь, как давным-давно, когда мы были желторотыми юнцами, с неба что-то рухнуло на землю, а ты мне сказал, что ты хозяин земли русской? Помнишь? Ты мне сказал, что я принадлежу тебе? Что так и должно быть! Вот видишь! Всё не так! Всё совершенно не так! — Фёдор направляет заряженный револьвер на голову Клима. — Есть справедливость на Земле!

Дождь начинал идти сильнее. Клим сидел на коленях и смотрел через разбитые очки в пустоту. В его взгляде было чувство полной обречённости. Над ним стоял главный идейный боец красной армии с револьвером в руке, нацеленным на его голову. Мужчина с оружием, тихо давит пальцем на курок, со словами:

— Во славу великой революции!

Происходит выстрел. Брызжет кровь. Пуля пробивает висок молодому человеку. И в глазах его всё темнеет. Партизаны расходятся.