Запретные дали. Том 1

Алевтина Низовцева, 2023

Деревня Крайние Плакли тихое и уединенное место. Люди здесь живут по своим законам и традициям. Жизнь в этих краях была бы размеренна и монотонна, если бы не частые болезни, против которых жители совершенно бессильны. И вот однажды приходит молодой человек, готовый лечить и помогать всем и каждому. Вот только человек ли он?.. Черный юмор, переплетенный с деревенским бытом. Смешно о несмешном. Для широкого круга читателей.

Глава 2

Эпизод 1. Черт в доме

Нижние Плакли являлись весьма живописным местом. Пьяня благоуханием весенней свежести, цвели деревья и кустарники. За невысокими заборчиками стояли аккуратные белесые домики.

Старики и дети с удивленно смотрели на высокую статную фигуру, бойко шагавшую рядом с низеньким сыном Патрика Карди.

— Какие-то твои Крайние Плакли чересчур уж крайние, — заявил Мартин, оглядываясь по сторонам, — аж плакать хочется…

— У нас хорошо, — заверительным тоном парировал Себастьян, останавливаясь возле одного из заборчиков.

Просунул руку между тонкими досками, он звонко лязгнул щеколдой, и со словами: «Вот мы и дома!», радушно отворил калитку.

По правую сторону одноэтажного дома с голубыми ставнями простирался ряд построек, предназначенных для рабочей утвари, а также для домашней скотины. Недалеко от забора по соседству с крытой дровницей, стояла неказистая баня с высокой трубой. От бани до дровницы простиралась веревка с выстиранным бельем.

Всю левую сторону участка занимал большой огород и сад плодовых деревьев.

Похлопав широко распахнутыми ярко-синими глазами, Мартин громко присвистнул и оценивающе посмотрел на Себастьяна.

— Да ж, — раздался лукавый голосок, — обширное у вас владеньяце, однако ж.

— У нас еще поля есть, — гордо заявил Себастьян.

— И собственные работники есть? — по-кошачьи сощурил синие глаза Мартин.

— Есть, — ответил Себастьян.

— Зажиточные что ли? — усмехнулся Мартин.

Себастьян виновато улыбнулся, пожимая плечами, и смущенно сказал, что числиться в бригаде отца самым младшим работником, а после устремился на трехступенчатое крыльцо с резными перилами.

За дверью крохотных сеней оказалась просторная кухня, добрую четверть которой занимала печка, возле которой стоял незамысловатый рукомойник, кухонная тумба, а также громоздкий буфет замысловатого вида, под навесными полками стояла деревянная лавка с двумя жестяными ведрами. Впритык к окну стоял длинный стол, с противоположных концов смотрели друг на друга два стула с высокими спинками, а сбоку простиралась узкая лавка.

Стефанида хлопотала с ухватом у печки, неподалеку от нее крутилась Лючия. Заслышав звук отворяемой двери, обе они повернули светлые головы и тотчас же застыли с широко распахнутыми глазами.

— Себастьян… — прошептала Стефанида и возвела серые глаза в Красный угол, — Господь Всемогущий, спасибо тебе…

Размашисто перекрестившись, она бросилась к Себастьяну, и заключив его в крепкие объятия, принялась осыпать поцелуями.

— Сыночек мой!.. — запричитала она дрожащим голосом, — Кровиночка моя ненаглядная!..

Перестав, наконец, лобзать «свою ненаглядную кровиночку», Стефанида принялась громко рыдать. В это время подбежала Лючия, которую теперь Себастьян заключил в крепкие объятия и со словами: «Лючия, как же я по тебе соскучился!» принялся расцеловывать и тискать. Вся эта безумная трогательность была прервана тихим ехидным смехом.

Поспешно отерев слезы радости, Стефанида, повернула голову в сторону двери, и уставилась на нервно дрожащего Мартина, который старательно затыкал себе рот, чтобы не разразиться бурным хохотом.

Заметив на себе удивленный светло-серый взгляд, он резко прекратил свое бурное веселье, разом выпрямился, приобретая вид надменной невозмутимости, а для пущей убедительности лукаво заулыбался, по-кошачьи сощурив пронзительно-синие глаза.

Бросив подозрительный взгляд на Себастьяна, Стефанида опасливо приблизилась к неподвижной черной фигуре.

— Спасибо Вам, господин доктор, — произнесла она тактичным тоном и тотчас же дала волю эмоциям, — храни Вас Господь Всемогущий!.. Спасенье Вы наше!..

На протяжении довольно долгого времени, заключенный в удушающие объятия «господин доктор», проявляя невероятную ловкость в уворачивании от настойчивых поцелуев, узнал, что он, оказывается, является «истинным ангелом Господнем», а также много чего в этом духе.

Стойко выслушав все это, Мартин поспешно заявил, что данный отзыв «надо бы пренепременненько донести до превеликих светил медицин Третьей городской, чтобы они поняли!», и вновь принялся спасаться от новой волны бурных эмоций.

Кое-как отстранив от себя Стефаниду, которая перешла на вторую стадию бурных эмоций, собираясь вот-вот разразиться бурным плачем, Мартин выразительно закатил ярко-синие глаза и, криво усмехнувшись, наградил «высокоэмоциональную женщину» синим оценивающим взглядом, и стремительно вперился по самую душу в испуганные светло-серые глаза. Сделавшись белее полотна Стефанида, громко ахнула, хватаясь за сердце, вызвав ехидную усмешку на восковом лице.

— Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — молвил Мартин, — искренне прошу Вас, оставить эти возмутительные фамильярности, зовите меня просто Мартин. Вам понятно?

Вконец оторопевшая Стефанида кротко кивнула и виновато опустила светлую голову.

— Вот и славненько… — облегченно выдохнул Мартин и продолжил, — Для начала, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, я бы хотел с Вами переговорить вот о чем…

Тут он осекся и устремил темно-синий взгляд уже на Себастьяна с Лючией, которые вовсю таращили любопытные изумрудно-зеленые глаза, навострив не менее любопытные уши.

Уперев руки в боки, Мартин сердито застучал мыском туфли, и уже открыл рот, чтобы прочитать курс нравоучений, как вдруг был резко отвлечен пришедшей в себя Стефанидой.

— Конечно, конечно, — дрожащим голосом сказала она, — я внимательно слушаю тебя, Мартин…

Одарив оробевших Себастьяна с Лючией искрящимся темно-синим взором, Мартин взял Стефаниду под локоток и, отведя в сторонку, принялся во всех подробностях рассказывать про то что Себастьян совсем недавно пребывал в «крайне тяжелом состоянии», едва не лишившись жизни. Далее последовал туманный рассказ о загадочной «сплэнектомии», в довершении которого Мартин объявил себя гениальным хирургом и самодовольно заулыбался, кокетливо похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

— Кто это? — шепнула Лючия Себастьяну.

— Мой лечащий врач, — ответил тот и приглушенно хихикнул, — цену себе набивает!

— А он кто? — спросила Лючия, не отрывая испуганно-очарованного взгляда от «строгой врачебной интеллигенции».

Себастьян призадумался и вдруг решил проверить находчивость сестренки.

— Сама что ли не видишь? — шепнул он с укором.

Лючия принялась во все глаза таращиться на старательно распинавшуюся «строгую врачебную интеллигенцию», принахмурилась и на секунду приставила к вискам вытянутые указательные пальчики, показывая образ того, чье истинное имя не упоминают. Себастьян вначале опешил, но потом хитро улыбнулся.

— Ну, вот, — молвил он, решив напугать сестренку, — сама прекрасно догадалась!

Однако вместо того, чтобы испугаться Лючия восторженно заулыбалась.

— Он такой красивый, — произнесла она с восхищением, — совсем не такой, как в «Святой книге», и как его описывает Падре Френсис.

Себастьяну совсем не понравился тот полюбовный взгляд, которым теперь таращилась сестренка на «синеглазого черта».

Ревностно посмотрев на все еще распинавшуюся «строгую врачебную интеллигенцию», Себастьян все же решил проявить братское снисхождение, тем более что он был полностью солидарен с последнем утверждением Лючии.

— Ага, красивый, — учтиво кивнул он и язвительно добавил, — к тому же он весьма миролюбивый и очень даже заботливый, правда, чересчур суетливый и визгливый до невозможного, а еще шутки у него какие-то дурацкие…

— С нами жить будет? — с нескрываемой надеждой спросила Лючия.

— Очень на то надеюсь, — ответил Себастьян, — будет отцу помощь. «Они» ведь, сама знаешь, какие услужливые.

— Ну да, — кивнула Лючия, — только Падре Френсис говорит, что вреда от них больше, чем пользы.

— Ну, значит и новое развлечение у отца появится, — заявил Себастьян, — не все же на мне злость вымещать.

— Ты жестокий! — воскликнула Лючия и принялась с нарочитым сочувствием смотреть на «синеглазого черта», который в свою очередь рьяно глагольствовал маме про то, какой же ее «горячо любимый сын Себастьян» все-таки превеликая умничка, а после вручил какой-то листок и принялся зачитывать вслух что-то непонятное, но, по всей видимости, крайне важное.

— А чего нечисть жалеть? — парировал Себастьян, — Это же ведь, хуже скотины!

— Прекрати, дурак! — заверезжала Лючия, — Никакая он не скотина! Он красивый!

В это время тот самый «красивый» метнул в их сторону искрящийся сапфировый взор и, как ни в чем не бывало, продолжил бурно глагольствовать то и дело охающей Стефаниде.

— И миленький… — завороженно добавила Лючия и, тряхнув кудрявой головкой, шепнула на ухо Себастьяну — А чего он маме рассказывает?

— Ничего не рассказывает, — ответил тот, — умничает просто! «Они» ведь недалекого ума, зато поумничать горазды.

Завидев на себе пронзительно-синий искрящийся взгляд, Себастьян резко осекся и невольно вернулся к своей безотказной тактике. Смущенно опустив изумрудно-зеленый взор, он виновато пожал плечами и замер, уже не отвлекаясь на дотошную сестренку, которая, впрочем, быстро последовала его живому примеру.

По-кошачьи сощурившись, Мартин лукаво улыбнулся и поспешил вывести Стефаниду к замершим детям. Себастьян с Лючией краем глаза подглядели, что лицо матери совсем было белым-бело, а дрожащими руками она крепко сжимает какой-то исписанный листок.

— Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — заговорил Мартин нарочито громкой интонацией, — я сердечно заверяю Вас в том, что Ваш горячо любимый сын вполне здоров! Он ведь попал в руки знающего специалиста, и посему нет повода для дальнейшего беспокойства! А то, что написано на листочке всего лишь мелкая формальность, которой все же следует строго придерживаться ближайшие две недельки!

— Хорошо, — безжизненным голосом произнесла Стефанида, машинально положив листок на край кухонной тумбы.

В это время «строгая врачебная интеллигенция» устремила темно-синий взор на недвижимого Себастьяна.

— Тебе понятненько, дружочек? — склонился над Себастьяном Мартин.

Устремив вверх изумрудно-зеленые глаза, Себастьян всепонимающе закивал, смущенно краснея на всякий случай.

Ехидно усмехнувшись, «синеглазый черт» одарил его самодовольным кошачьим прищуром и опустился на корточки перед опешившей Лючией.

— А ты, — раздался поучительный тон лукавого голоска, — запомни, моя маленькая, и всякий раз напоминай братику, что животик он не напрягает, тяжеленькое не поднимает, на сквознячках не пребывает, резких движений не совершает.

Бегать и прыгать дозволяется, но в пределах разумного, договорились?

Задорно подмигнув, Мартин лукаво улыбнулся. Пронзительно-синие глаза блеснули сиреневым переливом, вызвав откровенный восторг у старательно кивающей Лючии.

В это время входная дверь резко отворилась. Завидев хмурого отца, Себастьян дрогнул и испуганно съежился.

— Явился, — пробасил Патрик с пренебрежением, и хотел было что-то добавить, но тут заслышалось тактичное покашливание.

Заметив на себе строгий каре-зеленый взгляд, Мартин прекратил кашлять и, устремив на Патрика ярко-синий взор, премило заулыбался, похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

— Патрик, помнишь Мартина? — подала радостный голос Стефанида, — Вот он и вылечил нашего Себастьяна!

Мартин артистично поклонился, но заместо бурных оваций Патрик лишь недовольно хмыкнул.

— Ну да, — принялся сбивчиво затараторить Мартин, — и как обещался в самые кротчайшие сроки! Хотя случай, на самом деле, оказался намного сложнее изначально заявленного! Впрочем, обо всем об том я уже подробнейшим образом поведал Вашей горячо любимой супруге и посему не вижу никакого смысла вторично повторяться, потому что повторение есть ни что иное как…

Тут он завел бурное глагольствование о том самом бессмысленном повторение. Бросив подозрительный взгляд на сиротливо примкнувший к углу печки скудный багаж, Патрик зашагал за прикоридорную шторку, а через некоторое время вернулся, держа в руках большой кошелек.

— И сколько мы должны? — сурово пробурчал он, раскрывая кошелек.

— А известно ли Вам, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — загадочно произнес Мартин, впериваясь сапфировыми глазами в хмурое лицо, — что деньги есть самое превеликое в мире зло?..

Озадаченно посмотрев на лукаво улыбающуюся физиономию, Патрик снова недоверчиво покосился на скудный багаж.

— Чего же тогда ты хочешь? — спросил он с нотками раздражения в хриплом голосе.

Повторно зацепив хмурый каре-зеленый взгляд, Мартин принялся смотреть не мигая.

— Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — заслышался все тот же загадочный тон, — я пришел сюда вовсе не ради презренной прибыли… У меня совершенно иной интерес, но истинную суть я озвучу несколько позже, потому что на данный момент Вы сильно устали, да к тому же изрядно проголодались…

Не успел Патрик и рта раскрыть, чтобы как следует ответить самодовольному выскочке, как в разговор вмешалась Стефанида.

— Мартин, — радушно предложила она, — поужинаешь с нами?

«Самодовольный выскочка» лукаво заулыбался и, одарив Стефаниду искрящимся ярко-синим взглядом, внаглую занял стул, предназначающийся для важных гостей.

— Ну, разумеется, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — заявил Мартин в артистичной манере, — с превеликим удовольствием!..

Во время ужина Себастьян заметил, что в гостях-то «строгая врачебная интеллигенция» совсем не гнушается скоромной пищей, особенно сладким чаем с вареньем и баранками. Хотя на данный момент Себастьян тоже выказывал зверский аппетит, впервые за эти дни, вкусив нормальной пищи. С нескрываемым ужасом смотрела Стефанида на эту всепожирательную молотьбу, и все силилась понять с какого голодного края эти двое прибыли.

Закончив неспешно ужинать, Патрик отправился покурить. Выразив довольно лестную благодарность «радушной хозяйке» за «наивкуснейшие блюда», Мартин выскочил из-за стола и помчал следом.

Бросив недоверчивый взгляд на лукаво улыбающуюся физиономию, Патрик покосился на распахнутый портсигар и нехотя взял одну из тоненьких папиросок, прикурив которую, принялся смаковать непривычный вкус покупного табака.

— Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — заслышалась ехидная интонация, — слыхивал я намедни, что жители здешних краев испытывают острую нужду в хорошем докторе.

— Твоя правда, — кивнул в ответ Патрик и с наслаждением затянулся порцией славного дыма.

— Ведь ближайшая больница-то весьма далековато, — продолжал Мартин, — да и чествуют там не особо, так ведь?

— Так, — снова кивнул Патрик, выдыхая струйку дыма.

— В таком случае, — заявил Мартин, — лучший специалист врачебного мастерства готов предложить свои услуги жителям Плаклей!

Патрик посмотрел на «лучшего специалиста» с явным сочувствием и печально покачал седой головой.

— Что, — спросил он, — совсем жить негде?

Мартин резко встрепенулся и вытаращив ярко-синие глаза, удивленно заморгал длинными изогнутыми ресницами, но через минуту продолжил, как ни в чем не бывало.

— Я с отличием окончил одно из лучших медицинских заведений! — сбивчиво затараторил он, — Практики за плечами более чем предостаточно, благодарственные и рекомендательные письма тоже имеются, кстати, могу Вам их незамедлительно предоставить.

— Что мне твои бумажки, — буркнул Патрик, — сейчас за деньги любую бумажку достать можно.

Опешив, Мартин смущенно отвел ярко-синий взгляд в сторону.

— Правильно, — сказал Патрик, — и не смотри на меня зенками своими несуразными — наотвороть берет!

Мартин послушно опустил взъерошенную голову и принялся старательно изучать мыски лаковых туфель. Пока что он силился разглядеть в них свое отражение, Патрик принялся о чем-то хмуро размышлять.

— Понимаешь, — вдруг произнес он печальным тоном, — не держаться у нас тут доктора, совсем не держатся. Не нравятся им наши люди. Вон последний кое-как лето-осень отработал и ушел с концами… Много подобных ему тут поперебывало… Не держатся они у нас, совсем не держаться…

— Так значит, то не те были! — заявил Мартин, поднимая на Патрика пронзительно-синие глаза, преисполненные сиреневого блеска, — Здесь нужен молодой, выносливый, гениальный и весьма амбициозный специалист, которым движет неподдельный интерес и исключительная жажда работы, и он сейчас перед Вами!

Патрик посмотрел на «амбиционного специалиста», явно сомневаясь в его умственных способностях.

— Да куда тебе-то! — махнул он рукой на выжидательно моргающего Мартина, — Тут тебе не Город! Костюмчик совсем в труху сотрется, пока пыль полей с него отстирается, да и ботиночки в негодность придут, стоит пару раз по нашим дорогам пройтись. Подошва совсем тонюсенькая и подковки не по нашим камушками.

Мартин пристыженно потупил ярко-синий взор.

— Ничего не потеряются… — заслышалось недовольно бурчание.

— Дороги у нас разбитые, — продолжал Патрик, — места глухие, удобств никаких нет.

— Ничего страшного, — встрепенулся Мартин, — я не прихотливый!

— А ты, как я погляжу, весьма самоуверенный тип, — молвил Патрик и задумчиво добавил, — Ну, что ж, поработай, раз хочется. Завтра отведу тебя к Старосте Френку, он не откажет! А жить можешь у нас, в одной комнате с Себастьяном как-нибудь уживетесь. За проживание много не возьму, пожалею. Взамен будешь помогать по хозяйству, мне как раз одного работника недостает, как раз и проверим, насколько тебя хватит.

— Договорились, — радостно улыбнулся Мартин и радушно протянул левую руку.

Кожа тонкой руки была белоснежная, удивительно холеная и весьма белоснежная, пальцы длинные изящные с отполированными ногтями. Хмуро посмотрев, Патрик брезгливо хмыкнул и отвернулся.

Эпизод 2. Надтреснутое зеркало

— Что, что он сказал? — закружил возле Мартина Себастьян.

— Завтра на собеседование пойду, — ответил тот, — а жить буду с тобой в одной комнате, но зато за весьма скромную плату.

Выразительно закатив синие глаза «строгая врачебная интеллигенция» процокала к печке, где, закинув на идеально ровное плечо пятикилограммовую сумку канифоли, подхватила дорожный чемодан и медицинский саквояж.

— Показывай апартаментики, соседушка! усмехнулся Мартин и резко взвизгнул, — Скрипку с книгами возьми, бестолочь истерическая, видишь, мне рук не хватает!

Услужливо кивнув, Себастьян схватил связку книг с гробовым футляром и поспешил вдогонку за высокой растрепанной тенью.

Проводив озадаченными взорами, Патрик со Стефанидой принахмурились и осенили себя размашистым крестным знаменем.

Очутившись на коридорном распутье, Мартин замер в нерешительной потерянности. Заметив, как «строгая врачебная интеллигенция» растерянно таращит ярко-синий взор на три двери, Себастьян прыснул со смеху. Скосив антрацитовый взор, «строгая врачебная интеллигенция» сурово хмыкнула.

— Впереди комната Лючии, — принялся объяснять Себастьян, — направо спальня родителей, а наша комната прямо налево…

— Прямо и налево, — замонотонил Мартин, — прямо и налево, прямо и налево…

— Вот, — меж тем сказал Себастьян, гостеприимно распахивая дверь, — чувствуй себя как дома!

Комната оказалась небольшой, но довольно опрятной. Под широким окном красовался письменный стол с керосиновой лампой. Возле стола стоял стул с высокой резной спинкой. Слева — трельяж с трехстворчатым зеркалом и узкий шкаф-пенал. По правую сторону — две кровати с лоскутными одеялами и расшитыми подушками, укрытыми белоснежными кружевными накидками. У одной из кроватей стоял стул, на высокой резной спинке висела незамысловатая одежда. Чуть поодаль пребывал небольшой платяной шкаф. Заключительной частью всей этой незамысловатой меблировки служил огромный сундук.

— Мы с Артуром тут вместе жили… — смущенно произнес Себастьян, — Вот его кровать, а эта моя…

— Ничего страшного!.. — замахал руками Мартин, — Меня все вполне устраивает.

Бросив чемодан с саквояжем у двери «строгая врачебная интеллигенция» уселась за стол и заерзала на стуле, а оценив его прочность, принялась обнюхивать комнату.

— Чудненько, преотличненько, — заслышался лукавый голосок, — и шкафчик для моих книжечек имеется…

Остановившись перед трёхстворчатым зеркалом, Мартин замер, уставившись на свое отражение.

— Зеркало, — молвил он, по-кошачьи прищуривая сверкающие глаза, — скажи, кто прекраснее всех?..

— «Как же ты одичал-то, бедняга!..», — подумал Себастьян, с жалостью смотря, как «строгая врачебная интеллигенция» силится разговорить свое отражение.

Вскоре устав от созерцания этого полоумного чудачества, Себастьян приступил к подготовке ко сну и отправился на кухню.

Поставив перед кроватью лоханку мыльной воды, он было присел разуваться, но вдруг вспомнил о законах гостеприимства.

— Мартин, — перебил Себастьян тяжкие словесные потуги, — ты ноги мыть будешь?

«Строгая врачебная интеллигенция» отмахнулась от него и принялась остервенело качать зеркальные створки.

— Да чегось такое-то?! — выпалил Мартин, принимаясь качать вдвое усерднее, — Salve! (лат. Здравствуй)!.. Salve (лат. Здравствуй)!..

Помучив еще немного зеркало, «полоумная врачебная интеллигенция» озадаченно почесала затылок, вдруг испуганно заозиралась по сторонам и резко замерла, уставившись куда-то над кроватями.

— Немедля убери это!!! — раздался оглушительный визг.

— Чего убрать-то? — не понял Себастьян.

— Убери это немедля!!! — завизжал Мартин, указывая дрожащим пальцем на два святых распятья.

— Зачем? — спросил Себастьян.

— Или ты убираешь это… возмутительное, — заявил «синеглазый черт», — или миленький Мартин убирается из этого растреклятого дома!..

— Ладно-ладно, — молвил Себастьян и потянулся за Святыми распятьями.

— Совсем из комнаты убери… — прошипел Мартин, сверкая антрацитовым взглядом.

— Хорошо-хорошо, как пожелаешь! — сказал Себастьян и выскочил из комнаты.

Очутившись в кухне, он поспешил засунуть Святые распятья в ящик буфета, а завидев, что мама озабоченно осеняет себя крестным знаменем, помчал поскорее обратно.

В комнате же «синеглазый черт» продолжал испуганно озираться по сторонам.

— Дом освящен? — заслышалась строгая интонация.

Себастьян хотел было виновато пожать плечами, но тут же был перебит.

— Лучше не отвечай, — потерянно молвил Мартин, — даже знать того не хочу…

Тяжко вздохнув, «синеглазый черт» принялся тереть себе виски, болезненно постанывая, затем снова завел беседу с зеркалом, и тут случилось нечто.

Жалобно звякнув, трехстворчатое зеркало пошло единой диагольной трещиной.

— Ну здравствуй, приятель… — сказал вполголоса Мартин и самодовольно улыбнулся, — Мое почтение, любезнейший!..

Самодовольно усмехнувшись, отражение хитро сощурилось и сверкнуло зеркальными зрачками антрацитовых глаз.

Победно возликовав, «синеглазый черт» повернулся к ошарашенному Себастьяну.

— Ноги мыть будешь? — испуганно пискнул тот.

— Я их не пачкал!.. — заявил Мартин и стремительно добавил, — А ты мой, мой, не обращай на меня внимания… Я покамест тихохонько обживаться буду…

Суетливо расстегнув чемодан, он принялся заполнять шкаф своими скудными пожитками.

Пожав плечами, Себастьян опустил ноги в остывшую воду и принялся внушать себе, что черти просто очень визгливые, а так очень забавные и ничуть не властные.

Отерев ноги, он снова боязливо покосился на «синеглазого черта». Тот увлеченно раскладывал на письменном столе стопки писчей бумаги и прочие канцелярские принадлежности, давая тем самым понять, что прочно укореняется в этой комнате. Облегченно выдохнув, Себастьян отправился выливать грязную воду.

Столкнувшись на крыльце с хмурым взглядом курившего отца, Себастьян прямо с крыльца выплеснул лохань и, от греха подальше, устремился обратно в комнату.

Закончив с рабочим местом, «строгая врачебная интеллигенция» принялась потрошить шкаф-пенал, ставя на полки заместо вещей Артура свои бесовские книги.

Повторно внушив себе, что черти совсем не властные, Себастьян облачился в ночнушку, опустился на колени перед своей кроватью и оперевшись локтями на край, сложил руки, принимаясь читать молитву на сон грядущий.

— Себастьян, — тотчас раздался недовольный голос, только не говори, что ты каждый вечер будешь это делать!..

— Каждый вечер, — сказал Себастьян, — не сбивай меня, пожалуйста…

«Синеглазый черт» вперился злобным антрацитовым взглядом, сурово подбоченился и сердито застучал мыском звонкой туфли.

— Вы что, — вдруг заверезжал Мартин, — религиозные фанатики?!

— Мы просто искренне верующие люди, — отвлекся Себастьян от важного.

Это привело к приступу чудных размышлений на бесовском громогласии, подкрепленным мельтешением взад-вперед и накручиванием растрепанных волос.

Наконец-то вернувшись в реалии, Мартин обессиленно пал на стул и начал растирать себе виски.

— Эх, Мартин, Мартин, — запричитал он вполголоса, — что за напасть тебе такая? Сплошь и рядом одни кукукнутые святоши! Молятся-крестятся, словно бояться кого-то…

— Да избави нас от Лукавого… — настойчивее зашептал Себастьян.

— Вот и ты туда же!.. — тяжко вздохнул «синеглазый черт» и сбивчиво заявил, — Я… Я… Я на свежий воздух, вот!

Разыгрывая явное оскорбление, он возмущенно зацокал на выход, а вскоре стремглав полетел за дверь.

В кухне же Мартин чуть не сбил с ног оторопевшую Стефаниду.

— Мартин, — удивленно спросила она, — ты куда?

— На свежий воздух, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида! — заявил впопыхах тот, но вдруг замер и, выразительно закатив глаза, артистично произнес, разводя в стороны худые руки, — Настало время вечерней молитвы!

Стефанида только плечами пожала.

Закончив молиться, Себастьян лег в родную постель, блаженно закрыл глаза и всецело отдался неведомому ранее чувству возвращения домой. Подумав, что как ни крути, а дома все-таки лучше, он начал отходить ко сну, но тут дверь громко хлопнула, впуская приближающиеся шаги звонкого цоканья.

Взбудораженный нежданным визитом, Себастьян резко вскочил, но вдруг вспомнил о своем соседе. Поражаясь, какие черти все-таки шумные, он лег обратно, плотнее закутался в невесомое одеяло и закрыл глаза.

— Держи-ка, — разбудил Мартин, всучивая какой-то тряпичный валик, — специально тебе покупал!.. Носи на здоровье, дружочек!

Похлопав осовелыми глазами, Себастьян не сразу узнал ту самую ночную сорочку, в которой проходил всю неделю.

— Спасибо, — смущенно пискнул он.

— Не благодари, — заслышался лукавый голосок, — это всего лишь моя работа.

Себастьян кивнул и поспешил угнездить внезапно заболевшую голову на подушке. Тем временем «строгая врачебная интеллигенция» достала из дорожного чемодана бутылку красного вина и, громко отхлебнув, уселась за письменный стол, принимаясь листать книгу, затем продолжила жадно прихлебывать, а вскоре препротивно зашуршала шоколадной оберткой.

— «Но хоть курить тут не начал», — подумал Себастьян, силясь хоть как-то заснуть.

Вечерний сумрак крадучись, принялся заполнять собою комнату. Подскочив на месте, Мартин засуетился, что-то выискивая на стенах.

— Газового освещения, что ли, нет? — вскоре заслышался озадаченный голосок.

— Нет, — подавляя сонный зевок, сказал Себастьян, — солнышко закатилось, значит спать пора.

— Какой спать?! — возмущенно взвизгнул Мартин, — Девять вечера!

— Тем более, — сонно молвил Себастьян, подпихивая под подушку подаренную ночнушку.

Бледное лицо сердито вытянулось, ярко-синие глаза заискрились сиреневым негодованием.

— Всемилостивый Господь повелел ложиться спать с заходом солнца, — озвучил неоспоримую истину Себастьян.

Слушая визгливые речи о том, где, как и на каком месте вертел «синеглазый черт» строгое веление Всемилостивого Господа, Себастьян сто раз успел пожурить свой длинный язык.

— Возмутительно… — заявил напоследок Мартин, усаживаясь обратно за стол.

И тут зажглась керосиновая лампа, служившая исключительно для долгих зимних вечеров. Себастьян тотчас же выразил свое негодование в виде недовольного фырканья. Темная взъерошенная тень артистично развела руками и ехидно усмехнулась.

Чертыхнувшись по себя, Себастьян по уши натянул одеяло и отвернулся к стенке. Недавно сломанные ребра вдруг заявили о себе сильной болью, стремительно к ним добавилась тупая боль в левом боку.

Сердито застонав, Себастьян, вновь вызвал ехидную усмешку. Теперь лишь оставалось довольствоваться только тем, что занимательное чтение с вином и шоколадом при свете лампы, всего лишь малые неудобства, по сравнению с тем светлым будущем, которое уже наступает.

— Почитать? — вдруг спросил Мартин и премило заулыбался, невинно хлопая длинными густыми ресницами.

— Погасить, — требовательным тоном заявил Себастьян, указывая на зажженную лампу, — нам вставать с петухами!

— И не подумаю, — заехидничал Мартин, — я за эту комнату деньги плачу. Opto tibi noctem bonam (лат. Доброй ночи тебе)!

На этой бесовской фразе он продолжил свое «занимательное чтение», которое очень скоро подкрепилось ежеминутным цоканьем на улицу.

Поняв, что помимо всего прочего, черти еще и неспящие создания, Себастьян все-таки улучил момент затишья и провалился в сон.

Эпизод 3. Староста Фрэнк

Не дав доесть сытный горячий завтрак и, как следует, насладиться сладким чаем с вареньем и баранками, Патрик повел Мартина к Старосте Фрэнку.

Староста Фрэнк встретил их на просторной веранде своего огромного двухэтажного дома. После обмена дружеских рукопожатий, Патрик кивнул в сторону Мартина, который стоял чуть поодаль с видом выставочной лошади. Весь обращенный вслух, нервно теребил он пальцами синюю папку, и разве, что ушами не прядал.

— Тут давеча к нам доктор нарисовался, — принялся объяснять Патрик, — очень хочет у нас работать.

С нескрываемым интересом Староста Фрэнк посмотрел на странного молодого человека, выражая крайнюю озадаченность и явное сомнение.

— Толковый, — принялся развеивать сомнения Патрик, — моего охламона перебитого за неделю на ноги поставил!

Староста Фрэнк перевел взгляд на Патрика и одобрительно кивнул.

— Мартин, — поманил пальцем Патрик, — подойди-ка сюда…

С холодно-надменным видом Мартин прошествовал вперед и замер, гордо вскинув голову и устремив прямо перед собой ярко-синий лучезарный взор.

— Ну, не буду вам мешать, — произнес Патрик.

Уходя, с большой надеждой глянул он на Старосту Фрэнка, а переведя взор на Мартина, скептично покачал седой головой.

Радушно помахав напоследок, Мартин во все глаза вытаращился на Старосту Фрэнка. Староста Фрэнк представлял из себя пожилого мужчину весьма строгой наружности. Близоруко сощурившись, принялся он внимательно рассматривать, так называемого «доктора», одетого в черный костюм странного кроя и весьма потрепанного вида.

— Из городских будешь? — спросил Староста Фрэнк.

— Ясен пень не из крестьянских! — заявил Мартин.

Староста Фрэнк повнимательнее присмотрелся к «доктору», пытаясь понять, что за человек находится перед ним и с какими намерениями он пришел в деревню.

На фоне весенней зелени Мартин казался, по крайней мере, чем-то необычным. Черный костюм и ослепительно-белоснежная рубашка придавали надменному лицу оттенок болезненной бледности, на губах играла лукавая ухмылка, а синие бездонные глаза, словно прожигали каким-то дьявольским огоньком.

Не выдержав на себе этого страшного взгляда, Староста Фрэнк, быстро опустил глаза и нахмурился.

— Откуда прибыл? — молвил он, наконец-то собравшись со смятенными мыслями.

— Издалека, — ответил Мартин и хитро прищурился.

— Где раньше работал? — спросил Староста Фрэнк строгой интонацией.

— Где работал, там меня уже нет, — усмехнулся Мартин, — разве то не очевидно?

— Почему ушел с прежнего места работы? — устало молвил Староста Фрэнк.

— А разве Вам это действительно интересно? — удивленно спросил Мартин, округляя большие ярко-синие нечеловеческие глаза, и захлопал длинными изогнутыми ресницами, ехидно улыбаясь.

— Почему решил работать в наших краях? — перешел к основному Староста Фрэнк.

— Прознал намедни, что местные жители отчаянно нуждаются в моем превеликом мастерстве, — заявил Мартин и вдруг недоверчиво сощурился сердитым темно-синим взглядом, преисполненным искрящимся сиреневым блеском, — или это не так, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк?..

Испугавшись столь странного эффекта и без того странных глаз, Староста Фрэнк едва сдержался, чтобы не осенить себя Святым крестным знаменем, и поспешил продолжить расспрос, порешив не обращать внимания на этого несуразного парня.

— Стаж работы? — спросил он, сердито смотря через мертвенно-бледное лицо.

— Весьма колоссальный, — парировал Мартин, — или Вы в чем-то сомневаетесь, а? Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк.

Странные глаза смотрели с вызовом, злобно поблескивая сиреневым сиянием.

— Что заканчивал? — спросил Староста Фрэнк, не находя себе места.

— Самое лучшее учебное заведение! — огрызнулся Мартин, — С отличием!

Совсем не нравился Старосте Фрэнку этот заявленный «доктор», взявшегося из неоткуда. Дело было не в странных глазах и бледной коже и даже в не в громкой надменности. Более всего смущал весьма молодой возраст Мартина.

С самого начала Староста Фрэнк понял, что перед ним обычный выскочка, который без году неделю как с горем пополам выучился на врача. Дабы не испортить отношений со своим старым товарищем Патриком, Староста Фрэнк побоялся сразу отказывать, и теперь ломал голову, принимая тяжелое решение. Совсем не нравился ему этот малолетний гордец, совсем не нравился.

Тем временем тот самый «малолетний гордец» никак не унимался и продолжал настойчиво упорствовать, таращась своими синюшными глазищами в уже самую душу.

— Достопочтенный и премногоуважаемый староста Фрэнк, — дерзко заявил он, — сердечно уверяю, что Вы не пожалеете о моем появлении в Плаклях!

— Ты ведь на данный момент проживешь в доме Патрика Карди? — перебил его Староста Фрэнк.

«Малолетний гордец» утвердительно кивнул взъерошенной головой и смущенно зарделся каким-то странным болезненно-тусклым румянцем. С явным любопытством Староста Фрэнк начал рассматривать черты юного лица.

— Мартин, ты являешься родственником Патрику Карди? — поинтересовался он, вызвав новую вспышку болезненного румянца.

— А это так заметно? — удивился Мартин, продолжая упорно краснеть.

Тяжко вздохнув, Староста Фрэнк принялся напряженнее думать. «Малолетний гордец» премило заулыбался, кокетливо захлопав длинными изогнутыми ресницами, разом преображаясь в святую невинность и непорочную чистоту.

Старосте Фрэнку стало совсем не по себе. Украдкой он осенил себя размашистым крестным знаменем и смело посмотрел в эти нарочито смущенные черты. Мартин лукаво заулыбался, хитро сощуривая странные глаза.

— Поверьте мне на слово, — заслышалась угрожающая интонация, — Я весьма хорош в своем мастерстве…

Лукавая улыбка растянулась от уха до уха, хитрый прищур стремительно расширился, затягивая глубиной блистательной синевы. В этот момент Староста Фрэнк был согласен на все готов, лишь бы этот странный тип избавил его от своего присутствия.

— Хорошо, — сказал Староста Фрэнк, — я дам тебе испытательный срок, а там посмотрим.

— Вот это весьма благоразумно, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк одобрительно кивнул Мартин и ехидно заулыбался.

— Только учти, — строго парировал Староста Фрэнк, — что работать ты будешь совершенно один.

— Ничего страшного, — заявил Мартин, — я привык работать в одиночку.

— Работать будешь шесть дней в неделю с семи утра до семи вечера, — озвучил свои требования Староста Фрэнк, в глубине души, надеясь, что «родственник» Патрика все-таки передумает, — и в любое время дня и ночи тебя могут попросить посетить дом внезапно заболевшего.

На самом деле, он нарочно прибавил шесть часов работы больницы. Огромные глазища так и пыхнули фанатичным блеском сиреневого сияния, на фарфоровом лице заиграла улыбка полоумного счастья.

— Готов работать хоть круглосуточно! — с жаром выпалил Мартин, встав по стойке смирно.

Староста Фрэнк перевидал немало докторов, отчаянно желавших работать в Плаклях. Все как один выдвигали они какие-либо требования, а еще были крайне недовольны озвученным жалованием. Этот же, наоборот, кипел поразительным трудоголизмом и даже не заикался о деньгах. Хотя, Староста Фрэнк прекрасно знал, что Карди славилось отчаянным трудолюбием.

— Деньги будешь получать небольшие, — властно произнес он, пренебрежительно посматривая на ликующую физиономию.

Тут Мартин выкинул такое, отчего Староста Фрэнк долго приходил в себя. Ни с того ни с сего «малолетний гордец» преклонил колено и, клятвенно положа руку на сердце, смиренно опустил крученную темную голову.

— Promitto me laboraturum esse non sordidi lucri causa (лат. Обещаю, что буду трудиться не ради презренной выгоды), — раздалась бесовская речь.

На будущее Староста Фрэнк решил расспросить Патрика об этом внезапно объявившемся «родственничке».

— Имей в виду, Мартин, — произнес Староста Фрэнк, — здоровье людей это тебе не игрушки, поэтому сейчас хорошенько подумай, на что ты идешь…

Послушно кивнув, Мартин выпрямился во весь свой стремительный рост и, прижав руку ко лбу, усердно нахмурился, а после довольно долгого мыслительного процесса принялся старательно изображать из себя сконфуженного студента. Нервно теребил он свою обляпанную пальцами синюю папку и все рассеянно хлопал длинными изогнутыми ресницами.

— Видите ли, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, — вдруг робко пискнул он, заметно заикаясь, — все дело в том, что несмотря на мой колоссальный опыт и весьма обширные познания, есть один маленький ньюансик… Не сочтите за дерзость, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, отнеситесь с пониманием…

Заслышав это, Староста Фрэнк несказанно обрадовался тому, что все-таки вывел «малолетнего гордеца» на чистую воду.

— Говори, — оживленно потребовал он, строго посмотрев на вовсю пылающего зелено-багровым румянцем Мартина.

Ярко-синие глаза рассеянно забегали, длинные тонкие пальцы с удвоенной скоростью затеребили папку.

— Видите ли, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, — продолжил Мартин, заикаясь уже на каждом слоге, — конечно же мне… Конечно же мне… Мне… Мне… Мне, конечно же, под силу излечивать недуги в самые кротчайшие сроки, да вот только… да вот только… Только… только… Не хочу Вас, конечно, огорчить, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, просто я… просто я… Я… Я…

Тут Староста Фрэнк поймал себя на мысли, что его откровенно забавляет этот «малолетний гордец». Несмотря ни на что, ему почему-то захотелось оставить этого необычного мальчишку в своем окружении, тем более что младшая дочка давно поджидала достойного жениха.

— Говори, Мартин, — попросил Староста Фрэнк мягким отеческим тоном, — не стесняйся…

— Видите ли, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, — снова принялся объясняться Мартин, выдавливая из себя внятные слоги и доляпывая папку неугомонными пальцами, — я немедля готов взяться абсолютно за любой, пусть даже самый сложный случай, да вот только… Да вот только… только… только… Да вот только…

Да вот только очень скоро Старосте Фрэнку надоело слушать то заикающееся мямличевство, а также наблюдать за нервными движениями холеных пальцев с аккуратными ногтями.

— Да говори же ты наконец! — закричал он, хватаясь за голову.

— Я напрочь отказываюсь принимать роды, — как на духу выпалил Мартин, — и в зубном деле я совершенно ничего не смыслю, не обессудьте… Понимаете ли, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, дело в том, что у меня несколько иная специфика направленности, вот!

Этот детский лепет откровенно посмешил Старосту Фрэнка, к тому же он ясно понял, кто именно перед ним стоит, испуганно переминаясь с ноги на ногу.

— За наших рожениц не беспокойся, — поспешно заверил Староста Фрэнк, — а что до больных зубов, то у нас Кузнец Арчи ими занимается.

Мартин радостно заулыбался и одарив лучезарным васильковым взглядом, принялся, точно конь, нетерпеливо бить лаковой туфлей о дощатый пол просторной веранды.

Старосте Фрэнку хотелось еще побеседовать с «необычным мальчиком», однако он не стал томить долгим ожиданием отчаянное рвение начинающего врача.

— Эй, Энтони, — крикнул он своему сыну, который затачивал поблизости рабочий инвентарь, — проводи-ка господина доктора к месту его работы!

Светловолосый парень тотчас отложил свои искрящиеся дела и быстро засеменил к воротам, давая «господину доктору» знак следовать за ним.

Бойкой иноходью тот устремился следом, однако за пределами ворот смерил пронзительно-синим взором, начиная от сильно разношенных ботинок и заканчивая коричневым суконным картузом, а сделав жадный глоток из прикарманной фляжки, гордо поправил потрепанный фрак, усмирил в сюрреалистичный хаос и без того взъерошенную прическу, достал серебряный портсигар и приказал ждать, властно чиркнув спичкой.

Эпизод 4. Больница

Сын Старосты Фрэнка Энтони оказался общительным, даже чересчур общительным парнем с живым взглядом и открытой улыбкой. Стоило двинуться в путь, как он принялся осыпать разнообразными вопросами о городской жизни. Мартин притворялся глухим. Поняв, что новый знакомый не намерен распространяться об интересном, Энтони принялся любопытствовать о самом Мартине, за что был сразу осажден сердитым фырканьем. Поняв, что новый знакомый не расположен и к откровенным беседам, Энтони принялся глаголить на отвлеченные темы. Мартин принялся изображать полную отрешенность.

Энтони явно не понимал, что его новый знакомый совсем не расположен к беседам и принялся тараторил обо всем на свете, а вскоре начал по новой сыпать вопросами. Может быть просто забылся, а может проверял на прочность терпение Марина.

— Вот мы и пришли, — вдруг объявил Энтони, радостно указывая на ветхий домик возле леса, соседствующий с огороженным кладбищем.

Похлопав глазами на ровные рядки пестрых могилок, пестрящих за кованным заборчиком, Мартин перевел ярко-синий взор на больницу и скорчил недовольную мину.

Энтони взбежал на ветхий порог и отворил провисшую гнилую дверь. Поприветствовав болезненным скрипом, она лишь чудом не соскочила с ржавых петель.

Внутри, как и снаружи больница оставляло желать только лучшего. Темный коридор с двумя противоположными друг другу дверьми был увешан серой бахромой густой паутины. Деревянные лавки вдоль стен, утыканных гвоздиками-вешалками. Возле двери слева висел рукомойник самой примитивной конструкции. Водопроводом здесь явно служили ведра: одно стояло под раковиной, поражая своим покореженным видом, другое, более-менее приличное, чуть поодаль.

За дверью справа располагалось жалкое подобии смотровой комнаты, под окном стояла узенькая лавочка. В дальнем углу ютилась ветхая тумбочка, на ней гордо возвышался, видавший все времена, поржавелый примус. Посередине располагался большой деревянный стол, очевидно, кухонный.

Подойдя к столу, Мартин с интересом склонился над пыльной столешницей и провел рукой, оставляя тонкие полосы следов от пальцев. Некое подобие хоть и кривой, но все же, улыбки озарило восковый лик.

За дверью слева располагался кабинет. В стене зияла маленькая печная заслонка. Узкий шкафчик со стеклянными дверками, предназначенный, скорее всего, для хранения лекарств и прочей больничной утвари, изобиловал ошметками ваты, бумажной стружкой, а также мышиным пометом. Впрочем, последнего повсюду хватало с лихвой. У большого окна с наполовину отвалившимися ставнями стоял, вздувшийся от влаги, письменный стол, возле которого в соседстве с разбитыми склянками, валялись два полуживых стула.

Осмотрев свое убогое владение, Мартин вполголоса выругался и потупился в дощатый пол, устланный пыльным ковром со все той же грязной ватой, мелкой бумажной стружкой и прочими последствиями бурной жизнедеятельности мышей, которые, по всей видимости, являлись здесь единственными хозяевами на протяжении многих десятков лет.

— Удачи в труде! — подбодрил Энтони и со всей дури хлопнул пятерней по спине.

Болезненно дрогнув, Мартин метнув сверкающий антрацитовый взгляд и принялся растирать ошарашенную спину.

Добродушно улыбнувшись, Энтони засеменил было на выход, как вдруг развернулся, сурово нахмурился и хлопнул себя по лбу.

— Совсем забыл! — заслышалось улыбчивое восклицание, — Держи!

Он протянул небольшую связку ключей. Учтиво кивнув, Мартин принялся с напыщенным усердием рассматривать ключи от своего убогого владения, выказывая абсолютную поглощённость данным занятием.

Скрытых намеков Энтони, как видно, совсем не понимал, потому что в следующий миг он бесцеремонно схватил Мартина под руку и потащил прямиком к заляпанному окну.

— Смотри, — заявил Энтони, тыча пальцем в оконное стекло, — эта тропинка ведет к дому семейства Карди, не заблудишься!

Он вновь одарил Мартина лучезарной улыбкой, по всей видимости, все еще пытаясь добиться ответного расположения неразговорчивой натуры, однако «неразговорчивая натура» была абсолютно непреклонна в своей холодно-надменной позиции.

Недовольно хмыкнув, Мартин демонстративно сложив руки на груди и смерил Энтони хмурым сапфировым взором, но тот все-равно желал завязать новую дружбу.

Так они и стояли молча, пока терпению Мартина не пришел конец. Длинный тонкий палец властно указал на выход. Энтони пожал плечами и пошел прочь, одарив на прощание еще одной лучезарной улыбкой.

Стоило Мартину облегченно выдохнуть, как Энтони замер у входной двери и поспешил обратно.

— Чуть не забыл! — все с той же лучезарной улыбкой воскликнул, — Веник и тряпки в дальнем углу коридора, а колодец на заднем дворе, там же и туалет неподалеку! Показать, где?

— Non (лат. Нет)! — взвизгнул Мартин и злобно добавил, — Показывать ничего мне не надобно. Сам все найду!

— А может компанию составить? — никак не унимался Энтони, всем своим видом показывая, что не желает уходить.

— Лучше в покое оставить, — сухо парировал Мартин и уперев руки в боки, принялся нервно стучать мыском туфли.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Энтони, — был рад знакомству…

— Агась, — хмыкнул Мартин и добавил на непонятном языке, — Puto vos esse molestis simos (лат. Кажется, ты меня уже достал).

Напоследок он показал неприличный жест самой прямой направленности. Недоуменно посмотрев на согнутую в локте левую руку с выставленным средним пальцем, Энтони все, наконец-то, понял.

Когда же входная дверь закрылась, Мартин облегченно выдохнул, рассеянно огляделся вокруг и запустив глубоко в волосы длинные пальцы, принялся старательно растрепывать спиралевидные локоны.

Собравшись, наконец-то, с мыслями, а заодно и сотворив на голове причудливый остроконечный авангард, он начал наводить порядок в, так называемой, больнице, которая, как оказалось, не только отчаянно нуждалась в нем, а вообще отчаянно нуждалась во многом. Главным образом, она отчаянно нуждалась быть нормальной больницей, а не этим столетним убожеством.

Вплоть до самого вечера Мартин наводил чистоту в своем убогом владении, не переставая ни на минуту проклинать тот злополучный день, когда он согласился на «треклятую авантюру бестолочи истерической». В конец, истратив весь свой словарный запас бранного лексикона, а попутно покончив с изматывающей уборкой, Мартин запер входную дверь и, окинув напоследок это жалкое подобие больницы антрацитовым взором, отправился по указанной тропинке, которая, якобы, должна была привести прямиком к дому семейства Карди.

Несмотря на простоту маршрута, он все-таки умудрился несколько раз заплутать, да к тому же долгое время силился узнать тот самый дом, который внезапно оказался одним из ста совершенно одинаковых домой, а вот возвращающиеся с пастбища рыжие остророгие коровы, в отличие от Мартина, быстро нашли нужный дом и важно проследовали в отворяемые ворота.

— Мои дорогие коровушки, — молвил Мартин с тяжелым вздохом, — хотя бы вы знаете, где ваш дом…

Проводив коров печальным синим взором, Мартин поприветствовал Стефаниду кротким кивком и поспешно заскочил в дом.

Вовремя же ужина он оживленно сказал, что впервые в жизни увидел воочию коров и теперь искренне поражен их превеликому интеллекту. Однако при всем своем восхищении, пробовать парного молока напрочь отказался, заявив, что на дух его не переносит, а после, включив безотказное детское обаяние, подкрепленное выразительностью широко распахнутых ярко-синих невинных глаз и кокетливым похлопыванием длинных изогнутых ресниц, принялся вымаливать у «достопочтенной и премногоуважаемой госпожи Стефаниды» штук пят-шесть белых простыней для «больничных нужд», обещаясь в ближайшее время пренепременно купить взамен новые. Не в силах устоять перед вопрошающим васильковым взором, Стефанида доходчиво предоставила Мартину требуемое, заслужив тем самым ряд лестных комплиментов в свой адрес, что подвигло ее на щепетильную утюжку тех самых простыней перед отдачей.

Эпизод 5. Новый доктор

Весть о появлении нового доктора молниеносно разнеслась по всей округе, и уже спозаранок на пороге «отчаянно нуждающейся больницы» вовсю ожидала огромная толпа народу, а вскоре на горизонте появился высокий черный силуэт.

С нескрываемым любопытством местные жители смотрели, как Мартин, нагроможденный увесистым докторским саквояжем и не менее увесистым узлом белых простыней, поднялся по ступеням ветхого крылечка. Среди людей начало раздаваться вкрадчивое перешептывание.

У самого входа, Мартин окинул шепчущееся между собой многолюдье ярко-синим взором и со словами «Обождите, милейшие» отпер болезненно-стонущую входную дверь.

Поспешно укрыв, накрыв и расставив все как надо, он уселся за письменный стол, перевел дыхание, растрепал спиралевидные локоны и объявил о начале приема, после чего не давал себе ни минуты для роздыха и перекура.

Он был не столько надменно-холоден, сколько суетливо внимателен, эмоционально раскрепощен, предельно вежлив и весьма учтив, а смотрел так пронзительно оценивающе, будто заглядывал в самую душу.

К слову сказать, местные жители пришли в больницу просто поглазеть на очередного доктора, а заодно и на неизвестно откуда взявшегося «племянничка» Патрика Карди. При все при том, они никак не ожидали увидеть под светлыми сводами тщательно прибранной больницы такое вот престранное нечто и теперь пребывали в, мягко говоря, удивленном расположении духа. Что же до самого Мартина, то ему, по всей видимости, было безразлично состояние крестьянских невежд, а тем более их личное мнение. С неукротимым рвением он расспрашивал, допрашивал, ощупывал, прощупывал, нащупывал, а также просил «наполнить баночку», невольно смущая и озадачивая этой просьбой, после чего приводил к брезгливому ужасу, пробуя просимое на язык.

Лечил странно: растирая, разминая, проминая, растягивая, вытягивая, прощелкивая, расщелкивая и выщелкивая. После такого лечения большая часть жителей Плаклей моментально приобрела совершенно ровную осанку, а заодно избавилась от мышечной скованности и головных болей.

В данном лечении использовались какие-то вонючие притирки, растирки, горячие примочки, ледяные камни, длинные иглы, но большей частью руки — властные и в тоже время удивительно нежные. От прикосновения этих необыкновенных рук женская половина любопытных испытала довольно странное ощущение, а мужская прибыла в полное замешательство.

Много рассказывал он о пользе каш, киселей и морсов, тактично заявляя, что это есть лучшее из лекарств. Не забывал нахваливать травяные растирки, настойки и разного рода отвары. На первом месте у него был ромашковый отвар, рекомендуемый всем без исключения, как «панацея от всех хворей». Рьяно глаголил о медолечении, маслолечении, водолечении и, разве что, не о винолечении, но больше всего о траволечении. Убеждал в важности очищения организма, об умении чувствовать и понимать свое тело.

Наговорившись вволю, принимался бойко записывать на прямоугольных листочках, украшенных нарисованной виньеткой что-то размашисто-неразборчивое, затем вручал данные записи, веля строго следовать «сиим врачебным предписаниям». Рецептов же не выписывал вовсе, а за мази, порошки и сухоцветы, не требовал никакой платы.

Люди озадаченно смотрели на чудачества «племянничка» и поспешно уходили, пребывая в полном замешательстве. Многие из них выйдя за дверь, боязливо осеняли себя размашистым крестным знаменем.

Не успел Мартин перевести дух от утреннего наплыва любопытных, как следом появилась вторая волна, затем третья, и так продолжалось до самого вечера. Вероятнее всего, уже побывавшие в больнице, непременно спешили поделиться своими впечатлениями с другими, и те незамедлительно бежали, посмотреть на «чудного племянничка в похоронном костюме».

Ближе к вечеру, когда поток любопытных, наконец-то, иссяк, Мартин устало выдохнув, поспешил запереть больничные двери и отправился плутать по своей тропке, с которой так и не смог найти общего языка, и вновь запутался в одинаковых домах.

На выручку снова пришли рыжие коровы, которые отделившись от общего стада, важно затопали к отворяемым воротам. По пути Мартин завел с ними непринужденную беседу. Завидев, как Мартин обращается со своими «милыми подружками»: игриво треплет их за чуткие уши, гладит по острым хребтинам, и чуть ли не целует в плюшевые носы, Стефанида побледнела от ужаса.

Чуть ли не за руку отвела она его подальше от коров и принялась объяснять, что практически все коровы, обладают довольно строптивым нравом, и имеют свойство бодаться, а их коровы особенно бодучие. С детским любопытством окинул Мартин ярко-синим взором трех рыжих коров, останавливаясь на острых изогнутых длинных рогах, премило заулыбался, пожал плечами и тихонько захихикал. Стефанида покачала покрытой платком головой и отправилась загонять коров в хлев. На прощание Мартин одарил своих «дорогих коровушек» кротким почтительным поклоном и умчал в помывочную.

Войдя же в дом, он прошел мимо молящихся за столом домочадцев, чтобы быстро вернуться обратно.

— Прошу меня великодушно простить, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — произнес Мартин, — вчерася вечером я совершенно запамятовал. Вот, держите!..

С этими словами он протянул хмурому Патрику деньги, который невольно бросил взгляд на красивый серебряный перстень с крупным синим камнем на безымянном пальце не натруженной правой руки. Так же он заметил, что на манжетах белоснежной рубашки, были приколоты серебряные запонки того же синего камня.

— «А Черт-то при деньгах», — отметил про себя Патрик и наконец-то понял, кого ему отчетливо напоминает этот самодовольный тип с ехидной физиономией и нечеловеческим взглядом.

Пересчитав деньги, Патрик удивленно посмотрел на Мартина. С самодовольным видом тот лукаво заулыбался, по-кошачьи сощуривая синие глаза, преисполненные чарующего сиреневого блеска.

— Комната оказалась весьма удобной, да и сосед тихий попался, — заслышался ехидный голосок, — поэтому я решил иметь смелость заплатить немного больше, озвученной прежде суммы… Вы ведь не против этого, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик?..

Этих денег хватило бы на покупку добротной коровы. Патрик озадаченно посмотрел на деньги у себя в руках и, небрежно махнув, рукой в сторону Мартина, поспешил прятать деньги, радуясь столь легкому и неожиданно крупному финансовому доходу. С этой минуты он твердо решил, что будет ежемесячно вытрясать именно такую сумму из «богатенького черта».

Эпизод 6. Выходной

Дугой день был воскресеньем, а это значило, что вместо работы, все жители Плаклей отдыхали.

С влажными волосами, лихо закрученными в тугие спиральки, Мартин стоял перед трехстворчатым зеркалом. Облаченный в смокинг темно-серого цвета, он упорно завязывал черный галстук ярко-синего витиеватого узора, больше походивший на девичий платок, чем на мужской элемент одежды. Себастьян сонно наблюдал за действиями «кудрявой мокрой кошки».

Кое-как расправив широченный галстук «нарядная врачебная интеллигенция», принялась затягивать тугой узел на шее.

— «Это его выходной наряд что ли?» — подумал Себастьян и тихонько хихикнул.

Ярко-синие глаза подернулись чернильной дымкой, бледное лицо исказилось заостренными чертами.

— Ненавижу!.. — заверезжал Мартин, силясь ослабить узел, — Ненавижу эти растреклятые удавки!

Себастьян подскочил в постели и испуганно замер, уставившись на «синеглазого черта». Резко повернувшись в его сторону, Мартин премило заулыбался и кокетливо заморгал длинными изогнутыми ресницами.

— Bunum diem (лат. Доброе утро), Себастьян!.. — раздался лукавый голосок, — Как спалось?..

Себастьян лишь смущенно пожал плечами и нехотя покинул теплую постельку, которая, несмотря на довольно позднее утро, сладострастно манила блаженным покоем и безмятежным отдыхом.

Заместо жирного горячего блюда и варенья с баранками Стефанида подала постную пшеничную кашу и пресный чай.

С озадаченным видом уставился Мартин на постный стол. Долго всматривался он в содержимое своей миски широко распахнутыми ярко-синими глазами, в которых сверкало сиреневое недоумение.

— Мартин, — спросила Стефанида, радушно улыбаясь, — пойдешь с нами в церковь?

Испуганно дрогнув, Мартин брезгливо поморщился.

— Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — произнес он учтивым тоном, — к превеликому сожалению буду вынужден отказаться, потому как у меня крайне важные неотложные дела в больнице.

— Но сегодня же выходной, — удивилась Стефанида и поспешно добавила, — все люди сейчас пойдут на Воскресную службу.

— Болезням абсолютно все равно, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, — вкрадчиво произнес Мартин, крутя перед собой столовую ложку.

Он уставился на Стефаниду и кокетливо захлопал длинными изогнутыми ресницами, а после принялся уплетать за обе щеки, жадно прихлебывая чаем.

Однако щепетильная Стефанида принялась заинтересовывать этого, как оказалось, весьма своенравного молодого человека.

— А после литургии, — сказала она, — Падре Френсис будет читать Воскресную проповедь.

— О! Я тоже с превеликим удовольствием прочитал бы парочку должных проповедей, а то народ у вас тут какой-то хворенький… — прочавкал Мартин и вдруг прогромогласил, устремив вверх указательный палец, — Facilius est morbos evitare, quam eos curare (лат. Болезнь легче предупредить, чем лечить)!

А после замер с таким видом, словно на него только что снизошло великое озарение и нарочито громко сглотнул.

— Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — обратился Мартин к главе семейства сбивчиво-заикающейся интонацией, — искренне прошу Вас, не сочтите за наглость, не откажите в одной маленькой дерзости, которая имеет крайне важный характер для моей работы, а, стало быть, для всего населения Плаклей, потому что на данный момент при сложившихся обстоятельствах, учитывая некоторые непредвиденные нюансики, с которыми я невольно столкнулся вчерась, не подрассчитав истинного количества хворающего населения, в связи с чем, при моем стремлении помочь всем и каждому безоговорочно и…

— Чего ты рассусоливаешь? — рявкнул Патрик, стукнув чашкой по столу, — Говори коротко и ясно чего тебе нужно?

От резкого и довольно громкого звука Мартин дрогнул и боязливо поежился, уставившись в опустевшую миску.

— Всего лишь сущую малость, — продолжил заметно дрожащим голосом, — Вашего великодушного разрешения отпустить меня сегодня в Город для восполнения моего, как оказалось, весьма скоротечного запаса крайне обходимых лекарств.

— Да поступай, как знаешь, — махнул на него рукой Патрик, — только голову мне не морочь.

Мгновенно просияв, Мартин вскочил из-за стола.

— Искренне благодарствую Вам, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — с нескрываемым ликованием произнес он, устремляя выразительные ярко-синие глаза на хмурого хозяина дома.

— Не паясничай мне тут, — осадил его Патрик, — артист, понимаешь ли, выискался!.. А то быстро на тебя управу найду!

Ярко-синие глаза удивленно захлопали. Выставив вперед ладони, Мартин поспешно ретировался на выход.

— Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — испуганно затараторил он на ходу, — я пренепременно учту все Ваши замечания, только не гневайтесь…

С этими словами Мартин выскользнул из дома, вызвав у Патрика приступ глухого хриплого смеха.

— Ох, артист! — качая седой головой, выдавливал из себя Патрик, — Ну, артист! Черт эдакий!..

Домочадцы изумленно переглянулись между собой, потому что давно не видели главу семейства в приподнятом расположении духа, к тому же напрочь забыли, когда он в последний раз беззаботно смеялся.

Эпизод 7. Ласточка

До самого вечера закупался Мартин своим «скоротечным запасом лекарств». Появившись наконец-то во дворе, он застал Себастьяна за увлеченным занятием. Заботливо чистил тот рыжую коренастую низкорослую лошадь с большим белым пятном во всю морду и с неаккуратно подстриженной спутанной гривой. Животное стояло, сонно покачивая массивной головой, и громко посапывало, явно наслаждаясь, приятным почесываем жесткой скребницы.

Увиденная картина вызвала у Мартина живой интерес. Бросив свою поклажу прямо на земле, он стремительно подскочил к Ласточке и принялся ее гладить, что-то завороженно шепча на бесовском языке.

От фривольного поведения Ласточка испуганно замотала гривой и недовольно зафыркала, всем своим видом выказывая свое отношение к синеглазой нечисти.

Мартин снова предпринял попытку погладить Ласточку но та с громким ржанием, отпрянула в сторону, однако совсем убежать ей не позволил пеньковый канат веревочного недоуздка, который находился в руке у Себастьяна.

— Стой, Ласточка! — принялся усмирять ее Себастьян, — Да что с тобой такое?

Ласточка замерла, послушно склонила к нему голову, ласково зафыркала и принялась теребить мягкими губами протянутую ей ладонь, только нервное движение ушей выдавало ее с поличным.

— Твоя лошадь? — заслышался лукавый голосок.

Растерянно посмотрев, Себастьян виновато улыбнулся и красноречиво пожал плечами. В этот самый момент с Мартином опять произошло что-то странное. Вперив широко распахнутый искрящийся взгляд, он подошел к Ласточке, дотронулся до шелковистой рыжей шерсти и ехидно усмехнулся, покосившись на Себастьяна.

— А известно ли тебе, — заслышался лукавый голосок, — моя дорогая Ласточка, по чьей именно вине твой маленький хозяин лишился селезенки?..

Себастьян, так и застыл с щеткой у лоснящегося лошадиного бока.

— Чего?! — громко воскликнул он, заметно трясясь, то ли от негодования, то ли от внезапно нахлынувших воспоминаний, то ли от всего этого разом.

Мартин дрогнул, крепко зажмурился и затряс взъерошенной темной головой, словно отгоняя внезапное наваждение, после чего принялся болезненно чесать в ушах, по всей видимости, давая понять, что столь громкие звуки в его присутствии издавать не следует. Восстановив, наконец-то, прежний слух, он одарил Себастьяна мерцающим синим взором.

— Не надобно так нервничать, — зазвучала пренебрежительная интонация, — Я же тебе рассказывал о сплэнектомии, или ты взаправду думал, что я с тобой в игры играл? О sancta simplicitas (лат. О святая простота)!

Себастьян никак не отреагировал, потому как силился понять, что происходит у него там внутри без чего-то, а заодно и прочувствовать это, однако никакой пустоты в левом боку он не ощущал. От этого весьма глубокого познания самого себя, отвлек все тот же Мартин, который к тому времени накинул на себя вид «строгой врачебной интеллигенции».

— Совсем недавно ты перенес весьма серьезную операцию, дружочек, — молвил он сопереживающей интонацией, — которую на удивление довольно стойко перенес. С тобой приключился разрыв селезенки. Область повреждения оказалось настолько обширной, что зашивать не имело никакого смысла, лишь удалять. Более того орган сам по себе оказался хиленьким и слабеньким, скорее всего, по причине ранее перенесенного тифа, плюс два кистозных образования. Рано или поздно, тебе все равно пришлось бы делать спленэктомию только уже в плановом порядочке, а так ты, можно сказать, отделался легким испугом. Omnia ad meliora (лат. Все к лучшему).

«Строгая врачебная интеллигенция» улыбнулась и игриво взлохматила Себастьяну золоченные кудри. Себастьян по-прежнему не реагировал, лишь стоял и смотрел с озадаченным и крайне растерянным видом.

— Да не переживай ты так о своей утрате! — махнул рукой Мартин, — Все ведь прошло гладко и без каких-либо печальных последствий.

Себастьян стоял истуканом. Уперев руки в боки, «строгая врачебная интеллигенция» сердито застучала мыском туфли, как вдруг сменила холодную надменность на экспрессивную артистичность.

— Подозреваю, — вкрадчивым шепотом начал Мартин, стремительно набирая обороты, — что все твои органы давно были в заговоре против этой довольно флегматичной особы, которая на последнем издыхании низвергала из себя реки крови, заливая тесное соседство внутреннего пространства. То еще представленьице было! От внезапного вторжения извне, сонный желудок поначалу опешил и напряженно сжался. Я его легонечко так в сторонку подвинул, иди, мол, не мешайся пока мест. Поджелудочная железа тут же замерла, видимо, поняв, что лучше не суетиться и не выдавать себя, пока творятся непонятные происшествия. Ободочная кишка в полной расслабленности пустила на самотек все свое упорное кашеварство… И лишь сердце тихонечко: «Тук-тук, тук-тук». В блаженной истоме пребывает! конечно, в коем веке такого роздыху дали!.. После устранения нежеланного квартиранта желудок сразу обрадовался — столько свободного места дали! А вот печени, наоборот, не повезло. Ей пришлось вкалывать за двоих без прибавки к жалованью и премиальных. Эта строптивая особа, так разгорячилась, что принялась вовсю выказывать свой характер, распаляя вокруг себя все тесное пространство, а заодно, поддавая парку своим соплеменникам. Однако пыл ее быстро поисчерпался в связи с удвоенной нагрузкой. Меж тем бурная радость желудка на пару с недовольством от внезапного соседства инородного происхождения, имя которому лигатуры, нарушили привычную обыденность маленького внутреннего мирка, который изъявлял свое недовольство в виде периодических болей, о которых, ты, кстати, тактично умалчивал самым наглым образом, заставляя меня, время от времени, играть в игру «Мартин, а угадай-ка, что я сейчас чувствую!». К счастью, моя весьма глубокая проницательность на пару с надежными лекарствами и щепетильным уходом быстро поставили все на свои места. В скором времени растревоженные органы, напрочь забыв о потери своего, как оказалось, совершенно бесполезного соплеменника, дружненько так скооперировались, разложили все по должным полочкам и начали себе преспокойненько работать в прежнем режиме. До сих пор они живут в мире и согласии. Ну, вот как-то так это и было.

Смущенно пожав плечами, Мартин выжидающе посмотрел на Себастьяна, который, на данный момент, выражал полную отрешенность вперемешку с удивленным замешательством.

Никогда в жизни Себастьян не слышал ничего подобного. Впрочем, кроме священных книг откровений Всемилостивого Господа, да маминых сказок, он не знал никакой литературы.

Этот нелепый рассказ, скорее всего, сочиненный на ходу, привел в полный восторг весьма ограниченный разум и довольно пытливый ум.

— Еще вопросики имеются? — заслышался лукавый голосок.

Вернувшись из мира фантазий и представлений, Себастьян узрел в этом харизматичном артисте весьма талантливого рассказчика.

— Мартин, — тотчас полюбопытствовал он, — а ты истории не пишешь?

— Нет, — лаконично парировал Мартин, — я в них только попадаю.

— Жалко, что не пишешь, — тяжко вздохнул Себастьян.

— Некогда я имел глупость написать одну научную работку, — молвил Мартин, — точнее это был некий очерк медицинской тематики, который я тут же представил на суд нашей достопочтенной профессуре. И кто меня тянул только? В итоге, я был разгромлен в пух и прах вместе со своим сюрреалистическим бредом полоумной направленности. Внимательно перечитав свое гениальное творение, я плюнул и разорвал в клочья. С тех пор я напрочь завязал с этим делом.

Он резко замолчал, достал серебряный портсигар и закурил, нервно постукивая мыском туфли.

— Вопросы по существу есть? — немного успокоившись, спросил Мартин, устремляя на Себастьяна пронзительно-синий взор и, получив в ответ тишину, лаконично добавил, — Тема закрыта!..

Он перевел сапфировый взгляд на Ласточку и, прошептав свое бесовское «Equus (лат. Лошадь)», вернулся к своему завороженному состоянию. Почувствовав пристальное внимание, Ласточка начала выказывать бурное недовольство. По всей видимости, ей совсем не понравился язык чертей наряду с возобновленными ласками.

— Какие они, все ж таки, славные животные, — восторженно произнес Мартин, — при таких-то колоссальных размерах, при такой стремительной скорости, при такой грандиозной мощи и при этом абсолютная безропотность и полное подчинение.

По щелчку Ласточка застыла как вкопанная и больше не выказывала никаких чувств. Отойдя на пару шагов, Мартин принялся рассматривать «славное животное», сощурив левый глаз и наклонив голову на бок.

— Никак не возьму в толк, — подал он озадаченный голос, — а чего она такая низкая-то?

— Ничего она не низкая, — обиженно сказал Себастьян, — Это просто ты чересчур… высокий.

— Вообще-то до двадцати пяти лет преспокойненько растут, — самодовольно заявил Мартин, — так что, в отличии от нее я еще в процессике.

— «Да куда тебе выше-то расти?!» — подумал Себастьян, задрав голову на «строгую врачебную интеллигенцию».

С видом опытного коневода, Мартин продолжил приглядываться к Ласточке.

— А что за порода? — поинтересовался он.

— Обычная лошадь, — огрызнулся Себастьян.

— Паспорт с родословной имеются? — продолжал Мартин, — Лет ей сколько?

— Да нет у нее никакого паспорта, — рассерженно заявил Себастьян, — она же лошадь! Артур купил ее у своего друга, а лет ей семь или восемь!

Похлопав ярко-синими глазами, «строгая врачебная интеллигенция» властно раскрыла лошадиную пасть и заглянула вовнутрь, улезая туда чуть ли не по самую голову.

— Э-э, а твоего братца здорово облапошили, — ехидно подметил Мартин, тыкаясь носом в желтые зубы Ласточки, — твоя маленькая лошадушка на самом деле старше нас с тобой вместе взятых! А тот дружок, как видно, большой аферист, наподобие моего прежнего арендодателя, который сулил мне распрекраснейший дом, а в итоге заселил в гнилую развалюху.

— Все равно, Ласточка хорошая лошадь, — никак не унимался Себастьян, — она смирная и выносливая!

— Equus est melior mala passus (лат. Лучше плохая лошадь, чем пустая узда)! — прогромогласил Мартин и щелкнул пальцами.

Ласточка резко отмерла и издав истошный вопль, принялась брыкаться и метаться из стороны в сторону, вызвав своим неадекватным поведением ехидный смех у «синеглазого черта».

Сердито покосившись на Мартина, Себастьян принялся успокаивать Ласточку.

— У Ласточки есть седло? — заслышался лукавый голосок.

— Нет, — покачал головой Себастьян, ласково поглаживая явно испуганную Ласточку, — она же рабочая, а если потребуется, то и без седла скакать можно.

Красноречиво промолчав, Мартин по-кошачьи сощурил синие глаза и принялся задумчиво накручивать остроконечную прядь темных волос на тонкий указательный палец, а вскоре лукаво заулыбался.

В Город, как оказалось, Мартин ездил не только по своим личным нуждам. Помимо «скоротечного запаса лекарств», он привез и подарки.

Расплываясь в самых лестных фразах и витиеватых метафорах, касаемых доброты и великодушия «радушного хозяина дома» Мартин вручил Патрику коробку тоненьких папиросок и блестящий позолоченный портсигар. С хмурым видом тот принял нежданный подарок.

Стефаниде было преподнесено столовое серебро и набор фарфоровых тарелок.

— Поистине прекрасные блюда, требуют достойной подачи, — произнес Мартин и с нескрываемым восхищением посмотрел на смущенную Стефаниду.

Со словами: «У моей младшей сестренки была точно такая же», Мартин вручил Лючии большую фарфоровую куклу ручной работы.

— Спасибо, Мартин, — воскликнула Лючия, повиснув у него на шее и целуя в бледную щеку, — ты самый лучший на свете!

Мартин дрогнул, умиленно закрыл глаза и погладил Лючию по светлой кудрявой головке.

— Да, — прошептал он, — именно такая… Точь-в-точь…

— А где они сейчас? — спросила Лючия, устремляя на Мартина любопытный изумрудно-зеленый взор.

В ответ на это Мартин лишь пожал плечами и поспешно стер внезапно набежавшие слезы.

— Иди играй с Мадлен, — молвил он тихой интонацией голоса, — а то она, и так, уже порядком заскучала…

Вместо этого Лючия принялась заваливать Мартина всяческими вопросами о так заинтересовавшей ее сестренке с куклой, однако внезапный антрацитовый взгляд, заставил ее мигом замолкнуть.

— Лючия, — сухо отчеканил Мартин, — иди играй с Мадлен! Она, и так, уже порядком заскучала.

Опешившая Лючия кротко кивнула и смиренно отправилась к себе в комнату, унося волоком громоздкую «заскучавшую Мадлен», которая немногим уступала ей в росте.

— Liberi flores vitarum nostrarum sunt (лат. Дети — цветы нашей жизни)!.. — умиленно прогромогласил Мартин, провожая ярко-синим взглядом Лючию с ее тяжелой ношей.

Поумилявшись еще немного на колышущуюся прикоридорную шторку, «строгая врачебная интеллигенция» смерила Себастьяна пронзительно-синим взором и лукаво заулыбалась.

— Держи, — восторженным тоном произнес Мартин, протягивая тому стопку книг, — эти произведения воистину прекрасны!

Книги были небольшие, с красивыми обложками и источали приятный запах типографии.

— «Ворон, Падение дома Ашеров, Черный Кот, Аннабель Ли, Убийство на улице Морг, Золотой жук, Маска Красной смерти, Овальный портрет, Необыкновенное приключение Ганса Пфааля, Рукопись, найденная в бутылке, Колодец и маятник…» — принялся читать про себя названия книг Себастьян.

— Это тебе не про лошадок читать! — перебил заинтересованное чтение Мартин, и поспешно добавил вкрадчивым шепотком, — Искренне извиняюсь за ту возмутительную выходку…

— Ничего страшного, — не отрываясь от книг, произнес Себастьян, — было даже забавно.

— «Преждевременное погребение, — продолжал читать он, — Черт на колокольне».

Дочитав до конца, Себастьян поднял удивленный взгляд на Мартина.

— Посля прикуплю тебе еще всяких-разных, — заверительно сказал «синеглазый черт» и артистично добавил, — в этом мире существует преогромное количество расчудеснейших книг!..

Себастьян сразу вспомнился научно-фантастический рассказ об устройстве «маленького мирка».

— «Только твоих рассказов среди них явно не хватает», — подумал Себастьян, укоризненно смотря на нерешительную «строгую врачебную интеллигенцию».

Когда с подарками и остальными делами было покончено, наступило время ужина. Рассевшись за обеденным столом, семейство Карди принялось в один голос читать хвалебную молитву Всемилостивому Господу за хлеб насущный. Предоставленный самому себе, Мартин откупорил бутылку вина, когда домочадцы подняли головы и открыли глаза, то он сидел в фривольной позе, небрежно закинув ногу на ногу и бесстыже похлебывал из горла.

— Ita sum id quod sum (лат. Я такой, какой я есть)! — ехидно улыбнулся он, окидывая присутствующих синим взором.

Патрик сурово посмотрел, но ничего не сказал.

— Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — поставив бутылку на пол, сбивчиво произнес Мартин, — я прекрасно понимаю, что нахожусь в вашем доме только лишь на правах комнатосъемщика, но при всем моем уважении к Вам, при данных обстоятельствах…

— Да говори ты яснее, Черт эдакий, — в сердцах рявкнул Патрик, — чего тебе опять надо?!

— Я просто хочу изредка брать вашу лошадь, — смущенно молвил Мартин, — за денежную плату, конечно же…

— Вот можешь же нормально говорить! — самодовольно произнес Патрик.

— Прошу сердечно меня простить, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — сказал Мартин, подняв на того ярко-синий взгляд, — cum sum brevis, incomprehensibilis sum (лат. когда я краток, я непонятен)…

Патрик сурово посмотрел «Черта эдакого» и уже собирался выразить свое мнение по поводу услышанной тарабарщины, но в последний момент передумал.

— Если в церковь ходить не будешь, — заместо этого сказал он, — то можешь брать Ласточку по воскресеньям и только попробуй потерять!.. И чтобы вечером она была вычищена и накормлена, ясно тебе, Черт эдакий?

Учтиво кивнув, «Черт эдакий» расплылся в бесконечной словах благодарности. Патрик брезгливо отмахнулся от него и приступил к ужину.

На другой вечер Мартин вернулся из больницы, неся в руках большую тряпку. К тому времени Себастьян, закончивший приводить Ласточку в порядок, хотел было уже отводить ее на ночлег, но по велению властного жеста, поспешно отошел в сторонку, а после едва сдерживал смех, наблюдая как «строгая врачебная интеллигенция», не скупясь на грязную брань и бесовское громогласие, упорно пыжится облачить возмущенную Ласточку в обновки.

— Она без седла прекрасно ходит! — поспешил заверить Себастьян, наблюдая за тяжко прыгающей из стороны в сторону Ласточкой и проворно скачущей за ней «строгой врачебной интеллигенцией».

— Зато я без седла не хожу! — заявил Мартин, пытаясь поседлать «спесивую тварь».

Рассмеявшись над отчаянными потугами обоих, Себастьян все же пошел навстречу «строгой врачебной интеллигенции» и попридержал Ласточку, усмиряя ее ласковыми поглаживаниями и заверительно-ласкательной интонацией.

Отвлекающий маневр удался, но теперь подпруга седла никак не хотела сходиться на пузе тучной Ласточки. Обозвав Ласточку «брюхатой гарпией», «строгая врачебная интеллигенция» смахнула невидимый пот с лица и, схватившись за подпруги, принялась тужиться изо всех сил, крепко зажмурив глаза и прикусив нижнюю губу, вызвав тем самым взрыв неукротимого смеха со стороны Себастьяна, которому вспомнилось, что мама точно с таким же видом рожала Лючию.

— Куда ж тебя так раскормили-то?.. — надрывно стонал Мартин, — Сильно беременные кобылицы и то похудее будут…

— Мартин, — умирая со смеху уже на пару с Ласточкой, молвил Себастьян, — оставь это!.. Ты так себя угробишь!..

— Пусть это будет последнее, что я сделаю, но я это сделаю! — решительным тоном заявил тот и прогромогласил, — Dum spiro, spero (лат. Пока дышу надеюсь)!

Он еще поднатужился и, все-таки, застегнул тугую подпругу, приведя Ласточку в полнейшее замешательство внезапным появлением у нее осиной талии.

— Надо было брать вальтрап зеленого цвета, или, на худой конец, желтого, — недовольно пробурчал Мартин, любуясь на плоды своих тяжких усилий, — королевский синий для нее явно не предназначен.

— «Зато тебе в самый раз», — насмешливо подметил про себя Себастьян.

В то самое время Мартин, взобравшись верхом, смешно заерзал в седле, а укоренившись, натянул поводья и со всей дури вдарил Ласточке по толстым бокам.

Ласточка встрепенулась, недовольно фыркнула и не тронулась с места.

— Нежить ленивая! — выругался Мартин, продолжая свои жестокие побои, а нарвавшись на стремительную защиту Себастьяна, попросил того сорвать «хворостинку да погибже».

Сочувствующе погладив Ласточку по доброй морде, Себастьян выполнил приказ. Получив требуемое, жестокая «строгая врачебная интеллигенция» лукаво улыбнулась и пробурчав что-то о должной дрессуре, принялась со всей дури стегать Ласточку куда ни попадя.

Вскоре до Ласточки наконец-то дошло требуемое. Резко встрепенувшись, она неторопливо побрела, плавно покачивая из стороны в сторону округлыми бедрами и низко опустив косматую голову.

— Нет, это не лошадь!.. — усмехнулся Мартин, опуская хворостинку, — Это так… Лючию покатать разве что…

Нервно поерзав в седле, он принялся стегать Ласточку с удвоенной жестокостью, вдаривая по бокам каблуками туфель. В ответ на эти издевательства Ласточка лишь устало вздохнула, но вскоре пустилась в обреченную рысь, затем в тяжелый неспешный галоп. Громко хрипя, принялась она накручивать неторопливые круги вокруг дома, однако на третьем круге, плюнула на беспощадные побои и перешла вновь в неторопливую рысь, заставив «строгую врачебную интеллигенцию» несколько кругов хорошенечко поприседать в седле, а решив укачать, зашагала в привычной для себя манере.

— У нее ноги слабые, — произнес Мартин, поспешно спешиваясь, — а сама она весьма грузная дамочка и должных высылов она не знает.

Себастьяну ничего не оставалось делать, как только пожать плечами и смущенно улыбнуться.

— Ей нужно срочно менять диету, — заявил Мартин, отирая вспотевшие бока Ласточки тем самым синим вальтрапом, — иначе караул, совсем разжиреет!

— «Завидуй молча», — подумал Себастьян, ласково поглаживая тяжело хрипящую Ласточку, а вслух произнес, — она рабочая!

— Понял-понял, — ответил Мартин, рьяно полоща в приогородной бочке слюнявую уздечку.

Всучив Себастьяну седло с потным содержимым и бросив до кучи отполощенную уздечку, «строгая врачебная интеллигенция» со словами благодарности, потрепала Ласточку по угловато остриженной гриве и стремительно умчала к дому, где долго и отрешенно курила.

С тех пор Мартин осуществлял свои воскресные вылазки в Город исключительно верхом, но всякий раз просил у Патрика разрешения на Ласточку.

— Прекрати рассусоливать всякий раз, Черт ты эдакий! — не выдержал Патрик, когда Мартин вновь принялся канючить Ласточку, — Если видишь, что лошадь свободна от работы, то бери в любое время, только избавь меня от своих речей ради всего святого!

— Премного благодарствую, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, — кротко кивнул Мартин и тотчас замолчал.

Помимо «скоротечного запаса лекарств» Мартин осуществлял закупки и иного характера, в виде имбирных пряников, мятных леденцов в красивых жестяных коробочках, лакричных палочек и шоколадных конфет. Всеми этими сладостями он с удовольствием делился с Лючией и Себастьяном. Не забывал и про Патрика, постоянно пополняя запас, так полюбившихся тому, тоненьких папиросок, а также, взял на себя добровольные обязанности снабженца, составляя со Стефанидой список всего необходимого для кухни.

Эпизод 8. Рисунки

Однажды в самый разгар трудового дня случился сильный ливень. Побросав работу, промокшие насквозь крестьяне отправились по домам.

До вечера оставалась еще целая куча свободного времени, которое Себастьян решил потратить с пользой, да и погода настойчиво располагала ко сну, невольно убаюкивая монотонным стуком по крыше.

Поиграв немного с Лючией, Себастьян пошел к себе в комнату. Подавляя сонный зевок, он прикрыл за собой дверь и, радуясь отсутствию шумного соседа, побрел прямиком к кровати, но невольно обратил внимание на письменный стол, и сонливости как не бывало.

Разумеется, Себастьян прекрасно знал, что нельзя рыться в чужих вещах, но с недавних пор этот письменный стол изобиловал загадочной таинственностью.

Постояв некоторое время в нерешительности, Себастьян все-таки решился на рисковую авантюру. Собравшись с духом, он подошел к письменному столу «загадочной врачебной интеллигенции», но не успел и руку протянуть к манящим стопкам, как дверь в комнату неожиданно открылась. Себастьян испуганно замер, на всякий случай, теряя дар речи, однако это оказалась всего лишь Лючия.

— Себастьян, — невинным голоском попросила она, — поиграешь еще со мной?

Облегченно выдохнув, Себастьян поманил сестренку к себе.

— Дверь за собой захлопни только, — заговорщическим тоном шепнул он.

— А что ты делаешь? — тоже заговорщическим тоном спросила Лючия.

— Ничего, — просто парировал Себастьян и принялся активно лопатить лежащую на столе стопку тетрадей, силясь разобрать размашистые витиеватые каракули едва узнаваемых букв.

— Он хоть сам понимает, что пишет? — сердито хмыкнул Себастьян, откладывая в сторону очередную тетрадь с галиматьей.

— Ну, у него хотя бы красиво получается, — заявила Лючия, — а вот у тебя непонятно и в добавок некрасиво!

— Да помолчи ты, — пришикнул на нее Себастьян, — а то вон придет сейчас, сама знаешь кто, и устроит, нам с тобой так понятно и красиво, что мало не покажется!

— А зачем мы тогда в его вещах роемся? — испуганно спросила Лючия.

— Затем, что интересно, — таинственным тоном прошептал Себастьян и продолжил свою рисковую авантюру.

Помимо записей, на столе лежала синяя коробочка от запонок с инициалами «М. С.», серебряная чернильница с тонкой перьевой ручкой, а также синяя папка, перевязанная белой веревочкой, раскрыв которую, Себастьян с Лючией обнаружили целую галерею рисунков, набросанных чернилами.

Тематика данных рисунков просто поражала своей разнообразной недалекостью. Рассматривая листок за листком, Себастьян с Лючией легко узнали привычное в Плаклях, а именно, свой дом, дом Старосты Фрэнка, больницу, колодец, коров и Ласточку.

Под каждым рисунком в правом нижнем углу красовалась лаконичная надпись совершенно непонятного происхождения. Судя по всему, то было название данного художества на языке чертей.

— Он еще и рисует значит, — молвил Себастьян отчего-то раздраженным тоном и стремительно добавил, — а куда интересно его скрипка подевалась?

— А под столом не она валяется? — поинтересовалась Лючия, заглядывая под стол.

— Ну да, она, — утвердительно кивнул Себастьян, завидев черный футляр, — что-то давно он на ней не играл. Как у нас поселился, ни разу… Стесняется что ли?

Размышляя о творческой натуре «стеснительной врачебной интеллигенции», Себастьян с Лючией, продолжили созерцать превеликие творения высокохудожественного мастерства. Теперь пошли рисунки уже незнакомого содержания, но по всей видимости все в том же жанре «что вижу, то и рисую»: изображение длинного трёхэтажного многооконного здания, именовалось подписью «Desine sperare qui hic intas (лат. Оставь надежду всяк сюда входящий)!»; вид на луну из какого-то окна — Silentium «лат. Молчание)»; изображение интерьера престранной комнаты, где из мебели было два стола под длинными белыми скатертями и приделанная к стене раковина, поверх которой стоял тазик — «Memento mori! (лат. Помни о смерти)!»; точно такой же скудный интерьер, но с дополнением в виде граммофона, стоящего на табурете возле раковины — «Primum non nocere (лат. Прежде всего — не навреди)!»; что-то на столе, полностью прикрытое скатертью — «Requiescat in pace, Anselm (лат. Да упокойся с миром, Ансельм)».

Были рисунки и более мелкой направленности: две крысы у керосиновой лампы — «Omnes una manet nox (лат. Всех ожидает одна и та же ночь)»; скрипка в раскрытом футляре — «Trahit sua quemque voluptas (лат. Всякого влечет своя страсть)»; зарисовки литых ножей — «Jus vitas ас necis (лат. Право распоряжения жизнью и смертью)»; морда длинногривой лошади — «Vale et memor sis me (лат. Прощай и помни обо мне)».

Так же присутствовали рисунки с еще непридуманными названиями: ромашки в вазе, куст с розами, кофейник, самовар, примус, ветка какого-то непонятного растения с остроконечными листами и круглыми ягодами.

Самым престранным в этих графических художествах являлось то, что большая часть рисунков изображалась двойственно, словно фоном тому было зеркало. Помимо престранного «Зазеркалья» нашлись и рисунки совершенно фантастической направленности, и как бы ни старались Себастьян с Лючией, они ничегошеньки не поняли в изображенных чернильных вихрях странных символик, неясных очертаний предметов и силуэтов. Впрочем, кое-что знакомое из этой сюрреалистической галиматьи им все-таки попалось, а именно, два автопортрета: на первом Мартин смотрелся в округлое зеркало, любуясь своим лукаво ухмыляющимся отражением, внизу была приписка: «Ego sum verus (лат. Я настоящий) — под оригиналом и Alter ego (лат. Другой Я)» — под зеркальным отражением. На втором, автопортрете, именуемым гордым «Martinus» среди пятен засохшей ржавчины, которые, впрочем, встречались практически на всех рисунках, возле того же зеркала стоял худущий силуэт в высоком цилиндре с торчащими из-под него волосами до плеч. Мартин был облачен во все тот же черный фрачный костюм, со все той же причудливой ленточкой-бантиком заместо галстука. Тонкая правая рука прижимала к груди какую-то немыслимую ветку с остроконечными листьями и крупными ягодами, продолжением левой руки служил длинный тонкий нож. В аккурат по всей левой стороне от силуэта столбиком было написано несколько предложений:

«Martinus non asinus stultissimus» (лат. Мартин не тупой осел).

«Barbaras hie ego sum quia non intelligorulli» (лат. Я здесь чужой, потому что меня никто не понимает).

«Quid ipse sis non quid habearis interest» (лат. Важно, какой ты на самом деле, а не за кого тебя принимают).

«Sed semel insanivimus omnes» (лат. Однажды мы все бываем безумными).

«Populus me sibilat, at mihi plaudo» (лат. Народ меня освистывает, но я сам себе рукоплещу).

«Ego, qui nemini cedo et qui a nemini docere possim (лат. Я, кто никому ни в чем не уступает и кому не у кого и нечему учиться)».

— Глядика-ка, — проворчал Себастьян, — целую молитву к себе накатал! Как же он себя любит!

Вскоре нарыли еще один рисунок из цикла «Зазеркалье», именуемый «Modus vivendi (лат. Образ жизни)». На этот раз вниманию Себастьяна и Лючии предстал целый натюрморт в чернильной гамме, мастерски изображающий ряд предметов, а именно, на фоне слегка прикрытого трехстворчатого зеркала стояла бутылка вина, подле нее, взгроможденные на раскрытую книгу чернильница с перьевой ручкой, длинный литой нож, раскрытый портсигар. К раскрытой книге примкнула скрипка, украшенная цветком ромашки, а также хлыст и совершенно пустой стакан.

— Коротко и ясно, — ехидно подметил Себастьян, — даже добавить нечего!

— А почему стакан, — удивилась Лючия, — он же из бокала пьет?

— Из горла он пьет, — резко парировал Себастьян, — а еще ноги на стол закидывает, когда читает! Нечисть болотная!

С нескрываемым раздражением он притянул к себе лежащую чуть поодаль огроменную книгу, гордо именуемую «Медицинский справочник» и только взял в руки, как оттуда выпала тонюсенькая книжечка в мягком, сильно потертом переплете.

— Сказ-ки Бра-тьев Гримм, — прочла Лючия и удивленно захлопала глазами.

— Вот те раз! А с виду такой весь в науке! — удивился Себастьяна и принялся сердито ворчать, — Весь занятой такой! А на самом деле целыми днями баклуши бьет!

— А хлыстик почему? — не унималась Лючия, рассматривая престранный натюрморт.

— Потому что хорошей порки дать некому!.. — озлобленно воскликнул Себастьян, — На работе сидит себе в свое удовольствие, никто им не командует, а вечерком преспокойненько винцо попивает, сказочки почитывает, рисуночки рисует, да молитвы к себе сочиняет! Во житуха-то!.. А тут только и слышишь: «Человек создан для мучений! Смирись и претерпевай!», вот и мучаемся на полях да в огороде! Хорошо же этим!..

Себастьян приложил к вискам выставленные вверх указательные пальцы, наглядно показывая «этих», и хотел было продолжить выражать свое негодование к их «преспокойной житухе», как вдруг почувствовал, что его торчащие пальцы крепко сжаты тисками хладных рук.

— Ну, и чегося мы тут разворчались? — раздался сверху лукавый голос, — Чегося расхозяйничались?

Себастьян осторожно поднял глаза вверх, заранее зная, что над собой сейчас увидит. Тем временем давление на плененные пальцы в разы усилилось и продолжало стремительно расти.

— Больно! — пискнул Себастьян и задергал ногой.

— Я знаю, — холодно-надменным тоном заявил Мартин, продолжая сжимать кулаки, и кровожадно улыбнулся, — так у когося тама житуха распрекрасная-то?

— Мартин, — сквозь стиснутые зубы пропищал Себастьян, — ты мне пальцы сейчас сломаешь…

— Сломаю, — заслышалась лукаво-угрожающая интонация, — пренепременно сломаю… Легко!

— Господь Всемогущий! — испуганно взвизгнул Себастьян, заслышав стремительный хруст.

— Он тебе не поможет, — усмехнулся лукавый голосок, — ибо deus in altis habitat, rex procut equitat (лат. бог живет высоко, царь едет далеко).

Себастьян болезненно застонал и принялся дергаться на стуле, тем самым только усиливая напор хрустящего разрушения.

— Мартин, миленький, — взмолилась Лючия, — отпусти Себастьяна! Мы больше не будем! Честно-честно, не будем!

— Отчего же? — сухо молвил тот, — Вам же ведь интересно в чужих столах рыться, а заодно и косточки поперемывать!

— «Он все слышал!.. Вот черт-то!.. И зашел же тихо, обычно, ведь как лошадь цокает!», — подумал про себя Себастьян и задергался с двойным усердием.

Не обращая никакого внимания на эти испуганные конвульсии, Мартин посмотрел на россыпь рисунков. Ярко-синие глаза рассеянно забегали по чернильным изображениям. Тем временем Лючия, как видно, решила спасти брата, применив тактику отвлечения.

— А почему стакан? — спросила она.

— А что мне, по-вашему, кастрюлю рисовать?! — возмутился Мартин и тут же вдарился в какие-то собственные рассуждения, — Хотя и стакана иногда вполне хватает, но кастрюля все ж таки понадежнее будет. Да, понадежнее, безусловно понадежнее…

В этот момент Себастьяну отчего-то захотелось придушить «строгую врачебную интеллигенцию».

— Эй, там… Наверху!.. — сердито закричал он, — Мне очень больно!

— Да знаю я, — парировал Мартин и добавил ехидным тоном, — мучайся, мучайся покамест!.. Наслаждайся!..

Тут неожиданно ярко-синий взор резко потух, бледный лик озарила горькая усмешка, а стальная хватка дрогнула и резко ослабла.

— Наслаждайся… — произнес Мартин отстраненным тоном и печально прошептал, — Alieni juris (лат. Служа другим, расточаю себя)…

Лукаво хмыкнув, он, удрученно покачал взъерошенной головой и, наконец-то, отпустил Себастьяна.

Почувствовав внезапную свободу Себастьян соскочил со стула и отпрянув подальше, принялся проверять целостность своих несчастных пальцев, злобно посматривая на «сникшую врачебную интеллигенцию».

— А почему кастрюля? — переспросила Лючия, а услышав тишину, тотчас же принялась настойчиво канючить, — Ну, Мартин! Ну, миленький! Ну, скажи, почему кастрюля!..

Тем временем «удрученная врачебная интеллигенция» принялась заботливо смахивать остатки засохшей ржавчины с «натюрморта», всем своим видом изображая самую что ни на есть плачевную трагичность.

На миг Себастьяну даже показалось, что в синих глазах действительно блестят слезы. Разом забыв о своих несчастных пальцах, он удивленно вытаращился на это неожиданное зрелище.

Закончив смахивать ржавчину, а заодно и смахнув набежавшие слезы, Мартин полюбовно глянул на потрепанную книжечку. Синие глаза по-кошачьи сощурились, лукавая улыбка горько усмехнулась.

— Хотите почитать? — вдруг предложил Мартин участливым тоном.

— Хотим-хотим! — радостно воскликнула Лючия.

— Что ж, читайте на здоровье!.. — радушно молвил Мартин, вручая ей книжку, и тотчас прибавил строгим тоном, — Но попрошу обращаться крайне бережно!.. Головой за нее отвечаете, усекли?

Лючия поспешно закивала, радуясь неожиданному подарку. Тем временем «вновь строгая врачебная интеллигенция» устремила пронзительно-синий искрящийся взор на Себастьяна и больно вперилась, пронзая нечеловеческим взглядом.

— Ну что, присмирела бестолочь истерическая? — молвил Мартин холодно-надменным тоном и получив заместо внятного ответа смущенное пожимание плеч и виноватый кивок, тактично добавил сбивчивой интонацией, — То-то же! Отныне будешь знать, как поклеп на миленького Мартина наводить… То еще цветочки были!.. Так что не надобно… Впредь… Не терплю я подобного… Бодаться могу начать…

Себастьян нервно сглотнул, вызвав у «бодучей врачебной интеллигенции», самодовольную ухмылку.

— Мартин, — спросила Лючия, — а ты, что, правда, сказки читаешь, когда ночью вино пьешь?

— Ха! Сказки-сказочки… — ухмыльнулся тот, выразительно закатывая ярко-синие глаза, и вперился в Лючию, тактично заявляя, — Habent sua fata libeli (лат. Книги имеют свою судьбу)! Эта книжица такого навидалась, чего вам в жизни лучше никогда не видывать! А что до сказок, то я вам в легкую таких понарассказывать могу, причем, больше половины posteriori (лат. исходя из личного опыта)!

Лючия резко оживилась и тотчас принялась канючить, слезно выпрашивая рассказать какую-нибудь сказку. Себастьян тоже оживленно посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию», моментально простив за причиненный ущерб и даже перестал дуть на распухшие пальцы.

— Моя милейшая Лючия, — учтивым тоном молвил Мартин, — я пренепременно расскажу тебе расчудеснейшую сказочку, но только после того, как приберусь на своем столе, ибо бардака на своем рабочем месте я категорически не терплю!..

Он бросил испепеляюще-синий взор на Себастьяна и, отложив в сторонку книжку, принялся собирать рисунки обратно в синюю папку. Все это время Лючия никак не давала ему покоя, засыпая вопросами по каждому из рисунков, на которые «загадочная врачебная интеллигенция» отвечала весьма кратко, а после вопроса «Это что?» с указанием на засохшую ржавчину, сухо парировала громогласной фразой: «Cavete a falsis amicis (лат. Смотри, что говоришь, когда и кому)!». Тут послышался голос Степаниды, зовущей всех ужинать.

Облегченно выдохнув, Мартин отбросил свою папку и зацокал на выход, однако у самой двери был остановлен все той же Лючией.

— Мартин, — произнесла она заговорщическим шепотом, — а какая кастрюля?

— А такая-такая кастрюля!.. — заявил Мартин, — Большая!.. Трехлитровая!..

Хватаясь за голову, он с крикливыми визгами «Fortitudo et patentia ad me (лат. Сил и терпения мне)!» унесся прочь из комнаты, испуганно-наигранно отмахиваясь от Лючии, однако после ужина Мартин заговорщически приманил ее к себе, и в ответ на немой укор Патрика со Стефанидой, тактично завил, что «теперича» перед сном он будет читать детям сказки, тем самым заслужив немое одобрение опешившей четы Карди.

В тот вечер после ужина, при тусклом свете керосиновой лампы под контролем Себастьяна «строгая врачебная интеллигенция» представила Лючие сказку с громогласным названием «Гемофилия», а вернее научно-фантастический рассказ о перетеканиях ярко-алой жидкости в ту самую трехлитровую кастрюлю и в тот самый стакан, а также полотенца и какие-то «треклятые тупферы», которые отчего-то «доставляли пресильный дискомфорт миленькому Мартину». В конечном итоге ошарашенная Лючия уснула за первые пять минут того сверх эмоционального повествования.

Внимательно дослушав до конца и ничего не поняв в услышанном, Себастьян отправился готовиться ко сну. На ходу растирая все еще ноющие пальцы, он опасливо покосился на цокающего позади «синеглазого черта». Лукавая ухмылка кровожадно растянула бледный лик.

Полночи Себастьян не мог заснуть, прокручивая в голове недавно пережитое, о чем вопили чудом не сломанные пальцы. То и дело посматривал он на растрепанный черный силуэт, гордо восседавшим за своим «увлекательным чтением».

Утром Мартин улыбчиво поприветствовал Себастьяна бесовским «Salve (лат. Здравствуй)! Bene sit tibi hoc die (лат. Пусть у тебя сегодня будет все хорошо)!» и кокетливо захлопал длинными изогнутыми ресницами.

Смотря на эту премилую физиономию, Себастьян спросонья пришел к выводу, что черти те еще двуличные твари.

Теперь, помимо сладостей и подарочков, Мартин баловал Лючию с Себастьяном так называемыми «сказочками на ночь», которые, судя по всему, являлись отражением случаев из его собственной жизни.

Всякий раз, слушая очередной научно-фантастический рассказ в жанре черного юмора, Себастьян откровенно завидовал литературному таланту «строгой врачебной интеллигенции».

— Зря ты не записываешь, — однажды пожурил его Себастьян, — такие мысли впустую пропадают.

— Раз тебе шибко надобно, — огрызнулся в ответ Мартин, — сам садись и записывай, а я в свое время столько всего понаписал, до сих пор воротит!

Далее последовала бредовая ахинея экспрессивного характера о каких-то «объяснительных записках» с упоминанием о все той же загадочной Третьей городской, которая, как видно, сильно запала Мартину в душу.

Из услышанного Себастьян сделал вывод о том, что, скорее всего, та самая «Третья городская» имела самое непосредственное отношение к «строгой врачебной интеллигенции».

Как вскоре выяснилось, Мартин был не только искусным рассказчиком, но и вообще был охоч до болтовни. Болтал он практически со всем, что движется и не движется: с Ласточкой, с коровами, с зеркалом, сам с собой. Из домочадцев больше всего «общения» доставалось Стефаниде, особенно по воскресным дням, когда она занималась обязательными домашними хлопотами.

Стоило Мартину вернуться из Города, как он принимался жужжать ей над ухом, сильно сбивая с привычного настроя и путаясь под ногами.

Вконец устав от назойливого «выходного общества», Стефанида поинтересовалась, почему Мартин не ходит на молодежные гулянья, на что тот лишь озадаченно вытаращил ярко-синие глаза и захлопал длинными изогнутыми ресницами. Поняв очевидное, Стефанида пояснила, что у них в деревне по субботам и воскресеньям недалеко от Площади, есть место, где молодежь собирается на Веселье.

— Сходи, — предложила она, — чего дома за зря сидеть? Ты парень молодой, холостой, общительный, тебе дома грех сидеть. С ровесниками познакомишься, может, и невесту себе там подыщешь…

Мартин брезгливо скривился и обратил на Стефаниду пристальный сапфирово-синий искрящийся взор.

— Maiore longinquo reverentia (лат. Отдаленность увеличивает почетность)! — заявил он и премило заулыбался, кокетливо помахивая длинными изогнутыми ресницами, а после кротко откланялся и отправился читать в сад под яблони.

Тем не менее, гулять за пределами дома в воскресные дни Мартин все-таки начал. Правда, гулял он всегда по одному маршруту, а именно до больницы, а там мимо кладбища, вдоль окраины леса. Прогулки эти носили весьма полезный характер, потому что во время них Мартин собирал ту самую ромашку для приготовления «панацеи от всех заболеваний».

Всякий раз, возвращаясь с набитой до верха корзиной, он обязательно одаривал Лючию свежим венком из полевых цветов, трав и листьев, а также всякий раз ставил на подоконнике кухни, а также в комнатах Себастьяна и Лючии вазочки со свежими букетиками все из тех же ромашек.

В семье Карди к цветам относились совершенно равнодушно. Эти букетики, пусть и полевых, но все же цветов поначалу были удивительным новшеством, однако к этому чудачеству семейство Карди быстро привыкло и уже не обращало на то никакого внимания.

Частенько по время «прогулок» Мартин краем глаза замечал суетливо мелькающий в лесу маленький силуэт в зеленом платье, а также доносилась неспешная беседа девушки с самой собой, имевшая престранный характер бредового происхождения, но чаще всего девушка просто пела.

При всей своей заинтересованности знакомиться Мартин не подходил. Он просто с любопытством наблюдал за действиями этого «маленького и довольно шустрого создания», которое как вскоре выяснилось, тоже занималась собирательством, но, в отличии от него самого, собирала абсолютно все, что годилось для гербария.