С той стороны. Повести и рассказы

Алекс Ведов

Мир, в котором мы живём, наполнен тайнами. Кажется, современная наука объяснила всё на свете, не оставляя места чудесам. Однако сама жизнь порой помещает нас в обстоятельства, когда мы чувствуем дыхание Неведомого и испытываем его могущественное влияние. И самое удивительное скрывается в нас самих. В чём вы убедитесь, читая эту книгу. Но главное в ней другое. В самых фантастических ситуациях и неожиданных коллизиях, которые посылает нам судьба, нужно оставаться Человеком.

© Алекс Ведов, 2019

ISBN 978-5-4490-9959-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Апифобия

Сколько себя помню, мать всегда говорила мне, что я пошёл в отца — такой же любознательный. И столь же непутёвый. В том смысле, что постоянно попадаю в какие-нибудь неприятные переделки. И главным образом из-за вот этой своей повышенной любознательности. Даже когда был маленьким, всюду пытался залезть или хотя бы заглянуть: и на чердак, и в подвал, и в трансформаторную будку, и даже в колодец. Как-то раз в пятилетнем возрасте убежал за городскую черту в ближайший лес, чем заставил родителей сильно понервничать, пока меня не нашли (отец тогда был ещё жив). И, что удивительно, не пугали меня никакие страшилки, которые близкие придумывали, чтобы отвадить меня от привычки совать свой нос куда ни попадя. Ну там, насчёт лешего в лесу, крыс в подвале, привидения на чердаке и тому подобное. Наоборот, это ещё больше подстёгивало моё любопытство.

Такие вылазки в неизведанное часто заканчивались для меня ссадинами, царапинами, шишками и синяками, потом ещё выволочками от матери, а пару раз и близким знакомством с отцовским ремнём. Но и это не умаляло моего повышенного интереса ко всяким местам, от которых нормальные дети обычно держатся подальше. Я скоро опять находил какую-нибудь малопривлекательную дыру, забирался в неё, а часто заманивал туда и друзей. И всё повторялось: ушибленные коленки, разбитый нос, испорченные чужие вещи, жалобы от соседей, нотация от мамы, подзатыльник от папы, обещание больше никогда… До скорого следующего раза, конечно. Мой исследовательский инстинкт был неистребим.

«Смотри, Славка, — часто повторяла мама, — найдёшь ты когда-нибудь таких приключений, что тебе хватит на всю оставшуюся жизнь! И я со страхом думаю о том».

Да, тогда до меня ещё плохо доходил смысл её слов. Это потом я убедился в том, как она была права. Собственно, об этом мой рассказ. Но к нему вернусь чуть позже.

Так вот, непоседа я был тот ещё. Впрочем, во всём остальном я своим родителям не причинял особых хлопот. Учился хорошо, помогал им по дому, водился с нормальными ребятами (а в нашем рабочем городишке, недавнем посёлке городского типа, всякие были). Кого я реально побаивался, так это всяких хулиганистых и приблатнённых парней. Да, повторяю, были такие в школе и во дворе, — ну, как и везде. Те, что постарше, побольше, посильнее, а главное — агрессивнее. Вот с такими я старался не связываться и обходил их стороной. Не всегда, правда, получалось. Они не раз сами ко мне клеились. Дело в том, что зрение у меня к седьмому классу стало ухудшаться — не знаю, то ли это наследственное (у матушки тоже рано наступила близорукость), то ли читал чересчур много, — во всяком случае, в четырнадцать лет пришлось надеть очки. Естественно, это сразу же стало предметом насмешек со стороны тех, с кем я учился в одной школе. Не всех, конечно. Но были и такие, которые сразу же начали дразнить меня очкариком, придумали кличку «Профессор», — ну, чего тут объяснять. Наверное, каждый, кто начал носить очки ещё в школе, проходил через это.

Кого ещё я боялся, как это ни смешно может показаться, — пчёл. Не змей, не диких собак, не пауков, а именно пчёл. Ну и ещё тех, кто похож на них — ос, шмелей, оводов. Тех, кто летает, жужжит и жалит. Это была вот такая несоразмерная и непонятная мне самому боязнь: наверное, примерно так же многие женщины боятся безобидных мышей. Если поблизости пролетало такое насекомое, а тем более несколько, мне становилось сильно не по себе. Хотелось или отогнать эту тварь, или скрыться, убежать подальше. А уже если они начинали виться около, то меня охватывала настоящая паника.

Матушка говорила, это оттого, что однажды в раннем детстве меня ужалила пчела. Как-то летом мать варила малиновое варенье, а я (мне было года три) мельтешил где-то рядом на кухне. На запах через раскрытую форточку влетело несколько пчёл, они носились вокруг, жужжали и пытались залезть в кастрюлю. Мать полотенцем разгоняла их, одну прихлопнула, но не убила, а просто оглушила. Пчела упала на пол, и я, естественно, подобрал её, чтобы разглядеть. Тут-то пчела ожила у меня в руке и вонзила жало в нежный пальчик. Мать рассказывала, что рёву и визгу было на весь подъезд. Палец распух, и видимо, болел по детским меркам сильно и долго.

Я того случая не помню, но вероятно, именно он оставил в моей душе боязнь этих не таких-то уж и страшных на самом деле насекомых. Я вполне отдавал себе отчёт, что мой страх перед ними даже не преувеличен, — он вообще смешон, но ничего не мог с собой поделать. Когда рядом с собой видел пчелу или там осу, у меня по всему телу бежали неприятные мурашки. Не скажу, чтобы эта боязнь сильно мешала мне жить, но иногда бывало неприятно, да и перед окружающими неловко.

Позднее, на приёме у детского психиатра (не помню, по какому поводу она меня туда повела), пожилой доктор объяснил моей матушке, что боязнь пчёл — в общем-то, страх довольно распространённый. И у него, мол, даже есть своё название в классификации всяких неврозов, как же… а, вспомнил — «апифобия». И что эта разновидность фобии лечится гипнозом за несколько сеансов. Но наверное, матушка посчитала эту проблему пустяковой, не стоящей времени и сил, и что со временем это само пройдёт.

А вот здесь она ошиблась.

Я бы не стал рассказывать о своём страхе, если бы он не сыграл такую роль в этой истории. Да, я в конце концов избавился от боязни пчёл. Но не так, как рекомендовал старый доктор. Мне пришлось от неё избавиться. Но обо всём по порядку.

***

В то лето мы с моим другом Витькой закончили девятый класс. Не то чтобы Витька был мне закадычным корешем. Но знали мы друг дружку с первого класса, а с пятого общались довольно близко. Парень он дружелюбный и неглупый, простой, без дурацких вывертов, а главное — активно поддерживал мои авантюры.

Было ещё одно обстоятельство, почему я держался его компании. Батя у него был какой-то важной шишкой в мэрии, — не знаю кем по должности, но человеком в городе известным и уважаемым. Витька даже как-то похвастался, что отцовскую кандидатуру выдвинули на предстоящие осенью выборы в законодательное собрание города. Чей сын Витька, знали многие, поэтому всякое хулиганьё (по крайней мере, большинство) старалось его не задевать. А поскольку я был рядом, то меньше доставалось и мне. Это была своего рода дань, которую я получал за участие Витьки в моих затеях.

Незадолго перед теми событиями Витькин отец купил себе новую машину, а старый «джип-чероки» подарил сыну. Дескать, давай осваивай, чтобы потом на права было легче сдать. Витька был на седьмом небе от гордости и счастья, не говоря уж о том, что сверстники подыхали от зависти. Не скажу, что лично я сильно ему завидовал, но с горечью думал о том, что у меня-то подобная машина не скоро появится. К тому времен моего отца не стало, да и денег у нашей семьи никогда не было на такие подарки. Так что я довольствовался велосипедом, подаренным на моё тринадцатилетие.

Витька вскорости начал лихо разъезжать по округе. Конечно, не выбираясь на проезжую часть. Отец ему строго-настрого запретил под угрозой отнятия машины. Но в окрестностях нашего карельского городка есть где разъездиться. Для внедорожника самое то.

Тем летом Витька даже никуда не поехал отдыхать — ни на юг, ни за границу, как обычно у них в семье практиковалось. Каникулы он решил посвятить предмету своей гордости — автомобилю.

У меня таких возможностей, как у него, не было. Я и на югах-то бывал всего пару раз в жизни. И в то лето никуда не собирался. А тут такая возможность — на Витькином джипе обследовать дальние окрестности!

Надо сказать, к тому времени у меня появилось своё увлечение. Я сильно заинтересовался минералогией. Собирал всякие камни и образцы горных пород, читал обо всём таком разные научно-популярные книжки. Я даже намеревался поступать в университет на геологоразведочное отделение. В нашем городском доме дополнительного образования и досуга молодёжи был кружок «Юный геолог», и я с седьмого класса в нём занимался. Правда, там не могли предложить ничего более интересного, чем несколько походов по ближним окрестностям. Тем не менее, мне это было чертовски интересно. В пятнадцать я уже хорошо знал, какие породы и где встречаются на северо-западе страны, как они выглядят, какими свойствами обладают и где применяются.

Это я к тому, что километрах в тридцати от нашего городка есть место, где велись когда-то выработки доломита и мрамора. Сами по себе ни доломит, ни мрамор особенного интереса не представляют. Для меня, во всяком случае. Но примечательно другое — в слоях этих пород есть прожилки шунгитовых сланцев, а среди них встречается и сам шунгит, который меня очень даже интересует. Шунгит — это как бы нечто среднее между каменным углём и графитом, хотя по составу сложнее. А это минерал гораздо более интересный во всех отношениях, чем всякие там известняки.

Начать хотя бы с того, что в мире он мало где встречается, по пальцам можно сосчитать месторождения. А в России больше нигде не встречается, кроме как в Карелии. И обладает многими полезными свойствами. Например, он хорош как отделочный материал — полируется идеально (при том, что чёрный). Используют его также в разных химических производствах. Но главное — он хорошо очищает воду от всяких примесей. Ему даже некие целебные свойства приписывают, — ну про это ничего утверждать не берусь. Насчёт его происхождения тоже многое неясно.

Как только у Витьки появилась своя машина, я сразу подумал: классно, можно же туда скататься! Туда ведёт грунтовая дорога. Надо только добраться до неё по загородному шоссе, — не забираясь на дорожное полотно, а по обочине. Я знаю, так как ездил в тех местах на велосипеде, правда, не дальше десятого километра. По той грунтовке давно уже никто не ездит, а мы проедем. Я всегда мечтал о том, чтобы побывать на том месторождении. И может, набрать шунгита, если удастся найти. Но даже если не удастся, всё равно поездка туда обещает быть захватывающе интересной.

К середине лета Витька уже более-менее уверенно сидел за рулём. Я подкинул ему идею съездить к местам выработки, и тот, как обычно, сразу её одобрил. Мы начали готовиться к путешествию. Дождались, когда установится сухая и ясная погода, наметили дату, собрали всё, что считали нужным для похода. Мать, конечно, была не в восторге от моей затеи, но запретить мне туда поехать она уже не могла. Парень я был своенравный и упрямый. Я просто поставил её перед фактом, что мы с Витькой едем в то место. Впрочем, заверил, что всё будет хорошо, мы уже не маленькие, и беспокоиться за нас не надо.

Витька сказал своим родителям примерно то же самое, и с их стороны принципиальных возражений тоже не встретил. Правда, они поставили некие условия, но главное, согласие он получил. Таким образом, было решено: едем!

Я уже предвкушал замечательное приключение, когда Витька накануне несколько озадачил меня, сообщив, что где-то там по пути находится пасека. И что его мать осложнила наш маршрут, нагрузив его, Витьку, поручением заехать туда и купить свежего мёда и прополиса. Ибо сезон медосбора уже начался. На рынке-то, мол, чёрт знает что торговцы могут намешать, а тут продукты пчеловодства натуральные на все сто.

Признаться, я про тамошнюю пасеку никогда не слышал. Сама по себе задача привернуть куда-то по дороге была бы не слишком обременительной, если бы не…

Да, чёрт побери, если бы не моя боязнь пчёл. А ведь там, на пасеке, их должно быть полным-полно. Для меня появиться там было почти равносильно тому, чтобы войти в здание, охваченное пожаром. В общем, когда я узнал о предстоящем посещении пасеки, это сильно умерило мой энтузиазм по поводу поездки. Витька, который знал о моём отношении к пчёлам, сказал:

— Славка, не переживай! Коль ты так их чураешься, так и будешь сидеть в машине. А я схожу, куплю что нужно, и дальше поедем. Какие проблемы-то?

Подумав, я согласился: действительно, ничего страшного.

Но следующей новостью Витька огорчил меня по-настоящему. Оказалось, мы едем не одни. С нами собирается ехать его старшая сестра Даша и её кавалер Жора.

Дашу, его сестру, я тоже знал давно, по школе. Да и когда у Витьки бывал в гостях, успел пообщаться. Она пятью годами нас старше, худая и долговязая. Закончила торговый техникум, работает где-то на рынке, бутиками заведует. Хоть и смазливая, но та ещё стервозина, надо сказать: вредная, взбалмошная и острая на язык. Даже сам Витька то и дело с ней бывает в контрах. У меня к ней сразу, как только увидел, возникла антипатия, и, по-моему, взаимная. Мне всегда казалось, что она недоумевает, чего её младший брат водится с этим смешным неуклюжим очкариком, то есть со мной.

Но ладно бы Даша. Но вот её дружок… Его я тоже видел несколько раз. Редкостный отморозок этот Жора. И где она такого откопала себе? А главное, что в нём нашла? Вроде, Витька говорил, на танцах в каком-то увеселительном заведении они познакомились… Здоровый и высоченный детина, на пару лет её старше, где-то в автосервисе работает. На правой руке наколка. Витька мне по секрету сообщил, что полтора года Жора отсидел. Избил кого-то сильно, получил срок, а три года назад вышел. И до сих пор промышляет какими-то тёмными делишками. А дружки у него ему под стать, Витька рассказывал, тоже из тех, приблатнённых.

Вообще тип очень неприятный: физиономия широкая, вся в красных то ли прыщах, то ли пупырышках, волосы вечно сальные. Пятерни большие и, кажется, всё время потные. Голос громкий, особенно когда ржёт. Смотрит на всех нагло, часто с противной глумливой ухмылкой. Изо рта у него — когда я близко сидел, почувствовал — будто гнильём несёт. Да и его глаза навыкате с большими белками какие-то мертвенные. Я бы сказал, гнилого, болотно-коричневого цвета, как тина.

Я, честно говоря, недоумеваю, как Даша с ним связалась. Она хоть и сама далеко не подарок, но всё же из приличной, как говорится, семьи. А этот… И ещё мне кажется, что не только Витька его побаивается, но даже батя Витькин. Уж больно этот Жора развязно себя вёл у них дома. Может, поэтому его и принимают как своего. Ну да ладно, их дела…

К Витьке он относился этак снисходительно-покровительственно, с некоторой долей грубоватой насмешливости. А меня, похоже, вообще всерьёз не воспринимал. Так, вертится рядом какая-то козявка очкастая.

Короче говоря, перспектива ехать в компании с этой парочкой как-то мне не очень улыбалась. Естественно, я об этом Витьке сразу же, не смущаясь, заявил. На что он мне ответил, что он и сам не шибко тому рад. Однако обещал сестре и её ухажёру прокатить их на пасеку, и придётся взять их с собой. К тому же Витькин отец настоял, что должен быть с нами кто-то старший. Для пущей безопасности. По крайней мере, у Жоры-то права есть.

Вот такие старшие. По мне так лучше бы не ездить совсем, чем с такими попутчиками.

Но раз уж решили с Витькой ехать, на попятную идти было, что называется, в падлу. Да и всё-таки желание побывать на той неизвестной территории пересилило.

***

В назначенное утро я пришёл к дому Витьки. День выдался замечательным, как и обещали по прогнозу: солнечный и жаркий. По небу плыли редкие облачка, похожие на барашков. Настроение у меня было классное, я предвкушал массу интересных впечатлений. И даже предстоящее посещение пасеки с этими двоими в придачу не так уж сильно омрачало общую картину.

Джип стоял во дворе, возле него стояли и курили Жора с Дашей. Я сдержанно поздоровался.

— Чё, профессор, и ты с нами? — Жора усмехнулся и сплюнул.

— Ну да, с вами… — поправив очки, пробормотал я.

Это мне хотелось спросить что-нибудь вроде «чё, и вы с нами?» Но я робел и перед Дашей, и тем более перед этим верзилой, хоть старался этого не показывать. Вместо этого я спросил:

— А Витька-то сам где?

— Да вон, гребёт со своими банками… — Жора мотнул головой в сторону подъезда, откуда выходил Витька с объёмистой дорожной сумкой. Внутри что-то позвякивало.

— Привет, Славка. Это под мёд, — пояснил Витька, подходя.

Он открыл багажник, сунул туда сумку:

— Давай сюда тоже свою торбу. Чего-то не густо у тебя поклажи!

— А мне-то зачем? Я затариваться мёдом не собираюсь.

Я снял свой тощий рюкзачок, положил рядом. Витька захлопнул крышку.

— Ну что, садимся?

— Залезайте, гуси, — Жора швырнул окурок. — За руль я сяду. Пока на грунтовку не выехали.

Никто из нас не стал возражать. Наверняка это была инициатива Витькиного отца. Да оно и понятно. Было бы крайне досадно закончить путешествие, толком не начав его.

По бездорожью Витька рассекал лихо, но на проезжей части опыта вождения у него никакого не было. Да главное, и права ему ещё рано иметь. И пришлось бы отвечать его родителям, если что…

Однако про всякое «если что» никому из нас и думать не хотелось.

Мы забрались в машину. Переднее сиденье рядом с водителем занял Витька. Даша и я сели сзади. Жора завёл мотор, и мы тронулись.

Ту часть города, где ездили другие машины и ходили люди, мы миновали достаточно быстро. Городок-то небольшой. За пятнадцать минут мы добрались от центра до окраины, потом вырулили на федеральную трассу «Петрозаводск — Мурманск». Жора поддал газу, и джип с рёвом рванулся, стремительно отматывая назад дорожное полотно.

Окна в салоне были приоткрыты, приятный ветерок свистел в ушах и обдавал свежей прохладой, двигатель гудел убаюкивающе-ровно, и ему аккомпанировал гладкий шорох шин по асфальту. Встречных машин было на удивление мало. Мимо нас по обе стороны от шоссе проносились сказочные пейзажи: приземисто-плавные зелёные холмы, привольные цветущие луга, глухие сосняки в отдалении, россыпи гранитных и базальтовых валунов, небольшие озерки, блестящие на солнце сине-стальной гладью… Изредка попадались одиноко стоящие аккуратные, будто игрушечные, деревянные домики, которые тоже добавляли красоты окружающей картине. Никто не говорил ни слова, все любовались видами. Даже Витькина сестра, у которой рот не закрывался надолго, молчала и восхищённо глазела по сторонам.

Я думал: как же всё-таки здорово, что мы мчимся по этой дороге навстречу чему-то волнующему и восхитительному! Уже и Жора казался не таким противным, и беспокойные мысли о возможной встрече с пчёлами улетели куда-то далеко.

Мы проехали километров десять, потом круто свернули с трассы на ответвление. Оно тянулось через необозримое поле по направлению к синеющей вдалеке полосе леса и ещё дальше — к возвышенности за ней, где-то на самом горизонте. Это были те самые места известняково-мраморных выработок, куда я стремился попасть.

Мы с пацанами, как я уже говорил, ездили не раз этим маршрутом на великах. Правда, в основном по обочине — тут обычно сильное движение, это сегодня нам везло. Но доезжали только досюда и поворачивали назад: асфальт здесь заканчивался и начиналась грунтовка. Можно, конечно, и по ней ехать дальше, но уж очень грязно и пыльно. Да и не отваживались: кто знает, какая дорога дальше и можно ли вообще проехать? Тем не менее, меня эта неизведанная даль всегда манила. Я холил и лелеял в себе надежду, что непременно когда-нибудь побываю там. И вот, похоже, моя мечта сбывалась.

Человеческого жилья уже не было видно никакого. Джип понёсся по дороге, то и дело подпрыгивая на ухабах и вздымая за собой клубящийся пыльный шлейф. Даша сморщилась, и, торопливо закрывая окошко, прокричала сквозь гул двигателя:

— Жорик, не гони так, а то мы тут задохнёмся!

Тот вполоборота ухмыльнулся:

— Да лан тебе, Даха! Ехать так ехать!

— Жор, — просительно прогундосил Витька, — давай теперь я! Как договаривались!

Жора притормозил машину.

— Ну садись, пионэр, коль не терпится, — он иронически усмехнулся и прихлопнул по баранке тяжёлой потной ладонью. Слово «пионер» он так и выговаривал — через «э».

— Я не пионер, — обиженным тоном буркнул Витька. — И не был им никогда.

— А кто ты? — загоготал Жора. — Пионэр и есть! Ладно, рули, — он вылез из машины.

Витька тотчас занял его место, и на лице его нарисовалось блаженство.

— Ехать-то знаешь куда? — небрежно осведомился Жора, грузно плюхаясь на сиденье рядом с ним.

— Да знаю вроде, — неуверенно ответил Витька и повернул ключ.

— Мать объяснила, — подала голос Даша, — доезжаем до леса и там развилка. Нам влево и ещё пару километров. Никак мимо не проедем, просто некуда.

Мы поехали дальше. Витька вёл джип не так разухабисто, как Жора, — видно было, что он осторожничает. Как Даша и сказала, скоро дорога раздвоилась: одна ныряла в заросли берёз и елей, вторая протянулась параллельно кромке леса.

— Эй, профессор, — Жора повернулся ко мне, — ты туда, что ли, хотел? — он махнул рукой к лесу.

Я кивнул:

— Ну да, мы хотели с Витькой к тому месторождению… потом, после пасеки. Да, Вить?

— Ага, — отозвался Витька, не отрываясь от управления.

— И чё вы там забыли, — недоумённо хмыкнул Жора. — Мне так совсем влом туда переться. И Дахе тоже, да, моя куколка?

— Мне тоже там делать нефиг, — пожала плечами Даша.

— Так может это… вы с Дарьей на пасеке побудете? — осторожно предложил я. — А мы потом за вами заедем. Мы недолго!

— Не знаю, сейчас за мёдом, а там видно будет, — хмуро бросил Жора.

Витька повернул машину влево, и мимо нас замелькал частокол деревьев. Потом лес понемногу начал редеть и отступать. Дорога стала петлять, следуя за изгибами ландшафта в одну сторону и в другую, вверх и вниз. Скоро деревья исчезли совсем, а местность устойчиво пошла немного в гору. Перед нами широко раскинулась местность, напоминающая почти сплошной зелёный ковёр. Снова на этом ковре стали попадаться небольшие водоёмы в отдалении от дороги. Наконец мы разглядели вдалеке небольшой бревенчатый домик, а неподалёку от него — сооружения, похожие на большие почтовые ящики, только деревянные.

— Ну, вот она и пасека, — облегчённо выдохнул Витька.

***

Подъехав, мы остановились и вылезли.

— Красота-то какая! — воскликнула Даша, задрав лицо к небу и раскинув руки.

Да, вокруг была просто благодать. Ветра не было, в высокой синеве радостно сияло солнце. Стояла почти полная тишина, только стрекотали где-то близко в высокой траве кузнечики. Воздух был напоён ароматом луговых трав, и хотелось просто стоять вот так, ни о чём не думая, взирать на всё это великолепие, и вдыхать полной грудью.

Всё было настолько замечательно, что я напрочь позабыл о своём страхе, на то время он просто выветрился из меня.

— Ну чё, идём? — нарушил общее молчание Жора, который держал в руках взятую с собой авоську. — Или тут будем торчать?

Витька достал из багажника свою сумку. Мы направились к домику.

Большая чёрно-белая собака возле дома, завидев нас, загавкала, махая хвостом. Впрочем, не зло, а скорее приветственно. Из дома навстречу нам, видимо, уже заслышав шум машины и собачий лай, вышла бабуся в цветастом платке, приветливо улыбаясь.

— Тихо, Жуча, тихо, — приговаривала она собаке, гладя её по голове сухой ладонью.

— Здрасьте, — обратился к ней Витька. — Мы тут у вас мёда хотели бы купить, и этого, как его…

— Прополиса, неуч, — подсказала Даша.

— Да, и ещё прополиса. А хозяин дома?

— Хозяин, милые мои, с утра поехал ульи переставлять на другой луг, — пояснила старушка. — Пчёлы у нас сей год хорошо роятся. Скоро уж должен бы вернуться, как вы с ним разминулись, не знаю. Но ничего, я за него. Милости прошу в дом!

Мы зашли в избу, хозяйка усадила нас вокруг стола, поставила самовар, начала хлопотать, доставая всякие нехитрые угощения.

— Вот, сейчас чаю с медком попьёте, гости дорогие! — ворковала она радушно. — Разнотравный, последнего сбора!

— Да вы не беспокойтесь, мы недолго, — сказала Даша, — купим у вас что хотели и назад.

— У нас так не принято, — степенно ответила старушка, — мы всякого покупателя угощаем всегда. Люди такой путь к нам проделывают, уважить надо, а как же?

Она поставила перед нами по чашке чая, а в центр стола — огромную плошку с янтарным мёдом, от запаха которого просто кружилась голова. И на вкус он был просто потрясающий. Витькина матушка была права: он был явно лучше того, что продавался на городском рынке, а с магазинским так и вовсе было не сравнить.

Пока мы пили чай, бабуся рассказывала нам о непростом труде пчеловодов, о свойствах мёда и пчелиного воска, о жизни этих насекомых.

— Так значит, вы здесь вдвоём на этой пасеке трудитесь? — поинтересовалась Даша.

— Вдвоём, дочка, — вздохнула старушка, — уж давно тут с моим стариком. Дети вот уехали, навещают редко. Пенсия-то мала у обоих, а тут, глядишь, и заработок какой-никакой. И людям польза. Но этим нынче мало кто занимается…

— А что, не кусаются у вас пчёлы? — спросил Витька с едкой интонацией. — А то вот у нас товарищ боится, — он кивнул на меня.

— Правда, что ли, боишься, очкарик? — живо отреагировал Жора, покосившись на меня.

Я сидел раздосадованный и молчал. На кой чёрт Витька это ляпнул? Теперь у этого гнусного Жоры будет ещё один повод меня подначивать.

— Знаете, дорогие мои, — ответила старушка размеренно, — вообще наши северные пчёлы злыми считаются среди других пород. На юге-то — те спокойнее будут. А наши сердитыми бывают, но только если их сильно потревожить. А так пчёлки, они отношение к себе чувствуют. Как животные. Ты к ним с заботой да лаской — и они тебе тем же ответят. Плохих людей, я вам скажу, не любят они. Вот ещё когда химией какой несёт или перегаром — шибко злятся, могут и напасть. А хорошему человеку их бояться нечего.

— Да ну, ерунда какая-то, — прокомментировал Жора. — По мне так, что пчёлы, что мухи — одна хрень!

— Мухи-то, молодой человек, мёда не дают, — ответила старушка с улыбкой. — И летят не на цветы, как пчёлки, а сами знаете на что.

Даша хихикнула, улыбнулись и мы с Витькой.

— Ладно, баловство это всё, — пренебрежительно осклабился Жора. — Ты вот, мать, лучше скажи: у тебя закусить чего найдётся? У нас с собой поинтереснее мёда кое-что есть.

С этими словами он вынул из авоськи, которую принёс с собой, пол-литровую бутылку водки «Столичная».

— Жорик, — с укоризной выговорила Даша.

— А чё «Жорик»? — невозмутимо ответствовал верзила. — Пионэры поедут развлекаться, а нам скучать?

— Жора, тебе же машину вести потом, — робко напомнил Витька.

— А то я забыл! — тот выкатил свои болотные глаза на Витьку. — Не бзди, пионэр, прорвёмся!

Потом повернулся к хозяйке:

— Ну так как, мамаша, найдёшь закусь хоть какую-нить?

Старушка поглядела на него, как мне показалось, с некоторым сожалением, легонько вздохнула:

— Ну, коли вам, молодой человек, это лучше, что ж… вот, держите. — Она поставила на стол блюдо с ломтями хлеба. Потом добавила к ним нарезанное кусочками розоватое сало и солёные огурцы.

— Во, это совсем другое дело! — Жора аж потёр руки. — Уважили, мамаша! Даха, ты будешь?

— Не, Жора, я не хочу, — дёрнула та плечиком. — Как тебе в жару охота?

— Ну как хошь, — Жора стал отвинчивать пробку. — Мать, давай стопарь!

Он набулькал стопку до краёв, резким движением опрокинул в себя, довольно крякнул: «Эх, хорошо пошла!» и захрустел огурцом.

Витька тем временем показал свою тару хозяйке и сообщил, что все банки хочет наполнить мёдом. Старушка ответила: «Пойдём, милый, в сени». Я торопливо допил свой чай и поблагодарил её, вылезая из-за стола. Сидеть рядом с Жорой, который, развалившись на лавке и не обращая на меня внимания, закидывал себе в нутро одну стопку за другой, было удовольствием ниже среднего. Я решил выйти с Витькой, с нами пошла и Даша — проконтролировать процесс затоваривания.

В сенях стояли несколько больших молочных бидонов, литров этак на сто, и рыночные весы с гирями. Бабуся сноровисто наполнила черпаком все банки. Потом положила на весы шматок смолистого пахучего вещества светло-коричневого цвета, завёрнутый в полиэтиленовую плёнку — тот самый прополис. Он потянул более чем на килограмм.

Витька достал деньги, расплатился с хозяйкой. Вид у него был довольный: груз поручения сбросили.

— Ну, что, первая часть программы выполнена? — спросил я Витьку, когда Даша вернулась к Жоре, бабуся пошла по своим делам, и мы остались в сенях одни.

— Это точно, — подтвердил Витька, сияя, как только что выпущенная монета.

— Я предлагаю пока всё это оставить тут, — я показал на покупки, — и съездим, куда собирались. Немного там пошаримся и назад. Часа за два управимся.

— Не знаю… — замялся Витька. — Честно говоря, уже и ехать-то в ту даль неохота.

Я такого поворота не ожидал.

— Ну начинается, — сказал я с досадой. — Вить, ты чего? Мы ж собирались!

— Да этот сейчас напьётся… — он мотнул головой в сторону двери, — боюсь, как бы он не отмочил здесь чего-нибудь непотребное. Лучше домой поехать.

— Так пусть он, пока мы ездим, тут останется, протрезвеет! — горячо возразил я. — Ему сейчас за руль никак нельзя!

— Да ему по фигу это, — ответил Витька с каким-то обречённым видом, — я его знаю.

— По фигу, не по фигу, — сказал я с нажимом, — мы ж хотели ехать к выработкам и поедем. Что нам твой Жора, указ?

— Он такой же мой, как и твой, — огрызнулся Витька.

— Так ты чего предлагаешь? — продолжал я. — Сидеть тут, ждать, пока он в норму придёт, а потом назад? А я зачем пёрся с вами?

Витька тяжело вздохнул:

— Ну прости, Славка! Я за него не могу отвечать, сам понимаешь… В следующий раз без него поедем.

— Когда он будет, этот следующий раз! — невесело усмехнулся я. — Слушай, ну ведь сестра твоя с ним. Тем более с нами он и не собирался. Давай, поехали!

На Витькином лице отображалась мучительная борьба. Наконец он выдавил:

— Ладно, чёрт с ним, поехали.

***

Мы вернулись в горницу. Витька объявил, что сейчас сгоняет со Славкой, со мной то бишь, куда и собирались. Даша безразлично ответила — мол, флаг вам в руки, но тут же добавила:

— Только недолго, слышь, Витька! Мы тут вас до вечера ждать не собираемся!

Жора, который к тому времени опустошил почти всю бутылку, поднял на нас мутный взгляд, протяжно рыгнул и произнёс тяжело:

— Э, гуси, вы чё, без меня надумали ехать?

— Жора, так ведь ты и не собирался, — с виноватым видом ответил Витька.

Он всё время говорил с этим типом, как будто оправдывался в чём-то. И мне это не нравилось. Но, наверное, и я выглядел в общении с Жорой отнюдь не более дерзким.

— А щас собираюсь! — Жора хлопнул кулачищем по столешнице так, что стопка подпрыгнула. — Я за тебя отвечаю перед твоими родоками. Усёк, пионэр?

— Понятно, — сокрушённо выдохнул тот.

Да, похоже, от него нам было не избавиться. Сейчас поездка уже не представлялась мне столь увлекательной. У меня мелькнула мысль: а может, действительно лучше домой? И тут же оборвал себя: в таком состоянии Жоре управлять машиной на трассе — да пожалуй, будет безопаснее, если Витька сядет за руль. Но ведь этот бугай не позволит.

И сидеть тут, в чужом доме, не хотелось. Хозяйка нас пока не выпроваживала, но делать нам тут было больше нечего. Да и ей вряд ли нравилось лицезреть незваного напившегося гостя, да ещё с манерами, далёкими от джентльменских.

— Если поедем, так уж все вместе, — сказала Даша. — Чего мне тут одной париться?

— Верно соображаешь, куколка, — заржал Жора и похлопал её по спине.

Он долил остатки водки, махнул стопку. Потом сграбастал последний кусок хлеба с салом, и, жирно чавкая, объявил:

— На выход, гуси!

Мы попрощались с гостеприимной хозяйкой и вышли из избы. Уже было три часа дня.

Витька и я несли к машине тяжеленную сумку, взяв с двух сторон каждый по ручке. И тут только я подумал о том, что до сих пор ни одна пчела меня не побеспокоила.

Я вспомнил об этом, потому что снова увидел недалеко от избы ульи, которые издали казались мне почтовыми ящиками. И услышал жужжание недалеко от себя. Скосив глаза, я увидел, что рядом вьются, резко дёргаясь в воздухе, три или четыре пчелы.

Меня тут же охватил знакомый страх, я замотал головой, запнулся и чуть было не выпустил сумку из руки. Витька почувствовал это и оглянулся на меня:

— Ты чего? А-а, вот оно что… — он прыснул, но мне было совсем не до веселья. — Ладно, пошли скорей!

Я и так немного запыхался, но те несколько шагов до машины дались мне чуть ли не на пределе сил. Когда мы запихивали сумку в багажник, я весь трясся и пот лил с меня в три ручья. Я перевёл дух, только когда мы сели в машину.

Жора опять занял место водителя. Даша на сей раз уселась рядом с ним на переднее — наверное, ей хотелось любоваться видами по ходу движения. Мой испуг они тоже заметили.

— Чё, профессор, страшно? — загыгыкал Жора. — Куда тебе по месторождениям лазить, если от пчелы обоссался!

От него неприятно разило алкоголем на весь салон. Я демонстративно открыл окошко пошире и ответил как можно спокойнее:

— Всё в порядке, поехали.

— Жор, — опять стал канючить Витька, — ну давай я поведу!

— Умолкни, не ной, — отрезал тот. — Ты ещё на этой тачке накатаешься! Сейчас вырулим с пасеки, до развилки доедем, и поменяемся.

Он повернул ключ, загудел двигатель.

И тут через окошко влетела пчела. Она, тревожно жужжа, заметалась по салону.

Меня снова всего передёрнуло, я вжался в сиденье. Даша нервно взвизгнула.

Пчела стала биться изнутри в лобовое стекло. И тут Жора своей медвежьей лапой одним махом прихлопнул её прямо на стекле, оставив жёлто-коричневое размазанное пятно.

— Фу, Жорик, — сморщилась Даша.

— А чё с этими тварями церемониться? — Жора зыркнул на меня. — Вот как надо с ними, ботаник! Учись, пока я жив!

И снова гадко заржал, пока Даша протирала стекло куском ветоши.

Витька деликатно спросил:

— Ну что, едем?

— Вперёд! — гаркнул Жора и надавил на газ.

Джип рванулся с места. Это последнее, что осталось в моей памяти до того, как…

…в моём восприятии мира образовался тёмный провал. Как будто меня надолго закрыли от всего мира глухим непроницаемым колпаком. Или, лучше сказать, я как бы заехал в длинный тоннель, куда не проникало ни малейшего света. А потом снова выехал, оставив часть реальной жизни там, во мраке. Что там было, я не мог вспомнить, пока не очнулся в другом месте. Через неопределённое, судя по всему, весьма долгое время.

***

Моё сознание, блуждавшее целую вечность где-то в темноте без чувств, мыслей и образов, в какой-то момент начало собираться воедино. В тот сгусток жизни, который называл себя «Я». Он начал смутно, а потом всё чётче ощущать свою отделённость от мира и собственные границы. Потом начали медленно, страшно медленно выплывать из небытия и постепенно усиливаться разные ощущения. Наконец, я ощутил своё тело и смог пошевелиться.

Разлепив веки, сначала я долго не мог понять, где нахожусь. Я неподвижно лежал на спине, ощущая во всём теле тягучую, ноющую боль. Надо мной висел высокий белый потолок, а в воздухе стоял специфический запах, куда менее приятный, чем у… Да, чем у луговых трав — это было первая ассоциация, которая пришла мне в голову.

Очень быстро я сообразил, что лежу на койке в больничной палате. Голова у меня была забинтована. Перебинтованы были обе руки. И, похоже, загипсована правая нога ниже колена. Рёбра адски горели, болезненно пульсировало в голове, ныли локти, но особенно сильно болела нога — та, что была в гипсе. Каждое движение усиливало страдание и отдавалось во всех уголках туловища. Всё же я, превозмогая боль, осмотрел помещение.

Палата была небольшая, двухместная, но лежал я один. Вторая койка была пуста.

Никого рядом со мной не было. Из-за двери, в коридоре, изредка доносились шаги и приглушённые голоса. Пока никто не знал, что я пришёл в себя.

Я мучительно пытался вспомнить, что со мной случилось, и как я здесь оказался. Но ничего не получалось. Мелькали в голове только какие-то смутные бессвязные обрывки.

После многочисленных попыток эти обрывки всё же как-то сложились в более-менее понятную картину событий. Но только до некоей черты.

Я помнил, кто я такой — шестнадцатилетний парень по имени Слава. И что мы с моим другом и одноклассником Витькой поехали на подаренной ему машине за город. Куда, зачем? Кажется, мы намеревались обследовать какие-то заброшенные места… А, туда, где добывали всякие известняки и ещё… ещё шунгит, точно. Я ж хотел набрать.

Да, ещё с нами была его сестра Даша и её дружок Жора… И ещё мы заехали по дороге… ну, не совсем по дороге — куда-то в сельскую местность. Кажется… ну да, к местным пчеловодам. Это Витьке дома дали задание купить мёда. Так, и что дальше?

Мы посидели в доме у хозяйки (хозяина-то не было), Витька купил, что ему было наказано, и… Ну а что там могло быть дальше? Мы назад поехали… Постой-ка, почему назад? Мы ведь собирались туда… По крайней мере, я собирался. Ради того и затеяли эту поездку, а на пасеку-то как бы заодно привернули… Хорошо, а затем? Ну, то понятно: сели и поехали. Во всяком случае, тронулись, это я ещё помню. А вот после…

Потом — как глухая стена. Как будто в моём сознании упал барьер. Такой абсолютно непреодолимый барьер от земли до неба и толщиной многие метры. Будто кто-то недобрый и куда более могущественный взял и по своему усмотрению выхватил кусок из ленты моей жизни чудовищными ножницами. И потом склеил концы — вот мы поехали, а вот я лежу тут, покалеченный. А что случилось между — неизвестно…

Я напрягал память, но тщетно. К тому же мешала головная и прочая боль, которая от малейших умственных усилий только обострялась. Мне лишь удалось ещё вспомнить, что за руль сел Жора. И что он был пьян — выдул бутылку водки, когда мы сидели дома у хозяйки пасеки.

Чёрт, подумал я с нарастающей тревогой, неужели мы попали в аварию?

И что с остальными?

Я уже не мог найти себе покоя, пока в палату не вошла медсестра — полноватая блондинка лет тридцати пяти.

— Ну что, очнулся, наконец? — бодро спросила она с улыбкой.

Её голос, грудной и приятный, несколько успокоил меня.

Я слабым голосом прохрипел — губы и горло с трудом слушались:

— Что со мной случилось?

— А ты, голубчик, не помнишь? — Она присела рядом с койкой на табурет.

Я отрицательно качнул головой:

— Нет, всё как в тумане… Мы что, на машине разбились?

На лице медсестры отразилось недоумение.

— На какой машине? Тебя, парень, нашли недалеко от известнякового месторождения, — она махнула рукой на северо-запад. — Одного нашли, понимаешь? Сильно был травмированный, и не помнил ничего. Значит, и сейчас не помнишь, понятно… Ну чего удивляться — сутки, считай, лежал без сознания.

Значит, мы всё-таки туда доехали… Я мучительно сглотнул. Тогда почему я был один?

— А вы… не знаете, что с другими? — выдавил я.

— Ты про кого? Про тех, с кем ты вроде как туда поехал?

Я кивнул.

— С ними всё в порядке, — снова улыбнулась женщина. — Это друг твой сообщил, что ты туда один полез и там пропал.

«Ну, слава богу! — пронеслось у меня в голове, — значит, всё не так страшно, как я подумал».

— Значит, я один туда полез? — переспросил я.

— Ну, получается, что так. Да там можно пропасть-то, территория большая! Ну, я подробностей не знаю, так что врать тебе не буду. Ты потом сам у кого надо всё разузнаешь. Скажу только, что сама слышала от спасателей: искали тебя долго, а нашли где-то в стороне от мест выработки, у леса. Ты был без сознания. Голова расшиблена, грудная клетка, руки-ноги тоже. Черепно-мозговая травма. Судя по всему, ты получил сотрясение мозга. И переломы диагностировали. Хорошо, что закрытые: рёбра вот, и нога тоже.

— Переломы? — механически повторил я.

У меня никогда не было такого в жизни. Мне хотелось застонать не столько от боли, сколько от ужаса осознания всего, что произошло со мной. Наверное, это и было то, о чём меня в своё время предупреждала мать, когда говорила, что найду-таки себе приключений.

— Да ты не пугайся, — сказала женщина непринуждённо, — это только слово страшное! Ты молодой, у тебя скоро всё заживёт. В твоём возрасте кости быстро срастаются.

— Спасибо, хотел бы верить, — слабо улыбнулся я.

— Ладно, — сказала медсестра, поднимаясь, — разговоров на сегодня хватит, а сейчас тебе надо вколоть глюкозу и обезболивающее. Потом сообщу врачу. Маму твою надо обрадовать: она же весь вчерашний день не отходила от тебя, ждала, что придёшь в себя. Лежи, отдыхай!

Она вышла и ненадолго оставила меня одного.

***

В течение оставшегося дня в палату зашёл наблюдавший меня врач — хирург, мужик лет сорока. С ним мы тоже немного поговорили, но я не узнал ничего нового сверх того, что рассказала медсестра. Он тоже меня всячески подбодрил и ушёл, сказав напоследок, что мне надо радоваться, так как травмы, в общем-то, не такие уж страшные; а лежать мне тут недолго, — от силы недели две.

Потом ближе к вечеру появилась матушка — ну, содержание нашего недолгого разговора представить нетрудно. И, разумеется, все её эмоции. Она повторила мне примерно тот же рассказ, что я слышал раньше, но с ещё некоторыми подробностями. Мол, меня нашли спасатели, вызванные Витькиными родителями. Я лежал без сознания, недалеко от выходов известняковых пещер на окраине месторождения. Как я там очутился, никто ничего вразумительного сказать не может. Мои спутники в один голос утверждали, что мы с Витькой пошли к местам выработки минералов. По словам Витьки, я отошёл далеко от него и провалился в один из шурфов — это такие вертикальные скважины, которые проделываются в породе для отбора проб или добычи минерала. Достать меня попутчики оттуда не смогли, поэтому поехали назад за помощью. А нашли меня после долгих поисков совсем в другом месте.

Мне со своей стороны пришлось ей рассказать то немногое, что я помнил. То, что я узнал от матери, вроде бы проясняло картину случившегося со мной. Но не до конца. Действительно, если я упал по неосторожности в шурф, то как оказался там, где меня нашли?

Впрочем, долго размышлять о том не было пока ни сил, ни желания. Главное, остался жив, думал я, а остальное приложится.

Посидев немного, поплакав то ли от горя, то ли от радости, что всё закончилось относительно благополучно, матушка ушла домой. Потом мне сделали ещё какие-то инъекции, перевязали, и меня сморил тяжёлый сон без сновидений — почти такой же, как и состояние беспамятства, в котором я недавно пребывал.

На следующий день, около полудня, ко мне пожаловал Витька — весть о том, что я очнулся, распространилась быстро. Он натянуто улыбался, но что-то в его лице выдавало озабоченность. Может быть, он чувствовал нечто вроде вины, что не оказался рядом, когда я сверзился в ту злополучную дыру. После взаимных приветствий и расспросов о моём самочувствии он вкратце поведал мне с незначительными подробностями то, что я уже слышал. С его слов, мы доехали до места выработок, я и Витька пошли туда, а Жора с Дашей остались дожидаться нас в машине. Когда забрались наверх и стали разгуливать по известняковому плато, у него развязался на кроссовке шнурок. Он присел, а я, увлечённый зрелищем, устремился вперёд, оставив его позади. Я что-то там заметил интересное — потом оказалось, отверстие шурфа, и подошёл близко, к самому краю. А поскольку порода непрочная, рыхлая, она стала осыпаться под моими ногами, я не успел отпрянуть и полетел вниз. Высота там была, сказал Витька, метров пять.

Когда Витька добежал до края, я лежал внизу без движения. Признаков жизни не подавал. Они, конечно, перепугались не на шутку, но никакого способа достать меня не было.

Сам бы я из этой ямы, разумеется, не выбрался, даже если бы после падения остался цел и невредим. Там стенки почти отвесные и твёрдые, а диаметром она метра два на поверхности, и вглубь ещё немного сужается как морковка.

Конечно, сразу поехали назад и при первой же возможности сообщили в службу спасения. Машина с бригадой (Витьке пришлось ехать с ними, чтобы показать) прибыла на место только часов через пять. Но в шурфе, к Витькиному изумлению, меня не оказалось. Обследовали все близлежащие — никого. Витька выслушал в свой адрес немало нелестных эпитетов, но упорно продолжал клясться и божиться, что упал я вот именно в одну из этих зловещих дыр.

Спасатели, обходя всё месторождение (а оно в самом высоком месте с девятиэтажку будет, а по площади как городской микрорайон) заметили моё тело, лежавшее недалеко от подножия этой известняковой горы. Когда меня подобрали, оказалось, что рядом есть несколько отверстий типа пещер. Но как я из шурфа перенёсся туда, осталось загадкой. Мужикам из спасательной бригады, естественно, недосуг было это выяснять. Нашли человека — и хорошо. Оказалось, я жив, хоть и побит изрядно. Повезли сразу же в больницу. Ну вот, закончил Витька свой рассказ, а остальное тебе известно.

— Так чего, Славка, ты и вправду ничего не помнишь? — переспросил он, и в его голосе мне послышалась нотка беспокойства.

— Ничего, Вить, совсем ничего, — ответил я. — Вот как с пасеки поехали… а потом всё темно, как в могиле.

— Ну да ладно, и чёрт с ним, — выдохнул Витька, как мне показалось, с некоторым облегчением. — Главное, живой.

Он немного ещё посидел, обсуждая со мной произошедшее. Потом зашла медсестра, строго сказала, что, мол, хватит разговоров — я ещё слаб, да и на процедуры мне скоро. Она была права — общаться было мне трудно и больно. Витька выразил ещё раз радость по поводу того, что всё обошлось относительно благополучно, и ушёл, сказав напоследок «Давай поправляйся!»

Спустя пару часов ко мне с визитом явился незнакомый человек в штатском. Он представился следователем из городского управления внутренних дел. Этого я никак не ожидал. Следователь задал мне несколько вопросов о нашей поездке. Я добросовестно рассказал ему всё, что смог вспомнить. Он записывал всё в блокнотик. Потом он спросил ещё раз, правда ли, что я ничего не помню с того момента, как мы поехали с пасеки. Я подтвердил: совсем ничего. Вообще мне показалось несколько странным, что моим злоключением заинтересовалась полиция. Но виду не подал.

Следователь сказал: «Ну, если чего важное вспомните, молодой человек, прошу, сообщите нам». Я, не выясняя, что он имел в виду под «важным», ответил: «Обязательно!» После чего следователь, пожелав мне скорейшего выздоровления, оставил меня одного.

Потом опять были инъекции, мытарства с перевязкой и обработкой ран, но я старался держаться стойко. В конце концов, сам туда полез, чего теперь стонать? Раз нашёл проблем по собственной дурацкой инициативе — терпи и отвечай за последствия!

Остаток дня я лежал в тихой дрёме. Уже был вечер, когда в палату ко мне зашёл ещё один человек.

***

Но я немного забегаю вперёд. Этому предшествовало ещё одно небольшое событие. Через раскрытое окошко в палату залетела пчела. Я сначала услышал тихое жужжание, потом открыл глаза и увидел, что насекомое вьётся надо мной, в метре над моим лицом.

Именно пчела, а не муха.

Я где-то читал, не помню где, — чего боишься, то к себе в жизни и притягиваешь.

Вот, скажем, боишься собак, — если попадётся на пути злая, непременно набросится. Ибо они чувствуют чужой страх. Или те же гопники — чем больше стараешься их избегать, тем больше вероятности столкнуться с ними где-нибудь в безлюдном месте.

Не знаю, насколько это правда, но со мной, похоже, так и есть. Ладно, на пасеке в машину залетела — не удивительно, там их тьма-тьмущая, шныряют повсюду. Но каким ветром её сюда занесло, и, главное, — ко мне? Преследуют они меня, что ли, эти чёртовы пчёлы?

Насекомое, будто привлечённое моим страхом, кружилось рядом, постепенно снижаясь. Я задёргался, замахал руками, мне хотелось закричать что было силы. Но из горла у меня вырвался только скулящий хрип. Мне удалось отогнать пчелу, но ненадолго: через несколько секунд она снова, словно издеваясь и наслаждаясь моей беспомощностью, загудела на расстоянии полуметра от моего лица.

Тут дверь в палату открылась, и вошёл незнакомый мне человек. Это был худой, сутулый мужчина в годах, немного, пожалуй, выше среднего роста. У него была аккуратная седая бородка и усы, волосы тоже изрядно посеребрённые сединой, на носу сидели очки в старомодной роговой оправе. На вид ему было лет семьдесят. Одет он был в потёртые вельветовые брюки, рубашку с коротким рукавом и жилетку, поверх которой был накинут, как положено посетителям, белый халат. Он приветливо улыбнулся мне, подошёл и сел рядом на табурет.

— Здравствуй, молодой человек, — сказал мужчина приятным мягким голосом. — Я психотерапевт. О твоём случае знаю. Моя задача — помочь тебе восстановить память.

Было в его манере говорить и во всём облике что-то успокаивающее. Пчела, которая всё еще сердито жужжала рядом со мной, оставила меня и принялась витать уже над ним.

Я перевёл дух и с трудом выговорил:

— Здравствуйте…

— Что, Слава, не по себе? — он, еле заметно усмехнувшись, показал глазами на пчелу.

В том, что он знал моё имя, не было ничего странного. Было удивительно, что он сразу догадался о моём отношении к этим насекомым. Может быть, потому, что вид был у меня напряжённый и испуганный.

Я попытался улыбнуться ему в ответ, но улыбка вышла жалкой и неубедительной.

— Пчёл бояться не стоит, они не опасны, — произнёс он размеренным, убаюкивающим тоном. — Люди бывают гораздо опаснее… Будем знакомы, меня зовут Пётр Арсеньевич.

Я приветственно покивал головой и просипел:

— А как вы помогать-то мне будете?

— Ну, методы есть разные… — задумчиво ответил Пётр Арсеньевич, пристально глядя на меня через толстые стёкла очков. — Я думаю, в нашем с тобой случае лучше всего подойдёт регрессивный гипноз.

Тут у меня внутри мелькнуло смутное чувство, что всё-таки этого человека я уже видел. Но где, когда — совершенно не было никаких даже намёков из глубин памяти.

— Гипноз? — переспросил я озадаченно.

— Да, мы с тобой попробуем под гипнозом погрузиться в провалы твоей памяти. И извлечь оттуда то, что от тебя скрыто.

— Ну, не знаю… — неуверенно пробормотал я. — Никогда не погружался.

Признаться, такое испытание было для меня внове. Я даже не был уверен, хочу ли узнать, что было в том тёмном промежутке, который выпал из моей жизни.

— Знаешь, Вячеслав, — мягко, но убедительно ответил психотерапевт, — это нужно может быть не только тебе. Ведь и другие люди хотели бы восстановить картину того, что с тобой случилось. Твои близкие, например.

— Ну, давайте попробуем, — выдавил я. — Но я не уверен, что получится.

— Уверенности ни у кого быть не может, — улыбнулся Пётр Арсеньевич, — но попробовать всё равно стоит. Согласен?

Я кивнул.

— Вот и хорошо, — удовлетворённо промолвил мой немолодой собеседник. — Одного раза, скорее всего, не хватит, поэтому сеансов у нас будет несколько. Если ты готов, можем начать прямо сейчас.

Я задумался. Пчела продолжала назойливо гундеть где-то под потолком.

— Хорошо, — проговорил я с трудом, — но давайте сначала пчелу выгоним. Пока она тут, я не смогу.

— Конечно, — опять усмехнулся в свою бородку психотерапевт.

Он подошёл к окошку, распахнул его полностью.

Пчела, как будто повинуясь его приглашению, через пару секунд вылетела из помещения. Пётр Арсеньевич прикрыл окно.

— Вот и всё, — сказал он с улыбкой, вернулся к моей койке и снова сел рядом, испытующе глядя на меня. — Ну что, начнём?

***

Пётр Арсеньевич достал из кармана жилетки часы на цепочке с откидной крышечкой. Похоже, старинные. Я отметил про себя, что как раз такие часы, а не наручные, лучше подходили к его облику.

— Вот, Слава, смотри, — он взял цепочку за конец, повёл взад-вперёд, и часы стали раскачиваться на цепочке, как маятник. — Сосредоточь взгляд на часах и следи за их движением. Одними глазами, головой вертеть не надо. И внимательно слушай, что я говорю. Задача ясна?

— Да, постараюсь, — ответил я.

В принципе, я представлял себе, как это будет происходить. Помнится, я однажды присутствовал на выступлении эстрадного гипнотизёра. Он вводил в транс прямо на сцене разных желающих из зала на счёт «десять». И потом они под общий восторг и хохот вытворяли разные забавные штуки. Да, это было интересное зрелище.

— Итак, — продолжал Пётр Арсеньевич, — я буду считать от одного до десяти. Когда я произнесу «десять», ты погрузишься в гипнотическое состояние и начнёшь вспоминать всё, что с тобой произошло. Начинаем!

Я сфокусировал глаза на тускло блестевшем серебристом диске часов. Он мерно качался на расстоянии вытянутой руки от моего лица.

— Один, — послышался голос психотерапевта. — Ты спокоен и расслаблен. Все мысли улетели. Лоб чувствует приятную прохладу. Два… Дыхание глубокое и размеренное. Хочется спать, только спать. Три… Веки тяжелеют. Руки и ноги медленно-медленно наливаются свинцом…

Я слышал его голос, и по мере того, как он говорил, моё зрительное восприятие мира стало сужаться. Исчезла больничная палата, исчез мой собеседник, исчез потом и я сам. Осталось только это мерное движение туда-сюда мерцающего диска перед глазами. И голос, который погружал меня в зыбкую, вязко обволакивающую темноту.

Когда он дошёл до семи, слова стали долетать до меня откуда-то издалека, но я продолжал отчётливо воспринимать их. Даже не ушами, а странным образом всем своим существом. Они как будто передавались мне через некую вибрирующую струну, туго натянутую между мною и их источником. Эта вибрация отдавалась где-то глубоко внутри, превращаясь в смысл.

— Ты погружаешься в сон, всё глубже и глубже… — говорил мне голос, захвативший и направлявший моё сознание. — Десять! Ты погрузился на дно. В самую глубину своих воспоминаний. Ты слышишь меня?

— Да, слышу, — механически ответил я.

Голос мой доносился тоже как бы со стороны, будто принадлежал другому человеку. Но меня это не удивляло: не было вообще никаких эмоций. Всё происходящее я воспринимал отрешённо, будто происходило это с кем-то мне незнакомым.

— Ты должен вспомнить то, что случилось с тобой после того, как вы поехали с пасеки и перед тем, как тебя нашли. Вспоминай!

Эта команда разверзла передо мной гулкую космическую черноту. Там не было… не было ничего.

— Вспоминай, — настойчиво повторил голос. — Вы сели в машину и поехали с пасеки. Что было потом?

Только кромешная темнота продолжала клубиться в моём сознании, и я прошептал:

— Ничего не помню, ничего…

Потом вдруг что-то словно бы подтолкнуло меня изнутри, и я вымолвил:

— Пчела!

— Что было связано с пчелой? — продолжал допытываться тот, кто говорил со мной.

— Она залетела в машину, пред тем как мы поехали, — деревянным голосом произнёс я. — Я сильно испугался. Жора её раздавил. Дальше не помню…

— Хорошо! — Слово упало как капля с большой высоты. — Попробуем с другого конца. Тебя подобрали без сознания возле известнякового месторождения. Там поблизости пещеры. Что было до того? Как ты там оказался? Вспоминай!

Перед моим внутренним взором замелькали смутные образы, как кадры фильма при ускоренном прокручивании киноплёнки.

— Да, там были выходы… Я выбрался оттуда. А потом мне стало плохо, и я упал… потом очнулся уже здесь. В больнице.

— Как выбрался? Как ты там оказался? — продолжал допрашивать голос.

Он был похож солнце в пустыне, от которого никуда не деться. Это солнце беспощадно, яростно буравило лучами глухую и чёрную, как шунгит, толщу моей памяти.

И там, в той непроглядной тёмной глубине, на самом дне, что-то зашевелилось, удушливо и болезненно.

— Кажется, вспоминаю… — прошептал я.

***

…Мне было действительно тяжело и душно. Я не видел ничего, но ощущал, что не хватает воздуха, всё тело сковано непонятно чем и дьявольски ноет. Боже, как больно!

Я зашевелился и понял, что нахожусь в какой-то тесной яме, и вдобавок засыпан сверху чем-то твёрдым и сыпучим. Господи, что же со мной случилось? Ведь я упал куда-то… Да, точно, упал в ту яму. А сверху на меня насыпалась порода.

Я пошевелился сильнее, высвободил голову из-под кусков и крошки известняка. Взметнувшаяся пыль тут же запершила у меня в дыхательных путях, и я зашёлся приступом мучительного кашля. Когда прошло, я осмотрел ловушку, куда меня угораздило.

Да, я лежал в скрюченной позе на дне того шурфа, к которому так неосторожно приблизился. Разбитые очки валялись рядом. Надо мной, на высоте этак второго этажа, синел круг вечернего неба. Я глубоко вдохнул, заорал, насколько хватило силы в лёгких. Раз, другой. Никто мне не ответил. Меня охватили страх и отчаяние. Выбраться самому отсюда было нереально. Я и пошевелиться-то еле мог.

Но где же Витька, почему он не отзывается? Он же был со мной! А те двое? Может, они все поехали за помощью? А что если они меня просто бросили? А если меня тут не найдут? Или найдут, только когда от меня останется один скелет?

Опять на меня накатила волна панического страха. Я ещё несколько раз крикнул, превозмогая боль в голове и во всём туловище. Но скоро понял, что вопить бесполезно: никто меня не слышит.

С другой стороны, я не разбился сразу. Известняк, слава богу, — мягкая порода. Вот если б это был, скажем, гранит, я бы при падении с такой высоты мог и не очнуться больше никогда. Да ещё за плечами рюкзак, он немного удар смягчил. Главное, я уцелел. Осознание этого придало мне немного сил, и я успокоился. Пока я жив, сдаваться рано. Надо хотя бы попытаться что-то сделать.

Я стал ворочаться так и этак, стеная от боли, пронизывающей тело во всех направлениях при каждом движении. Но что мне ещё оставалось делать?

Понемногу я высвободился из кучи обломков, в которой находился. Достал из кармана сотовый, надеясь на чудо, но тщетно. Мобильник, в отличие от владельца, при падении не пострадал и был исправен. Но, разумеется, никакого сигнала здесь не ловилось.

Ободранными ладонями я стал ощупывать стены. И в одном месте она показалась мне влажной. Я пригляделся — так и есть: здесь порода была более тёмной. Я напряг память, вызывая из неё то, что читал про геологию родного края. Там, глубже, мог бить подземный родник. Или, скорее, какое-то скопление грунтовых вод, и влага просочилась в пористой породе досюда.

Я выбрал обломок потвёрже и стал стучать им в стену моей западни по тому месту. Потом вспомнил: ведь в рюкзаке есть прихваченный с собой геологический молоток. Его мне выдали во временное пользование в кружке, где я занимался. Да, сразу не вспомнил, потому что от удара головой соображал плохо.

Если бы я только знал перед поездкой, зачем этот молоток мне понадобится!

Я кое-как вытащил его и начал по мере сил орудовать острым концом. Дело пошло легче. Где-то я читал, что по шкале твёрдости известняк не превосходит человеческий ноготь. Сейчас я убеждался, что так оно и есть.

Мне повезло: порода легко крошилась, и, главное, становилась всё более сырой. Это обстоятельство меня обнадёживало. Измельчённый минерал приходилось отгребать назад, места было мало, и я понимал, что долго это продолжаться не может. Но мне ничего не оставалось, как с упорством дятла долбить и долбить. Сейчас я мог надеяться только на себя.

Я трудился с перерывами три часа и сумел проделать в стене узкую нишу глубиной где-то полметра и примерно таким же диаметром. Известняк в этом месте уже сочился влагой: где-то недалеко был источник воды. Я с удвоенной силой стал колотиться в стену, и ещё через полчаса работы мои усилия были вознаграждены. Обломки стены обрушились куда-то в пустоту. Передо мной зияло чернотой отверстие, из которого тянуло холодной сыростью.

Судя по всему, я проделал вход в одну из многочисленных карстовых пещер. Эти полости вымываются в течение многих лет грунтовыми водами в известняковых породах. Они образуют длинные разветвлённые катакомбы, которые пронизывают толщу горы.

Похоже, мне повезло: шурф, в который я свалился, был проделан по счастливой случайности рядом с одной из таких пещер. Их отделяла перегородка толщиной не более метра, которую я смог разрушить.

Я расширил края отверстия настолько, что смог протиснутся в него. Потом пополз вперёд, волоча правую ногу, которая болела так, что хотелось выть во весь голос. Да и опираться на руки, а особенно на грудную клетку было почти так же больно.

Тем не менее, я потихоньку вылез из шурфа целиком и тут же плюхнулся в ледяную воду. Небольшое подземное озеро, вернее, глубокая лужа, — если бы стоял, уровень воды достал бы до колен. Соседнее «помещение», куда я попал, оказалось действительно одним из многочисленных ответвлений системы карстовых пещер. Здесь, куда я выбрался, оно заканчивалось тупиком. Это была подземная камера с низким потолком, — настолько, что можно было передвигаться только на четвереньках. Свет сюда почти не проникал — немного попадало только через тот лаз, который проделал я.

Было темно и жутко холодно. Я посветил вокруг, включив сотовый. Слава богу, хоть он работал, не успел промокнуть. Я разглядел, что отсюда уходит в темноту такой же коридор с низким известняковым сводом, с которого срывались и гулко падали редкие одинокие капли. И я, как раненый зверь, пополз туда, по воде, в эту мрачную глубину, время от времени светя по сторонам включенным мобильником.

Я принял решение ползти наугад не разумом (может, разумнее было оставаться в шурфе, кто знает), а инстинктивно. Я почему-то был уверен, что не заблужусь. Не может такого быть после того, как я чудом выбрался из ловушки. И что обязательно найду теперь выход на свет божий.

Эта уверенность придавала мне сил, и я уже не обращал большого внимания ни на обжигающе ледяную воду, от которой немели конечности (в любое время года плюс пять, не более), ни даже на адскую боль в ноге и рёбрах. В расшибленной голове пульсировала одна мысль: выбраться! Я обязательно должен выбраться из этого мрачного подземелья!

И даже здесь мне повезло: я почти не плутал в подземных лабиринтах, только ткнулся пару раз в какие-то боковые и короткие тупиковые ветки. Через полчаса повеяло слабое дуновение. Я воспрянул духом: значит, выход недалеко. К тому времени я насквозь продрог и выбился из сил. Я знал, что надолго меня не хватит. Поэтому радости моей не было предела, когда где-то впереди забрезжил слабый свет. Ещё минут десять отчаянных усилий — и я вылез наконец из плена известняковой горы через выход у самого подножия. Последние метры я преодолел уже на пределе возможностей своего естества. Я вылез мокрый, изломанный и не помнящий себя от усталости и боли. Это было похоже на рождение заново — из чрева горы.

Это путешествие через темноту вымотало меня настолько, что я тут же растянулся на траве. Меня разом покинули и силы, и сознание, как будто организм только теперь позволил им выключиться. Единственное, что я успел запомнить, перед тем как снова надолго впасть в беспамятство, — это то, что вылез я в неизвестном для себя месте. Это было совсем не тот участок месторождения, где мы с Витькой забирались наверх. И ещё — впереди в сотне метров начиналась стена соснового бора.

Потом всё вокруг заплясало, закружилось, будто затягиваемое в чудовищную вселенскую воронку… и снова провалилось в густой непроглядный мрак и тишину.

Только спустя целую вечность до меня донёсся голос, который считал от десяти до одного. И он повелевал мне вернуться из темноты в реальность, к которой я привык.

— Один! — сказал Пётр Арсеньевич, и я, вздрогнув, открыл глаза.

Психотерапевт сунул часы себе в карман.

— Ну как? Вспомнил? — он пытливо смотрел на меня через толстые стёкла.

— Да, кое-что вспомнил… — кивнул я. — С того момента, как очнулся в яме.

Я рассказал ему, как выбрался. Он внимательно слушал, не перебивая. Когда я умолк, он с удовлетворением в голосе констатировал:

— Ну что ж, хорошо! Определённый прогресс у нас налицо. Я так понимаю, последовательно вспомнить у тебя… то есть у нас с тобой не получится. Что-то там блокирует твою память. Обычно это какие-то травмирующие психику события…

— Травмирующие? — беспокойно переспросил я.

— Да, или страх… — он задумчиво посмотрел в окно. — Возможно, этот твой страх перед пчёлами. Или ещё что-то. А может быть, всё проще: частичная амнезия вызвана сотрясением. Во всяком случае, понятно, что воспоминания надо восстанавливать с конца. В обратном порядке. Ну да ладно, на сегодня хватит.

Он был прав: я словно заново пережил всё это в подробностях.

— Хорошо, Пётр Арсеньевич, спасибо вам, — ответил я.

Он подмигнул:

— Отдыхай, набирайся сил, а я приду завтра вечером.

Потом поднялся и вышел.

Я лежал и думал: и всё-таки, как он узнал про мой страх перед пчёлами? Неужели вправду догадался?

Впрочем, думать о том долго не хотелось, и я скоро заснул.

***

На следующий день после утренних процедур меня снова навестила матушка, и я обрадовал её тем, что уже чувствую себя получше. Она принесла кое-что из продуктов, личных вещей и несколько книг. Я тоже был обрадован: теперь лежать будет не так скучно. Мать, посидев недолго, ушла около полудня, а сразу после обеда явился Витька. Он принёс гроздь бананов, банку клубники, бутыль минеральной воды.

Я рассказал о вчерашнем визите психотерапевта. О его намерении помочь мне вытащить из памяти то, что у меня напрочь отшибло. Даже похвастался, что достигнут некоторый успех: я вспомнил, как продолбил дыру в стене, выбрался из шурфа в карстовую пещеру и потом выполз наружу.

Витька слушал мой рассказ, и мне показалось, что на его лице проступает некоторое напряжение. Когда я закончил, он помолчал, потом как-то смущённо прокашлялся и выдавил:

— Ну ты, Славка, молодчина, однако! Сам выбрался! Ты уж нас прости, что мы… там тебя оставили. Но мы сразу поехали за спасателями! Самим-то нам никак тебя оттуда было не вытащить!

— Да я понимаю, Вить, чего ты извиняешься, — улыбнулся я через силу. — Вы всё правильно сделали! Это мне впредь наука. Надо смотреть, куда лезешь!

Витька снова помолчал, потом осторожно спросил:

— Слав, так ты и вправду только с того места помнишь? Ничего раньше?

— Да, только с того, как я очутился в яме. Но старик этот, психотерапевт, — он сказал, что со временем всё вытащим.

— А зачем? — Витька уставился на меня с недоумением. — Тебе ж всё и так рассказали!

А действительно, мелькнуло у меня в голове, зачем мне что-то вспоминать, если из Витькиного рассказа и так в общих чертах понятно, что случилось?

Но всё же… каким-то безотчётным и глубинным чувством я понимал, что в любом случае мне необходимо вспомнить. Вспомнить в подробностях, что тогда случилось. И я вдруг осознал, что это желание возникло с того момента, как я пришёл в себя на больничной койке. Оно тихо подавало сигнал откуда-то с дальних задворок подсознания, и сначала было незаметным для меня самого, но сейчас…

Сейчас оно было вполне осознанным, хотя и по-прежнему необъяснимым.

— Да понимаешь, Витька, как-то мне не по себе от того, что не помню. Такое чувство, что упустил что-то важное… Хотя, скорее всего, ты прав — на фига мне это?

— Конечно, нефиг тебе насчёт того париться, — поспешно согласился Витька.

— Кстати, — спохватился я, — чуть не забыл: вчера ещё из ментовки ко мне приходил следователь. Тоже спрашивал, помню ли я что-нибудь…

— И чего ты ему сказал? — Витька снова заметно напрягся.

— А чего я мог сказать? — усмехнулся я. — То же, что и другим. Я-то как раз тебя хотел спросить, с чего бы это, как думаешь? Ну, грохнулся я туда, а полиции какой интерес?

— Ну, не знаю… — Витька потупился. — Наверно, из-за того что ты чуть не разбился. Да мне кажется, это просто, как его… формальность. То есть, я думаю, им положено в таких случаях потерпевшего допрашивать, что да как.

— Может и так… — протянул я задумчиво.

— Ладно, я пойду, — Витька встал, суетливо засобирался. — Скоро заскочу снова. Будь здоров!

— Пока, Витька, — ответил я. — Спасибо тебе за то, что навещаешь!

Он вышел, оставив меня наедине со странным послевкусием от разговора.

Будто он что-то недоговаривал, что-то от меня скрывал. Знал нечто такое, что мне знать, по его мнению, не нужно было. Но что? И почему?

Ведь, насколько я знаю, у нас до сих пор тайн друг от друга не было.

Это ещё раз укрепило меня в намерении вспомнить. Всё вспомнить.

***

После того, как вечерние процедуры были закончены, и медсестра унесла остатки ужина, в палату снова заявился Пётр Арсеньевич.

— Ну как самочувствие, гвардеец? — бодро осведомился он.

— Уже лучше, — ответил я, стараясь поддерживать ту же тональность беседы.

— Вот и хорошо, — психотерапевт потёр ладони одна о другую. — Готов продолжить наши раскопки?

— Да, давайте будем копать дальше, — кивнул я.

Пётр Арсеньевич без долгих разговоров достал часы.

— Итак, Слава, на чём мы вчера остановились?

— На том, что я продолбил стену и через пещеру вылез, — секунду помедлив, ответил я. — А до того, когда пришёл в сознание, оказался в яме.

Любые мозговые усилия всё ещё отдавались ноющей болью в голове, хотя и не такой сильной, как вчера.

— Значит, сейчас мы пойдём назад от того момента. Всё, как и вчера: следи внимательно за движением часов и слушай меня. — Он начал раскачивать часы на цепочке. — Я считаю от одного до десяти. На счёт «десять» ты погрузишься в глубокий сон. Один…

И снова тёмное пространство внутри меня после его слова «Десять!» забурлило, заклубилось. А потом стало медленно рассеиваться, как дым на открытом воздухе.

— Что было перед тем, как ты упал в яму? — повелевал голос. — Вспоминай!

Дымная пелена растаяла, и я снова видел себя как бы со стороны.

…Джип, подпрыгивая на ухабах и поднимая за собой облака пыли, мчался по грунтовке к возвышенности. Туда, куда мы и собирались попасть.

Её уже было видно вполне отчётливо на фоне тёмной линии лесов. Она вздымалась большой грязно-белой кучей с пологими склонами и неровно срезанной близко к основанию верхушкой. До неё было километров пять.

Я глянул на часы: было без двадцати пять вечера.

За рулём уже был Витька, и вёл он как-то нервно, вперившись напряжённым взглядом вперёд и крепко вцепившись в руль обеими руками. Насколько я мог разглядеть его выражение лица с заднего сиденья, особого восторга на нём не отражалось. Да и у меня на душе было скверно, не знаю, почему. Предстоящее приключение как-то уже совсем не радовало. Я не мог понять, в чём дело: то ли что-то плохое случилось, то ли должно было случиться… Впрочем, я уже сейчас, задним числом, знал, что ничего хорошего там меня не ждёт. И не мог понять, кто тревожится — я тогдашний или я теперешний.

Жора сидел на соседнем с Витькой сиденье — разрешил-таки ему сесть за руль. Он тоже угрюмо молчал, ссутулившись и уставившись на дорогу. Даша, которая теперь сидела рядом со мной, отвернулась и глазела через боковое окно с каким-то замороженным видом.

Известняковая гора быстро росла, занимая всё больше обозримого пространства. Минут через шесть-семь мы подъехали вплотную к подножию. Витька заглушил мотор. Вблизи месторождение выглядело впечатляюще. Ничего подобного я раньше не видел.

— Да, круто… — пробормотал Витька.

— Ну что, идём? — сказал я.

— Пошли, — прокряхтел Витька и стал вылезать.

Мне уже не столько хотелось сходить к этому месту, которое давно манило меня к себе, сколько хотелось вылезти из машины, побыть на воздухе. И желательно одному.

Вроде никому туда ехать уже и не хотелось. Почему же нас понесло туда, а не домой? Наверное, прежде всего потому, что Жора был пьян. Ему пока нельзя было вести машину на трассе, и мы все это понимали. Наверное, и он понимал. И нам нужно было подождать какое-то время, чтобы хмель у него выветрился. Хотя бы отчасти. Вот почему мы решили всё же ехать туда. По крайней мере, в тот момент я думал так.

Мы с Витькой вышли. Я достал из багажника свой рюкзачок, надел.

— Давай вот здесь пойдём, — сказал я, указывая на самое лёгкое, как мне казалось, место для подъёма.

— Ну, пошли там, — безразлично ответил Витька.

Мы без особого труда взошли на известняковое плато. Отсюда открывался потрясающий вид на все триста шестьдесят градусов. Леса, окружавшие месторождение, поднимались из-за неровностей ландшафта почти на всём обозримом пространстве как бы волнами. Местами над этим сплошным сосновым царством возвышались серо-коричневые верхушки скал. А на самом горизонте, за широкой зеленой полосой лугов, откуда мы ехали, серебристо блестели на солнце пятна озёр.

Мы с Витькой стояли, как зачарованные, озираясь и разглядывая эту красоту.

— Эх, классно! — сказал я.

— Да, всё ж не зря сюда ехали, — согласился Витька.

Мы помолчали. Вокруг было так здорово, и думать ни о чём плохом не хотелось.

— Как думаешь, скоро он протрезвеет? — наконец спросил я.

Витька пожал плечами.

— Да чёрт его знает… Может, и быстро. Он же здоровенный, как бычара. Это мы бы с тобой свалились с целой бутылки. А он может и две высадить зараз, нефиг делать.

— Так всё-таки, что теперь делать-то будем, Вить? — озабоченно спросил я.

— «Что делать, что делать…» — хмуро передразнил Витька. — Обсудили уже! А сейчас главное — до дома добраться нормально.

— Ладно, — вздохнул я. — Давай хоть пройдёмся. Посмотрим, что тут интересного.

Я уже разглядел ближе к центру плато, в паре сотен метров от нас, какие-то странные отверстия. Мне сразу подумалось, что это ямы, проделанные в результате выработок либо геологоразведочных работ. И потом оказалось, так и есть.

Оглядевшись ещё раз, я увидел, что к нам пьяной вихляющей походкой приближается Жора. Пока мы с Витькой наслаждались видами и переговаривались, он попёрся за нами и тоже поднялся сюда.

— Чёрт, его-то сюда зачем несёт? — с досадой, но тихо проговорил я.

— Да не знаю, что ему в машине не сидится, — хмыкнул Витька. — Может, за меня беспокоится.

— Сомневаюсь, — усмехнулся я. — Ладно, ты как хочешь, а я пошёл.

Я повернулся и зашагал к отверстиям, темневшим вдалеке на фоне изжелта-серой породы под ногами. Витька постоял, словно раздумывая, потом неуверенно тронулся за мной.

Подойдя поближе, я убедился: да, точно, это шурфы. Они располагались друг от друга на расстоянии нескольких метров. Вокруг отверстий из породы торчали какие-то металлические детали — наверное, остатки горнодобывающего оборудования. Когда-то, наверное, отсюда на поверхность извлекали доломит или что ещё там… Но почему-то перестали. Возможно, порода оказалась не подходящая, с примесями. Не знаю, надо будет преподавателя спросить…

Я думал обо всём этом механически и почти без всякого энтузиазма. Что-то другое тяготило меня и не шло из головы, как вбитый клин. То ли я тревожился, как поедем обратно, то ли ещё что… Сказать себе точно я по-прежнему не мог.

Я присел на корточки возле края одного из шурфов, заглядывая внутрь. М-да, ничего похожего на шунгитовые сланцы не наблюдается… Надо бы другие посмотреть, подумал я. Но сколько их тут всего? Сколько времени для этого понадобится? Захочет этот Жора нас дожидаться?

— Чё, профессор, интересно? — раздался совсем рядом Жорин пьяный голос.

Я вздрогнул. Жора стоял в метре от меня и криво усмехался, зажав в зубах дымящуюся сигарету. В раздумьях я и не заметил, как он подошёл. Витька тоже сделал несколько шагов ко мне, но держался поодаль, будто чего опасаясь.

Какая-то недобрая у этого бугая была ухмылка, и его тухлые глаза глядели колюче. Я начал было выпрямляться, ещё не осознавая, что у него на уме. Но не успел встать. Жора быстро шагнул ко мне, выбрасывая вперёд руку. Я успел разглядеть у него в руке небольшой предмет, похожий на сигнальный фонарик.

Но это был не фонарик. Жора резким движением ткнул меня в шею над ключицами холодной металлической поверхностью. И меня тут же с головы до пят с треском пронзил огненный спазм. В глазах у меня всё вспыхнуло, а всё тело словно бы скрутилось в звенящий жгут боли. Я даже крикнуть не успел. Последняя мысль, которая у меня мелькнула перед тем, как передо мной всё разом померкло, как будто за один щелчок выключился весь мир, — это то, что в руке у Жоры был электрошокер, и он ударил меня разрядом.

В следующий миг Жора сильно толкнул меня в грудь, и я, как мешок, полетел вниз.

Потом был удар, и надолго наступила темнота…

–…Один! — кнутом хлестнул голос Петра Арсеньевича.

Я судорожно всхлипнул, дёрнувшись всем телом, и открыл глаза.

***

— Да, вот это неожиданность… — нахмурившись, произнёс Пётр Арсеньевич, когда я закончил рассказывать. — Ну и как думаешь, почему он это сделал?

— Понятия не имею, — сглотнув, с трудом выговорил я.

То, что всплыло из глубины памяти, было для меня шокирующим откровением.

Психотерапевт помолчал, раздумывая о чём-то. Потом глубоко вздохнул и сказал:

— Вот что, Слава. Ты пока ничего никому не говори. И вообще не подавай виду, что это вспомнил. До поры до времени это должно остаться между нами. Нам с тобой нужно вспомнить, что было до того, как вы приехали к месторождению. Я предполагаю, что там у вас по дороге, после пасеки, что-то случилось. Следователь приходил к тебе неспроста. Нужно полностью восстановить картину событий. Тогда будет понятно, почему этот Жора сотворил такое. И почему твой друг, если всё видел, никому не сообщил.

— Ну, насчёт Витьки понятно, — ответил я. — Жора его просто запугал. Он и так-то Жору боится и слушается во всём… А вот зачем Жоре понадобилось меня спихивать в шурф? Да, тут не пойму. Я ему ничего плохого не сделал. Но не просто же так?

— Не просто, — кивнул Пётр Арсеньевич. — Даже самый отъявленный негодяй вряд ли станет без причины губить другого человека, да ещё на глазах у его друга. А ведь у него было явное намерение покончить с тобой. Как бы это ни было страшно тебе осознать.

Психотерапевт внимательно глянул мне в глаза из-под кустистых бровей. Он как будто хотел убедиться, что смысл сказанного дошёл до меня. Однако после всего пережитого, когда моя жизнь, можно сказать, висела на волоске, осознать и принять эту истину было не так сложно. Я кивнул и выдавил:

— Да, я это понимаю…

— Судя по всему, — уверенным тоном продолжал Пётр Арсеньевич, — он потом ещё накидал в яму сверху кусков этой породы. Чтобы всё выглядело, как будто ты сам упал. У него был мотив, и для него серьёзный. А какой — мы обязательно докопаемся. Но в следующий раз.

— Когда? — спросил я.

— Думаю, дня через три-четыре. Пока ты не готов вспомнить. Твоему организму надо восстановить все свои резервы, в том числе и психические.

— Хорошо, вам виднее, — пробормотал я.

— Отдыхай, Слава. — Пётр Арсеньевич поднялся. — Скоро увидимся снова. Но до тех пор, повторяю, о наших занятиях никому ни слова. Ни друзьям, ни полиции, ни даже маме. Договорились?

— Договорились, — я слабо улыбнулся.

Психотерапевт ушёл, оставив меня одного.

Да, теперь мне было о чём подумать.

***

Пётр Арсеньевич, как и говорил, на следующий день не явился. Не было его и послезавтра. Я за время его отсутствия поймал себя на мысли, что с нетерпением ожидаю его визита и следующего сеанса погружения в глубины своей памяти. Желание узнать, что произошло там, на дороге, свербило всё сильнее.

Большую часть своего лежачего времени я лежал, уставившись в потолок, и мучительно размышлял: почему Жора так поступил со мной? Не забавы же ради? Я же всё-таки человек, а не та пчела в машине, которую он недолго думая прихлопнул. Что я ему мог сделать? И ладно Даша — она в машине сидела. Она ни о чём не знала и, может, до сих пор не знает. Но Витька — он же всё видел… Почему он со мной и сейчас явно неискренен, и тогда на горе держался несколько странно? Будто он уже знал о Жорином намерении… А сейчас стыдится того. Чего же он тогда меня не предупредил, не дал знать хотя бы намёком? Он что, с Жорой в сговоре?

Было много вопросов, а ответов не было ни на один.

Радовало одно: боль с каждым днём слабела, уходила из всех частей тела. Травмы заживали, я чувствовал себя бодрее и лучше. Меня продолжали возить на перевязки и прочие положенные в таких случаях экзекуции. Я терпеливо сносил всё это, тем более что каждый раз давалось всё легче.

Каждый день меня навещали разные люди. Кроме наблюдавшего меня врача и медсестры, разумеется, матушка приходила каждый день. Побывали одноклассники, оставшиеся на то время в городе и наслышанные про мою беду. Ещё родственники были. В общем, надолго я в одиночестве не оставался.

Следователь больше не появлялся. Наверное, решил, что из меня выжать нечего, что бы он там ни хотел узнать. И я никому ничего не говорил из того, что открылось мне под гипнозом. Я помнил обещание, данное Петру Арсеньевичу, при том и сам понимал, что болтать лишнего не стоит. Хотя рассказать кому-нибудь страшно хотелось, аж язык чесался.

И всё-таки я не сдержался. Нет, не то чтобы рассказал или прямо дал понять, что вспомнил что-то. Просто не удалось мне хорошо сыграть роль человека, полностью потерявшего память. Уж слишком сильные эмоции вызывало у меня то, что я второй раз испытал во время погружения в своё недавнее прошлое.

Витька пришёл в палату через три дня после предыдущего визита. Он снова принёс кое-что из продуктов. Я поблагодарил, сказав при этом, какой он верный и хороший друг. На что Витька смущённо усмехнулся и спросил, как моё самочувствие. Я ответил, мол, ничего, иду на поправку. Мы поболтали ни о чём пару минут. Потом Витька опять как бы невзначай осведомился, не вспомнил ли я чего нового из того, что случилось.

Мне хотелось выдать ему, что помню, как Жора саданул меня электрошокером на глазах у него, у Витьки. Представляю, какое лицо было бы у него. И хотелось узнать, что он мне на это ответит. Но я только буркнул: «Да так, чуть-чуть помню, как упал, но в общем… смутно». Лучше бы я и этого не говорил, но врать я никогда не любил, и это давалось мне с трудом. Витька внимательно посмотрел на меня, и в глазах его я прочитал недоверие. Вероятно, он почувствовал какую-то фальшь в моей интонации, — так же как я сразу уловил, что он от меня нечто скрывает. Он переспросил: «Точно ничегошеньки?» Я уже с лёгким раздражением ответил: «Ну а что я, по-твоему, должен ещё вспомнить?» и тоже испытующе уставился ему прямо в глаза. Витька отвёл взгляд, промямлив как-то неуверенно: «Ну, мало ли…»

Если бы на этом закрыли тему, то наверное, подозрений это бы у него не вызвало. Но какой-то бес дёрнул меня за язык в последний момент:

— Слышь, Витька, а ты сам-то видел, как я туда рухнул?

Мне всё-таки хотелось узнать, что он ответит. Витька поспешно ответил:

— Ну конечно, я ж тебе рассказывал! Ты стоял на краю ямы, и тут под тобой вдруг порода посыпалась. И ты не удержался. Мы с Жорой кинулись было тебя схватить. Но не успели… А у тебя что, сомнения? Сам, что ли, ты туда прыгнул?

Я пожал плечами:

— Да как-то странно это… Ладно, проехали.

Витька посидел ещё немного и ушёл.

А на следующий день днём в палату вошёл, к моему несказанному удивлению, Жора. Вот уж кого я никак не ожидал тут увидеть. На его широком прыщавом лице застыла эта обычная для него противная лёгкая ухмылочка. Я сразу понял, что он явился вовсе не для того, чтобы поинтересоваться процессом моего выздоровления.

— Ну чё, профессор, поправляешься? — процедил он сквозь зубы, и было непонятно, спрашивает он или констатирует факт.

— Поправляюсь, — с вызовом ответил я, глядя в его физиономию с плохо скрываемой неприязнью.

— Живучий, блин, — протянул Жора, как мне показалось, с некоторой издёвкой.

Он воровато оглянулся, плотно закрыл дверь в палату, подошёл к моей койке и нагнулся. Я ощутил его смрадное дыхание и невольно поморщился.

— Ты, это… если чё такое помнишь, так помалкивай, понял? — произнёс он приглушённым голосом и нервно облизал губы.

— А что я должен помнить? — выговорил я, стараясь не отводить взгляда от его болотных глаз, которые буравили меня в упор. С таким же выражением он смотрел на меня перед тем, как ткнуть электрошокером.

— Коли ничё, так и хер с тобой, живи, — бросил он угрожающе. — Но смотри у меня… не дай бог, чего кому вякнешь. Закопаю. Я тебе сказал!

Он сунул мне под нос кулачище, который был немного меньше моей головы.

Потом он поглядел на меня ещё несколько секунд, как бы оценивая произведённое впечатление, повернулся и вышел.

Я остался лежать с колотящимся сердцем.

Теперь было ясно: там и вправду что-то произошло. Что-то, чему я стал свидетелем. И Жора не хотел, чтобы об этом узнали. Поэтому он и сделал это со мной.

Вечером того же дня пришёл Пётр Арсеньевич.

***

— Как дела? — поинтересовался он, усаживаясь на табурет рядом со мной.

Я ответил, что чувствую себя уже значительно лучше. Потом коротко рассказал, что приходил Витька, и похоже, несмотря на мою конспирацию, что-то заподозрил. Всё же я помимо воли сболтнул нечто лишнее. А вслед за ним приходил Жора, который угрожал мне.

Психотерапевт слушал, кивая головой. Когда я закончил, он сказал то, что я уже и сам понимал:

— Твой друг Витька всё это выспрашивал не по своей воле. Его Жора заставил. А когда ты невольно дал понять, что знаешь нечто, передал это Жоре. Тот встревожился и пришёл сам. Но ты ж ему не сказал ничего?

— Нет, не сказал. Но он теперь тоже подозревает что-то.

— Несомненно, иначе бы не явился к тебе с угрозами. В общем, нам осталось узнать, что он натворил перед тем. И сообщить куда следует. Готов?

— Готов, но понимаете, Пётр Арсеньевич… — пробормотал я и замялся.

— Боишься его? — понимающе поглядел на меня доктор.

— Ну да, он очень опасный тип, этот Жора… От него можно всего ожидать.

— Это не удивительно… — кивнул Пётр Арсеньевич. — Если он один раз уже пошёл на то, чтобы тебя… — он сделал паузу, чтобы подобрать подходящее выражение, — заставить навсегда замолчать, то и ещё раз это сделает.

— Сделает, — подтвердил я. — Он же без тормозов, уголовник бывший. Сидел за побои.

— Тем более, — сурово сказал психотерапевт. — Но в любом случае за то, что он совершил покушение на убийство, повлёкшее тяжкие телесные повреждения, он должен ответить. И ты не должен его бояться. Он сам боится. Ведь ему неохота снова садиться.

— А как мы докажем? — спросил я. — Витька против него показаний не даст. Он будет повторять, что я сам упал, если что. Иначе ему придётся отказываться от своих слов. Да и Жору он боится ещё больше моего. Даши там не было. У нас только то, что я помню с вашей помощью. Но поверят-то Жоре с Витькой.

— Тут ты прав, Слава, — вздохнул доктор. — И, тем не менее, мы узнаем, что случилось раньше. Всю правду до конца. И эта правда будет на нашей стороне. И закон тоже.

Он достал из кармана часы. Я подумал, что его невозможно представить без этих часов.

— Итак, поехали, — он начал раскачивать их на цепочке. — Один!

Его голос понёс меня вспять по реке моей памяти, всё дальше и дальше назад, как упавший в воду лист, влекомый течением.

Перед моими глазами вспыхнула яркая и живая картина.

… — Вперёд! — гаркнул Жора и надавил на газ.

Джип рванулся с места и понёсся вперёд, прочь от пасеки. В направлении, где была развилка с дорогой на месторождение.

***

Мимо окон с сумасшедшей скоростью мелькали деревья. Вслед за нашей машиной в воздухе тянулся длинный пыльный хвост, как инверсионный след в небе от реактивного самолёта. Двигатель ревел оглушительно. Я мельком глянул на спидометр: Жора гнал под сто сорок. Наверное, можно было выжать из мотора этого старого джипа и больше. Но это было бы просто убийственно: нас и так то и дело рывками подбрасывало на неровностях. Даша каждый раз нервно взвизгивала при этом.

— Вот это я понимаю, с ветерком! — проорал Жора.

— Жорик, ну давай потише, — Даша недовольно потрясла его за плечо.

— Ай ты, моя куколка, — тот протянул к ней руку и хлопнул по самому низу спины. — Ну ты чё, это ж классно! Где ещё так разгонимся?

Нам навстречу стремительно приближался поворот. За ним где-то через километр грунтовка раздваивалась. Одна ветка уходила в направлении смычки с шоссе, вторая — к известняковому месторождению. Оно уже вздымалось вдалеке над лесом, большой белой шапкой выглядывало из-за сосновых верхушек.

— Жор, на развилке я за руль сяду, лады? — опять затянул свою песню Витька, словно опасаясь, что Жора увлёкся и забыл.

— Да сядешь ты, пионэр! — рявкнул Жора, не глядя на него. — Щас уже доедем!

— Да, Жора, дай уж ему порулить, — поддержала Даша младшего брата: ей, видимо, стало бы гораздо спокойнее, если бы Витька сменил Жору.

Жора загоготал и стал грубо лапать её, не стесняясь нас с Витькой.

— Жорик, ну перестань, — Даша жеманно заёрзала.

Но тот с гыгыканьем продолжал правой рукой хватать её за разные части тела, еле придерживая руль левой. Ему было очень весело.

А джип нёсся к повороту, уже не очень хорошо повинуясь водителю. Он вилял вправо и влево. Вот и последние метры промелькнули. Жора, не снижая скорости, резко повернул.

Я только успел увидеть одинокую человеческую фигуру на обочине грунтовки, прямо за поворотом, в нескольких метрах от нас. И стоящий рядом, тоже на обочине, «уазик» с прицепом. Если бы Жора держал руль обеими руками, мы бы промчались мимо. Но машину продолжало кидать из стороны в сторону. И когда мы выскочили из-за деревьев, она полетела прямо на этого человека.

Всё произошло моментально. Я услышал глухой удар, и такой силы, что сотрясло всю машину. Мне даже показалось, что джип на миг тормознулся. Одновременно раздался пронзительный, отчаянный визг Даши. Витька тоже завопил фальцетом, скорее даже громко заверещал, — никогда такого вопля я от него раньше не слышал.

Нас бросило вперёд, я больно ударился носом и лбом о спинку переднего сиденья. И с Витькой произошло то же. Жора резко дал по тормозам, жалобно заскрежетали шины по грунтовке. Джип по инерции проехал ещё несколько метров и остановился.

— Откуда… он… здесь… взялся?! — завопил Жора, матерясь после каждого слова.

Не сговариваясь, мы распахнули дверцы, выскочили и рванулись к неподвижно лежащему у дороги человеку. Я мельком обратил внимание только на то, что неподалёку на земле валялся странный головной убор — шляпа с сетчатой маской. Наверное, от удара она отлетела в сторону.

Маска, которую надевают пчеловоды.

Это была последняя деталь, которую я запомнил перед тем, как…

…снова наступила темнота.

–…Дальше! Что было дальше? — настойчиво допытывался откуда-то издалека голос Петра Арсеньевича.

— Не могу вспомнить, — механически, как робот, произнёс я.

Потом поползла тяжёлая, тёмная и глухая, как ночь, пауза. Она длилась нескончаемо долго, но в этой темноте снова заговорил голос, который считал от десяти до одного. И я знал, что когда счёт закончится, мрак должен рассеяться.

Так и было: на счёт «Один!» одним махом наступил рассвет, и я очнулся ото сна.

Я глубоко вздохнул и покрутил головой. Это воспоминание далось мне с огромным трудом. Господи, что же мы наделали?

Хотя — почему «мы»?

Пётр Арсеньевич слушал меня внимательно и не перебивал. Похоже, он всегда так слушал. Это у него, наверное, как говорится… профессиональный навык, подумалось мне.

Когда я закончил, он посидел молча, думая о чём-то, потом сказал:

— Что-то подобное я и предполагал. Теперь нам более-менее ясно. Жора сбил человека и хотел это скрыть. То, что виноват он и только он, не вызывает никаких сомнений. Пьяный за рулём, да ещё за дорогой не следил, управлял кое-как, и скорость не сбросил перед поворотом. Нам осталось узнать, кого он сбил и каковы последствия. И что было сразу после того…

— Я думаю, тот, кого мы… то есть Жора, сбил, — сказал я, — это был пасечник. Супруг той старушки, хозяйки пасеки. Она же говорила, что он поехал ульи переставлять. И ещё удивлялась: мол, как это мы могли разминуться.

— М-да, вот и не разминулись… — проговорил Пётр Арсеньевич, хмурясь.

Он подумал ещё немного, потом медленно заговорил:

— Я полагаю, осталось вынуть последний кусок твоих воспоминаний. И он, похоже, поддаётся труднее всех. Твоё подсознание упорно сопротивляется. А узнать это очень, очень важно. Ты ж понимаешь, Слава?

— Да, конечно, Пётр Арсеньевич, я понимаю. Значит, завтра у нас с вами будет ещё один сеанс? Окончательный?

Доктор с сомнением покачал головой:

— Нет, не завтра. Даже не знаю, когда. Мне кажется, ты ещё не готов к этим воспоминаниям. Нужно подождать несколько дней. А ещё лучше тебе, — когда встанешь на ноги, конечно, — прибыть на место, где всё это случилось.

— Туда? — я был изрядно удивлён таким поворотом. — А зачем?

— Знаешь, Слава, обстановка в отдельных случаях очень помогает вспомнить. А твой случай, насколько я могу судить из своего опыта, как раз этот. — Он загадочно посмотрел на меня. — Может быть, тогда даже никакого гипноза не понадобится.

— Даже так? — спросил я недоверчиво.

Психотерапевт улыбнулся:

— Даже так.

Он снова подумал о чём-то своём и заговорил доверительным тоном:

— Понимаешь, Слава, у меня есть неотложные дела. Мне надо уехать из города. Когда вернусь — не могу точно сказать. А когда снова увидимся, — вот тогда, думаю, ты уже будешь готов вспомнить всё до самого конца.

— Ясно… — пробормотал я и решился выдать то, что давно собирался: — Пётр Арсеньевич, а вы можете меня избавить от боязни пчёл? Заодно?

— Могу, — добродушно усмехнулся доктор, — но не сегодня. Я тебе больше скажу: ты самостоятельно вполне можешь избавиться. Это не так сложно, как тебе кажется.

— Но до сих пор же не смог, — возразил я с горечью.

— Потому что достаточного стимула не было, — ответил Пётр Арсеньевич. — А мне кажется, он у тебя появится в нужный момент. Когда выполнишь главную свою задачу: вспомнишь всё до конца. Ладно, мне пора. — Он поднялся. — Поправляйся. До скорой встречи! И помни о нашем уговоре: пока никому ничего не рассказывай!

— Да, конечно, — ответил я, — до свидания.

Психотерапевт многозначительно подмигнул мне и вышел.

Я остался наедине с мучительными мыслями: что же было потом? И что он имел в виду, когда говорил, что мой случай — какой-то особенный? Неужели я без его помощи смогу вспомнить последний кусочек? Ведь он сам сказал, что именно этот кусок самый трудный. И как всё это может помочь мне преодолеть апифобию? Странно…

Он будто напоследок подкинул мне головоломку. Похожую на те, которые дзэн-буддийские наставники задают своим ученикам. Помнится, я читал что-то такое: как услышать хлопок одной ладонью или нечто вроде этого. И трудность была в том, что искать ответ нужно совсем не там, где подсказывает разум.

Вот и со мной, похоже, было то же самое.

***

Я надеялся, что скоро увижу Петра Арсеньевича. Но прошло три дня, пять, неделя, а его всё не было. И вспомнить, что случилось на последнем отрезке, выпавшем из моего сознания, я никак не мог — несмотря на все усилия.

Состояние моё быстро улучшалось с каждым днём. Медсестра сказала верно: у меня всё быстро срасталось, да и переломы были не самые тяжёлые. Насколько я понял, более всего при падении у меня пострадал мозг. Видимо, я сильно ударился головой.

Но худшее было позади. Лечащий врач с удовлетворением отмечал, что я быстро иду на поправку. Матушка навещала меня ежедневно, опять были родственники и приятели, пару раз приходил и Витька.

Мне стоило большого труда держать рот на замке. Но я пока никому не сказал, что на самом деле произошло там, на месторождении, и на дороге. Даже не дал больше повода никому предполагать, что я что-то вспомнил. С Витькой я держался особенно осторожно, взвешивал каждое слово. И, похоже, он успокоился насчёт меня. Наверное, успокоился и Жора, так как ко мне больше не являлся.

Но желание докопаться до правды теперь росло во мне. Оно давило изнутри, как перегретый пар в котле. И я знал, что не смогу просто так жить с этим.

Прошло две недели с того момента, как я очутился в больнице. Я уже мог самостоятельно передвигаться по палате, правда, с помощью костылей. Врачи говорили мне, что дня через три-четыре меня выпишут. Это меня сильно обрадовало: больничный режим и вся обстановка уже успели мне осточертеть.

Но Пётр Арсеньевич куда-то пропал. Я с нетерпением ждал его очередного визита до того, как покину больничные стены, но тщетно. Он словно забыл обо мне. Или ему действительно было пока не до меня?

За пару дней до выписки я спросил медсестру (её звали Катерина), с которой уже успел хорошо познакомиться и даже подружиться:

— Катерина, а вы не знаете, где Пётр Арсеньевич? Он ведь ещё собирался ко мне зайти.

Женщина уставилась на меня, в её глазах застыло недоумение:

— Какой Пётр Арсеньевич?

— Ну, психотерапевт. Который приходил ко мне по вечерам. Трижды приходил. Занятия проводил со мной, помогал всё вспомнить.

— Слава, ты шутишь, что ли? — усмехнулась Катерина. — Нет у нас в больнице никакого психотерапевта. Тем более никакого Петра Арсеньевича.

Я опешил.

— Так может он, это… из другой какой-нибудь больницы приходил?

— Да что ты, — засмеялась она. — Кто там будет к тебе приходить? И насколько я знаю, никто к тебе вечерами не ходил. Тебе это, наверное, приснилось.

Ей было забавно, но у меня в горле пересохло, а кровь горячо прилила к лицу и болезненно застучала в висках.

— Как это никто? Я что, выдумал это? Катерина, ну давайте позовём лечащего врача, он-то должен знать!

Вид у меня был, наверное, испуганный, потому что медсестра восприняла мою реакцию всерьёз. Она вышла и через несколько минут вернулась в сопровождении хирурга Валентина Михайловича, который наблюдал моё состояние, пока я лежал.

— Валентин Михайлович, ну вы-то знаете психотерапевта, который бывал у меня? — обратился я к нему в надежде, что сейчас недоразумение рассеется. — Петра Арсеньевича?

Врач и медсестра переглянулись.

— Психотерапевт? Пётр Арсеньевич? — озадаченно переспросил он.

— Ну пожилой такой, седой, в очках, с бородкой! Он ещё жилетку носит, и часы у него такие старинные, на цепочке!

— Слава, ты что-то путаешь, — после паузы произнёс хирург. Взгляд его стал настороженным. — Нет у нас в больнице такого специалиста. Вообще нет из персонала никого по имени Пётр Арсеньевич.

Они оба уставились на меня. Я стоял, как идиот, и тоже пялился на них, чувствуя, как в голове включается безумная карусель, а земля уходит из-под ног.

— Ты уверен, что это было? — спокойным тихим голосом осведомился Валентин Михайлович. — Может, тебе это приснилось?

— Слушайте, но это же легко проверить! — с отчаянием чуть ли не выкрикнул я. — Ведь в регистратуре есть журнал посещений, там всё отмечается!

— Ну что ж, сейчас и посмотрим, — кивнул врач.

Он вышел и вскоре вернулся с толстым журналом в руках.

— Вот смотри, — Валентин Михайлович развернул журнал передо мной. — Все визиты к тебе зарегистрированы. У нас с этим строго. Никто просто так в палату не пройдёт.

Я вперился в страницы, где были вписаны все посещения больного такого-то, то есть меня, с даты поступления до сегодняшней включительно. Я просмотрел всё тщательно.

Да, там была отмечена матушка, мои друзья, знакомые, родня, и Витька был, и Жора.

Петра Арсеньевича не было.

Меня будто кто-то огрел дубиной по голове.

— Да как же так, — пробормотал я.

Ноги у меня мгновенно ослабли, и я плюхнулся задницей на койку.

— Ничего, это бывает, — успокаивающе сказал врач. — Посттравматический синдром. Ложные воспоминания и тому подобное. Ты не беспокойся, со временем пройдёт.

Они с медсестрой немного постояли, сочувственно глядя, и вышли.

Значит, это у меня были галлюцинации? Я схожу с ума? Психотерапевт и всё, что он говорил — не более чем плод моего больного воображения? И всё, что я вспомнил — тоже?

Тогда почему Жора приходил ко мне с угрозами?

Ответа не было.

***

Через два дня меня выписали. Я вышел из здания больницы, опираясь на костыль. Ещё немного я хромал — сросшаяся кость всё же побаливала. Но в целом я чувствовал себя вполне сносно. На выходе меня уже ждали мать и такси, которое она вызвала.

Вырваться из больничного плена и вернуться домой — какая же это радость!

Следующие три дня я занимался в основном тем, что пересказывал многочисленным гостям свою историю падения в шурф и того, как я выбрался через пещеру. Во всех подробностях. Разумеется, начиная с того места, когда я очнулся на дне ямы. Все выражали сочувствие напополам с восхищением — мол, какой ты, Славка, молодец! Вот так и надо — никогда не сдаваться! Но всё же надо быть осторожнее, чтобы не попадать в такие переделки. Иначе ведь, сам понимаешь… И далее в таком духе.

Но главного никто не знал.

Я по-прежнему хранил молчание относительно того, что привело к данной ситуации. Я уже и сам не был ни в чём уверен. Как я мог положиться на свои воспоминания, если частью этих воспоминаний был фантом, образ, рождённый моим воображением?

Однако желание установить правду росло во мне с каждым днём.

И когда я почувствовал, что могу передвигаться без подпорки, я попросил Витьку о встрече. Дескать, дружище, есть важный разговор. Домой к нему идти не хотелось — вдруг там окажется Жора. А я бы много отдал, чтобы больше никогда не увидеть его физиономию.

Поэтому мы договорились встретиться в кафе, где частенько зависали компанией.

Витька согласился без особого энтузиазма в голосе. Я его понимал. О чём ещё важном между нами могла идти речь, кроме как о тех событиях?

Тем не менее, он пришёл. Когда мы уселись на наше излюбленное место — столик в углу возле окна — и заказали себе по кофе с мороженым, я решил сразу перейти к делу.

— Слушай, Витька, ты мне друг? — спросил я без обиняков, глядя ему в глаза.

— Ну, друг, — ответил он, чуть помедлив.

— Я не буду тебя снова спрашивать, как я оказался в шурфе. Чёрт с ним! Ты мне расскажи, что там случилось, по дороге с пасеки?

— Ты меня за этим позвал? — Витька опустил взгляд себе в чашку и стал размешивать ложечкой сахар.

— Да, за этим.

Я решил, что отступать уже ни к чему.

— Да ничего там особенного не случилось. Ты чего, Славка? — Витька хлебнул кофе и поднял на меня глаза, стараясь выглядеть невозмутимо. Но в его голосе задрожала беспокойная предательская нотка.

— Вить, я понимаю, что этот упырь тебя зашугал конкретно, — как можно спокойнее сказал я. — Я и сам его боюсь, честно тебе скажу. Он мало что здоровый, но к тому же совершенно безбашенный. Но и на него можно управу найти. Мы сможем, понимаешь?

Витька тяжело вздохнул.

— Ты чего от меня хочешь, Славка?

— А ты что, не понимаешь? Если он что-то такое сделал… он же ответить за это должен. Нам надо в полицию заявить. Или ты его думаешь покрывать?

— Что сделал? Что он там, по-твоему, сделал? — Витька уже заметно занервничал.

— Ну, например, человека задавил, — продолжал нажимать я.

— Какого хрена ты несёшь, Славка? — Витька зло усмехнулся. — Чего ты выдумываешь? У тебя что, крыша от сотрясения поехала?

Я смотрел на него несколько секунд. Витька покраснел — это был видно невооружённым глазом. И молча глядел на меня с рассерженным и ошарашенным видом, будто я ни с того ни с сего съездил ему по морде.

Мне стало понятно: ничего он мне не скажет. И на мою сторону добровольно не станет. Страх перед Жорой был сильнее.

И ведь я знал, знал, что ничего от него не добьюсь. На кой же чёрт я затеял и эту встречу, и этот разговор? Никому лучше от этого не стало, это уж точно.

Витьку мне трудно теперь считать другом, подумал я. И хорошо, если он Жоре ничего не скажет о нашем разговоре. Иначе тогда плохо может стать мне.

— Ладно, Вить, не хочешь — не говори, — я положил рядом с недопитой чашкой деньги и встал, собираясь уходить. — Но я всё равно так или иначе узнаю, что там было.

— И что ты намерен делать? — спросил Витька с ехидцей.

Вот тут бы мне, наверное, лучше было промолчать и оставить его со своим страхом. Но я помимо воли, будто некто другой шевелил моим языком, сказал:

— Я поеду туда. На то место, где всё случилось. А там что-то скверное случилось. И сам всё вспомню.

— Ну давай, дерзай, — ухмыльнулся Витька. — Только я тебя туда не повезу.

— Обойдусь как-нибудь без твоей помощи, — бросил я и пошёл на выход.

***

По дороге домой, перемалывая в голове неприятный разговор с Витькой, я успел сто раз пожалеть о том, что в запальчивости выдал ему свои намерения. Но отступать уже не хотелось. Да, он может передать Жоре, как уже делал. Но я надеялся, что Витька не придаст моим словам такого уж большого значения. Типа, если я до сих пор ничего не вспомнил, то и не вспомню уже никогда.

А кроме того, меня охватило какое-то злое упрямство. Наверное, мне хотелось доказать, прежде всего себе самому, что я не так уж боюсь Жору. И в своих поисках пойду до конца, чего бы мне это ни стоило. Хотя я понимал, что он запросто может свернуть мне шею и, если что, не остановится.

В полицию обращаться за помощью было бы глупо. Кто бы мне поверил, если у меня ничего, кроме воспоминаний, не было? И охрану от Жоры ко мне бы никто не приставил. Помощников у меня тоже не было, оставалось действовать в одиночку.

Получалось одно из двух: или мои воспоминания ложны, или Жора действительно сбил пасечника. Никто о том точно не знает, кроме них троих: Жоры, Витьки и Даши. Но ни Витька, ни Даша не подтвердят, если что-то и было. И пока я сам не вспомню, это останется тайной.

Мне обязательно надо вспомнить, хотя бы для себя. И единственный способ вспомнить — поехать туда, где всё случилось. Или ничего такого не было.

Интуитивно я был уверен: там всё выяснится.

В конце концов, я ведь могу поехать на пасеку. И, если старик-пчеловод окажется там жив-здоров, на том и успокоиться. Мне было бы этого достаточно.

Матери я ничего не рассказал о своих то ли воспоминаниях, то ли видениях. И о подозрениях своих тоже молчал. Не хотел её зря тревожить и расстраивать.

Ещё через несколько дней я дождался хорошего прогноза на завтра, и решил: пора.

Матушке сказал, что хочу съездить на велосипеде туда, к пасеке. Я уже ежедневно и подолгу разъезжал по округе. Ибо лечивший меня врач рекомендовал побольше двигаться после длительного лежания в палате. Так, мол, организм быстрее восстановится после травм.

На её обеспокоенный вопрос, что я там забыл, ответил, что мне в прошлый раз там понравилось, места очень красивые. Узнав, что я собираюсь ехать один, она взяла с меня слово, что не поеду на то чёртово месторождение, где чуть не разбился. Я пообещал, что меня там не будет, и что вообще буду предельно осторожен.

Как потом выяснилось, после того, как я собрался, сел на велосипед и уехал, мать всё же позвонила Витькиным родителям. Она хотела уточнить, не поехал ли Витька или ещё кто-нибудь из наших общих друзей со мной. Так, на всякий случай. Она не могла знать ни о том, что с Витькой я прекратил общаться после разговора в кафе, ни тем более о причинах нашей с ним размолвки. О моей поездке сразу же узнал и Витька, потому что был в тот момент дома.

А я тем временем крутил педали и мчался на своём двухколёсном транспорте по краю шоссе. Я следовал маршрутом той роковой поездки, которая едва не стоила мне жизни.

За два часа я добрался до места назначения. Недалеко от того самого поворота.

С одной стороны от узкой грунтовой дороги простирался зелёный цветущий луг, где-то в полукилометре от дороги поблёскивало небольшое озерцо. И ещё я разглядел в том же направлении, поближе, такие же сооружения, как на пасеке, похожие на большие почтовые ящики. Их было пять штук. Да, это были ульи, которые пчеловод поставил здесь. Возможно, я тогда не обратил на них внимания, или видел их мельком, но забыл.

А с другой стороны грунтовки высился сосновый лес, в километре позади дорога отворачивала и ныряла в его тёмные недра. И где-то далеко за бесчисленными деревьями маячила знакомая верхушка известнякового месторождения.

Да, если это и вправду случилось, то здесь. Сомнений не было.

Я остановился и некоторое время размышлял, что дальше: ехать на пасеку или оставаться тут. Да, я ведь хотел туда съездить… Но по-прежнему мысль о пчёлах, которых там полно, вызывала у меня дрожь.

Наконец я набрался решимости и покатил к пасеке. Это было нужно сделать. Иначе весь путь мог оказаться напрасным.

Мне повезло: хозяйка оказалась дома. Но выглядела она совсем не так, как месяц назад, когда мы вчетвером заявились к ней. Её взгляд был потухшим и скорбным. И мне сразу, как я её увидел, показалось, что она ещё больше постарела.

Как ни странно, она помнила и меня, и всех остальных. Она, как и в прошлый раз, сразу усадила меня за стол и стала потчевать чаем с мёдом. Я без предисловий поинтересовался, где хозяин, как он, здоров ли.

— Пропал он, милок, — со вздохом ответила старушка. — Аккурат в тот день, когда вы приезжали. Поехал ставить ульи и не вернулся.

У меня внутри всё похолодело. Худшие мои опасения подтверждались.

— Так его… и не нашли до сих пор? — с замиранием сердца спросил я.

— Не нашли, — она уголком платка вытерла слезящиеся глаза. — Ульи стоят на лугу, и машина наша с прицепом была там недалеко. А сам как сквозь землю провалился. Милиционеры-то приезжали, расспрашивали всех в округе, искали его, да всё зря. Я уж все глаза проплакала…

У меня так защемило сердце от жалости к ней, что я сам еле удержался от того, чтобы не зареветь. И мне уже становилось всё ясно.

Но что-то говорить определённо было рано. Что я ей мог сказать?

Я сглотнул болезненный ком, стоявший у горла, и с трудом выговорил:

— Я догадываюсь, что случилось. И я сделаю всё, чтобы найти его.

Она подняла на меня выцветшие, окружённые паутиной морщинок, серо-голубые глаза:

— Как ты его, сынок, найдёшь? Всё уж обыскали без тебя.

Я подумал, что лучше ответить, и выдавил:

— Дело в том, что я его видел перед тем, как он… пропал. То есть мы, все мы видели… Только понимаете, мне нужно ещё немного времени. Я к вам вернусь и всё расскажу. Обязательно!

— Ну, Бог тебе в помощь… — она опять тяжело вздохнула, и я видел, что не особо она верит в то, что я сказал.

Я встал, наскоро попрощался и вышел из дома. Сел на велосипед и поехал обратной дорогой. По пути я отметил, что несколько пчёл вьются надо мной, и припустил что было мочи. Скоро они отстали.

Когда я подъезжал к повороту, меня вдруг охватила мелкая дрожь. Как будто некий толчок, идущий изнутри, заставил меня остановиться. Следуя изгибу дороги, я завернул за деревья и остановился. Да, вот оно, то самое место, где в моём воспоминании был сбит машиной старик-пчеловод. В том, что наша машина сбила именно его, у меня уже не осталось ни капли сомнения.

Так куда же он подевался?

Я походил туда-сюда по пыльной дороге, по примятой траве. Точно, вот здесь стоял его автомобиль с кузовом на прицепе. А вот тут рядом стоял он сам, когда Жора наехал на него.

Господи, подумалось мне, какая нелепая жестокость судьбы! Сделав своё дело, он встал здесь, непонятно зачем, и никто никогда уже этого не узнает. Может, что-то ремонтировал, а может, просто наслаждался видом или думал о чём-то своём. И смерть настигла его здесь в виде мчащегося с сумасшедшей скоростью джипа.

В том, что старика не было в живых, я тоже был уверен.

Он ведь должен был слышать звук быстро приближающегося автомобиля. Почему же не отошёл в сторону? Может, он был глуховат? Но ведь он и так стоял не на дороге, а на обочине. Откуда ж он мог знать, что джип не проедет мимо, а понесётся прямо на него? Что за рулём пьяный детина, который почти не управляет машиной?

Наверняка это место менты потом тщательно осмотрели, когда искали пропавшего человека. Тут уже не было ничего, что бы напоминало о трагедии. «Уазик» пчеловода с прицепом отогнали. Возможно, догадывались, что тут произошло. И знали наверняка со слов старушки, что мы были у неё. И наверняка ведь установили, кто именно был, и всех разыскали и допросили. Но ничего установить следствию не удалось.

Не было никаких прямых улик против Жоры.

Я лежал в больнице с провалами в памяти, а остальные…

Остальные всё как-то скрыли. И Жора, скорее всего, всем руководил.

Каким образом? А я, что я-то делал?

Глубоко дыша и застыв как вкопанный, я отчаянно силился вспомнить.

Психотерапевт, которого я вообразил себе, уверял, что я смогу. Сам. Надо только быть на месте, где всё случилось. И вот я здесь.

Значит, пришло время.

Как бы в ответ на эти мысли я ощутил ещё один внутренний импульс, но на сей раз острый и болезненный. Это было похоже на удар током, который я однажды уже испытал в жизни. Я содрогнулся всем телом. И одновременно будто бы прорвалась некая перегородка, которая сдерживала во мне давление изнутри, ставшее сейчас непереносимым. Некая невидимая освобождённая сила, подобно ударной волне от эпицентра взрыва, рванулась из головы во все стороны. Весь мир перед глазами вспыхнул, переливаясь радужными огоньками. Я непроизвольно зажмурился и стоял так несколько секунд…

…А когда открыл, мы вчетвером стояли возле неподвижно лежащего тела.

***

— Откуда он взялся? — со злостью повторял Жора, склонившись над ним.

Потом присел на корточки, тяжело отдуваясь, потормошил сбитого за плечо. Человек лежал ничком, никак не реагируя, разбросав в разные стороны руки, безвольные, как плети.

— Не дышит, мать его… — пробормотал Жора.

Первый раз на его физиономии я видел растерянность.

Даша подскочила к распростёртому на траве телу, тоже присела, подняла его голову. И, обращая к Жоре искажённое лицо, истошно заголосила:

— Ты же его убил! Понимаешь? Уби-и-ил!

Мы с Витькой остолбенело стояли рядом, не в силах осознать то страшное и непоправимое, что произошло на наших глазах.

Жора перевернул тело на спину. В том, что человек погиб после такого удара, сомнений не оставалось. Он не дышал, глаза были полузакрыты и невидяще блестели из-под полуопущенных век.

Но даже не сознание этого, а другое окатило меня смертельно леденящей волной.

Я сразу узнал этого человека. Это был Пётр Арсеньевич.

Он был в той же рубашке и жилетке, в тех же потёртых вельветовых брюках, когда являлся ко мне в палату. И даже знакомые мне очки с толстыми стёклами в роговой оправе валялись неподалёку. И те самые часы на цепочке выскользнули из кармана жилетки.

Теперь я понял, почему при первом «визите» он показался мне знакомым.

Мои воспоминания выбрали именно такую форму, чтобы преодолеть страх и вырваться из подсознательной темницы. По-другому я бы не вспомнил.

Наверное, настоящий психотерапевт так бы объяснил мне это.

Да, я должен был прийти сюда снова, чтобы всё восстановить до полной картины. И теперь я заново переживал то потрясение, которое испытал в тот июльский солнечный день. Мой внутренний кинопроектор сейчас прокручивал последний эпизод того жуткого, но такого реалистичного фильма. А я замер на месте и смотрел, как…

…Даша всхлипывала, прижав ладони к лицу. Мы с Витькой молчали, окаменевшие и растерянные.

Жора недовольно зыркнул на подругу и бросил:

— Да хорош истерить! Надо что-то делать.

— Мы должны пойти в полицию, — медленно выговорил я.

— Ты ещё, очкарик, будешь советы давать, — Жора перевёл на меня тяжёлый, давящий взгляд. — Без сопливых скользко!

Витька наконец промямлил:

— Это же батькина машина. Ведь если узнают…

— Да, Жора, — Даша подняла на него заплаканные глаза. — У отца скоро выборы! А тут такое… На его машине сбит человек. А с нами что будет? Жорик, а с тобой? Господи…

— Если никто не узнает, то всё будет норм, — насупившись, ответил Жора.

Казалось, он почти протрезвел и о чём-то раздумывал. Потом он сказал, обводя нас троих цепким колючим взглядом:

— Заховаем его куда-нить. Так, чтоб никто не нашёл. Машину отмоем, — он кивнул на бампер, заляпанный кровью. — Я потом сразу в мастерскую. Если вмятины, то подрихтую. И всё будет шито-крыто. Главное — молчать всем. Никого не видели, ничего не знаем.

Даша молчала, швыркая носом, молчал и Витька. Похоже, они были согласны с Жорой.

Мне было и перед Жорой страшно, и оправиться я всё ещё не мог. Но словно бы кто-то другой внутри меня упрямо пробормотал, не сводя глаз с трупа старика:

— Мы не должны ничего скрывать. Только хуже себе сделаем. Мы должны всё рассказать.

— Профессор, ты чё…? — Жора матерно выругался и угрожающе уставился на меня. — Хочешь нас всех заложить? Сначала тебе плохо будет. Соображаешь?

Я ничего не ответил. Возражать дальше этому амбалу было опасно.

Но и смириться с тем, что Жора собирался сделать, всё моё нутро отказывалось.

— В общем, так, — Жора огляделся. — Вон там озеро, — он показал пальцем на водоём, блестевший в нескольких сотнях метров от нас. — Пока никто тут не появился, надо его в воду. И с концами. Хер кто найдёт.

Даша проговорила тихо:

— Жорик, он же всплывёт!

— Не всплывёт, — отрезал Жора. — Мы к нему груз привяжем. Витька, аккумулятор есть запасной?

— Да, есть, в багажнике, — проблеял Витька.

Вид у него был совсем жалкий и подавленный. Но судя по всему, он был согласен с тем, что затеял Жора. И Даша, и он были согласны. Их трое, а я один.

— Доставай! — Жора снова овладел ситуацией. — И трос буксировочный!

Витька как загипнотизированный стоял, уставившись на Жору с беспомощным выражением на лице. Я его отчасти понимал: ещё один шаг — и он станет Жориным пособником; он знал это, и какая-то его часть сопротивлялась.

— Ну чё встал? — прикрикнул Жора. — Шевелись давай!

— Витька, помоги Жорику, — подала голос Даша. — Ты ж сам должен понимать, нельзя никак нам засвечиваться.

Она повернулась ко мне, утирая ладонями потёкшую тушь около глаз:

— И ты пойми, Славка. Это теперь наша общая тайна. Ради Витьки хотя бы.

— Я вам в этом не помощник, — сказал я, отошёл и сел на траву.

Что ещё я мог сделать?

Меня мутило и трясло, — даже не столько от того, что случилось, сколько от того, что они намеревались совершить. От того, как легко согласилась с этим Даша. И от того, как Витька, мой давний друг Витька, легко сдался в этой ситуации. И стал выполнять под диктовку Жоры то, чего делать было нельзя.

Жора недобро посмотрел в мою сторону, но ничего не сказал. Видимо, он справедливо решил, что на меня рассчитывать не стоит. Обращаясь к Витьке и Даше, он распорядился:

— На машине туда не повезём, следы будут на лугу. Понесём его с Витькой за руки и за ноги. Даха, а ты аккумулятор тащи.

Потом он подобрал очки старика, запихнул их в карман его жилетки вместе с выпавшими часами. Маску пчеловода напялил на голову убитого со словами:

— Ничего оставлять тут не будем.

Я наблюдал, как Жора деловито обматывает и стягивает верёвкой безжизненное тело старика, и у меня внутри всё сжималось от отвращения. Я видел, как Витька бестолково суетится рядом, пытаясь ему помочь. Как они вдвоём с Витькой поднимают и несут тело, туда, где сверкала водная гладь. Они тащили его долго, с остановками. Хоть старик был худой, но ноша была не из лёгких. Даша понуро плелась за ними, неся в руках увесистый свинцовый аккумулятор.

Поднявшись, издали я видел, как Жора где-то у берега приматывает аккумулятор к ногам трупа. Потом они с Витькой, сняв обувь и закатав брюки, занесли тело в воду за несколько метров от берега — к участку озера, где глянцево блестели заросли кувшинки. И бултыхнули свою ношу в воду. Поверхность заколыхалась, поглотив тело, разошлась лёгкими кругами и успокоилась.

***

Я смотрел, как они возвращаются, и знал: то, что они сделали, и чему я был свидетелем, навсегда провело между мною и ними не переступаемую черту. Они теперь будут жить с этим. А я? Мне что делать? Разве я смогу хранить это в себе?

Наверное, они говорили об этом между собой по дороге назад. Когда они вернулись, Витька и Даша старались не смотреть на меня. Как будто меня не было.

Жора подошёл ко мне, дымя сигаретой. Он был весь потный, брючины мокрые и испачканы тиной, а вид у него был грозный. Без предисловий, тихо и угрожающе он сказал:

— Очкарик, ты не видел ничего, как и все мы. И ничего не знаешь.

Я посмотрел прямо в его физиономию, собрался с духом и ответил:

— Я всё видел. И ничего не обещаю.

Лицо его скорчилось в злую гримасу, и я подумал, что он меня сейчас ударит. Но он только процедил сквозь зубы и сигаретный дым:

— Если кто узнает, тебе не жить. Ты понял?

И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошёл к нашей машине, где стояли Витька с Дашей и о чём-то переговаривались. Жора тоже включился в разговор. Говорили они тихо, так что я не слышал, о чём у них шла речь.

Потом Жора достал из багажника пластмассовое ведро и снова отправился к озеру.

Витька подошёл ко мне.

— В общем, Славка, такое дело… — он избегал на меня смотреть, — ты никому… о кей? Ты ж понимаешь… Мы ж друганы с тобой.

— А ты сам-то, Вить, как теперь будешь жить? — вместо ответа сказал я.

— Так и буду… А что делать, если так получилось? Никто ж не хотел… Чего нам теперь всем, из-за этого старика жизнь ломать?

Я пожал плечами.

— Витька, ты-то не виноват. Это всё он. Я, если что, всегда встану на твою сторону.

— Да, но понимаешь… Батя мой избираться в городскую думу собрался. Ты ж в курсе. А тут такая фигня. Нам это надо?

Он посмотрел на меня исподлобья, тревожно, ища поддержки.

Но, наверное, не увидел её в моих глазах, потому что тяжело вздохнул и выговорил:

— Ладно, как-нибудь всё уляжется. Сейчас съездим куда хотели и домой…

— Ты ещё можешь об этом думать? — я хмуро поглядел на Витьку. — После такого? Какие к чёрту прогулки! Скорей бы назад.

— Понимаешь, Жора ещё пьяный, — тихо проговорил Витька. — Я боюсь, как бы он ещё кого-нибудь не сшиб. Надо съездить, проветриться. Всем нам.

— Ну разве что, — нехотя согласился я. — Хотя настроение паршивое…

Жора скоро вернулся с ведром воды. Даша взяла тряпку и стала отмывать джип спереди. Через полчаса бампер был чистым.

— Садимся, поехали! — скомандовал Жора. — Теперь ты рули, пионэр.

Он как будто забыл то, что сотворил совсем недавно. А меня больше не замечал.

Мы сели в машину. Я по наивности был уверен, что скоро буду дома.

Но я не знал, о чём они втроём переговаривались. Ведь я на свою беду дал понять, что не собираюсь хранить их страшную общую тайну. И возможно, тогда они вместе решили, что от меня лучше избавиться. А последний диалог с Витькой устранил все сомнения и у него.

Хотя, скорее всего, это только Жора так решил. А Витька и Даша просто согласились. Точно не знаю, и наверное, не узнаю никогда.

Во всяком случае, они сошлись на том, что вернутся в город без меня. Но так, чтобы всё выглядело как несчастный случай. Ведь со мной нельзя было поступить так же, как со стариком. То, что мы поехали вчетвером, было известно нашим родителям.

Я не догадывался, что задумал Жора. А он, видимо, знал, что на той известняковой горе есть места, где можно упасть с большой высоты.

Витька повернул ключ, и джип тронулся с места. Мы понеслись к месторождению.

***

Всё. Я вспомнил до самого конца.

Когда я смотрел последние кадры, меня била дрожь. Витька, которого я считал своим верным другом, взял и так запросто предал меня. Пусть даже он сам не хотел, чтобы я погиб. Но он готов был это допустить. Только чтобы скрыть то, что натворил этот негодяй Жора.

У них с Дашей тоже был интерес, чтобы я молчал. Хоть и не такой важный, как для Жоры, но всё же… Для их папаши публичный скандал в преддверии выборов — тоже совсем ни к чему. И это как бы понятно.

Но всё-таки, всё-таки… неужели всё это для Витьки дороже, чем жизнь друга? Ладно там справедливость в отношении убитого пчеловода. Но он и мной был готов пожертвовать ради спокойствия их семейки.

Нет, никогда я Витьке не смогу такое простить.

Но теперь-то что мне делать?

Я побрёл лугом по направлению к озеру. Ноги дрожали и плохо слушались. Воспоминание перевернуло мне душу. Оно было потрясающе ярким и чётким, плоть до деталей, — я действительно прожил этот отрезок жизни второй раз.

Где-то я читал или слышал, что наш мозг хранит всё, что мы видели или слышали, что пережили или испытали в течение жизни. Вообще всё. И в принципе может что угодно из этого вспомнить. Неужели это правда? Я никогда раньше не мог в такое поверить.

Но мой случай свидетельствовал как раз в пользу того.

Да, вон там они тащили тело мимо ульев, чтобы утопить.

В озере… Бабуся на пасеке говорила, что улья надо ставить близко от водоёмов — пчёлы пьют, как и любые другие существа.

Но приближаться к этим пчелиным обиталищам мне было по-прежнему страшно.

Я остановился и огляделся. Кругом было великолепно. Цветущий луг жил своей тихой жизнью — благоухал клевер, ромашки желтели подобно маленьким солнцам, перепархивали с цветка на цветок бабочки, стремительно рассекали воздух стрекозы, где-то рядом гундливо трудился шмель.

Этих созданий я тоже побаивался. Пожалуй, надо возвращаться, подумал я.

Но тут перед моим внутренним взором всплыло лицо Петра Арсеньевича. И мне показалось, что я снова слышу его голос, который говорил о моём страхе перед жужжащими созданиями. И о том, что у меня пока не было стимула, чтобы преодолеть этот страх:

«…А мне кажется, он у тебя появится в нужный момент. Когда выполнишь главную свою задачу: вспомнишь всё до конца».

Кто в действительности говорил мне это? Не фантом же? Наверное, кто-то во мне самом, — некая потаённая часть моего существа, которая знала, что я могу побороть этот страх. И побуждала меня сделать это. Не откладывая. Сейчас же.

Этот голос почти помимо воли повёл меня в направлении моего страха. Я двинулся к ульям, которые стояли в паре сотен метров от меня. Пчёл пока было не слышно и не видно.

Но всё равно было страшно. Как если бы я приближался к логову какого-то опасного зверя. Хотя выглядели ульи безобидно — ни дать ни взять большие, сколоченные из досок почтовые ящики. Только горизонтальные щели (вроде хозяйка пасеки их называла «летки») внизу, а не вверху. Я подошёл к ним уже достаточно близко и мог видеть деловито снующие через эти щели внутрь и наружу мелкие чёрные точки. Их было много, очень много. Они вились вокруг ульев, одни садились, другие взлетали, одни улетали прочь, другие откуда-то тут же появлялись, и это движение было непрерывным.

Я сделал над собой усилие и подошёл ещё ближе. Ульи были поставлены в один ряд, на расстоянии нескольких метров друг от друга. От ближайшего меня отделял десяток шагов. До меня уже доносилось тихое и неумолчное «з-з-з…», издаваемое тысячами пар крылышек. Такое знакомое и такое зловещее. Этот звук уже сам по себе нагонял у меня волну неприятных мурашек по всей коже. И мелкой, пробирающей насквозь дрожи, словно я весь был большим камертоном, вибрирующим в унисон с этим зудением. Моё сердце сильно заколотилось, и я остановился, чтобы перевести дух. Ноги стали тяжёлыми и непослушными.

Потом я собрал остатки воли и шагнул вперёд, потом ещё раз, ещё. Каждый шаг давался мне всё труднее, как будто я шёл к обрыву в пропасть. Гудение становилось всё громче, и надо мной уже замельтешили штук пять пчёл. Мне отчаянно захотелось повернуться и стремглав бежать прочь.

Я застыл на месте, хотя и просто стоять было страшно. Дальше приближаться к ульям уже было выше моих сил. Я замер, ожидая неизвестно чего.

И тут до меня долетел стрёкот, перекрывший пчелиное гудение.

Стрёкот не кузнечика, он быстро перешёл в рёв. Мотоцикл. Он выскочил из-за того самого рокового поворота, со стороны дороги на город. Из-за деревьев я до поры до времени не мог его ни слышать, ни видеть.

Водитель мотоцикла повернул с дороги в мою сторону. Меня было хорошо видно издалека. Да и велосипед мой, оставленный на обочине. Я пока не мог различить, кто едет, так как на голове ездока был шлем.

Но он катился прямо на меня. Я застыл, всё ещё недоумевая, кому я тут мог понадобиться. Может, человек не местный, заблудился, кого-то увидел и хочет спросить дорогу?

Когда между нами осталось метров десять, водитель остановил машину, слез и снял шлем. У меня внутри всё захолонуло. Это был Жора.

***

Он знал, что я сюда сегодня поеду. И узнал это он от Витьки. Больше не от кого.

Он не медля направился ко мне. На физиономии у него была нарисована его обычная гадкая ухмылка, а болотно-мертвенные глаза смотрели угрожающе и злорадно. Я уже не раз видел у него такое выражение.

Бежать от него нет смысла, подумал я. Догонит в два счёта. Я просто стоял и смотрел, как он приближается. У меня мелькнула неуместная и нелепая мысль, что сейчас я, как барон Мюнхгаузен, нахожусь между львом и крокодилом. И оба были смертельно опасны.

В другое время это могло бы показаться забавным, но только не в данный момент.

Жора остановился от меня в двух шагах.

— Всё-таки никак ты не уймёшься, очкарик, — бросил он.

Я молча уставился в его ненавистную прыщавую рожу. Намерения его были ясны. Что я мог сказать ему в ответ? Просить о пощаде? Вот этого хотелось меньше всего. Даже сейчас.

— Повезло один раз, так и жил бы дальше, не дёргался! — продолжал он хрипло и зло. — Предупреждал же тебя, сопляка. А теперь хана тебе! Сам напросился.

Он вынул из кармана нож, нажал на ручке что-то, и со щёлканьем выскочило стальное лезвие. Я стоял в ступоре, не в силах до конца осознать, что он действительно собирается это сделать. Смог только выдавить через сухое и шершавое, как наждак, горло:

— Тебя за это посадят. До самого конца посадят.

— Да никто не узнает, — с издевательской миной ответил Жора. — Ты будешь лежать там же. Рядом с тем старым пердуном!

Я невольно попятился, стоя спиной к ульям.

И вдруг опять в памяти возникло лицо Петра Арсеньевича, который говорил:

«Пчёл бояться не стоит, они не опасны. Люди бывают гораздо опаснее».

Внезапно позади меня жужжание стало заметно громче. Жорина насмешливо-злобная гримаса моментально сменилась удивлённой. Что-то происходило за моей спиной.

Я увидел, как надо мной пронеслись несколько пчёл и разом устремились на Жору. Они, словно дробины, выпущенные меткой рукой из рогатки, одновременно ударили ему прямо в физиономию.

— А, сука! — заорал Жора и схватился рукой за лицо.

Насекомые попадали на траву, но тут же из-за моей спины вылетели ещё столько же. И тоже понеслись на Жору. Я резко обернулся. Зрелище заставило оцепенеть от ужаса.

Из всех ульев — да, именно из пяти летков быстро выползали и взмывали в воздух крошечные крылатые тельца. Будто некто незримый разом выдавливал из нутра ульев наружу эту живую, кишащую движением тёмную субстанцию. На глазах их становилось всё больше и больше. И сердитое жужжание над лугом нарастало с каждой секундой.

Жора завопил снова — его опять ужалили несколько пчёл. Он выронил из руки нож и яростно замахал обеими руками, отгоняя всё новых насекомых, которые неслись на него. Ему было уже не до меня.

У меня перехватило дух. Я не мог от страха сделать больше и шагу. В голове мелькнуло, что сейчас этот разъярённый рой бросится на меня тоже. Но пчёлы меня будто не замечали. Они продолжали стремительно вылетать из-за моей спины и, как одна, пикировали на бугая, орущего благим матом и бестолково машущего руками.

Уже и не жужжание раздавалось над ульями, а грозный гул. Я снова посмотрел туда — в воздухе висело целое живое облако из насекомых. Оно несколько секунд раздувалось на глазах, клубилось и кипело, как единый живой организм. И вдруг разом, как по чьей-то команде, ринулось в нашу сторону.

Моё сердце ухнуло куда-то вниз. Я понял, что это конец.

Жора тоже увидел это. Его лицо уже заплыло от укусов и скорчилось от боли и ужаса. Он издал хрип и повернулся, чтобы бежать. Мы оба поняли, что происходит нечто непонятное и страшное.

Пчелиная туча пронеслась над моей головой. Я даже всем телом почувствовал дуновение от тысяч и тысяч крылышек. Ни одна из них меня даже не задела, словно я был неодушевлённым предметом.

Пчелиный вихрь налетел на Жору, окутав его со всех сторон. Пчёл было так много, что сам Жора пропал из виду. Я услышал только его жуткий вопль. Он бросился было прочь, но сумел пробежать всего несколько шагов. Я с ужасом наблюдал, как пчёлы сплошь облепили его лицо, шею и руки, как они живой шевелящейся массой залезли даже за расстёгнутый воротник рубахи.

Жора орал страшно и непрерывно, он рухнул на колени и молотил себя ручищами по лицу, по груди, давя насекомых десятками. Но сотни и сотни новых тут же занимали их место. Потом Жора упал и стал кататься по земле, и вопли его были уже надсадными. Но жужжащий рой не отставал от него. В него продолжали вонзаться новые и новые жала.

Это продолжалось ещё несколько секунд, и Жора внезапно затих. Он ещё несколько раз конвульсивно дёрнулся и остался лежать на траве без движения.

Потом пчелиное облако, снова как по команде, взметнулось в воздух, немного повисело над телом, и понеслось над моей головой назад к ульям. Некоторое время пчёлы вились над своими жилищами, а потом их единый рой стал постепенно разделяться на части, редеть: пчёлы залетали обратно в ульи. Скоро их живое облако растаяло в воздухе.

Я стоял, замерев на месте. Сердце бешено колотилось. Случившееся на моих глазах потрясло меня больше, чем что-либо до этого.

Я всё ещё не мог поверить в своё неожиданное спасение. И не мог осознать, что произошло. Как так получилось, что меня ни одна пчела не ужалила? Почему всё досталось Жоре? Почему они вообще вдруг накинулись на него?

Хозяйка пасеки рассказывала, что пчёлы не любят всяких резких запахов. Может, они почуяли идущий от Жоры запах курева? А может, что-то другое их разозлило? Не знаю…

Впечатление было такое, что ими управлял кто-то невидимый.

Потом я набрался смелости и осторожно подошёл к Жоре, валяющемуся на траве в скрюченной позе. Его было не узнать. Всё лицо и руки вздулись и были синюшного цвета, как ноги у мороженой курицы. Правильнее было бы сказать, что его лицо потеряло черты, оно превратилось в какое-то жуткое бесформенное месиво. Рот был широко раскрыт в застывшем вопле.

Я наклонился над ним. Он не дышал и не шевелился. Совсем. Он был мёртв.

Такая доза пчелиного яда, которую он получил, убила бы, наверное, быка.

Я попробовал представить себе, что Жора чувствовал в последние моменты своей жизни, и содрогнулся.

Но он это заслужил.

Ноги всё ещё мелко дрожали, но я побрёл через луг к дороге.

Потом сел на велосипед и покатил домой.

***

Нет смысла пережёвывать нудное повествование о том, как я пошёл в полицию и всё рассказал следователю. Да, тому самому, который приходил ко мне в больницу. Он сначала мне не поверил. Что и не удивительно.

Не хочется в подробностях пересказывать, как со специальной группой мы снова в тот же день поехали на луг — туда, где всё случилось. Как уносили на носилках изуродованную, потерявшую человеческий облик Жорину тушу. Как на следующий день, уже в присутствии Витьки и Даши, доставали из озера труп старого пчеловода, уже обезображенный разложением и объеденный рыбами.

Как рыдала над ним старушка, хозяйка пасеки, которая присутствовала на этом жутком мероприятии. Как потом опять со следственной группой мы поехали к известняковому месторождению — к тому месту, где Жора столкнул меня в шурф, ударив сначала шокером (как оказалось, принадлежавшим Даше).

Не хочется вспоминать все эти допросы и следственные эксперименты. Как те двое быстро раскололись насчёт своих ролей во всём, что случилось. Как хныкал и утирал сопли Витька, давая признательные показания, и нещадно сваливая всё на покойного хахаля своей сестры. Как всхлипывала Даша, умоляя следователя не судить их с братцем слишком строго.

Я старался не наговаривать лишнего на них. Наоборот, Витьку я всячески выгораживал. Я сказал, что Жора угрозами заставлял его помогать скрыть своё злодеяние, а потом молчать. Уж не знаю, был ли Витька мне за то благодарен — я потом с ним очень мало общался. Оба мы понимали, что уже никогда друзьями не будем.

И ещё: после того, как всё стало известно, его батя на выборах снял свою кандидатуру. Насколько я знаю, джип у них конфисковали, а самого Витькиного отца обязали выплатить вдове убитого огромную сумму.

В общем, дальнейшее было уже не столь интересно.

Мне остаётся только добавить, что я потом ещё раз съездил на пасеку к старушке. Мы с ней сидели, пили чай с мёдом (конечно же!) и долго разговаривали о разном.

От неё я узнал самую последнюю деталь, которая в этой истории осталась для меня тёмным пятном. Старика действительно звали Пётр Арсеньевич.

Да, чуть не забыл: возвращаясь с пасеки, я знал, что больше не боюсь пчёл.