Запретные дали. Том 1

Алевтина Низовцева, 2023

Деревня Крайние Плакли тихое и уединенное место. Люди здесь живут по своим законам и традициям. Жизнь в этих краях была бы размеренна и монотонна, если бы не частые болезни, против которых жители совершенно бессильны. И вот однажды приходит молодой человек, готовый лечить и помогать всем и каждому. Вот только человек ли он?.. Черный юмор, переплетенный с деревенским бытом. Смешно о несмешном. Для широкого круга читателей.

Глава 3

Эпизод 1. Матильда

Сегодня пациентов практически не было. Возможно, большая часть их все-таки резко выздоровела, строго следуя «врачебным предписаниям». Возможно, многие теперь откровенно боялись безжалостных методов лечения «чудного племянничка в похоронном костюме», но скорее всего жителям Плаклей просто некогда было болеть.

Чтобы не терять за зря времени, Мартин решил заняться своими «крайне важными делами». Поудобнее устроившись за письменным столом, с большим удовольствием вытянул он вперед длинные ноги, но стоило лишь раскрыть книгу, как дверь резко заскрипела.

С весьма недовольным видом, Мартин поднял голову и увидел шустро приближающуюся к нему девушку.

— Так вот кого Карди от меня так упорно прячут! — произнесла она и протянула руку, — Я, Матильда!

От столь наглого поведения Мартин чуть не поперхнулся, но руку девушке пожал. Рука внезапной гостьи оказалась грубой, точно наждачка, а рукопожатие по-мужски крепким.

Отметив это про себя, Мартин принялся жадно изучать все остальное. Так называемая, Матильда показалась ему совсем юной, от силы лет двадцати, весьма маленького роста, но довольно плотного телосложения. Большие выразительные зеленые глаза смотрели с детской наивностью, а на пухлых щеках играл здоровый румянец. На Матильде было темно-зеленое платье довольно простого кроя. Соблазнительно обтягивало оно широкие плечи, не очень полную дородную грудь и весьма пышные бедра. Обута Матильда была в старенькие коричневые туфельки. Ее темно-каштановые волосы под ярко расшитой цветочным орнаментом лентой-окосником, толстой косой спадали на перекошенное левое плечо.

— Так это ты, значит, по воскресеньям, в лесу шлындаешь! — ехидным тоном произнес Мартин, узнав во внезапной гостье видимое прежде лишь мельком «маленькое создание», и лукаво усмехнулся.

— Да, я, — произнесла Матильда, одаривая лучезарной улыбкой, и добавила тоже ехидным тоном, — а ты по окраине леса шлындаешь, все свои ромашки собираешь!..

Заслышав это, Мартин невольно смутился и поспешил накинуть на себя строгий вид «врачебной интеллигенции», но как бы пристально он не присматривался, кроме сколиоза, никаких признаков иных заболеваний не углядел. Озадаченный до предела этим фактом, Мартин немного похлопал длинными изогнутыми ресницами и устремил на Матильду пронзительно-синий взгляд.

— На что жалуемся? — задал он привычный вопрос, заранее зная, что данная коррекция займет от силы полчаса.

— А я вовсе не слезы лить к тебе пришла, — заявила Матильда, тем самым вызвав откровенный хохот со стороны Мартина.

— Одному битый час на пальцах разъяснять приходится, что с баночкой делать надобно, — сквозь смех произнес он, — другая еще хлеще!.. Вот умора-то с вами!.. Прошу искренне простить меня, но это просто несуразно!.. Говори, что болит у тебя!.. Подлечу!..

Матильда наивно заулыбалась, моргая своими очаровательными глазами, но вдруг хлопнула себя по лбу. Со словами: «Ой, совсем забыла!» она схватила Мартина за руку и рывком вытащила из-за стола.

— Пошли, — заговорщически молвила она, — нужна твоя помощь…

На вопросы Матильда не отвечала, докторский саквояж взять не позволила, даже замкнуть больницу на ключ не дала, она лишь тянула за собой, повторяя одну и ту же фразу: «Не задавай мне никаких вопросов!».

Только на улице Мартину удалось наконец-то высвободить руку от стальной хватки. С видом раненного зверя, он принялся растирать посиневшее запястье, при этом стараясь не отставать от мельтешившим перед глазами «маленьким созданием».

— Нужно спешить, — оглянулась на него Матильда и ускорила шаг.

Вскоре оказавшись за довольно высокими воротами, они вошли в просторный двор. Пройдя мимо неприметного дома, «маленькое создание» замельтешило в бесконечных дебрях сада плодовых деревьев, затем понеслось через скотный двор, устремляясь прямиком в коровник, где пахло молоком, сеном и свежим навозом.

— Вот, — сказала Матильда, отворив маленькую дверку стойла, — Росинка опять подавилась!

Короткий указательный палец показал на черно-белого теленка. Мартин возмущенно поперхнулся и устремил на Матильду испепеляющий синий взгляд, преисполненный сиреневым негодованием.

— Животными не занимаюсь!.. — визгливо заявил он и уперев руки в боки, сердито застучал мыском туфли.

Склонившись нос к носу к наивно улыбающейся Матильде, Мартин принялся отчитывать «маленькое создание» за ложный вызов.

— Какие у тебя глаза красивые!.. — восхищенно произнесла Матильда и добавила зачарованным тоном, — А дыхание пылкое и горячее-горячее…

От услышанного, Мартин вторично поперхнулся и, разом растеряв былую спесь, застыл с озадаченным видом.

— Да брось ты ругаться, — махнула на него рукой Матильда, — просто подержи телушке голову.

Мартин машинально выполнил заявленную просьбу. «Маленькое создание» бесстрашно сунуло по самый локоть руку в пасть животному и через несколько секунд достала хребетную кость довольно крупной рыбы.

— Ну вот и все, — сказала Матильда Мартину и с материнской строгостью принялась отчитывать теленка, — сколько раз тебе говорить, Росинка, не копайся в мусорной куче! Плохая, плохая девочка!..

Закончив поучать теленка, «маленькое создание» засуетилось к выходу.

— Пошли, — поманила за собой Матильда Мартина, — пошли-пошли скорей!

По дороге из коровника Матильда бросила в помойную кучу рыбную кость, сладко потянулась и полюбовно посмотрела на Мартина.

— Спасибо тебе большое, — тихо произнесла она, устремляя взгляд куда-то в пустоту, — ты меня очень выручил…

— Не благодари, — машинально произнес Мартин, — это все лишь моя работа.

Сладострастно улыбнувшись, «маленькое создание» вновь засуетилось на крыльцо дома.

В это время Мартин старательно ерошил и без того растрепанные волосы, пытаясь понять, что он только что сделал и что вообще здесь делает.

— Пошли в подвал, — тоном бывалого военного скомандовала Матильда, отворяя резную дверь.

Дом оказался довольно приличным, если судить по чистой, светлой и довольно просторной прихожей.

Отогнув край соломенной циновки, «маленькое создание» отворило крышку подпола, где, по всей видимости, находился тот самый подвал, и махнуло Мартину.

Очутившись в полутьме, Матильда запрокинула румяное личико так высоко, насколько позволял ее маленький рост, и встала на цыпочки, силясь заглянуть в ярко-синие глаза.

В этот самый момент Мартин почувствовал, что сейчас может произойти все что угодно, возможно даже самое приятное, и лукаво заулыбался. Однако все его смелые предположения мигом улетучились, потому как Матильда быстро засеменила в самую глубь подвала, который оказался винным погребом.

— Вот, держи, — с ликующим видом всучила она Мартину большую запыленную бутылку, — конечно же, Братья Беркли меня убьют, если узнают, что я просто так раздариваю вино, но я не могу не отблагодарить тебя за помощь…

Далее пошло объяснение о том, как она опять недостаточно крепко привязала Росинку, которая отвязалась и снова наелась из мусорной кучи, после последовала жалоба, что из всех коров, именно с Росинкой вечно приключаются какие-то неприятности, что всякий раз приводит в негодование Братьев Беркли.

Мартину было совсем неинтересно слушать о негодованиях каких-то там Братьях Беркли, о коровах, которые вечно наедаются из мусорной кучи, и тем более о неприятностях, связанных с Росинкой. Всем своим видом он силился это показать, однако «маленькое создание» было чересчур увлечено своим пустомельством.

— А вино из наших виноградников считается самым лучшим в Плаклях, — принялась рассуждать вслух Матильда, — конечно белое вино ценится дороже, но лично мне нравится «Красильщик», в отличии от Изабеллы оно более густое и терпкое…

Далее последовала целая лекция о том самом вине с броским названием «Красильщик». С видом опытного сомелье Матильда начала давать сравнительные характеристики данному сорту вина, которому с ее слов, другие сорта значительно уступали по вкусовым качествам.

Слушая рекламную акцию алкогольной продукции, Мартин с наигранно-усталым видом выразительно закатил ярко-синие глаза и нарочито громко зевнул. В этот момент Матильда резко замолкла и быстро поспешила вверх по лестнице.

— Пойдем в виноградники, — скомандовала она, очевидно решив подкрепить теоретическую часть наглядными пособиями.

Устало вздохнув, Мартин поспешил на экскурсию. Проходя вдоль нескончаемой огородной территории, он сто раз успел проклянуть свою доверчивость, параллельно переживая за «горячо нуждающуюся в нем больницу», так цинично брошенную на произвол судьбы с незамкнутой на ключ входной дверью.

Выйдя через калитку заднего дворика, «маленько создание» повело к тепличному строению, поражавшему своей крупномасштабностью. Войдя вовнутрь душного помещения, Мартин обомлел от изобилия растительности, которое представляло собой разнообразные сорта винограда.

— Благодаря теплице наш виноград созревает уже в мае-июне, — гордо заявила Матильда и поспешила вперед, называя на ходу сорта и отщипывая от каждого небольшое количество ягод, как видно, решив, помимо демонстрации устроить Мартину еще и дегустацию.

Тараторя без умолку, она все пихала и пихала ему в рот горстки немытых и временами недоспелых ягод.

Проглатывая вместе с косточками пятнадцатый сорт под названием «Какой-то белый мускатный», Мартин понял, что Матильда хоть и знает вкусовые качества рекламируемой ею продукции, однако в названиях она полный ноль. Еще он невольно подумал, что если дегустация продлиться до самого конца этой нескончаемой теплицы, то в финале его хватит приступ аппендицита. Однако саму Матильду, по всей видимости, мало не волновало здоровье Мартина. С неимоверным рвением продолжала она рассказывать и угощать все новыми и новыми пригоршнями коварных ягод, но вдруг резко остановилась и застыла как вкопанная.

— Вот он… — загадочно прошептала она, указывая на табличку «Саперави» и завороженно уставилась на ряд кустов синего винограда с белесым налетом, — Красильщик…

Если бы Матильда сейчас перекрестилась на эти кусты, то Мартин ничуть не удивился, однако она всего лишь нащипала горстку ягод и, сунув себе в рот, принялась с наслаждением жевать, а после угостила и Мартина.

— Язык потом с неделю не отмоешь, — сказала Матильда с откровенным ехидством, — но в этом и заключаются его целительные силы…

Далее она принялась подробно разъяснять о тех самых «целительных силах» данного сорта чудо-винограда, который, с ее слов, был настоящей панацеей от множества числа болезней, а вино из него обладает просто волшебной силой.

Жуя коварные ягоды, Мартин отметил их терпко-насыщенный вкус, резко отличающийся от прежних сортов, и это пришлось ему по нраву, но стоило Матильде продемонстрировать свой темно-синий язык, как он пришел в откровенный ужас.

На этом дегустация резко закончилась. Вооружившись огромными ножницами, Матильда достала из-под близ стоявшего куста довольно вместительную корзину и, всучив ее Мартину, принялась срезать самые большие гроздья разных сортов.

— Угостишь Себастьяна с Лючией, — промолвила она, быстро наполняя корзину, — они любят…

Наполнив корзину до самых краев, Матильда встала на самые цыпочки и заглянула в самую глубину ярко-синих глаз.

— Какие же у тебя глаза красивые… — завороженно прошептала она, — будто нечеловеческие вовсе…

Тут «маленькое создание» осеклось и болезненно зажмурившись, принялось трясти головой.

— Так, здесь вроде бы все, — придя в себя, снова засуетилась Матильда, — пошли на выход…

Очутившись возле дома, она скрылась за входной дверью, а вскоре появилась, держа в руках стакан темно-красного содержимого и небольшую тарелку с грубо нарезанным творожным сыром.

— Попробуй, — протянула Матильда стакан Мартину — вино отменное! Никогда в жизни ты не пробовал ничего лучше!..

— В рабочее время не потребляю, — учтиво заявил Мартин.

— Как знаешь, — пожала плечами Матильда и залпом оглушила целый стакан.

Отерев рот тыльной стороной ладони, она обольстительно улыбнулась и предложила попробовать сыр от их «чудо-коров».

После винограда Мартину было уже все равно что дегустировать, тем более подходило обеденное время. Он в легкую умял всю тарелку солоноватого сыра, щедро приправленного какими-то травами. Заметив этот аппетит, Матильда тотчас метнулась в дом и принесла еще порцию сыра с дополнением в виде пшеничного хлеба с маслом.

— А сметана из молока наших коров, — заявила Матильда, — такая, что ложка стоит!..

Уминая предложенные яства и пробовав «чудо-сметаны», от которой «даже ложка стоит», Мартин вдруг понял, что приступ аппендицита ему уже вряд ли грозит, а вот расстройство кишечника вполне обеспечено, и потому, когда дело дошло до дегустации того самого «наилучшего молока», он протестующе отказался, сбивчиво пояснив, что ему работать до вечера, а подхватив бутылку вина на пару с корзиной винограда, принялся доходчиво заикаться, объясняя, что ему «надобно немедля быть на рабочем месте».

— Так мне тоже работать надо! — спохватилась Матильда и, вооружившись свежесорванной хворостиной, побежала к коровнику.

Погнав к калитке ошарашенную Росинку, «маленькое создание» кивнуло Мартину на выход. Облегченно выдохнув, тот устремился к свободе и тут же был грозно облаян огромной цепной собакой.

— Молодец! — похвалила Матильда пса.

— Noli me tangere (лат. Не тронь меня)!.. — прогромогласил Мартин, одаривая пса огненной вспышкой ярко-бирюзового взора.

Пес взвизгнул и поплелся обратно в свою конуру, но был остановлен влекущим звуком похлопывания ладони по колену.

— Иди сюда, дружок! — ласково позвал Мартин, — Иди сюда, мой хороший!..

Без всякий колебаний пес устремился на зов незнакомца, и к превеликому удивлению хозяйки, принялся играючи ласкаться, то подставляя взлохмаченный черно-белый загривок, то белоснежное пузо, а то становясь на дыбы во весь свой могучий рост, обнимая узкую талию.

— Какой ты кудлатый, прям как я… — удрученно произнес Мартин, лохматя скатанную шерсть и тяжко вздохнул, — Эх, совсем хозяйке дела до того нету!..

Тут раздался приказной голос Матильды, однако пес прикинулся глухим, довершая свою бессовестную низменность, страстными лобызаниями широким языком, и готовый вот-вот повалить навзничь своей лохматой тушей, чему Мартин, как видно, был только рад. Властно оттащив «ополоумевшую собаку», «маленькое создание» сердито посмотрело на усмехающегося Мартина, указывая на калитку, а после вышла и сама, бойко подгоняя хворостинкой ошарашенную Росинку.

Замкнув калитку, Матильда принялась болтать о всяких пустяках, в основном связанных с ее работой у Братьев Беркли. С непонятной гордостью рассказывала она о том, что в одиночку пропалывает обширные плантации, в одиночку жнет пшеничные поля, а также тягает тяжелые мешки с зерном и картошкой.

На протяжении все этого времени Мартин, все-таки боясь приступа аппендицита, прислушался к своему организму, который обалдев от винограда, сыра и хлеба с маслом, теперь выражал абсолютный протест против текущего рабочего дня, жадно требуя вина и женской ласки. Забыв про аппендицит, Мартин начал вожделенно присматриваться к «маленькому созданию», перемежая сверкающий сапфировый взор то на соблазнительно оголенные щиколотки, то на вздымающуюся девичью грудь.

— Всего доброго, — вдруг сказала Матильда, поравнявшись с развилкой, — тебе налево, а нам направо!

Одарив на прощание томным зеленым взором, она сладострастно улыбнулась и погнала Росинку дальше по витиеватой тропке, ведущей неведомо куда, но скорее всего к пастбищу с остальными коровами.

Немного постояв в огорошенном отчуждении, Мартин остервенело плюнул и отправился в свою «отчаянно нуждающуюся больницу».

— В воскресенье увидимся! — раздался хрипатый женский голосок.

— Пренепременно, — вполголоса произнес Мартин, сурово одернув на себе запыленный фрак и пошел дальше.

Весь остаток унылого дня Мартин вожделенно посматривал на бутыль вина, впрочем, с не меньшим вожделением вспоминал он и «маленькое создание», которое, судя по всему, очень скоро вновь явится, но только уже без той угловатой суетливости, а с напрочь подорванной спиной, и все благодаря работе, которой она так сильно гордиться.

Придя вечером домой, Мартин поставил на кухонный стол свою весьма тяжелую ношу, от вида которой Стефанида испуганно ахнула.

— С Матильдой никак познакомился! — воскликнула она, всплеснув руками и принялась журить Мартина за принесенные гостинцы.

Тем временем Себастьян с Лючией с радостным ликованием принялись отщипывать спелые ягоды прямо из корзины.

— Куда?! — прикрикнула на них Стефанида, — А поужинать сначала?

Дети замерли, убрали сладкие руки из корзины и заняли свои места за столом.

— Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — спросил Мартин, откупоривая пробку, — есть бокалы?

— Нет, — закачала светлой головой та, — Патрик пьет самогон из стакана.

С весьма огорченным видом Мартин взглянул на темно-алую жидкость, скрывающуюся за матовым стеклом бутыли.

— Что ж, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — с наигранно-огорченным тоном скомандовал он, — в таком случае, обойдемся кружкой…

С горьким вздохом Стефанида подала ему кружку, которою Мартин незамедлительно наполнил и осторожно пригубил содержимое. Посмаковав немного терпко-вяжущий вкус, он самодовольно заулыбался и залпом осушил всю кружку, следом бойко пошла вторая.

— Нужно будет непременно купить бокалы, — оживленно произнес Мартин, — право, такое хорошее вино требует исключительно самого дорогого и наилучшего хрусталя!

— Учти, Мартин, — строгим материнским тоном заявила Стефанида, — вино Братьев Беркли коварно. Оно легко пьется, но потом сильно ударяет в голову.

— Хорошо, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — с лукавой усмешкой на порядком раскрасневшемся лице послушно произнес Мартин, — я учту на будущее Ваше крайне важное предостережение…

Опустошив третью кружку, Мартин вновь наполнил ее терпким вкусным напитком и хотел было продолжить утолять жажду, но заметил на себе суровый взгляд Стефаниды.

— Поверьте мне на слово, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — подавляя в себе пьяный смешок, заявил он — я, как истинный ценитель, прекрасно знаю толк в хорошем вине равнозначно, как и должную для себя меру!..

— Мартин, — грозно произнесла Стефанида, — вначале ужин!

— Ладненько, — поджал уши тот и послушно отставил стакан в сторону, — как скажите, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида.

Немного посидев, он заговорщически шепнул Себастьяну с Лючией: «Ох, уж эти взрослые!», а после задорно подмигнул и выразительно закатил синие глаза.

В этот момент в кухне появился Патрик, посмотрев на хихикающих детей и раскрасневшегося Мартина, он сурово хмыкнул и промолчал. Однако завидев, как после ужина Мартин бойко утаскивает в комнату початую бутыль, он поинтересовался, откуда такое счастье, а узнав про «ложный вызов» схватился за седую голову, сердито приговаривая: «Нашла лазейку, ведьма окаянная!..».

Смерив удрученного Патрика пронзительно-синим взором, Мартин пожал плечами и отправился по намеченному маршруту.

— Смотри, не упейся! — сурово прохрипел ему вслед Патрик, — И не отравись вусмерть!.. Нашел, у кого гостинцы брать!

Мартин пропустил это предостережение мимо ушей, а на следующий вечер явился домой с картонной коробкой. Таким образом, в доме семейства Карди появилось шесть хрустальных бокалов.

Эпизод 2. Хиропрактик

Обычно Себастьян с Артуром ложились спать сразу же после ужина. Если же последний отлучался на Молодежные Гулянья, то по возвращению домой никогда не шумел, а тем более, не зажигал в комнате свет, чтобы не тревожить чуткий сон братишки. Мартин же, наоборот, всем своим видом показывал, что является в этой комнате единственным хозяином. Из ночи в ночь Себастьяну приходилось стойко терпеть «занимательное чтение» при свете ярко зажженной лампы.

К слову сказать, вопреки тяжелой физической работе, засыпал Себастьян весьма скверно. То и дело, терзаясь беспочвенными переживаниями и страхам из-за постоянных укоров строго отца и старших работников, он места себе не находил, ворочаясь сбоку на бок на скрипучей кровати. Кроме того, Себастьян мог проснуться посреди ночи по малой нужде, а потом долго терзаться круговоротом все тех же тревожных мыслей, и вот теперь к этой мучительной проблеме прибавился еще и наглый сожитель.

Самым ужасным было то, что Мартин вовсе не видел никакой проблемы в своем ночном «занимательном чтении», всякий раз самоуверенно заявляя, что если человек действительно хочет спать, то ни смотря ни на что обязательно заснет хоть стоя, хоть сидя, а особенно прижавшись к «мягкому-премягкому» дверному косяку. Себастьяна передергивало от этих эгоистических суждений, но спорить со «всезнающей врачебной интеллигенцией» было абсолютно бесполезно, и оставалось лишь безропотно терпеть в ожидании долгожданного сна.

Однажды, вернувшись поздно с работы, и, как всегда, застав «строгую врачебную интеллигенцию» за неизменным занятием, Себастьян нарочито злобно хмыкнул и прохромал мимо, едва удерживаясь на ногах, однако Мартин, полностью поглощенный своим «занимательным чтением», даже не заметил его прихода. Себастьян с хмурым видом прочел молитву на сон грядущий и тяжело вздохнув, злобно покосился на высокую растрепанную тень, а после подошел к письменному столу и погасил лампу.

— Это чегось?! — тотчас раздался визгливый голосок.

— А тогось, — сердито пробурчал Себастьян, — спать давно пора…

Без всякого чувства вины он похромал к своей кровати, чувствуя, как ярко-синие фонари нечеловеческих глаз сердито пыхнули в его сторону.

— Себастьян, — возмущенно взвизгнул Мартин, — ну, я же читаю!..

— А я весь день отдыхаю!.. — в сердцах закричал Себастьян, пытаясь как можно удобнее расположиться в постели, — Один ты у нас уработался!..

Неожиданно для самого себя он принялся озвучивать то, что давно накипело, смешивая в кучу ночные посиделки «уработавшегося», яркий свет лампы, свою постылую работу, упреки отца, обиду на старших работников и злобу на весь белый свет в целом, а после с крайне обиженным видом притворился спящим, но тут раздалось звонкое цоканье приближающихся шагов.

— Тяжко приходится?.. — послышался сверху неожиданно-сочувствующий тон.

— Тебя бы в поля загнать на весь день, — сухо парировал Себастьян, превозмогая ноющую боль во всем теле, — а потом еще в огород до самого вечера…

— Ну знаешь ли, дружочек, — заявил Мартин, зацокав на свое рабочее место, — suum cuique (лат. каждому свое)!..

На этой лаконично-бесовской фразе «синеглазый черт» вновь зажег лампу и уткнулся носом в книгу, не обращая уже никакого внимания на ярко выражаемые мучения Себастьяна, который искреннее надеялся, что Всемилостивый Господь все-таки внемлет его слезному прошению, и этой ночью данная лампа навсегда сломается. Однако лампа, почему-то, не ломалась. Упрямо горела она и даже стала светить в разы ярче, приведя тем самым Себастьяна в состояние полнейшей безысходности и лютого остервенения.

— «Вот и радуйся, что выучился в свое время!» — воскликнул про себя Себастьян, метнув злобный взор на высокий растрепанный силуэт, который потягивая вино, внаглую зашуршал оберткой шоколадки.

В больной голове Себастьяна завертелись разного рода скверные ругательства, касаемые завидного положения «строгой врачебной интеллигенции», с ее громко шуршащей шоколадкой, а также все той же ненавистной лампы, но это мало чем помогало, да и руки-ноги продолжало выкручивать с неимоверной силой. Правда, Себастьян немного радовался тому, что хоть сорванная на прошлой неделе спина уже практически не чувствовалась, да и тупая боль в левом боку отступила на третий день, так называемого «легкого труда», про который Патрик резко забыл, а скорее всего, просто откровенно начихал на «строгие врачебные предписания», отправив Себастьяна «выздоравливать» в поля за самой тяжелой работой.

— «Будь Артур жив, то я бы сейчас горя не знал! — подумал про себя Себастьян и завистливо глянул на высокий растрепанный силуэт, — Да когда же ты отлипнешь от своей бесовской книги и от бутылки, Черт ты эдакий?!»

В этот момент «Черт эдакий», сделав очередной глоток, внезапно отлип от своей «бесовской книги» и встал с насиженного места.

Себастьян с ужасом понял, что наступило время «бурной мыслительной деятельности», озвученной бесовским громогласием и подкрепленной нарочито громким цоканьем звонко чеканящих шагов.

— «Ты когда-нибудь угомонишься?!», — сердито подумал про себя Себастьян, болезненно ворочаясь с боку на бок и жалобно пискнул, — Мартин, имей же совесть!..

В ответ на это Мартин смерил Себастьяна таким ярко вспыхивающим бирюзовым взглядом, что тот невольно замолк, резко обретя рьяный интерес к офтальмологии.

— Ну, — произнес Мартин, кровожадно потирая руки, — и чегось у нас тут?

С этими словами он бесцеремонно скинул с Себастьяна одеяло и принялся властно прощупывать тому взвывающие руки-ноги.

— Ты чего?! — испуганно закричал Себастьян, протестующе затрепыхавшись.

— Да не ори ты, бестолочь истерическая… — заговорщическим тоном шепнул Мартин, — Не боись, не изнасилую… Может быть…

Он вновь одарил Себастьяна ярко-бирюзовой вспышкой страшных глаз. Себастьян моментально замер, поджав уши и потеряв, на всякий случай, былой дар смелого красноречия, занял испуганно-выжидающую позицию.

— Перенапряженьице у тебя, дружочек. Мышечное и нервное. — вскоре вынес свой строгий врачебный вердикт Мартин и оживленно хлопнул ладонями, — Что ж, будем устранять!..

Себастьяну откровенно не понравилось, что «строгая врачебная интеллигенция», закинувшись ломтиком шоколада и очередным глотком вина, принялась упорно возиться в своем медицинском саквояже.

— Мартин, Мартин, — испуганно запричитал Себастьян, — ты это… поостынь… Хорошо?..

— Готов работать в любое время дня и ночи! — артистично парировал тот и принялся чем-то растирать себе руки.

Себастьяна не на шутку перепугал рабочий настрой явно подвыпившей «строгой врачебной интеллигенции».

— Ну не после же бутылки вина!.. — укоризненно заявил он.

— Могу работать в любом состоянии! — невозмутимым тоном произнес Мартин, — Подумаешь, бутылка вина! Сущие пустяки!.. А ты попробуй-ка посля шести бутылок шампанского, пяти милых дам и бессонной ночи, ась? Когда корнцанги в глазах расплываются и в дрему тянет! Вот это, право, тяжеловатенько, но зато полнейшее спокойствие…

Тут он с неописуемой гордостью принялся рассказывать о своих пьяных врачебных подвигах, смело заявляя, что под алкоголем все идет в легкую, и, стремительно приступил к пополнению коллекции тех самых подвигов, перепугав вусмерть Себастьяна прикосновением внезапно обжигающе-огненных рук.

Вдоволь навыкручивая Себастьяну руки-ноги, Мартин озадаченно захлопал длинными изогнутыми ресницами и уставился на того с озабоченным видом.

— Не легче ведь? — поинтересовался он и, получив вместо внятного ответа сердитый стон, сбросил на пол одеяло и бесцеремонно стянув с Себастьяна ночнушку заявил в слащаво приказном порядке, — Давай-ка, дружочек, носиком в подушку…

Хоть Себастьян совершенно не горел никаким желаем, идти на поводу разошедшейся не на шутку «строгой врачебной интеллигенции», но все-таки понимал, что с пьяными лучше не спорить и безропотно подчинился. В тот же миг Мартин принялся усердно прощупывать ему хребет. На это «пьяное усердие» кровать тотчас же среагировала громким скрипом.

— Не, — усмехнулся Марин, продавливая спину Себастьяну под мелодичный скрип кровати, — ну это ни в какие ворота!.. В борделе койки и то тише скрипят!..

Вдарившись в несуразные воспоминания о бордельных койках и посмешив себя еще немного мелодичным скрипом, подвыпившая «строгая врачебная интеллигенция» ненадолго озадачилась вопросом о каком-то прощелкивании и, плюнув, принялась пребольно прищипывать Себастьяну мгновенно взвывшую спину.

— Не боимся меня!.. — послышался заверительно-лукавый голосок, — Я делаю сильно, но нежно…

Однако данная «сильная нежность» оказалась какой-то чересчур сильной. Болезненно взвизгнув, Себастьян внезапно ощутил, как руки-ноги вдруг зажили собственной жизнью.

— Эти судороги есть освобождение от чрезмерного мышечного перетруживания, — тотчас раздался самоуверенный тон, — у вас полдеревни подобным недугом страдает. Вот и твое тело по вечерам вопит, мол, хватит, хозяин, дай передышку!.. Quod caret alterna requie, durabile non est (лат. Что не чередуется с отдыхом не бывает продолжительным)!..

— Да когомоту там! — воскликнул Себастьян стремительно немеющим языком и испуганно ойкнул, ощутив мгновенную парализацию.

— Сейчас отойдет, — послышался участливо-лукавый тон, — обожди маленечко… Может тебе водички, бестолочь истерическая?

Себастьян отрицательно замотал внезапно взмокшей головой и попробовал пошевелить онемевшими пальцами, вызвав тем самым ехидный смех сверху с возобновляемым выкручиванием, закручиванием и сминанием испуганно онемевшего тела.

Поиздевавшись вдоволь, Мартин, наконец-то, предоставил Себастьяну щедрую возможность в одиночку разбираться с напрочь отказавшими конечностями.

С горем пополам Себастьяну все-таки удалось восстановить безжалостно отнятую подвижность, а заодно и на собственной шкуре понять, как «дурная башка рукам покоя не дает». С неописуемым облегчением он тихонько выдохнул, поспешно оделся и на всякий случай прикинулся мертвым, однако данная хитрость не остановила «строгую врачебную интеллигенцию», которая по-прежнему не желала оставлять его в покое.

Резким движением Мартин вытащил Себастьяна из постели, бесцеремонно поставил спиной к себе и дерзко наклонил.

— Ты чего?! — закричал Себастьян, возмущенный столь наглым обращением.

— Тихо-тихо, — молвил Мартин и поспешно добавил заверительным тоном, — не собираюсь я читать тебя между строк, а трепетать или не трепетать уже твое личное дело… Вот милые дамы, те обычно трепетали, впрочем, работа у них такая — трепетать от любого прикосновения. Им собственно деньги за то и платят!.. А вот пациентики те, конечно же, ведут себя более сдержанно… Хотя, нет! Тоже потрепетать от души охочи… в некоторых случаях…

Тут «строгая врачебная интеллигенция» с головой вдарилась в бредовые рассуждения, касаемые вечного вопроса: «Трепетать или не трепетать?». Слушая это, Себастьян был готов заплатить «строгой врачебной интеллигенции» любые деньги, лишь бы та прекратила свои безжалостные манипуляция, властно наклоняя в разные стороны, отчего по телу разносилась волна болезненной скованности, а еще щедро доплатить, чтобы наконец-то заткнулась и желательно навсегда.

— Больно, Мартин!.. — надрывно простонал Себастьян, — Очень больно!..

— Всецело отдаемся болезненно-приятному ощущеньицу… — отрешенным голосом произнес Мартин и вдруг неожиданно гаркнул, в два раза сильнее нажав на взвывающую поясницу — Ты как спину умудрился сорвать, бестолочь истерическая?!

— А приходи в поле работать, — закричал в отместку Себастьян, силясь увернуться из-под беспощадных рук, — на собственной шкуре узнаешь, как это делается!

— Успокоились-успокоились!.. Немедля успокоились!.. — озабоченно загомонил Мартин, нарочито-медленно возвращая Себастьяна в вертикальное положение, — Всю округу перебудишь своими истерическими криками… Сейчас тихонечко расслабились… Стоим смирненько и ничего не боимся…

Чертыхнувшись про себя, Себастьян хмуро покорился. Мартин грубо провел указательным пальцем прямо по напряженному позвоночнику, да так стремительно быстро, что у Себастьяна дыхание перехватило.

— Больно! — обиженно заныл Себастьян и резко замолчал от устрашающего хруста.

–…А если вдруг дернешься, — сурово парировал Мартин, возвращая голову Себастьяна в прежнее положение, — то я ненароком сверну тебе шею… Нукась, расслабились хорошенечко! Вдох-выдох!..

Себастьян настороженно замер и, на всякий случай, крепко зажмурился, а почувствовав, как безжалостные пальцы властно оплетают его голову, еще и принялся читать про себя оберегающую молитву, но был сбит на полуслове страшным рывком с последующим хрустом.

Болезненно взвизгнув, Себастьян испуганно застонал и неожиданно понял, что лишается чувств.

— Тихо-тихо!.. — засуетился вокруг него Мартин, — Не падаем в обмороки!..

Под напором неприятных хлопков по щекам Себастьян нехотя открыл глаза и сквозь туманную пелену увидел прямо над собой мертвенно-белеющий лик в обрамлении взлохмаченных кудрей и с огромными нечеловеческими глазами.

— Просыпаемся-просыпаемся!.. — сухим врачебным тоном потребовал Мартин, продолжая настойчиво лупцевать по щекам, — Приходим в чувства!..

Медленно утопая в завораживающей глубине ярко-синих нечеловеческих глаз, преисполненных таинственного свечения сиреневого блеска, Себастьян принялся изучающе всматриваться в невероятно-прелестные черты кукольно-красивого лица, — «А Мартин похож на кота… — расплывчато подумал он, — На тощего растрепанного кота… На кота… Говорящего кота… Глазастого кота… На сказочного кота… На кота или на… Черта?!».

Мартин блеснул нечеловеческими глазами и лукаво усмехнулся.

— Господь Всемогущий! — заверезжал Себастьян и, трясясь всем телом, принялся было вслух читать оберегающую молитву, но вдруг понял, что напрочь забыл все слова и принялся осенять себя размашистым крестным знаменем, сердечно моля Всемилостивого Господа уберечь от «синеглазой нечисти».

— Эй-эй! — отскочил от него Мартин, — Ты чегось это?!

Вместо ответа, Себастьян усилил свое рвение и замолк лишь тогда, когда «синеглазый черт» сифанул ему изо рта водой.

— Ладно там, в трепетании кричат всякое-разное, — ворчливо молвил Мартин заикающимся тоном, — ладно, когда оттрепетав творят невесть что, но… но… но чтоб… и… и… и такое!.. Или ты никак до сердечного приступа меня довести удумал?!

— «Привиделось…», — облегченно подумал Себастьян, завидя привычную «строгую врачебную интеллигенцию» и поспешно утеревши мокрое лицо, виновато улыбнулся и пожал плечами.

— А чегось тогда пугаешь? — сердито произнес Мартин и плеснув на ладонь из вазы поспешно отер себе лицо, — Да уж, дружочек, с тобой каши не сваришь, а нукась!..

Подняв Себастьяна с пола, он начал упорно растирать ему то уши, то виски, и убедившись, что «бестолочь истерическая» в порядке, вновь принялся прощупывать ему хребет, подкрепляя свою деятельность невнятно-заикающимся бормотанием.

В это время Себастьян не на шутку задался вопросом для чего собственно «строгой врачебной интеллигенции» теперь вздумалось считать ему позвонки, раз по десять перепроверяя подсчеты. Довольно скоро он пришел к единственному правильному выводу а именно, порешил, что таким несуразным образом «строгая врачебная интеллигенция» просто-напросто решила протрезветь.

Себастьян не стал мешать осуществлению этого благого стремления и послушно замер. Закончив с подсчетами и в тысячный раз убедившись, что все верно, Мартин, наконец-то, убрал руки, но лишь для того, чтобы огорошить очередной несуразной командой.

— Сбегай-ка за угол, дружочек, — приказал он участливым тоном, — сбегай-сбегай, облегчи, так сказать, душу… И тебе спокойнее будет, и мне заодно…

Себастьяну не очень-то хотелось, но в данном случае он решил все-таки не спорить и смиренно побрел на улицу.

Стоило ему вернуться обратно, как «строгая врачебная интеллигенция» по новой продолжила свою бесполезную деятельность с подсчетами, видимо, еще не до конца протрезвев, но тут резко остановилась.

— Значит так, — сказал Мартин, смерив рассерженного Себастьяна пронзительно-искрящимся взором, — основное мы с тобою проработали, сейчас позвоночные подвывихи вправим, а там поглядим.

Он принялся с удвоенной силой пересчитывать в сто первый раз позвонки. К своему превеликому ужасу и внезапному удивлению, Себастьян понял, что его позвонки способны вдавливаться, менять прежнее местоположение, а еще издавать звонкие щелчки довольно неприятного характера.

— Мартин, — сквозь стиснутые зубы прошипел Себастьян, — прекращай…

— Нетушки, — заехидничал тот, — раз я взялся, то доведу дело до конца!

— «Да что тебя с твоим концом!..» — огрызнулся про себя Себастьян.

— Без оскорблений мне тут!.. — раздался визгливый голосок самоуверенной интонации, — И вообще, мои услуги стоят довольно дорого, ибо я тут единственный в своем мастерстве!.. Кого только не вправлял, кого только на ноги не ставил!..

И лежачих приносили, и безнадежных!.. Откуда только не приезжали!.. Целые очереди выстраивались!.. Любые деньги готовы были заплатить!.. А тебе, бестолочь истерическая, чисто случайно выпала столь превеликая удача!.. Обычно просто так я этого не делаю.

Однако Себастьян не понимал, как люди вообще могли платить за подобное, а еще он несказанно порадовался тому, что Мартин все-таки один-единственный в своем зверствовании.

— И посему наслаждаемся работой превеликого хиропрактика! — продолжал глаголить тот самый «один-единственный», Расслабились-расслабились! Вдох-выдох!.. Вдох-выдох!..

Мартин вновь крепко схватил голову Себастьяна и так крутанул в сторону, что искры из глаз посыпались.

Вместе с искрами из Себастьян внезапно вырвалось самое верное обозначение деятельности того самого «одного-единственного».

— Ой! — ехидно выпалил Мартин, стремительно убирая руки, — Какие мы взрослые слова, оказывается, знаем!..

Предоставив Себастьяну маленькую передышку, «один-единственный» снова взял его за голову и было крутанул в другую сторону, но тут снова озвучился данный вид деятельности посредствам того самого «взрослого слова».

— Пасть захлопни, бестолочь истерическая, — рассерженно сказал Мартин, больно ударяя Себастьяна по нижней челюсти тыльной стороной ладони, — да расслабься, как следует, а то и взаправду шею тебе сверну!..

Он крутанул так сильно и резко, до звона в ушах. Стремительно посыпавшиеся искры из глаз, испепелив дотла повторно вырвавшееся «взрослое слово», заставили Себастьяна неожиданно вспомнить покаянную молитву в преддверии грядущей смерти.

— А ты гибкий как стебель и податливый точно глина, — заявил Мартин, заглядывая Себастьяну через плечо, — прям-таки приятненько работать!..

Тотчас же Себастьян выразил свое отношение к происходящему в упруго-податливой форме, не скупясь на доходчивые слова и известные выражения, отчего-то обзывая Мартина «вездесущим изувером».

— Ну что я говорил! — усмехнулся «изувер», пребольно продолжая свою вездесущую деятельность, — Вся скверна враз наружу повыходила!..

С этими словами он наградил Себастьяна неожиданно-приятным поглаживанием по плечам, однако стоило тому облегченно выдохнуть, как все успокаивающе-приятное разом закончилось.

— Руки за голову в замочек! — послышалась резкая команда, — Вдох-выдох!..

От неожиданности Себастьян замешкался, тогда Мартин нетерпеливо поставил ему руки за головой, и резко оторвав от пола, принялся беспощадно растягивать, выгибая на себя.

Под этой мучительной вытяжкой разом обмякшие позвонки, издавая мелодичное щелканье, принялись послушно подниматься снизу вверх.

Себастьян понятия не имел, что такое дыба, но в эту самую секунду почувствовал себя именно на ней. Тотчас же его посетила ужасная догадка о том, что Мартин помимо врачебного мастерства, прекрасно ознакомлен с искусством средневековых пыток.

— Стой, Мартин! — испуганно заверезжал Себастьян, — Я так быстро не вырасту!..

Однако Мартин явно не терял надежды и все продолжал упорствовать, силясь увеличить в разы весьма скромные габариты низкорослого Себастьяна, но, к счастью, последнего, довольно быстро осознал, что с природой не поспоришь, и все-таки опустил того на вдруг онемевшие ноги, которые едва не подкосились при встрече с грешной землей.

Не успел Себастьян отойти от «дыбы», как его поджидала новая пытка, уже в виде крайне болезненного прощипывания и проминания резко напрягшихся плеч и напрочь перепуганной спины.

— Мои милые дамы, — самоуверенно произнес Мартин, стремительно увеличивая силу, — громко охая, так и таяли под властью этих волшебных пальцев, истошно моля не прекращать…

Вопреки «милым дамам», Себастьян совершенно не горел желанием таять под уже осточертевшими до одури пальцами, от которых не было никакого спасения.

— Не подстраиваем под себя мои руки! — сердито произнес Мартин, ставя Себастьяна по стойке смирно, — Я сам прекрасненько чувствую, где сокрыто напряженьице!.. Преспокойненько воспринимаем избавление от внутренних зажимчиков… Нукась!.. Вдох-выдох… Вдох-выдох…

— Заладил одно и тоже, — сердито пробубнил Себастьян и в знак протеста постарался никак не реагировать, однако неожиданно-резкие продавливания колких пальцев заставили его тотчас же начать подвизгивать и постанывать.

–…Постепенно делаются щелки, — неспешно заговорил Мартин, — через которые происходят плавные перетекания…

— Мартин, Мартин, — заверезжал Себастьян, — мне своих щелок предостаточно! Не надо во мне новые делать!

Это смелое заявление вызвало бурный хохот со стороны Мартина. По-дружески хлопнул Себастьяна по плечу, он принялся выражать свое восхищение по поводу «смешной шутки», а насмеявшись вдоволь, сменил свои жестокие манипуляции более нежными. По всей видимости, «удачная шутка» довольно сильно пришлась по душе безжалостной натуре.

— Конечно, — неспешно молвил Мартин, — это надобно делать на кушеточке, с применением душистеньких аромомасел…

— «Забыл про привязывание и удушающий газ», — огрызнулся про себя Себастьян.

Меж тем Мартин продолжал свое бурное разглагольствование о том, как надобно и не надобно делать, выражая откровенное негодование к скрипучей кровати Себастьяна. Далее пошла лекция о целебной силе тех самых «расчудеснейших аромомасел», затем переключение на лечебные свойства каких-то камней, а когда понеслась несуразную чушь о превеликой врачующей силе непонятного магнетизма, то терпению Себастьяна наступил конец.

— Баня, веник, — перебил Себастьян самоуверенным тоном, — а если просквозит, то после горячий чай, шерстяные носки, в ватное одеяло и на печку! Наутро совершенно здоров!

Мартин резко замер и простоял так довольно долгое время, как видно, переваривая внезапно полученную неоспоримую истину, а потом забубнил что-то о целебной силе прогреваний.

— Так, дружочек, — произнес он, нежно взяв Себастьяна за плечи, — пойдем, все ж таки, в скрипучую кроватку…

Оказавшись, наконец-то, в желанной постели, Себастьян поспешил, поскорее закутаться в одеяло и закрыв глаза, принялся из всех сил стараться забыть произошедшее как кошмарный сон.

— Как самочувствие? — раздался сверху лукавый голосок.

— Сгинь, нечисть!.. — болезненно воскликнул Себастьян, устремляя взор прямо в искрящуюся глубь горящих фонарей ярко-синих глаз.

— Да не нервничай ты так!.. — махнул рукой Мартин и заботливо подоткнул ему одеяло.

— Тебе, что, дня мало?! — гневно воскликнул Себастьян, — Придумал на ночь глядя!..

— Вот пришел бы ко мне днем, — невозмутимо парировал Мартин, — днем и починил бы тебя! Все равно сижу, без работы маюсь, сам себе занятия придумываю… Городским надо бы весточку кинуть. От этих уж точно отбоя не будет!.. А что? Это идейка!.. И как раз прехорошенькая прибавочка к жалованью…

— Даже не вздумай!.. — испуганно воскликнул Себастьян, оборачиваясь на Мартина, — Тебе Староста Фрэнк таких городских покажет, а Падре Френсис еще и добавит! Двести поясных поклонов припишет, и будешь тростиночкой полдня гнуться, а еще Пост трехнедельный соблюдать, чтоб не повадно было!

«Строгая врачебная интеллигенция» многозначно смолчала, озадаченно захлопав длинными изогнутыми ресницами, а после криво усмехнулась.

— Ерундой не страдай лучше, — добавил Себастьян, — а пошли с нами поутру сеять!..

— Нетушки!.. — заявил Мартин, — Мне пациентиков ждать надобно!

— Сам же говоришь, что к тебе больные не приходят, — вдарился спорить Себастьян.

— Вот видишь, — гордо парировал Мартин, — как преотличненько работаю!.. Всех моментиком вылечил!

— «Ну да, — злобно подумал про себя Себастьян, — так работаешь, что все прячутся от твоего костоправства с иголками».

— Сейчас иголочки тебе поставим, — заслышался лукавый голосок, — легче перышка посля будешь!.. Где-то у меня еще линиментики были… Эти вообще творят чудеса расчудесные!

Мысленно пожалев себя, Себастьян принялся заверять «строгую врачебную интеллигенцию» в том, что вовсе не является игольницей, но был перебит строгой командой «Раздеваемся и носиком в подушку!».

Далее Себастьян, обмазанный по самые уши какой-то вонючей мазью, выражал свое недовольство в виде громкого айканья, подкрепленного многократным повторением того самого «взрослого слова».

— Мартин, — в конечном итоге заявил он, морщась от невыносимо-тянущих болей, — ты знаешь, кто ты?

— Ну-у — задумчиво произнес тот, бережно укрывая Себастьяна одеялом поверх натыканных иголок, — в общих чертах я, конечно же, понял. Вот только осмелюсь не согласиться с одним… многократно озвученным. Как ни крути, а все ж таки, они зарабатывают за ночь много больше, нежели я за неделю, да и шампанским с красной икрой их постоянно угощают щедрые клиентики…

Тут Мартин вдарился в глубокомысленные рассуждения, предоставив Себастьяну щедрую возможность вдоволь покряхтеть под цоканье снующих взад-вперед звонко чеканящих шагов.

Подведя аналогии двух древнейшим профессиям и твердо заявив, что никоим образом не может подходить под определение того самого «взрослого слова», «строгая врачебная интеллигенция» освободила, наконец-то, спину Себастьяна из игольного плена, после чего долго и упорно растирала ему виски не менее омерзительно-вонючей мазью, а довершении всей этой чудовищной экзекуции, взялась за кисти рук, старательно проминая каждый пальчик, предварительно обмазав растительным маслом и что-то воркуя про какие-то там «нервные окончания».

— По-прежнему больненько? — поинтересовался Мартин, оставив, наконец-то, в покое пальцы Себастьяна и, получив заместо внятного ответа сердитый стон, заверительно добавил, — Тогда традиционночку добавим! Лечить, так лечить!..

На тот момент Себастьяну было уже глубоко наплевать на происходящее. Сейчас он рьяно рисовал в своем злобном воображении, как «строгая врачебная интеллигенция» вместе со своей «традиционночкой» под бранные крики строгого отца и злые насмешки бессердечных работников корячится в поте лица на поле.

Тем временем Мартин громко, копошась в звенящих дебрях своего саквояжа, завел рассказ о близкой дружбе «альтернативочки» с «традиционночкой».

— Вот что, дружочек, — вскоре произнес Мартин, поспешно наполняя высоко задранный шприц над взъерошенной головой, — сбегай-ка покамест на двор…

— Да не хочу я!.. — заявил Себастьян возмущенным тоном.

— Ну постарайся там как-нибудь, — парировал Мартин, — а посля подмойся тама поглубжее…

От услышанного Себастьян пыхнул и поплотнее завернулся в одеяло, однако вскоре был резко вытянут из своего спасительного укрытия и, получив кружку воды в паре с резиновой грушей, был незамедлительно выдворен к месту назначения для требуемого прочищения, очищения, подмывания и промывания.

Честно просидев с добрых пятнадцать минут, и не получив никакого явного результата, Себастьян посмотрел на резиновую грушу с щедро промасленным наконечником. Брезгливо поморщившись, он вылил воду из груши на землю и, резко выдохнув, осушил залпом всю кружку. Злобно отершись рукавом, он понуро поплелся восвояси, утешая себя слабой надеждой, что, может быть, на этом «строгая врачебная интеллигенция» оставит его, наконец-то, в покое. Завидев же возле рукомойника высокий растрепанный силуэт, Себастьян дрогнул и снова озвучил, то самое «взрослое слово».

— Ложимся на кроватку носиком в подушку… — скомандовал Мартин, старательно намывая руки, — Я подойду через две минутки…

Проклиная все на свете, Себастьян смиренно выполнил вверенное, но завидев «строгую врачебную интеллигенцию», вооруженную стеклянным шприцем с длинной иглой, испуганно дрогнул и сердито застонал в подушку.

— Да не боись ты так, — участливо заявил Мартин, скидывая одеяло и бережно промакивая, — в мягенькое уколю, ничего и не почувствуешь!..

Однако Себастьян очень даже почувствовал, почувствовал невыносимое жжение, отдающее в аккурат от того самого «мягенького» по всей правой ноге.

— Больно! — взвизгнул Себастьян и болезненно застонав, закусил подушку.

— Сперва боль, — нараспев промолвил Мартин, — посля покой… Надрывно-изматывающая боль и тягостное наслаждение, связанные воедино… Вспышка! Резкое высвобождение, мгновенное облегчение и!.. Безмятежный покой… В том-то и есть истинное блаженство природного естества.

Себастьян был далеко не согласен с этим бредовым утверждением, ведь то последующее неприятно-паралитическое чувство никак не походило на долгожданный покой, а тем более на истинное блаженство чего-то там.

— Сейчас носиком к стеночке, — меж тем раздался лукавый голосок, — и приготовили подсвечник…

— Чего?! — воскликнул Себастьян, резко вскакивая с кровати и озадаченно хлопая глазами, — Какой еще подсвечник?! Тебе лампы мало что ли?!

— Не нервничаем!.. — резко парировал Мартин, — Немедля ложимся обратно и носиком к стеночке!.. Ложимся-ложимся! Сейчас свечку тебе поставим… для полного эффектика…

Однако Себастьян даже не шелохнулся, разве что до хруста сжал кулаки и сердито посмотрел исподлобья.

— «Сейчас ты у меня так огребешь, что свечка уже тебе понадобиться», — отчетливо читалось в хмуром изумрудно-зеленом взоре.

— Прехорошенькое обезболивающее мы тебе укололи, — принялся глаголить с важным видом Мартин, — меж тем, в моем арсенальчике имеются еще и преотличнейшие ректальные суппозитории, так что не стесняемся, ложимся на левый бочок, коленочки к себе и предоставляем мне свой подсвечник…

— Да иди ты в… Тартарары! — в сердцах закричал Себастьян, вскакивая с кровати.

Заслышав это, Мартин прыснул со смеху. Невольно вспомнив, что страшные Тартары являются ничем иным как родным домом чертей, Себастьян боязливо сглотнул. Собравшись с мыслями, он принялся бурно доказывать, что греховные манипуляции над «подсвечниками» строго караются Всемилостивым Господом.

Как бы он ни старался Себастьян приводить весомые аргументы против задуманного кощунства, это лишь вызывало все новые и новые вспышки ехидного смеха. По всей видимости, «синеглазому черту» было глубоко начихать на религиозные убеждения Себастьяна.

— Presente medico nihil nocet (лат. В присутствии врача ничего не вредно)!.. — бесовским громогласием враз перебил те бурные речи Мартин.

Резко осадив онемевшего Себастьяна обратно в кровать, он властно прижал задрожавшее тело и стремительно промазал «подсвечник» чем-то склизко-жирным, гордо назвав эту противную субстанцию «Друг студентов».

— Семь лет с ним не расставаясь! — молвил Мартин, невесело усмехнувшись, — Эх, сессии, сессии, сигаретки-песенки… Драли по полной и в хвост и в гриву… Превеселенькое было времечко, однако ж…

На тот момент Себастьяну было глубоко плевать на «превеселенькое времечко» «строгой врачебной интеллигенции», сейчас он, уподобившись Ласточке, сердито брыкался и недовольно фыркал, стараясь не допустить греховно-унизительного, за что впоследствии Господь, хоть и Всемилостивый, но сурово накажет.

— Успокоились-успокоились! — раздался сверху лукавый голосок, — Ручки под щечку… Глазки закрыли… Вдох-выдох… Вдох-выдох… Расслабились…

Почувствовав, внутри себя нечто скользяще-щиплющее, Себастьян испуганно взвизгнул и надрывно заохал.

— Как литая проскочила, а ты еще боялся! С вазелинчиком всегда в легкую идет!.. — восторженно произнес Мартин и поспешно добавил, заботливо прикрывая Себастьяна одеялом, — Теперича лежим, отдыхаем и не двигаемся минут десять-пятнадцать. Сейчас чутка пощиплет-ощиплет, зато посля прехорошо будет…

Себастьяну и без того было страшно пошевелиться. С силой сжав подушку, он крепко зажмурился и принялся надрывно стонать, вызвав тем самым очередной смешок лукавого ехидства, а после издевательские речи.

Заслышав о «наконец-то наступившем трепетании», Себастьян злобно замолчал и также злобно проигнорировал насмешливый совет не побрезговать заботливо преподнесенным полотенцем.

— Ну, все, — хлопнул ладонями Мартин, — сеансик окончен! Хорошенького, как говориться, по чуть-чуть!.. Ох, и изморил ты меня дружочек! Руки просто отваливаются! Ну что поделать, что поделать… Aliis inserviendo consumo (лат. Служа другим, расточаю себя)!..

Тут «строгая врачебная интеллигенция» поспешно откланялась и стремительно зацокала вон из комнаты, как видно, наконец-то поняв злобный настрой Себастьяна.

— Opto tibi noctem bonam (лат. Желаю тебе доброй ночи)! — послышалось уже поодаль бесовское громогласие.

Маясь нестерпимым жжением внутри и тянущими болями снаружи, Себастьян натянул по самые уши одеяло и продолжил втихаря злиться на Мартина, который теперь вполголоса жалел свои «бедненькие рученьки», старательно вымачивая их в плошке и растирая отвергнутым Себастьяном полотенцем.

Тем временем все еще мучимый невыносимым жжением, пощипываем и лютой ненавистью к «строгой врачебной интеллигенции», Себастьян так увлекся, что сам не понял, как заснул, а поутру подумал, что лучше бы умер этой ночью прямо под ехидный смех «синеглазого черта», который своими чудовищными зверствованиями напрочь лишил его каких-либо сил.

— Primo duluculo surgere saiuberrimum est (лат. Вставать с рассветом очень полезно)! — тотчас же послышалось бесовское громогласие.

— Даже не вздумай заговорить со мной, — сердито пробурчал Себастьян, заметив, на себе любопытные ярко-синие глаза, кокетливо похлопывающие длинными изогнутыми ресницами в довершении с премилой улыбкой кукольно-фарфорового лика.

С ужасом думая, что снова предстоит работать до самого позднего вечера, Себастьян кое-как оделся онемевшими пальцами и обреченно побрел вон из комнаты.

— Что, дружочек, — послышался за спиной лукавый голосок, — не по душе пришлась тебе моя хиропрактика?

— Да иди ты вместе со своей практикой, — в сердцах воскликнул Себастьян, — прямиком на херу!..

— О, глядите-ка, оживился! — усмехнулся Мартин, — Ну, раз тебе стремительно полегчало, то может, хоть теперича постель за собой застелешь в коем-то веке, ась?

В сердцах чертыхнувшись, Себастьян остервенело бросил одеяло на постель и прихрамывая на обе ноги, поплелся на кухню.

Засыпая над тарелкой, он откровенно завидовал «строгой врачебной интеллигенции», которая в отличие от него, умяв толченую картошку со шкварками и яичницей, учтиво откланялась и бойко поскакала в свою отчаянно нуждающуюся больницу, по всей видимости, досыпать.

Эпизод 3. Дневной сон

На поле Себастьян практически спал, но ничего не мог с собой поделать. Даже Всемилостивый Господь, как видно, сильно разобидевшись на Себастьяна за допущение того греховного учинения «синеглазого черта», был глух к мольбе ниспослать ему хоть какой-нибудь силы.

То и дело огребая подзатыльники со стороны отца и бранные выговоры от старших работников, Себастьян всякий раз поминал добрым словом «строгую врачебную интеллигенцию», которая, скорее всего, уже досматривала десятый сон, допоминался до того, что к отцу вдруг подошел один из недавно заболевших работников и сказал, что господин доктор немедленно требует к себе Себастьяна.

— Да что ему от Себастьяна понадобилось-то?! — гневно заорал на того Патрик.

— Да он толком и не объяснил, — пожал плечами работник, — все больше визжал что-то по-своему…

— Сам что ли полы помыть не может в своем свинарнике?! — прорычал Патрик и повернулся к Себастьяну, — Иди, помогай своему дружку! Все равно от тебя толку никакого!

Кротко кивнув, Себастьян со всех ног помчался с как никогда опостылевшего поля, однако очутившись в непривычных стенах больницы, мигом оробел, боязливо огляделся и осторожно постучался в дверь, к которой была прибита лаковая дощечка с витиеватой надписью «КАБИНЕТ», но в ответ заслышалась гробовая тишина. Тогда он постучал увереннее, затем громче, настойчивее, еще и еще.

Постучав в десятый раз, Себастьян пришел к выводу, что «строгая врачебная интеллигенция» еще не досмотрела свой пятидесятый сон и, решив не мешать отдыху «тяжко утомившегося от непосильной работы», поспешил было восвояси, как вдруг за дверью послышалось усталое командное приглашение с холодно-надменной врачебной интонацией. Нервно сглотнув, Себастьян отворил дверь и робко заглянул вовнутрь.

Мартин гордо восседал за обшарпанным письменным столом и что-то увлеченно строчил в какую-то тетрадь, высунув от усердия кончик фиолетового языка, всем своим видом выказывая крайнюю степень занятости.

— Обождите покамест!.. — произнес он, не поднимая растрепанной головы, и застрочил еще проворнее.

— Зачем звал-то? — буркнул Себастьян, однако «строгая врачебная интеллигенция» жестом подала знак молчать.

Выругавшись про себя, Себастьян присел на довольно хлипкий стул у края письменного стола и принялся растирать невыносимо болевший лоб, а вскоре от нечего делать, начал разглядывать стремительно появляющиеся на тетрадном листе витиеватые чернильные каракули, которые мало чем походили на нормальные буквы.

Время тянулось невыносимо долго, перьевая ручка противно поскрипывала в унисон усердному сопению, чернильные каракули стремительно заполоняли строчку за строчкой, и не было тому ни конца и ни края. Вконец рассердившись на «строгую врачебную интеллигенцию» за это пыточное томление и разом начихав на должные правила приличия, Себастьян подпер рукой щеку и задремал.

Сны были один интереснее другого. Все сильнее и сильнее затягивали они в стремительные потоки блаженного отчуждения, унося далеко за пределы скучной обыденности, но тут Мартин резко бросил перьевую ручку в чернильницу.

От громкого позвякивания все сны моментально улетучились, заместо них был любопытный ярко-синий взор и удивленное похлопывание длинных изогнутых ресниц. Себастьян встрепенулся, смущенно замер и испуганно вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию», внезапно вспомнив, что никогда прежде не бывал в больнице, а тем более ни разу в жизни не общался с настоящими докторами.

Нависло тяжелое молчание довольно затяжного характера. Меж тем Мартин все продолжал и продолжал вопросительно смотреть, окончательно сбивая с толку и приводя растерянного Себастьяна в состояние тихой паники.

Только Себастьян собрался всецело отдаться данному состоянию, как Мартин стремительно расправился и мигом накинул на себя самый что ни на есть наистрожащий вид сухой врачебной надменности.

— Я весь во внимании, — подал он лукавый голосок и более пронзительно устремил на Себастьяна ярко-синий взор, помахивая длинными изогнутыми ресницами.

Эта ехидная интонация, эта манерная наигранность, эта лукавая усмешка на бледно-фарфоровом лице, это девичье помахивание ресницами, все это, помноженное надвое благодаря висевшему напротив огромному зеркалу, пресильно разозлило Себастьяна.

— Чего звал-то? — грубым тоном буркнул Себастьян и сердито нахмурился.

— А, так ты только за этим! — насмешливо заявил Мартин и махнул рукой, — Я-то думал!..

Тут он вновь взялся за свою тетрадь и принялся увлеченно промакивать свои размашистые каракули, временами старательно дуя на них. Себастьяну довольно быстро надоело это унизительное издевательство, и он уже было собрался демонстративно покинуть «кабинет», одарив на прощание «строгую врачебную интеллигенцию» парой ласковых, но тут Мартин вновь подал лукавый голосок.

— Видишь ли, дружочек, — учтивым тоном произнес он, размахивая тетрадкой, — дело в том, что я давно заметил, что ты имеешь явные проблемы со сном и, как мне кажется, тут дело далеко не в повышенной тревожности. Возможно, значимая толика твоей прескверной напасти кроется именно в соседстве со мной. Ежели это так, то немедля приношу свои глубочайшие извинения за то, что невольно заразил тебя своей возмутительной бессонницей. Клянусь, я это не специально.

— Чего?! — воскликнул Себастьян, вскакивая с места.

Бросив тетрадь на стол, Мартин неспешно поднялся во весь свой стремительный рост, клятвенно прижал руку к сердцу и со словами: «Премного извиняюсь!», одарил Себастьяна кратким кивком наигранно-почтительной услужливости, после чего принялся мельтешить взад-вперед, заложа руки за спину и звонко чеканя каждый шаг.

Обветшалый пол, представляющий собой облезлые подгнившие доски, отозвался надрывным скрипом, грозясь вот-вот провалиться под Мартином при каждом его очередном шаге.

Себастьян замер в ожидании внезапной кульминации непредсказуемых последствий по отношению к «строгой врачебной интеллигенции», среди которых самым страшным могло быть сильное повреждение провалившейся ноги, возможно даже и с переломом.

Что делать в случае подобного несчастья, Себастьян даже представить себе не мог. С замиранием сердца наблюдал он за каждым звонким шагом и все ждал и ждал, но пол почему-то никак не проваливался.

— В ранцах я имел разговорчик с твоим строгим родителем, — меж тем молвил Мартин каким-то невеселым тоном, — все ж таки твои истерически стонущие крики вынудили его к беспокойству, и он отозвал меня на совместное курение. Деревня деревней, а все ж таки знает, шельма растреклятая! Лучше бы газовое электричество потрудился бы провести в доме, а то от керосинки твоей растреклятой скоро угорим вусмерть!.. В общем, покурили, пообщались… Я узнал о себе много нового, а заикнувшись о городских, еще и получил наистрожащий выговор… Хоть и без вазелина обошлось, но все равно приятненького мало… Крайне мало…

Заслышав краем уха нотки возмущенной обиды, Себастьян дрогнул от страшной догадки. Напрочь забыв о неминуемом переломном моменте, он резко прервал свою настороженную слежку и поспешил исправлять ситуацию.

— Мартин, — взмолился Себастьян, на всякий случай, готовый пасть на колени, — сидишь и сиди себе тут спокойненько! Не надобно тебе уходить обратно в Город! Староста Фрэнк платить тебе, и так, будет!

— Ну да… будет… — невесело пробурчат тот, — когда-нибудь пренепременно да будет…

Тогда Себастьян заговорил об «отчаянно нуждающейся больнице», как благодаря Марину она преобразилась, но тут же был перебит лукавой усмешкой и властным жестом молчать.

— Также я говаривал с твоим строгим родителем и за тебя, бестолочь моя истерическая… — молвил Мартин печально-возмущенным тоном, — Все ж таки пожалел, что не взял с собой вазелину! Уши смазать не помешало б…

Он резко осекся и принялся нервно чесать пальцем в ухе, вызвав тем самым невольное хихиканье со стороны Себастьяна.

— А так как, к своему глубочайшему сожалению, я особо ничем помочь тебе не могу, — произнес Мартин, не отрываясь от своего важного занятия, — то надеюсь загладить свою вину хотя бы этим…

Загадочно поманив за собой Себастьяна, он поспешно покинул кабинет и устремился к противоположной двери с табличкой «Смотровая», успев на ходу прочитать обширную лекцию о какой-то загадочной «инсомнии», делая основной упор на то, что «то вовсе не заразно».

— Вот, — с ликующим видом вскоре заявил Мартин, радушным жестом указывая Себастьяну на обеденный стол, накрытый белой простынею, из-под которой свисали кожаные ремешки, — ложись и отдохни, как следует! Можешь спать хоть до поздней ночи!..

Не в силах оторвать взгляда от «страшных перевясел» Себастьян, боязливо сглотнул и протестующе замотал внезапно взмокшей кудрявой головой.

— Не боись, — участливо заявил Мартин, — от твоего строгого родителя прикрою…

— Я туда не лягу… — чуть слышно прошептал Себастьян, продолжая усиленно таращиться на «страшные перевясла».

— Чегось это так? — ехидно парировал Мартин и невозмутимо добавил, — Подумаешь, жестковато малясь, зато для спины, знаешь ли, весьма полезненько!..

Тут «строгая врачебная интеллигенция» метнулась к видавшему все виды шкафу, достала узкую подушку и, старательно взбив, возложила на стол.

— Вот теперича совсем преудобненькое спальное место! — гордо заявил Мартин и, услужливо кивнув, премило заулыбался, кокетливо похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

Однако Себастьян лишь мельком глянул на это «преудобненькое спальное место» и вновь продолжил таращиться на «страшные перевясла».

— Раз не по нраву, — возмутился Мартин, — то можешь преспокойненько себе отправляться восвояси… Низкий поклон!.. Не смею больше задерживать!.. Передай своему строгому родителю мое глубочайшее почтение!.. Удачно отработать!.. Bonis viis vadas (лат. Желаю хороших дорог)!.. Vale (лат. Прощай)!..

Он вновь кивнул все в той же почтенно-услужливой манере и зашагал прочь из «Смотровой», нарочито громко цокая звонкой чеканкой обиженных шагов.

Чего-чего, а обратно на поле Себастьяну совсем не хотелось, ложиться на «удобненькое спальное место» тем более. Не зная, что и делать, Себастьян забегал глазами по скудному обветшалому интерьеру «Смотровой», как вдруг неожиданно нашел для себя именно то, что нужно.

— Ну, и чегось мы стоим-думаем? — холодно-надменным тоном спросил внезапно появившийся в дверях Мартин.

— А мне и на той лавочке места хватит! — заявил Себастьян и поспешно стянул со стола подушку.

С нескрываемой гордостью за свою находчивость, возложил он подушку на выбранное «спальное место», поспешно разулся и прилег, стараясь хоть как-то разместиться на неимоверно узенькой лавочке.

Смотря на эти отчаянные старания, Мартин криво улыбнулся, удивленно похлопывая длинными изогнутыми ресницами и нервно хихикнул.

— Ну, раз тебя устраивает… вот это, — молвил он скептическим тоном, — то не смею воспрепятствовать…

— Не беспокойся, — поспешил заверить Себастьян, — мне тут более чем удобно.

Мартин печально покачал головой. Если бы он покрутил у виска, то Себастьяна это ничуть бы не удивило.

— Хотя кто-то на стульях спит, — произнес Мартин, махнув рукой в сторону жалкого зрелища, а потом добавил строгим тоном, — смотри, не грохнись оттудова!..

— Не переживай, — заверил его Себастьян, — не грохнусь!

Мартин криво улыбнулся, выразительно закатил ярко-синие глаза и тяжко вздохнул. В этот момент Себастьян с ужасом подумал, что «строгая врачебная интеллигенция» сейчас отправит его обратно работать, однако Мартин всего-навсего достал из шкафчика свежую простынь небрежно накинул ее поверх Себастьяна, а прогромогласив «Opto tibi noctem bonam! (лат. Желаю тебе спокойной ночи)!» учтиво откланялся.

Ликованию Себастьяна не было предела. Мысленно возблагодарил он Всемилостивого Господа за эту неожиданную радость и поспешил закутаться в легкую простыню, от которой невыносимо пахло ромашкой.

— Вот еще что, Мартин, — неожиданно для самого себя выпалил он, — иди читать в свой кабинет и дверь за собой прикрой, пожалуйста.

Мысленно ругая свой длинный язык, а заодно и прощаясь с блаженным отдыхом, Себастьян вытаращился на озадаченного «синеглазого черта», прекрасно понимая, что сейчас должно произойти, но тут произошло очередное чудо. С услужливым видом Мартин прошествовал на выход и, одарив Себастьяна кротким кивком на прощание, закрыл за собой дверь.

По всей видимости Всемилостивый Господь все-таки не увидел в ночном прегрешении вины Себастьяна, раз ниспослал такую великую благодать.

Радости Себастьяна уж точно не было предела. Ему даже было плевать на заливистый хохот за дверью, который вскоре прервался с появлением больных. Чувствуя себя абсолютным хозяином положения, Себастьян с блаженной улыбкой погрузился в сладкую дрему а монотонные звуки голосов за дверью, моментально убаюкали лучше всякой колыбельной.

* * *

Спросонок же Себастьян долго пытался сообразить, почему лежит в задеревенелой позе на чем-то узком и неприятно жестком, а также, почему его преследует терпкий запах одеколона Мартина.

Ничего не понимая, Себастьян попытался встать с неудобного ложа и чуть не свалился на пол. От этого резкого маневра память моментально вернулась, принеся за собой мучительную головную боль.

Вокруг было темно и тихо, однако эта зловещая тишина тотчас же была нарушена противным скрипом отворяемой двери. В светлом дверном проеме появился до тошноты знакомый высокий растрепанный силуэт и сверкал нечеловеческими глазами, однако потрепанная элегантность «похоронного одеяния» претерпела некоторые изменения, а именно поверх белоснежной рубашки был надет лишь черный жилет.

— «Где это он свой похоронный пиджак потерял?» — невольно подумал Себастьян и тут же заметил, что укрыт поверх белой простыни тем самым «похоронным пиджаком».

С перепуганным отвращением скинул он с себя простынь с вонючим черным предметом. Оценил это действие ехидным смешком, Мартин по-кошачьи сощурил искрящиеся синие глаза и расплылся в лукавой улыбке.

— Добрый вечер, Себастьян, — нарочито-галантным тоном произнес он, кротко кивнув темной вихрастой головой, — кофе будешь?

— «Откуда в Плаклях кофе?!» — мелькнуло в голове у Себастьяна.

С нескрываемым удивлением посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию».

— Ну, как хочешь, — пожал плечами Мартин и нарочито смачно отхлебнул из крошечной чашечки, — мое дело предложить…

С этими словами, он исчез в дверном проеме, оставив озадаченного Себастьяна одного и в кромешной темноте.

— Если снова возникнет острая нужда в срочном отдыхе, — уже по дороге домой сказал Мартин с весьма радушным видом, — то милости прошу в мою скромную обитель, но, чур, не злоупотреблять моей добротой, усек?..

— Отец меня к тебе ни за что не отпустит, — с горечью парировал Себастьян, — он и старших работников-то отпускает с большой неохотой, если те заболевают.

С громогласной фразой: «О, sancta simplicitas» (лат. «О, святая простота»)! Мартин выразительно закатил ярко-синие глаза.

— Себастьян, — произнес он усталым тоном, — ты совсем, что ли, бестолочь? Зачем с работы-то отпрашиваться?! Накануне, вечерочком подходишь ко мне и тихонечко шепчешь на ушко, мол, так и так, Мартин, мне надобно поболеть, выручай, миленький, и все! Соображу я тебе хворюшку да такую, что никто и не подкопается. У меня, знаешь ли, в том плане фантазия ого-гось как преотличненько работает. Могу даже многодневный больничный нарисовать, так что не стесняемся-обращаемся! Миленький Мартин всегда к Вашим услугам!..

С этими словами «миленький Мартин» артистично раскинул руки и кротко кивнул взъерошенной головой.

— Хорошо-хорошо, — закивал Себастьян, несказанно обрадованный предоставлением столь щедрой услуги.

В этот вечер Мартин вопреки обыденной привычки, отказался от своего «увлекательного чтения», ограничившись лишь бокалом вина за ужином. Очутившись же в комнате, он прямо в одежде растянулся на кровати Артура, а накрывшись по самый подборок лоскутным одеялом, повернулся на бочок и, подложив под щечку ладошки, сладко засопел.

Себастьян озадаченно посмотрел на это новое чудачество «строгой врачебной интеллигенции» и, пожав плечами, поспешил поскорее последовать данному примеру. Проснувшись посреди ночи, он увидел в проеме окна черный взъерошенный силуэт.

Мартин гордо восседал на подоконнике, одна нога его была согнута в колене, другая вытянута во всю длину. Остророгий месяц, практически не давал никакого света, но по опущенной взъерошенной голове, Себастьян понял, что «строгая врачебная интеллигенция» читает, светя в книгу яркими фонарями нечеловеческих глаз.

— «И зачем он только лампу по ночам зажигает, раз прекрасно видит в темноте?» — невольно подумал Себастьян, и поспешил, от греха подальше, поскорее заснуть.

Это был единственный случай, когда «синеглазый черт» оказал милосердие по отношению к Себастьяну. Все последующие ночи «увлекательное чтение» проводилось исключительно при свете лампы. Что до самого Себастьяна, то теперь он стойко терпел эту мучительную пытку светом, боясь возобновления «сеансиков хиропрактики».