Полёт длиною в жизнь

Алекс Грей

Обычная встреча с журналистом в самолёте над Парижем возвращает Антона, известно и почитаемого скрипача-виртуоза в годы юности, когда он был ещё далёк от музыки, но считался одним из лучших хоккеистов города. Знакомство с девочкой Ингой, переехавшей в их город из Прибалтики, в корне меняет его жизнь. Он забрасывает хоккей и увлекается музыкой, достигая, высоких музыкальных результатов. Инга же, в то время уже была неоднократным победителем конкурсов молодых пианистов, но по странному стечению обстоятельств, забросила музыку и исчезла. Через много лет они встретились в подземном переходе: он – известный скрипач, и она – уличный музыкант, зарабатывающий себе на жизнь выступлениями в переходах…

1

Наверное, я никогда не привыкну летать на самолётах. И, вроде бы не боюсь летать, но ощущение во время полёта такое, что меня не просто оторвали от земли, а разорвали нить, связывающую меня и землю. Я перестаю получать подпитку энергии от земли под ногами. Это, наверное, от того, что я не люблю того, что не могу контролировать. Хотя, сам процесс полётов на самолётах на высоте десять тысяч метров — это довольно прикольная вещь. Особенно взлёт, когда буквально за несколько секунд город становится маленьким, словно игрушечным, дороги превращаются в тоненькие полоски, разделяющие плоскость на разноцветные квадраты. Но больше всего меня покорил вид Эйфелевой башни с высоты полёта. На связке ключей у меня висит небольшой брелок-макет Эйфелевой башни. И вот, когда мы пролетали над Парижем, я увидел эту башню. Тогда я увидел её впервые, она была маленькая, словно игрушечная. Я достал из кармана ключи с брелоком и сравнил их. Они мало чем отличались, даже по размеру они были похожи. И вот первое впечатление от Эйфелевой башни так и закрепилось в моей памяти. Теперь она для меня маленькая, окружённая яркой зеленью и игрушечными домами. Позже, я много раз бывал возле неё, поднимался на самый верх, но всё равно воспринимаю её такой, какой увидел её тогда из иллюминатора самолёта.

В этот раз самолёт набрал высоту, сделал разворот над Парижем и мы быстро погрузились в густые облака. Эйфелева башня лишь на несколько минут мелькнула вдалеке и скрылась под толстым слоем серых осенних французских туч.

Мои друзья говорят, что самый приятный момент в полётах — это когда бортпроводницы разносят еду и выпивку. А меня это бесит, потому что я люблю спать в самолётах или просто читать. А когда я сплю, читаю или смотрю фильмы, то шастающие туда-сюда стюардессы меня просто раздражают.

— Прошу прощения, что пожелаете? — Я только закрыл глаза, и это были самые худшие слова, которые я мог только услышать, сидя в этом кресле. Я решил притвориться спящим и не реагировать.

— Вы что будете пить? Виски, Бурбон или Шампанское? — Это был уже другой голос, мужской, и принадлежал он явно не бортпроводнице, и я открыл глаза. Надо мной практически нависало 180 сантиметров идеальной французской женской фигуры, обтянутой вишнёвого цвета униформой, с идеально белыми зубами в ореоле ядовито красных губ, и всё это завершалось платинового цвета волосами, собранными в обычный детский хвост.

— Это Вы меня спрашивали сейчас? — Выдавил из себя я, пытаясь совместить вид этой стюардессы с только что прозвучавшим голосом.

Красные губы вытянулись в ещё более широкой улыбке, обнажая ещё больше неестественно-фарфорового цвета зубы.

— Нет, это уже я Вас спрашивал, просто мне показалось, что Вы сильно нервничали при взлёте, и сейчас Вам очень не помешало бы выпить чего-нибудь. — Я так был увлечён взлётом над Парижем, что даже не заметил своего соседа по креслу. Слева от меня сидел обычный мужчина моих лет, в руках он держал уже почти пустой стакан с жёлтого цвета жидкостью. — А ещё я подумал, что Вы не говорите по-французски и я Вам решил помочь с переводом. — Сказал он, улыбаясь.

— Ну, хорошо, — обратился я уже к бортпроводнице на французском, что, похоже, расстроило моего соседа, — А у Вас есть шампанское, но только «брют»?

— Нет, у нас только полусладкое. Но оно очень хорошее, настоящее французское. — Ответила бортпроводница.

— А вот у меня есть как-раз «брют», — обрадовался мой сосед и, покопавшись в своём кейсе, добыл оттуда бутылку «Dom Pérignon».

— Как Вы её пронесли на борт? — удивилась стюардесса и насупила брови, что сделало её смешной.

— А я всегда проношу на борт шампанское и пью его, возвращаясь из Парижа, потому что Париж без шампанского — не Париж. Будете с нами?

— Вы что? Я же на работе. И по правилам, я должна запретить Вам распивать спиртные напитки во время полёта.

— А если без правил? — Улыбнулся сосед и прошептал. — А если без правил, то Вы просто настолько очаровательны, что Вам совсем не идёт быть строгой и злой. Вы, лучше, принесите нам бокалы.

— Хорошо, — Так на неё подействовал комплимент, что она опять улыбнулась, обнажив все свои зубы, потом наклонилась к нам и прошептала, — только чтобы никто не видел. Тем более, что сегодня есть повод…

— Какой ещё повод? — спросил я.

— Ну, есть повод, какая разница, пейте, но я вам не разрешала, если что.

— Конечно, никто ничего и не заподозрит.

Он разлил в принесённые бокалы шампанское, сунул один мне в руку и сказал:

— А вы не знаете, про какой повод она говорила? Нет, ну тогда за Париж. И за Вас!

— За меня? А чего это за меня? — Удивился я. — Мы же даже не знакомы.

— Так давайте знакомиться, хотя… — Он сделал глоток и прикрыл глаза.

— Что хотя?

— Хотя, мы уже знакомы. Немного. Ну, точнее, я то с Вами хорошо знаком, Вы же Антон, да? А вот Вы меня, наверное, не помните.

— Так Вы напомните. — Ответил я.

— Ну, я в прошлом году делал с Вами интервью. Точнее, интервью у Вас брала наша сотрудница из журнала, а я его уже писал, и в журнале оно вышло уже под моим именем. Вы тогда с концертом в Токио выступали.

— Так Вы из журнала «Музыка мира»? Вы Ник… Сейчас вспомню… Ник Челерман? Верно?

— Точно! Вспомнили. Мы с Вами разговаривали по телефону и вносили правки в текст. А, вообще-то, я Николай и фамилия моя совсем не Челерман.

— Николай? Ну, Ник… Николай — это понятно. А почему Челерман?

— Челерман от слова cello. Это по-английски виолончель. Я в детстве бредил музыкой, просто у меня подкашивались ноги, когда я слышал виолончель. Но с музыкой у меня не сложилось, а мечта стать виолончелистом осталась. Вот я и решил ну хоть как-то себя соединить с «челей», с виолончелью, то есть.

— А что у Вас с музыкой не сложилось? — заинтересовался я.

— Да как Вам сказать. Музыка мне нравилась, но я занимался плаванием. Я мечтал стать чемпионом, но мне не давались самых трудных несколько сотых долей секунд. И я тренировался, тренировался, потом по вечерам вместо уроков я включал пластинки и кассеты с классической музыкой и слушал. А места, где было слышно виолончель, я прокручивал по многу раз. Но спорт был для меня в то время всем. Прошли годы, я достиг кое-каких результатов, довольно неплохих, но как-то при развороте я травмировал кисть правой руки, и мне наложили гипс. Потом оказалось, что кости на пальцах не так срослись, мне их опять ломали, потом они опять сростались… Короче, со спортом мне пришлось завязать. В то же время я понял, что упустил я и тот шанс стать музыкантом. Хотя, к тому времени я уже созрел, чтобы пойти для начала в музыкальную студию. Но с моей рукой о музыке пришлось забыть, и я пошёл в журналисты. Но так как я знал о музыке практически всё, то я стал музыкальным журналистом. Пишу про музыку и про музыкантов. — Он допил своё шампанское и налил полный бокал.

— Интересная история…

— Вы так сказали только что эту фразу… Ну, как-будто, у Вас тоже была или есть какая-то история, связанная с музыкой и с Вами. Или я ошибаюсь?

— Ну как Вам сказать. Да у каждого человека есть своя история, а может быть и не одна… Просто спорт и музыка нечасто переплетаются в судьбе одного и того же человека…

— Может быть, расскажете?

— Да это долгая история.

— Так нам и лететь ещё несколько часов, да и шампанского у меня не одна бутылка. — Он улыбнулся и похлопал по своему кейсу.

— Ну, я даже не знаю, стоит ли Вам рассказывать. Это просто обычная жизнь обычного четырнадцатилетнего мальчика.

— Ого! — воскликнул он. — Вон аж откуда корни вашей истории тянуться… Но мне, правда, очень интересно послушать. Если Вы захотите, чтобы я написал потом эту историю, я напишу, если скажете НЕТ, то я не буду ничего нигде опубликовывать.

— Нет, писать не надо и опубликовывать тоже не надо. Просто, это, как я уже сказал, обычная история обычного пацана времён конца эпохи Советского Союза.

— Так, я наливаю и слушаю, а Вы рассказывайте. — Он разлил остатки шампанского по бокалам, повернулся ко мне и начал слушать.