Запретные дали. Том 1

Алевтина Низовцева, 2023

Деревня Крайние Плакли тихое и уединенное место. Люди здесь живут по своим законам и традициям. Жизнь в этих краях была бы размеренна и монотонна, если бы не частые болезни, против которых жители совершенно бессильны. И вот однажды приходит молодой человек, готовый лечить и помогать всем и каждому. Вот только человек ли он?.. Черный юмор, переплетенный с деревенским бытом. Смешно о несмешном. Для широкого круга читателей.

Посвящается моей горячо любимой дочери Низовцевой Ульяне Александровне

* * *

© Низовцева А. Ф., 2023

Глава 1

Эпизод 1. Ссора с отцом

Солнце медленно поднималось на небосклоне. Рассвет. Себастьян еще со школы не любил эти ранние подъемы. С нескрываемым отвращением посмотрел он на занимающее утро. На работу совершенно не хотелось. К своему несчастью, Себастьян родился в деревне. С утра и до вечера крестьяне трудились не покладая рук. Не исключением была и семья Себастьяна.

Патрик — отец Себастьяна считал бездельем все, кроме работы. Стефанида — мать Себастьяна постоянно занималась домашними делами. Лючия — младшая сестра Себастьяна в свои шесть лет исправно помогала матери по хозяйству. Что же до самого Себастьяна, то он, конечно, все безоговорочно делал, но как-то нехотя и из-под палки. Зато все время мечтал и вообще был далек от реальности.

Тем временем, солнце все настойчивее и настойчивее поднималось над горизонтом. Тяжело вздохнув, Себастьян обреченно побрел из комнаты, мысленно проклиная и это утро, и начало рабочей недели, и наступившую весну, и все прочее, вместе взятое.

В кухне царила знакомая картина: у печи суетилась щепетильная мать, Лючия раскладывала ложки, а за столом сидел хмурый отец.

— Сейчас пойдешь в кузницу, — заслышался строгий тон, — попросишь Арчи перековать Ласточку.

— Хорошо, — кивнул Себастьян.

— И не задерживайся, — рявкнул Патрик, — сегодня много работы в поле!

— «А когда ее было мало?», — подумал Себастьян и, тяжело вздохнув, устремился к умывальнику.

После завтрака Себастьян устремился на скотный двор. Ласточка — низкорослая, тучная кобылка гнедой масти с большим белым пятном во всю морду поприветствовала задорным ржанием. Потрепав косматую челку Себастьян вывел Ласточку из денника, надел уздечку и повел за ворота, и тут его посетила одна весьма шаловливая мысль.

* * *

На полянке, возле резво журчащего ручья Себастьян отпустил Ласточку пастись в свое удовольствие, а сам присел на молодой травке, опершись спиной о шероховатый ствол старого дуба, и с удовольствием вздохнул запах весенней свежести, стараясь почувствовать себя хоть на миг свободным.

Кругом было тихо, пахло молодой листвой, свежей травой, влажной землей, и только лишь ветер, временами качая кроны деревьев, напоминал о движимой работе всего живого. Разумеется, Себастьян прекрасно знал, что жизнь — работа, вечная работа, работа на земле, но в этот день ему как никогда не хотелось впахивать на этой самой земле, наоборот хотелось мечтать.

Вконец замечтавшийся Себастьян не заметил, как заснул, а когда проснулся, то понял, что проспал более чем до обеда, да к тому же Ласточка куда-то ушла. Вне себя от ужаса, Себастьян вскочил на ноги и побежал искать свою утерянную лошадь. К счастью, она была недалеко, к несчастью, уже вечерело.

Несмотря на то, что Кузнец Арчи довольно быстро перековал Ласточку, Себастьян прекрасно понимал, что за очередной прогул ему здорово влетит от отца. Расплатившись с Кузнецом Арчи, Себастьян понуро поплелся восвояси.

Со злостью отворил он калитку, неспешно привел Ласточку в должный порядок, напоил, дал свежего сена, заботливо потрепал по доброй морде и, заглянув напоследок в большие карие глаза, направился в сторону дома.

Стоило Себастьяну появиться на пороге, как он мигом впал в немилость отца.

— Ты где весь день прошлялся? — сердито спросил Патрик.

— В кузнице много народу было, — ответил Себастьян первое, что пришло на ум.

— Не ври мне, — грозно прорычал Патрик, — утром там никого не было… Где ты прошлялся весь день?

Себастьян виновато пожал плечами и опустил изумрудно-зеленый взор в пол. Угрюмо покачав седой головой, Патрик неспешно встал из-за стола.

— Снова в лес ходил?! — заорал он на Себастьяна, — Снова проспал до вечера?!

Себастьян снова виновато пожал плечами и смущенно улыбнулся.

— Я когда-нибудь убью тебя за эти выходки! — заявил Патрик, — Лентяй бессовестный!

Себастьян продолжал смотреть в пол, Патрик продолжал упорно злиться. Вскоре сильные руки сжались в крепкие кулаки, а каре-зеленые глаза налились кровью.

— Где ты был весь день?! — раздался уже приевшийся вопрос.

Подняв глаза, Себастьян, внимательно присмотрелся и невольно хихикнул, поняв, что отец, как обычно, не удержался и хлебнул еще до ужина.

— Чего ухмыляешься?! — взревел Патрик, схватив Себастьяна за грудки, — Совсем страх потерял?!

В это время Стефанида суетливо накрывала на стол, изредка бросая опасливые взгляды то на мужа, то на сына и все осеняла себя размашистым крестным знаменем.

С голодным видом посмотрел Себастьян на дымящие миски вареной картошки, политые шкварками.

— Что смотришь?! — свирепо заорал Патрик и тряхнул со всей дури. — Ты не заслужил ужина!

В этот миг Себастьян невольно подумал, что отец пребывает не в духе потому, что трое из работников до сих пор еще не выздоровели, или же погода обещала поменяться, а может быть, отец снова затосковал по безвременно почившему Артуру.

— Лентяй бессовестный! — меж тем заорал Патрик и обрушил кулак ярости.

Очутившись на полу, Себастьян принялся смиренно принимать урок отцовских нравоучений, подкрепленных громким оханьем щепетильной матери и слезными мольбами испуганной сестренки. Обычный вечер.

Эпизод 2. Страшное

Перед глазами летали бабочки: желтые, белые, голубые, капустницы, лимонницы, шоколадницы; яркие краски быстро сменялись, легко и непринужденно перемешиваясь в иные цвета и всяческие оттенки, а дальше, дальше Себастьян резко очнулся и принялся осматриваться вокруг.

Первое, что он увидел, был потолок: низкий серый, угрюмый, с желтыми пятнами сырости, невзрачный и противный до омерзения. К горлу подбежал комок тошноты с железным привкусом. Кое-как проглотив его, Себастьян привстал — тотчас же голова противно закружилась, а всю левую сторону пронзила тупая боль.

— О, очнулся наконец-то!.. — послышался насмешливый, но довольно приятный лукавый голосок.

Себастьян замер и принялся таращить изумрудно-зеленые глаза. Прямо перед ним стоял молодой человек лет двадцати пяти, довольно пригожей наружности, высокий и статный, с правильными чертами и выразительными синими глазами. Темные волнистые волосы цвета горького шоколада с медным блеском, каскадно струящиеся до плеч, смешно торчали в разные стороны остроконечными прядями. Одет незнакомец был в причудливую классику, а именно, в черный фрачный костюм, почеркивающий фарфоровую белизну мертвенно-бледной кожи. Высокий воротничок белоснежной рубашки украшал ярко-синий бантик тоненькой шелковой ленточки. Ярко-синий цвет присутствовал и в узорчатом рисунке черного жилета. С нижней пуговицы свисала тонкая серебряная цепочка с торчавшими из кармана часами.

В целом, вид у незнакомца был весьма строгий, если бы не чудаковатая прическа, которая, как ни странно, удивительно шла к этому красивому лицу, несуразный бантик на шее, да потрепанная изношенность «похоронного костюма».

— А ты не из наших, — сказал озадаченный Себастьян.

— А у тебя ребра сломаны… — ехидно заявил незнакомец и строго добавил. — Лежим и не рассуждаем мне тут!..

Эта строгая вычурность показалась Себастьяну весьма забавной. Возмущенно фыркнув, незнакомец принялся смотреть на него не отрываясь. Синие глаза вдруг стали стремительно насыщаться яркостью и засияли странным сиреневым блеском.

— Ты кто?! — воскликнул Себастьян, подскакивая в кровати.

— Я-то?.. — молвил незнакомец, — Я твой лечащий врач… Можешь звать меня просто Мартин…

Ярко-синие глаза по-кошачьи сощурились, лукавая улыбка озарила бледный лик.

— «Вроде бы человек, а вроде бы и нет», — думал про себя Себастьян, рассматривая незнакомца, больше походившего на существо из потустороннего мира, причем, явно не из самого светлого.

Приложив левую руку к своей груди, Мартин почтенно кивнул, приводя в еще большее замешательство. С пущей рьяностью Себастьян принялся соображать истинное определение данному «существу из потустороннего мира», и тут его осенило. Хотя Себастьян никогда в жизни не видел вживую чертей, но теперь он мог твердо заявить, что не так страшен черт, как его малюют.

Несказанно довольный собой, Себастьян резко присел и тотчас же схватился за левый бок, принимаясь громко стонать и корчиться от нестерпимой боли, вызвав лукавый смешок со стороны «синеглазого черта».

— У тебя в аккурат по всей левой стороне напрочь переломаны ребра, — холодно-надменным тоном сказал Мартин, — и посему не надобно усугублять, усек?..

Заслышав странный говорок, Себастьян тотчас забыл о боли, навострил уши и вытаращил любопытные глаза, а после и челюсть отвесил, потому как произошедшее далее вообще не укладывалось ни в какие рамки его запредельного понимания.

С самым что ни на есть серьезным видом «синеглазый черт», вдруг опустил растрепанную темную голову и сложив руки за спиной, принялся неторопливо мельтешить взад-вперед, звонко цокая. Себастьян ринулся смотреть было на пол, но то оказалось лишь чеканным звуком шагов лаковых туфель.

Не успел Себастьян толком понять огорчаться ему или возрадоваться, как снова случилось престранное, а именно, этот, так называемый, лечащий врач по имени Мартин, вдруг отстранение заговорил, причем на совершенно непонятном языке.

— Fractura costis… Fractura costis… (лат. Перелом ребер… Перелом ребер…), — повторялась одна и та же фраза.

Вконец обалдевший Себастьян моментально пал обратно на жесткое подобие подушки и взвыл от нестерпимой боли.

— Вот я кому говорю? Смирненько лежим и никуда не дергаемся!.. Левосторонний перелом ребер!.. — послышалось на обычном языке и стремительно добавилось на бесовском громогласии. — Frac-tu-ra cos-tis (лат. Перелом ребер)!.. Угу-сь?..

Участливо кивнув, Мартин вперился теперь уже темно-синим мерцающим взором. Смотря на это сиреневое мерцание, Себастьян посмешил кивнуть в ответ, соглашаясь с тем, что бесовской язык весьма красив и очень громогласен.

Длинные изогнутые ресницы удивленно заморгали, и Себастьян вдруг понял, что теперь отчетливо знает, каково это, когда кровь стынет в жилах. Сразу захотелось бежать подальше из этого угрюмого места, а, главное, никогда в жизни больше не встречаться с этим жутким типом нечеловеческой сущности.

Тем временем «жуткий тип нечеловеческой сущности» зацокал к обшарпанной тумбочке. Взяв тонкую тетрадь и пододвинув стул к постели Себастьяна, он расселся в довольно фривольной позе, и устроил целый допрос, решив, наверное, все-таки познакомиться.

— Полное имя, — оживленным голосом потребовал Мартин, вооружаясь карандашом и поудобнее пристраивая тонкую тетрадь на колене.

— Себастьян, — ответил Себастьян, — Себастьян Патрика Карди.

С видом матерого журналиста «синеглазый черт» принялся что-то строчить размашистым почерком, высунув от усердия кончик красного языка.

— Дата рождения, — последовал следующий вопрос.

— Двадцатое января, — ответил Себастьян и надрывно застонал резкой боли.

— Год рождения-то у тебя какой? — устало закатил синие глаза Мартин.

— Восемьдесят пятый, — отстраненно сказал Себастьян, явно чувствую внутри что-то неладное.

Бледное лицо вытянулось, ярко-синие глаза широко распахнулись до неимоверных размеров и удивленно захлопали длинными изогнутыми ресницами.

— Ну и маленький же мне достался пациентик! — удивленно воскликнул Мартин.

Чего-чего, а маленьким Себастьян себя давно уже не считал, ровно, как и другие работники и потому на последовавшее бесовское громогласие, ответил протяжным стоном самого сердитого характера.

— Откуда будешь? — как ни в чем не, бывало, продолжил Мартин.

— Из Плаклей… Крайних Плаклей, — надрывно простонал Себастьян, поняв, что уже не в состоянии сердиться от невыносимой боли, а заодно и от нечеловеческого взгляда пронзительно-синих глаз.

— Болел чем-нибудь серьезным? — заслышался озабоченный тон.

В этот момент Себастьян, к превеликому своему ужасу, понял, что от боли теряет память, а вместе с тем и всякую способность думать.

— Тифом вроде бы, — выдавил он из себя сквозь стиснутые зубы.

— А еще чем? — продолжал расспрос Мартин, впериваясь по самую душу прожигающим взглядом.

— Простудой! — выкрикнул Себастьян и едва сдержался, чтобы не выкрикнуть другое.

— И кого я только спрашиваю? — тяжко вздохнул Мартин, выразительно закатив ярко-синие глаза, и продолжил, но уже без прежнего энтузиазма, — Хронические заболевания имеются?

— Да не знаю я! — сердито выпалил Себастьян, и хотел было дать полную волю рвущемуся наружу красноречию, но вместо этого залился внезапным приступом удушающего кашля, стремительно перераставшего в неукротимые рвотные позывы.

«Синеглазый черт» резко встрепенулся и отбросил тетрадь в сторону, с озабоченным видом склонился над Себастьяном, пристально тараща ярко-синие глаза.

Вместо очередной порции голодной слюны Себастьян внезапно изрыгнул из себя целый фонтан алой крови и теперь с детской любознательностью вовсю изучал свою окровавленную ладонь.

— И такое иногда приключается… — прошептал Мартин отстраненным голосом и оживленно добавил. — Ну и где у нас болит?

Все это время Себастьяну казалось, что у него все-таки болело где-то слева, однако после довольно грубых надавливаний неимоверно тонких, обжигающе-холоднючих и весьма колких пальцев, он вдруг понял, что на самом деле у него болит со всех сторон, да к тому же к нестерпимой боли добавились острые рези, пронизывающие до самых костей. Мысленно проклиная все на свете в лице острючих пальцев, Себастьян что было мочи, стиснул зубы.

— Можешь себе дышать преспокойненько, — меж тем произнес Мартин, не поднимая растрепанной темной головы, — тем ты мне совершенно не мешаешь.

Возможно, Себастьян и не мешал проведению данной экзекуции, а вот «синеглазый черт», напротив, очень даже сильно мешал нормальному существованию Себастьяна, что тотчас же выразилось в оглушительном вскрике, дополненном очередной струей фонтанирующей крови.

— Не умираем! — сухо скомандовал Мартин, выставив вперед ладонь левой руки.

Одарив сапфировым взором, он скептично покачал всклокоченной головой, и небрежно набросив откинутую простыню обратно на Себастьяна, крайне задумчиво замельтешил взад-вперед, звонко чеканя каждый шаг.

— Fractura costis… Lien… Interno crienti (лат. Перелом ребер… Селезенка… Внутреннее кровотечение), — обрывочно доносилось бесовское громогласие, подкрепляемое вдвое усилившимся цоканьем.

Тем временем Себастьяну удалось кое-как усмирить фонтанирующий желудок и даже найти более-менее сносную для себя позу. Лежа на правом боку, он решил отвлекать себя наблюдением за престранным поведением чертей, тем более что наблюдать тут было чего, ведь помимо звонкой чеканки шагов, да бесовской тарабарщины, «синеглазый черт» теперь с хмурым видом вовсю накручивал на тонкий указательный палец левой руки один за одним остроконечные локоны, превращая их как по волшебству в упругие спиральки. Докрутив, таким образом, половину головы, Мартин резко замер, запустил в недоделанную прическу длинные изящные пальцы и потерянно замотал головой, испуганно глаголя: «Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!», а после беспощадно растрепал все свои кукольные завитки.

— Rupta lienis (лат. Разрыв селезенки)!.. — вдруг прогромогласил он, устремляя вверх указательный палец и, вдруг резко вспомнив о существовании Себастьяна, склонился над ним высокой взъерошенной тенью, требуя назвать время какого-то последнего приема пищи.

Себастьян принялся упорно размышлять над этой сложной задачей и почти докопался до истинной сути загадочного вопроса, как тотчас же был отвлечен.

— Просто постарайся вспомнить, во сколько часов ты сегодня ужинал, — сказал Мартин с таким видом, словно это был вопрос жизни и смерти.

— Да я сегодня даже не обедал! — огрызнулся Себастьян, но поймав себя на мысли, что нечисти лучше не грубить, поспешно добавил, — спасибо, но я ничуть не голоден.

— А я и не предлагаю, — пожал плечами Мартин и отошел в сторонку.

Себастьян удивленно посмотрел, совершенно не понимая, к чему тогда был задан этот вопрос, Мартин же громко захихикав, махнул рукой в его сторону, тем самым озадачивая вдвойне.

— «Радушным гостеприимством тут явно не пахнет», — невесело подумал Себастьян, наблюдая краем глаза за высоким черным силуэтом.

Вместо запаха «радушного гостеприимства» почувствовался противный едкий запах чего-то специфического. Тихо беседуя с самим с собой, Мартин потрошил гремяще-звенящее содержимое тумбочки, что-то там старательно протирая и раскладывая.

— Ладно, подотру, если что, — донесся обрывок фразы, — все равно потом мыть…

Себастьян озадачено посмотрел, силясь понять, что с ним собираются делать, Мартин же не обратил на это никакого внимания, потому как теперь что-то упорно обдумывал, по новой накручивая на палец остроконечную прядь темных волос, а вскоре резко выдохнул, и как видно, вновь вспомнив о существовании Себастьяна, принялся зачем-то бинтовать тому ноги, причем, нестерпимо туго.

— Pro narcosi (лат. Для наркоза)!.. — раздалось бесовское громогласие, — Pro narcosi (лат. Для наркоза)!..

Себастьян боязливо сглотнул, но пока что вдаваться в преждевременную панику не стал, а занял лишь выжидательную позицию, во все глаза наблюдая за дальнейшим, которое, не заставило себя долго ждать, а проявилось в виде подкатываемого столика на невыносимо скрипучих колесиках.

— Готовимся! — скомандовал Мартин и поспешно добавил, поднимая руку в предупредительном жесте, — Сюда не смотрим! Меня не боимся! Ничего страшного не будет!

К чему именно и каким образом нужно было к этому самому готовиться, Себастьян не понял, зато любопытство сразу взяло вверх, и он резко приподнялся, однако «синеглазый черт» принялся играючи прикрывать собой влекомый обзор того, на что «не смотрим».

— Хочешь, фокус покажу? — вдруг оживленно спросил Мартин и, не дождавшись утвердительного ответа, склонился, цепляя чарующе-синим взором, — Нукась на меня глазками! Сосредотачиваемся… Ни на что не отвлекаемся… Забываемся-забываемся!.. Потихонечку-помаленечку!..

Нечеловеческий взгляд начал затягивать своим икрящимся сиреневым блеском, унося куда-то далеко за пределы реальности. Придя, наконец-то, в себя Себастьян неожиданно понял, что его зачем-то привязали к кровати. Чего-чего, а такого поворота событий он точно не ожидал и принялся рьяно выражать свой протест, силясь высвободиться из крепких оков.

— Категорически не советую дергаться и вырываться… — с самодовольным видом произнес Мартин, застегивая кожаный ремешок на протестующе дергавшейся лодыжке, — Порвать ты их все равно не порвешь, а вот синяков себе понаставить вполне можешь, да еще чего доброго, руки-ноги себе повыкручиваешь.

Себастьян с двойным усердием принялся разбалтывать тугие оковы. Сейчас, как никогда, ему хотелось верить, что происходящее всего лишь страшный сон, которого он никогда не забудет, если конечно уже проснется.

— Развяжи, — неожиданно для самого себя выпалил Себастьян, — иначе!..

— Иначе что, кровью мне тут все обрыгаешь? — лукаво спросил Мартин, по-кошачьи сощуривая синие глаза, и возмущенно добавил, — Захлебываешься же весь, а все туда же!

Махнув рукой на Себастьяна, «синеглазый черт» подошел к узкому шкафчику, достал какую-то склянку прозрачной жидкости, и обильно смочив ею толстую марлевую тряпицу, вернулся обратно.

— И все ж таки, какой ты еще маленький, — тихим похоронным голосом произнес Мартин, печально покачивая растрепанной головой, — совсем же ребенок, и на тебе такое! Tristis est (лат. Это печально)…

С этими словами, он склонился над Себастьяна и стремительно перекрыл ему дыхание той самой марлей. Тут-то Себастьян понял, что дело принимает совсем серьезный оборот и возмущенно замычал.

— Ну-кась!.. — послышался командный голос. — Присыпляемся-присыпляемся… Потихонечку-помаленечку!.. Не страшно-не страшно!.. Спокойненько… Приятненько…

Тут Себастьян почувствовал резкий запах, а вместе с ним какое-то дурманящее состояние с приливами тошноты и сильным головокружением.

— Я сейчас задохнусь!.. — сдавленно завопил он, превозмогая рвотные позывы.

— Ты просто понюхаешь тряпочку и уснешь, а я тебя потом разбужу, — заверительным тоном парировал Мартин и поспешно добавил, — Это… игра такая, вот!

Далее он премило заулыбался, хлопая длинными изогнутыми ресницами. Себастьян совершенно не горел желанием играть ни в какие игры, особенно с растрепанными синеглазыми чертями, особенно с привязыванием и применением удушающего газа. Тотчас же он принялся вырываться с удвоенной силой, теперь уже с твердым намерением, как следует врезать по этой ехидной физиономии, но тут снова залился приступом кровавого кашля.

Как ни странно, но это оказалось настоящим спасением, потому что Мартин все же решил проявить снисхождение, и вскоре забрав с собой удушающий источник опасности, отошел в сторонку, но стоило Себастьяну справиться с мучительным приступом, тотчас же вернулся обратно.

Со страху все разом перестало болеть, резко захотелось есть, пить и все остальное, но больше всего бежать, бежать со всех ног куда угодно, но желательно прямиком домой.

— А у меня уже ничего не болит! — радостно выпалил Себастьян и посмотрел с откровенной надеждой.

— Дальше что? — спросил Мартин нарочито-усталым тоном.

— Пожалуйста, развяжи… — умоляюще запричитал Себастьян, — Всемилостивым Господом клянусь, что ничего уже не болит…

Однако вместо стремительного освобождения послышалось лишь скептичное прищёлкивание языком.

— Агась, разбежался! Все вы так говорите! Лежи да помалкивай лучше! — сухо парировал Мартин, и поспешно прибавил, пожимая плечами, — Ну, можешь тихонечко помолиться, это не возбраняется.

— «Да что б тебя!», — огрызнулся про себя Себастьян и принялся крутиться, вертеться, отбрыкиваться и всячески извиваться, не обращая никакого внимания на то, что кожаные ремешки пребольно впиваются в запястья и в лодыжки, а также открыто игнорируя громогласное «Silentium quaeso (лат. Тихо, пожалуйста)!».

— Ты что так разнервничался-то? — вдруг озадаченно молвил Мартин, удивленно хлопая длинными изогнутыми ресницами, — Ничего страшного ведь не происходит.

— Может быть, у Вас там… наверху ничего и не происходит, — произнес Себастьян, устремляя вверх указательный палец распятой руки и смотря во все глаза на склонившееся над ним, высоченное нечто, а затем поспешно добавил, указывая все тем же пальцем уже вниз, — а у меня тут внизу очень даже происходит!

Это доходчивое заявление вызвало бурный смех со стороны Мартина. Долгое время «синеглазый черт» грохотал, отирая ярко-синие глаза тыльной стороной ладони с зажатой марлей, и все громогласил: «Risu emorior!.. Risu emorior (лат. Умираю от смеха!.. Умираю со смеха)!».

— О, шутим! — вдруг произнес он, утирая остатки слез, — Давно бы так! Сейчас быстренько твой разрывчик подошьем, а посля еще чегось превеселенькое мне расскажешь, договорились?

Устремив ярко-синие глаза, преисполненные сиреневой надеждой, Мартин добродушно ухмыльнулся и участливо подмигнул, на что Себастьян лишь кисло улыбнулся и принялся старательно отползать повыше, недоверчиво косясь на «смертельную» марлю, а дальше сделал то, чего сам от себя не ожидал.

— Помогите… — тихо прошептал он, смотря в никуда остекленевшим изумрудно-зеленым взором и заверезжал, что было мочи, — Мама!.. Мамочка!!!

— Да чегось ты так нервничаешь-то?! — послышался озадаченный голос, однако Себастьяну было сейчас далеко до анализа собственных мыслей и действий.

Некоторое время «синеглазый черт» с явной заинтересованностью наблюдал за тем, как Себастьян надрывает связки, правда лишь до тех пор, пока тот от натуги не изрыгнул из себя очередную порцию крови.

— Так, дружочек, — молвил Мартин, кладя хладную руку на взмокший лоб Себастьяну и бережно отирая ему окровавленный рот тыльной стороной ладони, сжимающей марлю, — давай-ка тебе успокоительное уколем.

Почувствовав возле лица «запашок смерти», Себастьян резко напрягся, а завидев стеклянный шприц с огроменной иглой, едва не лишился чувств.

— Нет… — прошептал он и отчаянно заверезжал, — Не надо!!! Не-е-ет!!!

Свое следующее «Не-е-ет!!!» Себастьян верезжал, надрывно морщась после обжигающего укола, а далее уже из-под той самой смертоносной марли, под ней же звал на помощь «мамочку», под ней же молил о пощаде «синеглазого черта». Последний хоть и присутствовал рядом, однако был совершенно глух ко всяческим мольбам и уговорам.

— Тихо-тихо! — строго произнес Мартин, еще сильнее прижимая смертоносную марлю, — Немедленно прекращаем творить этот возмутительный беспредел!.. Ты мне так всю округу перебудишь!..

Заместо беспрекословного подчинения Себастьян принялся заливаться приступом удушающего кашля, тем самым получив очередную кратковременную отсрочку от вонючей марли.

— «Сгинь! Сгинь куда-нибудь!», — мысленно зашептал он, испуганно таращась на высокий черный силуэт.

— Успокоился, наконец-то? — спросил Мартин, смахивая невидимый пот со лба, и выразительно посмотрел глазами преданной синеглазой собаки, — Давай-ка завязывать с этой неуместной прелюдией, а? Ночь на дворе. Тебе-то скоро будет все равно, а миленькому Мартину работать и работать… И с утра еще работать…

Себастьян постарался отстраниться от этих страшных глаз, а заодно и от смертоносной марли, и тут в его поле зрения попал тот самый «запретный» столик, на котором стояла большая банка с бесцветной жидкостью, банка поменьше красно-бурого содержания, склянка ваты с торчащим из нее длиннющим пинцетом, еще две банки с плавающими внутри глистоподобными нитками и высокий железный лоток.

От увиденного Себастьян поперхнулся, а дальше увидел такое, от чего сразу перехватило дыхание, а именно, на белоснежной материи мирно покоились ножи. Тонкие литые, разных форм и размеров, больно резали они глаза блеском ледяной стали, а чуть ниже простирался рядок престранных предметов, представляющих собой помесь пинцетов с округлыми ручками и причудливых ножниц. Данную картину завершал ряд несуразных лопаток и разнокалиберных вилок, а также кривых игл.

Себастьян так и ахнул, прекрасно понимая, для кого именно предназначался этот чудовищный арсенал смертных орудий. Не в силах оторваться от этого завораживающе-ужасающего зрелища, он машинально затрясся всем телом, а испуганно глянув на «синеглазого черта», впал в моментальный ступор.

Тем временем «синеглазый черт» тоже мельком глянул на «запретный» столик, а переведя свой нечеловеческим взор на Себастьяна, лукаво усмехнулся и по-кошачьи сощурился.

— Ну, теперь-то ты в полной мере удовлетворил свое любопытство? — кровожадно молвил Мартин, — Искренне надеюсь, что отныне ты будешь пренепременной паинькой.

Себастьян с лихвой удовлетворил свое любопытство, более того, под властью впечатлений, мгновенно взмок и умоляюще замотал кудрявой головой.

— Не надо! — жалобно пискнул он и отстраненно зашептал, крепко зажмуриваясь, — Пожалуйста, пожалуйста, проснуться-проснуться…

Однако «проснуться» почему-то никак не получалось. Тут Себастьян вдруг понял, что его молитвы, наконец-то, были услышаны, да только не Всемилостивым Господом. Боязливо косясь на «синеглазого черта», Себастьян неожиданно пришел к выводу, что готов отдать все на свете, только бы очутиться дома, где поутру снова придется идти на работу, таскать мешки, готовить семена для Посевной, а по вечеру перекапывать огород. От этих мечтательных мыслей безжалостно отвлек все тот же «синеглазый черт», который расценил это отчаянное моление звонким присвистом, а после низко склонился, обжигая стремительной волной горячего дыхания.

— Да-да, они тоже несказанно тебе рады, — заговорчески шепнул Мартин на ухо Себастьяну, — и давно жаждут познакомиться с тобой поближе. Давай-ка, дружочек, не будем томить их долгим ожиданием — они этого ой как не любят.

Заслышав этот бред сумасшедшего, Себастьян потерял всякий дар речи и тут же впал в состояние полного ступора.

— «И почему все так несправедливо? — неожиданно для самого себя подумал он, — Все давно спят, и только я тут с этим… непонятным…».

Тем временем «этот… непонятный», как видно, решил кардинально поменять тактику, потому как теперь он стоял, уперев руки в боки и нервно стучал мыском туфли, насквозь прожигая искрящимся сиреневым блеском темно-сапфирового взора.

— Слушай сюда, ты, бестолочь истерическая, — вдруг сердито гаркнул Мартин, — это единственное, что может тебе помочь! Manu armata, cum usus anesthesia (лат. Хирургическим путем, с применением анестезии), усек?!

Себастьян всегда терялся, когда взрослые начинали ругаться, особенно на него, особенно громко, особенно визгливой интонацией, особенно на бесовском языке. Вот и сейчас, он испуганно дрогнул и смиренно застыл, заслужив тем самым удобрительный кивок и даже более-менее ласковую улыбку.

— Незамедлительно прекращаем эту возмутительную истерику, — заговорил Мартин неожиданно-мягким тоном, нежно гладя Себастьяна по голове, — успокаиваемся, закрываем глазки, делаем глубокий вдох и засыпаем.

Себастьян послушно закивал. «Синеглазый черт» лукаво усмехнулся и крепко вперился нечеловеческими ярко-синими глазами, разом удерживая, обезличивая и обезволивая, далее вход пошла вонючая марля.

Себастьян принялся вдыхать отравляющий запах, испуганно смотря в завораживающую сапфировую глубину с мерцающим сиянием. Сейчас он был готов сделать все что угодно, только бы на него не визжали. Меж тем «синеглазый черт» принялся монотонно считать до десяти и обратно, подкрепляя свой счет постукиванием мыска туфли.

Неожиданно для самого себя Себастьян понял, что смерть есть лучшее освобождение от той никчемной жизни, в которой лишь рутинная работа да вечные упреки и посмотрел на Мартина, как на ниспосланное свыше освобождение.

К тому времени «ниспосланное свыше освобождение», заметно заволновалось и обронив командное: «Давай-ка, дружочек, сначала», принялось считать по второму кругу, более ритмично застучав мыском туфли, а Себастьян все продолжал размышлять на тему горечи жизни и счастья смерти.

Прогоняя на скорость полоумный счет по десятому кругу, отбивая мыском уже звонкую чечетку, «ниспосланное свыше освобождение» вдруг громогласно выругалось и сердито топнув ногой, принялось поливать «бестолочь истерическую» таким трёхэтажным матом, что Себастьяну захотелось немедленно покинуть эту грешную землю, а в частности, это страшное помещение с вконец обезумевшей синеглазой нечистью.

Не в силах больше терпеть визгливые крики «обезумевшей синеглазой нечисти», которая несколько поисчерпав запас нецензурной лексики, теперь надрывно требовала «пренепременно заснуть», Себастьян принялся с пятикратным усердием вдыхать смертоносный запах, но перестарался и, низвергнув из себя очередную порцию крови, теперь виновато отплевывался и откашливался, краем глаза наблюдая, как «безумная синеглазая нечисть», схватившись за взъерошенную голову, швыряется во все углы той самой вонючей марлей, дополняя свою бурную деятельность громогласными фразами на бесовском языке.

В этот момент Себастьяну сделалось невыносимо тоскливо. В глазах заблестели предательские слезы, завидя которые Мартин, тихонько выругавшись, бросил свое увлекательное занятие и заботливо склонился над уже вовсю ревущим Себастьяном.

— Тихо-тихо, — заботливо молвил он, отирая тыльной стороной леденющей ладони ручейки слез с лица Себастьяна, — ну чегось ты разволновался-то так? Никто тебя не убивает… Засыпай, не боись.

Далее «синеглазый черт» принялся сюсюкаться точно с маленьким, но не забыв при этом приложить вонючую марлю. Долго он уверял, заверял, умолял, уговаривал и разве что колыбельные не пел. Слушая все это, Себастьяну отчего-то вспомнилась постылая работа и именно в виде нескончаемых насмешек, упреков и порицаний.

Чувствуя себя полным ничтожеством, он принялся мысленно проклинать себя за то, что абсолютно ничего не умеет делать, даже заснуть толком не может.

Между тем Мартин из последних сил продолжал сыпать успокаивающие фразы заверительного характера, «дабы присыпить бестолочь истерическую для ее же собственного блага», однако все усилия оказывались тщетны.

— Ну чего, чегось ты себя замучил и меня домучиваешь?.. — усталым голосом воскликнул Мартин, — Спать же хочешь!.. Да усни ж ты хоть как-нибудь!.. Те rogo (лат. Прошу тебя)! Те queasy rogo (лат. Прошу тебя, пожалуйста)!..

Себастьян печально посмотрел в «преданные глаза синеглазой собаки» и тяжко вздохнул. Конечно же, он и сам был бы рад безмятежно заснуть, вконец устав от тошноты, от головокружения, от скованности распятых конечностей, от визгливой синеглазой нечисти, мельтешившей под боком, да только голова упрямо не желала отключаться, снова и снова возвращая на прежнее место непонятных событий и круговорота невеселых мыслей о собственной никчемности.

Грязно выругавшись, Мартин предоставил Себастьяну один на один разбираться с вонючей марлей, сам же отправился к узкому шкафчику, как вскоре выяснилось, за новой добавкой «вонючести».

— Расслабляемся, — медленно произносил он, капая из пипетки на марлю, — всецело сосредотачиваемся на интересненьком, ни о чем не думаем. Все-все-все! Устали-устали! Нукась, давай-ка со мною!.. Тут все крайне просто!.. Смотри, делаешь глубокий вдох и… плавный выдох… Вдох-выдох… Вдох-выдох… Спокохонько… Вдох-выдох… Вдох-выдох…

Если под «интересненьким» подразумевались те пульсирующие круги синего цвета, которые то и дело расплывались, ярко возрождаясь и медленно бледнея, чтобы вновь возродиться в насыщенной синеве и растаять в лазоревой блеклости, то Себастьян был сыт по горло этим спектром оттенков синего, но ничего не оставалось делать, как смотреть и учиться дышать.

Вскоре Себастьян почувствовал, как его затягивает в странно-обволакивающий сон. Этому омерзительно-противному обволакиванию не было сил сопротивляться.

— И не вздумай мне проснуться раньше положенного! — послышался извне строгий голос.

— Хорошо, — пискнул Себастьян, резко вернувшись в реалии, чем вызвал визгливо-рычащий стон со стороны.

— Да чего у тебя никак не получается-то?! — слезно запричитал Мартин и принялся одаривать Себастьяна новой порцией «вонючести», — Хватит за сознание цепляться!.. Спать! Спать! Спать!!!

Безрезультатно опустошив всю пипетку он остервенело плюнув, принес сразу всю банку и уже не поскупился на щедрость, потому как удушающие пары теперь не только противно щекотали горло, так еще и принялись резать глаза. Резали настолько сильно, что вновь возникшие синие круги принялись стремительно покрываться туманной дымкой, пока не наступила кромешная тьма.

Эпизод 3. Доктор

Возвращаясь из мира сладких грез в суровую реальность, Себастьян вспомнил, что впереди еще целых пять рабочих дней. На душе стало паршиво. Мучительно застонав, Себастьян вдруг понял, что чувствует себя просто отвратительно. О похмелье он знал лишь понаслышке, однако в данный момент был твердо уверен, что это именно оно.

Ничего не понимая, Себастьян принялся вспоминать события вчерашнего дня, но память лишь размыто показала ссору с отцом, а потом резко зачудила, выдав какой-то кошмарный сон с участием синеглазого черта.

— «Приснится же такое!» — подумал он и попытался открыть глаза.

Однако сделать этого не удалось так же, как и пошевелиться, потому что тело, словно сговорившись с памятью, напрочь отказалось подчиняться. Собравшись с мыслями, Себастьян не стал поддаваться преждевременной панике, порешив, что раз отцовская трепка привела к таким жестким последствиям, то стоит этим воспользоваться, чтобы денек сачкануть. От этой идеи на душе стало значительно легче. Без всякого чувства вины Себастьян постарался вернуться в мир сладких грез и чудесных фантазий, как вдруг почувствовал довольно неприятные хлопки по щекам.

Мама обычно будила, мягко трясся за плечо, и ласково приговаривая: «Сыночек, вставай родименький — утро уже.», поэтому то, что сейчас происходило, никак не вписывалось в понимание Себастьяна, ровно, как и запах терпкого одеколона, однако старая привычка не заставила себя ждать.

— Еще пять минуточек!.. — тоном мученика взмолился Себастьян и попытался перевернуться на бок.

В этот момент он неожиданно понял, что язык до невозможности иссушен, но одна только мысль о том, что придется все-таки вставать, чтобы вдосталь напиться была крайне мучительна, да к тому же в теперешней ситуации казалась абсолютно невыполнимой.

— Да что б тебя!.. — выругался Себастьян и болезненно застонал.

Тем временем к настойчивым хлопкам добавился лукавый голосок, который показался Себастьяну смутно знаком.

— Просыпаемся-просыпаемся!.. — слышалось извне, — Приходим в себя!..

— Не хочу! — заявил Себастьян.

— А надобно!.. — послышался холодно-надменный тон, подкрепляемый очередной порцией неприятных хлопков по щекам, — Хватит летать!.. Хорошенького понемножку!.. Просыпаемся-просыпаемся!..

Сердито застонав, Себастьян попытался укрыться с головой.

— Как тебя зовут? — спросил лукавый голосок.

— Себастьян, — пробурчал Себастьян, морщась от томительной сухости во рту и от невыносимой скованности в конечностях.

— Сколько тебе лет? — продолжал упорствовать смутно-знакомый голосок.

— Четырнадцать, — машинально ответил Себастьян.

— Откуда будешь? — последовал вопрос, явно слышимый накануне.

— Из Плаклей, — повторил прежний ответ Себастьян и решив, что заснуть ему не дадут, постарался вспомнить, где мог ранее слышать этот голос.

— Преотличненько!.. — заслышалась до боли знакомая лукавая усмешка, — А меня как звать, помнишь?..

Сквозь туманную пелену медленно проступили пристально смотрящие ярко-синие глаза, в их таинственной глубине мерцали завораживающие сиреневые блики.

— «О, Боже! Опять он!» — подумал про себя Себастьян и моментально все вспомнил.

Ошибки быть не могло, на него с нескрываемым любопытством смотрел все тот же странный тип нечеловеческой сущности и моргал длинными изогнутыми ресницами.

— Мартин?! — испуганно воскликнул Себастьян, вновь увидев перед собой тот самый «синеглазый кошмар», имя которого он точно никогда не забудет.

Заслышав свое имя, «синеглазый черт» по-кошачьи сощурился и лукаво заулыбался.

— К твоим превеликим услугам, мой маленький пациентик! — произнес Мартин и артистично кивнул, клятвенно положа руку на сердце.

В этот момент Себастьян отчетливо понял, что это не сон, и происходящее было взаправду, однако этот «полоумный» его так и не прикончил, что уже радовало. Меж тем чувство иссушения сделалось настолько не выносимым, что затмило собой все прочее.

— Воды… — прошептал Себастьян умирающим голосом.

— Нельзя, — закачал растрепанной головой Мартин, — воды тебе сейчас категорически нельзя!..

Ночной кошмар нашел свое продолжение в новой пытке. Себастьян мысленно проклял свою судьбу, на пару с этим «полоумным изувером». Меж тем тот самый «полоумный изувер» окунул губку в чашку с водой и принялся проявлять чуткую заботу.

— Пока что ничего другого предложить не могу… — виновато приговаривал Мартин, смачивая пересохшие губы Себастьяну, — Покамест придется довольствоваться лишь этим…

От услышанного Себастьян застонал еще мучительнее, разом обиженный на Мартина, на себя, а заодно и на весь жестокий мир, но очень скоро ему надоело просто обижаться, и он решил во чтобы то ни стало удовлетворить свою жажду, тем более что вода была под самым носом. Однако все оказалось не так просто, ведь руки и ноги были по-прежнему крепко привязаны к кровати.

Себастьян едва не заплакал, понимая свою полную зависимость от этого ехидного типа, который, как видно, заметив то горькое отчаяние, принялся мучить с удвоенным рвением.

Дразнящее прикосновение влажной губки пробудило у Себастьяна невиданный ранее животный инстинкт, и теперь он всячески старался присосаться к скудному источнику влаги, но всякий раз терпел поражение, потому что желаемое быстро отнималось от губ, раззадоривая еще больше.

Эта игра на скорость реакции быстро надоела Мартину.

— Продолжаем приходить в себя!.. скомандовал он, устремляясь на выход, — Я навещу тебя несколько позже…

Оставшись в полном одиночестве, Себастьян, от нечего делать, попытался высвободиться из пленительных оков, в результате чего, получил новую беду в виде томительного жжения в левом боку, которое теперь стремительно усиливалось при каждом телодвижении. Себастьян просто рвал и метал, но быстро сдался и горько зарыдал от безысходности.

Именно в таком позорном состояние его и застал Мартин, который скептично покачал лихо крученой головой, звонко прицокивая языком.

— И чегось мы так убиваемся? — ехидно спросил он, утирая горючие слезы с лица Себастьяна, а получив в ответ обиженное хныканье, продолжил более мягко, — Надобно перетерпеть, успокоиться, а лучше всего поспать… Optimum medicamentum quies est (лат. Покой — наилучшее лекарство)…

С этим бесовским громогласием «синеглазый черт» снова промокнул «вредной» губкой вконец пересушенные губы и удалился.

Некоторое время Себастьян лежал в полной тишине, а потом начало твориться чудное. В отдаление послышался стук, затем хлопот двери, потом шаги, а после голоса двух людей, ведущих неспешную беседу. Один голос был уже хорошо знаком — в лукавой интонации отчетливо слышались нотки надменного ехидства, другой же голос, звучал смущенно и как-то виновато.

Влекомый теперь жаждой любопытства, Себастьян принялся подслушивать разговор, сплошь и рядом состоявший из каких-то несуразных команд, болезненного оханья и аханья с последующими словами благодарности.

— «Он что и вправду доктор?!», — удивленно подумал Себастьян.

Подтверждением этой внезапной догадки служила прежняя оживленность, доносящаяся за стенкой. Прослушав несколько «врачебных приемов», во время которых «синеглазый черт» показал себя самым что ни на есть настоящим доктором, причем, довольно серьезным и весьма тактичным, Себастьян сконфуженно принялся думать над теперешним положением вещей.

Самым неприятным являлся факт того, что Себастьян не знал, как следует обращаться к Мартину, потому что должное «господин доктор» этому чуду язык просто не поворачивался произносить, а обращаться по имени к представителям столь важной профессии категорически не допускалось. Решая столь сложную задачу, Себастьян вдруг поймал себя на мысли о том, что все это время вел себя с Мартином совершенно неподобающим образом.

Оробев при внезапном появлении «доктора», Себастьян замер с видом безмолвной статуи, вызвав тем самым сильную озабоченность у последнего.

— Febris (лат. Лихорадка)?! — озадаченно прогромогласил Мартин, прикладывая хладную ладонь к резко взмокшему лбу Себастьяна.

— «Ну и как с ним разговаривать при всем при этом?» — подумал Себастьян.

— Температурка у тебя поднимается, дружочек, — молвил Мартин.

Сурово прогромогласив: «Esse fortis (лат. будь сильным)!», он замельтешил взад-вперед.

— Delirium… Delirium (лат. Горячка… Горячка)… — доносилось до Себастьяна.

Очень скоро Себастьяну захотелось послать Мартина куда подальше вместе с его «делириумом», однако вспомнив, что перед ним находится никто другой, как представитель всеми уважаемой врачебной интеллигенции, он попридержал язык и принялся ждать, на всякий случай, накинув на себя вид самого смущенного прилежания.

Помельтешив некоторое время, «строгая врачебная интеллигенция», хватаясь за растрепанную голову, ускакала за дверь, а вскоре вернулась и взгромоздила на лоб Себастьяну холодное полотенце, обильно смоченное водой, даже чересчур обильно.

Резко вспомнив о жажде, Себастьян принялся жадно слизывать стекающие по щекам ручейки, но тут же брезгливо скривился, поняв, что это совсем не вода, а слаборазведенный уксус.

— Это быстренько твой жар поуймет!.. — самодовольно произнес Мартин.

Однако Себастьяну делалось только хуже. Волна жара стремительно сменялась обжигающим холодом, голова противно кружилась, а кости ломило с безудержной силой.

Порой Себастьяну казалось, что он вот-вот сгорит дотла, но прежде умрет от нестерпимой жажды, или от осточертевшего сюсюканья, суетящийся вокруг «строгой врачебной интеллигенции», к тому же он порядком затек и был готов отдать все на свете, чтобы, наконец-то, лечь на бочок, сжаться в клубочек и забыться долгожданным сном, но Мартин был сух и бессердечен к слезным мольбам, не желая даровать свободу движения. Единственное что он делал, так это заменял полотенце более холодным, да периодически смачивал вконец пересушенные губы, вызывая тем самым лютую ненависть у замученного Себастьяна, который уже едва сдерживал себя в рамках дозволительного приличия. Вдруг боль в левом боку троекратно усилилась, вырываясь на свободу плаксивыми стонами. С весьма озабоченным видом Мартин принялся прощупывать Себастьяну напряженный живот. Как ни странно, от прикосновения этих хладных пальцев боль поутихла.

— Не надобно так переживать, — заслышалась ласковая интонация, — это скоро закончится… Потерпи немножечко… Те quaeso rogo (лат. Прошу тебя, пожалуйста)… Mihi crede (лат. Верь мне)…

Обещанное «скоро» никак не наступало, измотав и разозлив Себастьяна, до такой степени, что ему захотелось прикончить этого, так называемого, лечащего врача за откровенное вранье и беспощадную жестокость.

К тому времени Мартину, как видно, тоже поднадоело утешать, созерцая непосильные страдания, преисполненные жалобной мольбой вперемешку с откровенной бранью. Внезапно забыв о своей врачебной невозмутимости, он принялся выражаться в самой доступной словесной форме, периодически переключаясь с одного языка на другой, откровенно проклиная тот вечер, когда взялся лечить на свою голову это «истерическое малолетнее создание».

— Да чегось тебе все неймется-то?! — истошно верезжал Мартин, испепеляя пронзительным темно-синим искрящимся взором, — Живой же?! Ну так возрадуйся и хватить мне тут трагедию разыгрывать!.. Постарайся заснуть, в конце-то концов!.. Бестолочь истерическая!..

Сказав это, он поспешно удалился, нарочито громко хлопнув за собой дверью. Поняв, что все-таки перегнул палку, Себастьян постарался послушно выполнить данное указание, но стоило ему прикрыть глаза, как из неоткуда послышалась дурманящая музыка.

— «Я сошел с ума», — подумал Себастьян и нервно захихикал.

Тут же наступило молниеносное облегчение, а вместе с ним и безмятежный покой. Совсем скоро Себастьян провалился в глубокий сон, а проснувшись, почувствовал себя значительно лучше.

За окном светало, стояла тишина, оковы были сняты, а самое главное, Мартина нигде не было. Облегченно выдохнув, Себастьян попытался встать, и тут его ждала череда неприятных сюрпризов. Он оказался совершенно раздет, тонюсенькое подобие подушки обрыгана, а единственная простыня, скрывающая наготу, была сплошь и рядом покрыта выделениями, источавшими сильный запах мочи и испражнений.

Заливаясь стыдливым румянцем, Себастьян кое-как обернулся той самой простынею и на туго перебинтованных, предательски подкашивающихся ногах отправился изучать свое новое пристанище.

Комнатка оказалась крайне убогой, весьма невзрачной и довольно скромно обставленной. Вся мебель ее состояла из длинного узкого шкафчика со стеклянными дверками, за которыми угадывались баночки, скляночки и всевозможные пузырьки, очевидно с лекарствами. Возле шкафчика стоял металлический столик на колесиках, на котором красовалась большая металлическая посудина, арсенал «смертных орудий» в виде уже знакомых престранных ножниц, лопаточек, пинцетов, а также литых ножей, сразу же напомнивших про недавний кошмар.

Испуганно дрогнув, Себастьян поспешно закрыл «страшную посудину» и, от греха подальше, отпрянул в сторону, где натолкнулся на обшарпанную тумбочку, содержимое которой решил не изучать, боясь даже представить, что там может находиться. Раскрытая тетрадь на столешнице, привлекала внимание, однако витиеватые каракули крупного размашистого почерка оказались совершенно нечитаемы, большая резиновая груша не заинтересовала, а вот толстенная книга в твердом переплете очень даже привлекла внимание.

Без колебания Себастьян взял в руки ту самую книгу и забегал глазами по пестрым строчкам чуть пожелтевших страниц. Книга оказалась какой-то дьявольской тематики, где сплошь и рядом проскальзывал бесовской язык, дополненный страшными картинками расчлененных людей и их органов, от вида которых так и бросало в дрожь.

— Это что?! — раздался сбивчиво-заикающийся крик лукавого голоска, подкрепленного звонким цоканьем приближающихся шагов, — Это кто?.. Кто разрешил?.. Я спрашиваю!.. Кто разрешил тебе вставать?!

— «Вспомни… вот и оно!», — подумал Себастьян и застыл с раскрытой книгой в дрожащих руках.

Сразу вспомнилась и резкая боль в левом боку, и неожиданный казус, который предстояло как-то объяснять, а у самого уха почувствовалось неимоверно-горячее дыхание.

Громко сглотнув, Себастьян боязливо покосился на стоявший прямо за спиной визгливый источник опасности. Тем временем «источник опасности» властно выхватил книгу и отбросил ее обратно на тумбочку.

— Немедля возвращаемся на место!.. — приказал Мартин, препровождая Себастьяна прямиком в постель, — Тут на третьи сутки, не поднимешь!.. Визжат точно резанные, а этот не успел очухаться, и на тебе!.. Поскакал во всю прыть!.. Тяга к знаниям у него, видите ли, проснулась!.. Aede tua magnus, aliena sis velut agnus (лат. В своем доме будь хозяином, а в чужом — ягненком)!.. Без самовольничества мне!.. Не у тетки родной!.. Швы разъедутся — мало не покажется!.. Снаружи-то ладно, как-нибудь подлатаю, а если лигатуры внутри поедут, то что?.. Что мне тогда прикажешь с тобою делать, ась?.. Сызнова присыплять и полосовать?! Только вчерася навзрыд рыдал: «Тошно мне!.. Тошно!.. Помираю!..», все нервы повымотал, а сегодня еще лучше придумал!.. На все руки от скуки!.. Vita docet ninil (лат. Ничему жизнь не учит)!..

Вконец пристыженный Себастьян послушно лег, морщась от очередного приступа тупой боли, но при этом радуясь, что хотя бы его позорный казус остался до сих пор незамеченным.

Тем временем Мартин принялся всматриваться в его больной бок, видимо силился понять не разъехались ли те самые швы на пару с загадочными лигатурами, за которые он так сильно переживал.

— Нет, — вдруг подал голос он, что-то старательно прощупывая и нащупывая, расхаживаться-то, безусловно, надобно, но осторожненько, мягонько… Venit morbus eques, suevit abire pedes (лат. Болезнь наступает верхом на коне, а отступает пешком), угусь?..

Себастьян тактично молчал, так как был сильно занять, а именно старательно изображал из себя живой труп, боясь пошевелиться и лишний раз вдохнуть.

— Ложись, как удобненько, — вскоре произнес Мартин неожиданно-мягким тоном, но стоило Себастьяну облегченно выдохнуть, как тотчас же зазвучали нотки ехидства, — Что это ты сегодня какой-то тихенькой… А чегося это мы не истерим? Чегося воды не просим?

Не зная, что на это ответить, Себастьян лишь смущенно пожал плечами и виновато опустил глаза.

— Никак полегчало тебе, бестолочь истерическая? — продолжилось ехидство.

Себастьян виновато кивнул, Мартин же со словами: «О, santi innocentia (лат. О, святая невинность)!» бесцеремонно оголил ему ноги по самое некуда и принялся ловко разматывать тугие бинты, тем самым вгоняя в неловкую озадаченность, но резко замер, впериваясь ярко-синими глазами.

— Погоди-ка, дружочек, — раздался озабоченный тон, — и все же, где ты потерял свое былое красноречие?

Себастьян лишь смущенно пожал плечами, однако на вопрос может ли он вообще говорить, внятно пискнул кроткое «Да», тем самым вводя Мартина в отрешенную задумчивость.

Накрутив пару прядей, Мартин по-кошачьи сощурил синие глаза и лукаво заулыбался, а затем поинтересовался, доводилось ли Себастьяну когда-либо прежде пребывать в больницах. Получив вместо внятного ответа лишь размытую тишину наряду со все тем же смущенным пожиманием плеч, он ехидно захихикал, а после произнес громогласно-бесовское: «Primum est baptismus» (лат. «Первое крещение»)! с участливо-восторженным «Gratulor tibi» (лат. «Поздравляю тебя»)! совершенно по-дружески хлопнул Себастьяна по плечу и накинул простыню обратно.

С нескрываемой радостью Себастьян прикрылся ею по самую шею, не забыв пару раз ойкнуть от внезапной боли, и испуганно вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию». Глядя на все это, Мартин по новой усмехнулся и выразительно закатил пронзительно-синие глаза.

— Слушай-ка сюда, бестолочь моя ты истерическая… — заслышалась мягкая интонация, — Для начала перестаем смущаться и нервничать, договорились?

Получив вместо внятного ответа очередной кивок виноватого смущения, Мартин тяжело вздохнул и посмотрел на Себастьяна как на безнадежного.

— Все самое страшное уже позади, — продолжил он, — сейчас приведем тебя в должный порядочек, постельку поменяем, а дальше… Дальше строго следуем моим врачебным указаниям, соблюдаем постельный режим и встаем только в случае сильной надобности, не делая при том никаких резких движений…

Он загадочно кивнул в сторону узенькой дверки, где, скорее всего, находился туалет, затем вновь устремил на Себастьяна пристально-синий взгляд, получив очередной кивок понимания.

— Воспринимай все это как должный отдых, — принялся наставлять Мартин, — ежели спинка затечет, то ложимся на правый бочок… На левый стараемся не ложиться… Руки высоко не подымаем, впрочем, ты и не сможешь… По первости будут досаждать тупые боли крайне неприятного характера…

Вполне терпимые, но, если что, могу уколоть — проси не стесняйся, мне не жалко!.. А вот острые боли наряду с нестерпимыми резями категорически не допустимы. В таком случае не мешкаем, а кричим во весь голос: «Караул, умираю! Мартин миленький, выручай родненький!..». Немедля прибегу и помогу, усек?

Себастьян, несказанно обрадованный тем, что наконец-то узнал, как именно следует обращаться к этому, так называемому, лечащему врачу, закивал более оживленно. Лукаво улыбнувшись, Мартин хотел было еще что-то сказать, но тут послышался громкий стук в дверь.

— Это еще кого принесла нелегкая? — произнес он озадаченным тоном и небрежно махнул рукой, — Подождут покамест, я сейчас крайне занят…

Далее вниманию Себастьяна было представлено странное песнопение.

— В ночи ветер завыл, лил дождь си-и-ильный, — вполголоса напевал Мартин, — в дверь постуча-а-али, а я не открыл.

Тут он резко оборвался и участливо подмигнул, самодовольно усмехнулся и артистично пожал плечами, вызвав улыбку у Себастьяна.

Меж тем громкий стук в разы усилился, а вскоре подкрепился настойчивыми требованиями открыть, причем не в самой почтительной манере. Навострив уши, Мартин принялся узнавать о себе много нового, затем прижав указательным палец к губам, заговорчески глянул на Себастьяна, скользнул к окошку и робко выглянул за шторку.

— Этому-то чего опять надобно?! — испуганно произнес он и обратился к Себастьяну каким-то извиняющимся тоном, — Придется выходить, а то покоя не даст, так и будет тарабанить. Эх!..

Тяжко вздохнув, Мартин одарил Себастьяна кратким кивком услужливой почтительности и поспешил из комнаты.

— А там на улице был мой аре-е-ендодатель, — заслышалось внезапное продолжение сказки, — продрогший, промо-о-окший!.. Его не пустил.

На этом сказка закончилась, но вскоре вниманию Себастьяна был представлен аудиоспектакль, в котором привычный ранее распорядок голосов кардинально поменялся: лукавый голосок звучал с заметным заиканием, явно конфузясь перед сердитым баритоном. Как вскоре выяснилось, речь шла о нарушении должной тишины в ночное время.

— До каких пор я должен терпеть эти постоянные жалобы?! — ревел сердитый баритон, — Вся округа не спала этой ночью!

Далее последовала череда довольно оскорбительных эпитетов и весьма фантастических метафор, определяющих истинную суть «строгой врачебной интеллигенции», а следом пошла весьма длинная и весьма запутанная оправдательная речь уже со стороны самого Мартина, обильно напичканная почтенными обращениями, извинительными фразами и клятвенными обещаниями в том, что «подобное недоразуменьице» было в последний раз, и впредь такого больше никогда не повториться. Однако этот сюрреалистический словесный винегрет не очень убедил сердитый баритон, который, в свою очередь, спустился на оглушающий крик, в самой доходчивой форме обещая в скором времени прикрыть эту «чертову конторку» вместе с ее сомнительной деятельностью. В ответ на это послышалось категорично-визгливое «Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!», и целый фонтан очередных клятвенных заверений на двух языках одновременно.

Тут Себастьян внезапно догадался, что именно он и никто другой является истинным виновником данного скандала, потому что именно его отчаянные криками переполошил всю округу. Нет, никакого чувства раскаяния Себастьян не испытывал, ведь любой другой на его месте повел бы себя точно так и никак иначе, а вот чувство страха Себастьян испытывал по полной программе, и все ждал, с ужасом ждал окончания данной беседы, за которой обязательно последует другая беседа, которая, скорее всего, закончится для него довольно печальным финалом.

Меж тем Мартин уже выпроваживал незваного гостя, сердечно прощаясь с ним как с родным сотоварищем. Заслышав это, Себастьян уже с замиранием сердца принялся ждать взбучки, которую, возможно и действительно заслужил, однако эгоизм настойчиво вторил за невиновность, отвергая обвинения совести и рисуя все новые и новые оправдания, делая виноватой именно «строгую врачебную интеллигенцию».

Пока Себастьян, слушая настойчивый эгоизм, взвешивал вину обоих сторон, с громогласной фразой: «Hugiena arnica valetudi nis (лат. Гигиена — подруга здоровья)!» в дверях появился Мартин. Перед собой он нес большой дымящийся таз, а на идеально ровном плече красовалось большое белоснежное полотенце.

Разом забыв о скорой взбучке, Себастьян нервно дрогнул, невольно ойкнул от приступа внезапной боли, и подозрительно покосившись на дымящийся таз, мертвой хваткой вцепился в простыню.

— Вот чегося приперся нервы трепать, спрашивается? — принялся ворчать Мартин, ставя таз на пол, — Раз жена не дает, то нече, нече на других злобы срывать!.. А раз завидуешь, то, будь добренький, завидуй молча!.. Ну разве не так?

Огромные ярко-синие глаза выразительно устремились на Себастьяна, а секундой позже Мартин отнял у Себастьяна его единственную одежду и принялся созерцать «ароматную картину».

— Опять уделался на славу! — раздался укоризненный тон, — Вторая простыня за сутки, не считая целой горы пеленок, которые я замучился то и дело из-под тебя менять!..

— Я нечаянно! — испуганно пискнул Себастьян и густо покраснел.

Это нелепое оправдание вызвало бурный хохот со стороны «строгой врачебной интеллигенции». Насмеявшись вдоволь, Мартин с серьезным видом достал из таза большую губку, отжал ее и велел Себастьяну лежать «смирненько».

— Это все от наркоза, — заговорил он, старательно обтирая лицо и руки Себастьяну, — мы же не опорожнили тебя должным образом, вот и получился результат со всеми вытекающими последствиями.

Себастьян и без того был готов сейчас сквозь землю провалиться, а Мартин продолжал сгущать краски.

— Тряпочки он испугался, видите ли! — ворчал тот, тыча губкой в лицо Себастьяна, — Надо было не истерить, а в туалет попроситься… Предоставил бы я тебе уточку!.. Чегось постеснялся-то?.. Эх, ты!.. Где не надо мы кричим, где надо молчим!.. Так еще и кашеварить на неделю вперед горазды!

Эти пристыжения сильно задели самолюбие Себастьяна и теперь он из последних сил он держался, чтобы не заткнуть себе уши.

— Хотя можно было тебе сифонную поставить, — меж тем рассуждал Мартин, — времени бы вполне хватило, но… Factum est factum (лат. Что сделано, то сделано).

Что такое «сифонная» Себастьян понятия не имел, но вдаваться в подробности не стал.

— На пару-тройку дней твой кишечник полностью опорожнен, — продолжал глаголить Мартин, — а когда на двор приспичит, то живот шибко не напрягай, ко мне обращайся — помогу тебе с этим делом…

— Касторкой? — боязливо пискнул Себастьян, сразу вспомнив о противном слабительном масле.

— Водичкой!.. — заявил Мартин и, мотнув взъерошенной головой в сторону большой резиновой груши, одарил Себастьяна многообещающим взглядом с лукавой усмешкой.

— «Этого еще не хватало!» — подумал про себя Себастьян и твердо решил, что лучше умрет от страшного «заворота кишок», которым обычно пугала мама, заставляя пить касторку, чем подвергнется столь греховному унижению.

Тем временем Мартин с видом заботливой мамаши продолжил свое несуразное обтирание.

— Пропотел, бедненький… — ласково приговаривал он, — Ну, ничего, ничегось, сейчас скверну с тебя смоем, чистенький будешь, свеженький, а там и на поправочку пойдешь… Миленький Мартин тебя моментиком вылечит…

Закончив обтирать и сюсюкаться, «строгая врачебная интеллигенция», вооружившись престранными ножницами с намотанной ватой, принялась старательно промакивать, присмиревший было левый бок какой-то невыносимо щиплющей жидкостью, едва ли не заставив взвыть от троекратной боли.

— Когда будешь сам мыться, — сказал Мартин строгим тоном, — то аккуратнее со швами, промакивай их до суха и не вздумай расчесывать, усек?

Не став дожидаться ответа в виде уже привычного кивка, он накинул на Себастьяна огромное полотенце, затем с предельной осторожностью поднял на ноги и принялся проворно менять постель.

Следы отхожей жизнедеятельности уже не так сильно смутили Себастьяна, а вот пятна на тонюсеньком подобии подушки заставили невольно передернуться от воспоминания о «страшном».

— Стошнило тебя от хлороформа, — принялся глаголить Мартин, меняя наволочку, — вполне себе нормальная реакция на резкое наркотическое опьянение.

Прогоняя прочь от себя стремительно возникшее ощущение привкуса железа во рту, головокружение от «смертоносной марли», а также образ «чудовищных орудий пыток», Себастьян вдруг увидел те самые жуткие кожаные ремешки, кровожадно свисающие с краев кровати. Вне себя от ужаса он, испуганно взвизгнув, резко отпрянул в сторону и, схватившись за левый бок, протяжно застонал от очередного приступа сильной боли.

— Не делаем резких движений! — тотчас же прикрикнул на него Мартин, — Радость внезапной встречи с приятелями, с которыми ты давеча завязал крепкую дружбу вовсе не повод нарушать моих врачебных указаний!.. Посерьезнее относимся, te rogo (лат. прошу тебя)…

Он тотчас же скрыл страшные оковы за длинными краями свежей белоснежной простыни, после чего облачил Себастьяна в длинную ночную сорочку, тонкая защита которой была воспринята с детским ликованием, вызвав очередную лукавую усмешку со стороны «строгой врачебной интеллигенции».

— Теперича отдыхаем, — произнес Мартин, — набираемся сил и потихонечку пытаемся есть, а начнем мы с того самого стакана воды, который ты так настойчиво требовал накануне, не зная, как меня уже назвать и куда еще послать! Чтоб впредь голоса на меня повышал!.. Относимся с должным уважением!

Наградив напоследок суровым темно-синим взглядом, «строгая врачебная интеллигенция» умчалась прочь из комнаты, оставив после себя довольно смятенные чувства, а вскоре вернулась с обещанным стаканом воды и железной миской, из которой торчала столовая ложка.

Наконец-то напившись, Себастьян начал «потихонечку есть», однако под пристальным контролем пронзительно-синих глаз пресно-водянистая крахмальная мешанина, то и дело застревала комком в горле, никак не желая проглатываться.

После того, как Себастьян с грехом пополам все-таки полностью заглотил «полезный супчик», Мартин еще долгое время не выходил из комнаты, очевидно, боясь незамедлительного отравления, однако внезапный стук в дверь, заставил его учтиво откланяться с обещанием зайти попозже.

Оставшись один, Себастьян облегченно выдохнул и, вольготно развалившись на свежей постели, приступил к выполнению «врачебных указаний». Внезапно его посетила мысль о наступлении долгожданного отпуска, о котором он даже и мечтать не смел в самый разгар рабочего периода.

Ликуя от радости, Себастьян возблагодарил Всемилостивого Господа, и принялся было наслаждаться ниспосланной благодатью, однако провалявшись полдня в постели, вдруг понял, что просто так лежать без дела очень даже тяжело, да к тому же довольно скучно. Заняться было совершенно нечем, и книгу со стола лечащий врач куда-то умыкнул. Расстроенный этим фактом, Себастьян принялся придумывать себе хоть какое-то занятие, жадно прислушиваясь к происходящему за пределами комнаты, но оттуда доносились звуки «врачебного приема» малозанимательного содержания.

Немного помучившись бездельем, Себастьян решил разнообразить свою скуку рискованным предприятием и осторожно выглянул за дверь.

Вскоре он убедился, что пребывает в самом обычном доме, причем, данная планировка поражала своим несусветным убожеством, состоящим всего из двух противоположных друг другу комнат, да жалкого подобия кухни, где за шторкой находилась видавшая все виды старенькая ванна. Комната Себастьяна была смежной с туалетом, во второй комнате, с прибитой к двери табличкой «Кабинет», теперь уже шумно и визгливо принимал пациентов Мартин.

Вынырнув из кухни-ванной, Себастьян крадучись поспешил восвояси, но прямо по коридору он завидел черный взъерошенный силуэт. Поняв, что разведка все-таки не прошла незамеченной, он испуганно сглотнул и начал медленно приближаться к источнику теперь уже крайне повышенной опасности, однако оказавшись в двух шагах, так и замер, пораженный неимоверной высотой той статной фигуры.

Задирая голову высоко вверх и привставая на цыпочки, Себастьян, удивленно присвистнул, озадаченно потирая себе лоб, но тотчас же спохватился и прекратил тянуться к запредельным высотам. Стоило ему резко пасть с цыпочек обратно на пол, как сильная боль обжигающей волной заявила о себе.

Громко ойкнув, Себастьян схватился за левый бок и протяжно застонал, едва сдерживая слезы.

— Что такое? — поинтересовался Мартин и озабоченно склонился над Себастьяном.

Разом забыв о боли, а заодно и потеряв дар речи, Себастьян поспешил все объяснить единственным доходчивым образом невербального общения.

Скептически покачав растрепанной головой, Мартин перешел на язык жестов, строго указывая пальцем на дверь, а потом показал команду, которая явно значила «соблюдаем постельный режим».

Нервно закивав, Себастьян проскользнул мимо, вторично поражаясь двухметровой высоте, и принялся с двойным усердием выполнять вверенную команду, подкрепив ее на всякий случай еще и командой «Умри!».

Вскоре освободившись от обильного потока пациентов, «лечащий врач» заглянул к Себастьяну.

— Если чегось приключилось, — молвил Мартин, пребольно прощупывая левый бок, — то просто кликни… Даже с улицы я тебя услышу… Впрочем, отлучаюсь я крайне редко и не на этой недели точно, и вообще нечего шлындать по холодному полу, застудишься еще ненароком! Итак, вон, воспаленьице идет полным ходом! Только оттемпературил! Дай тебя на ноги поставить, а застужаться уже дома сколь угодно при родной маменьке будешь!.. Слышишь? При родной маменьке дома застужаться, а при миленьком Мартине не сметь!..

Далее он поспешно объяснил, что, мол, не надобно шлындать по коридору, в часы приема пациентиков, нарушая тем самым больничный устав Частной лавочки.

Пообещав пренепременно предоставить для ознакомления тот самый устав, Мартин, как видно, в наказание, заставил бесконечное время гонять во рту противное подсолнечное масло, затем целую вечность полоскать рот и горло, потом последовал отравительный ужин в виде все того же «полезного супчика». Финальным аккордом этим чудовищным пыткам послужило мытье перед сном. На этот раз в ванной, но без воды, все той же губкой из тазика, но с дополнением в виде чистки зубов и, судя по всему, именно зубной щеткой самого Мартина.

Вконец замученный столь обширным наказание, Себастьян очутился в спасительной кровати, где безропотно принял упорное прощупывание, героически стерпел обжигающее промазывание по линии жжения, после чего, видимо, уже в награду, был, наконец-то, предоставлен самому себе.

Наблюдая за тем, как вечерний сумрак медленно проникает в комнату, Себастьян с унылым видом размышлял над тем, что совершенно не таким ему грезился долгожданный «отпуск», а еще, что соблюдать «врачебные рекомендации» на самом деле непосильная задача. К тому же, если каждый его шаг будет контролироваться этим длиннющим нечто, то он в скором времени сойдет с ума.

Пока Себастьян старательно накручивал себя, из вне послышались звуки очередного «врачебного приема» и, судя по сгущающемуся сумраку, то это была уже ночная смена, а если учитывать громкую возню, подкрепленную истошными женскими криками, то был, скорее всего, какой-то экстренный случай, причем крайне тяжелого характера.

Вдруг в комнату влетел всклокоченный Мартин. Достав из застекленного шкафчика какой-то пузырек, он отдал Себастьяну кроткую команду «Спать!» и убежал оказывать помощь умирающей.

Слушая оглушительные отзвуки, ужасающего характера, Себастьян впервые в жизни ощутил, что такое мигрень, а также что собой представляет нервное потрясение.

Просмаковав до утра эти новые ощущения, он пришел к выводу что неминуемое сумасшествие наступит намного раньше предполагаемого срока. Меж тем раздались стремительно удаляющиеся шаги женских каблучков, а вскоре наступила гробовая тишина.

Облегченно выдохнув, Себастьян попытался заснуть, как вскоре заслышалась витиеватая музыка мистического характера.

— Лучше здесь, чем дома… Лучше здесь, чем дома… — зашептал он, затыкая уши.

Битый час слушая «заутренний концерт», Себастьян принялся усердно вспоминать самые тяжелые работы в полях и самые неприятные на огороде. Таким вот странным образом ему все же удалось заснуть.

Утром же Себастьян узнал, что помимо «постельного режима» и больничного устава «Частной лавочки» в его прямые обязанности входит еще и соблюдение «наистрожайшего больничного режима».

Режим тот включал в себя два обязательных врачебных осмотра, именуемыми «утренний и вечерний обход», трехразовое питание, прием лекарств, рассасывание перед ужином подсолнечного масла, а также мытье на ночь.

Все это проходило строго по часам. По всей видимости, Мартин являлся весьма пунктуальной личностью, а также ценил дисциплину и порядок. Одним словом, несмотря на полное отсутствие какой-либо занятости, расслабляться Себастьяну было некогда.

Помимо всего вышеперечисленного, Себастьяну приходилось учиться выполнять команды, на озвучивание которых Мартин не жалел визгливого горла. Ключевым моментом в основе данных команд было «Готовимся!».

Оглушённый визгливым криком, Себастьян мгновенно научился готовиться сразу ко всему: ко врачебному осмотру, к приему пищи, к приему лекарств и прочему, на что хватало бурной фантазии у его полоумного лечащего врача.

Мартин навещал Себастьяна по сто раз на дню. Он делал это внезапно, с истошными криками «Просыпаемся!». Подобного рода «дрессура» всякий раз приводила Себастьяна в предынфарктное состояние с элементами легкого шока, но, к счастью, чаще всего Мартин заскакивал просто молча, выставив руку в предупредительном жесте и с крайне озабоченным видом пролетал мимо, устремляясь прямиком к заветной комнатке за узенькой дверцей.

Утренний осмотр начинался с прелюдии унизительного типа, а именно, с наполнения баночки.

Оглушенный командой «Идем наполнять!», Себастьян долго соображал, куда следует идти и чем вообще наполнять, приведя тем самым Мартина в полное смятение откровенной озадаченности. Объяснения с десятого Себастьян все-таки понял, что от него требуется и с крайне задумчивым видом побрел в туалет.

После передачи наполненной баночки, следовала команда «Готовимся к осмотру!».

Пока что Себастьян восстанавливал потерю слуха, Мартин занимался тщательным изучением теплого желтого содержимого, пристально рассматривая со всех сторон, старательно нюхая и смакуя на язык.

После изучения «крайне важного материала», начинался уже сам врачебный осмотр, во время которого Себастьян, раздетый по пояс, с градусником во рту, стойко терпел безжалостную пытку в виде тщательного ощупывания, прощупывания, простукивания и смазывания линии жжения все тем же невыносимо щиплющим.

Далее ему предоставлялся щедрый отдых, во время которого Мартин пристально вперивал свой нечеловеческий взор в тонкую шкалу градусника, да так и замирал минут на пятнадцать-двадцать. Толи он изображал крайнюю степень повышенной сосредоточенности, то ли действительно не мог разглядеть, а скорее всего, просто засыпал на это время с открытыми глазами.

Однажды Себастьян решил вспугнуть «строгую врачебную интеллигенцию» и громко гаркнул. Реакция превзошла все мыслимые и немыслимые ожидания. Отпаиваясь сердечными каплями Мартин, попросил впредь больше такого не делать, если он, конечно, хочет лечиться при наличие все-таки живого врача.

После изучения шкалы градусника, шел подсчет пульса. Тогда уже засыпал Себастьян, убаюканный монотонным счетом, подкрепляемым выстукиванием сбивчивого такта мыском звонкой туфли.

Несколько раз подряд прогнав по кругу убаюкивающий подсчет и звонкий такт, Мартин впадал в озадаченный ступор, а после будил циклом каверзных вопросов, напрямую касаемых самочувствия. Тут Себастьян терял всякую способность членораздельно изъясняться и лишь виновато пожимал плечами.

После всего этого кошмара наступало умывание и завтрак. Особыми кулинарными изысками Мартин не баловал. Меню состояло всего из трех блюд. По утрам была овсяная каша, сваренной на воде; в обед Себастьян получал какую-то жидкую бурды из сильно переваренного картофеля; на ужин подавалась все та же «картофельная бурда», но с добавлением овсяной каши.

Судя по всему, Мартин или экономил на Себастьяне, или экономил вообще, а может быть, просто обладал довольно скудной кулинарной фантазией.

Правда, один раз, видимо в честь какого-то праздника, появилась жареная картошка и даже на масле. Себастьян с жадностью накинулся на нее, невольно подумав, что на сале было бы в разы вкуснее, но о сале он теперь мог только мечтать, впрочем, как и о мясе, хлебе и прочей нормальной пище.

После еды, следовал, обязательный прием «должных лекарств», в виде горьких порошков, противной микстуры, а также ромашкового отвара. Последний играл в этом доме огромную роль, потому как одновременно являлся и целительным отваром, и заменителем чая, а также средством личной гигиены.

Мыла, как оказалось, здесь и в помине не было, наряду с зубным порошком, заменой которому служил уголь, а зола являлась единственным средством для мытья волос.

Каждый вечер Мартин впихивал в Себастьяна столовую ложку душистого подсолнечного масла и заставлял рассасывать это «чудо-средство от воспалительного процессика» нескончаемое количество времени, потом следовало тщательное полоскание рта, ужин и мытье перед сном.

Последнее так и продолжало оставаться крайне унизительным, потому что Мартин не доверял Себастьяну самостоятельно обтираться губкой, судя по всему, боялся, что «бестолочь истерическая» не так помоет его драгоценные швы.

Эпизод 4. Миленький Мартин

Дни томительного выздоровления слились в единый кошмарный сон бредового характера. Несмотря на чрезмерную болтливость, откровенничать о себе Мартин явно не желал, строго соблюдая врачебный регламент, однако в скором времени Себастьян сделал собственные умозаключения о личной жизни этого престранного типа.

Пациентов у Мартина было более чем предостаточно, а вот друзей, судя по всему, совсем не было, как и семьи. Правда временами к нему заглядывала некая дама по имени Жанет весьма импозантного вида и своеобразной манеры поведения. Она обычно появлялась ближе к вечеру или рано утром, оглушено барабаня в дверь, а когда Мартин впускал ее, то бесцеремонно врывалась в комнату, отчаянно требуя какое-то очень нужное ей лекарство, притом не обращая никакого внимания на присутствие Себастьяна. В итоге, все заканчивалось одинаковым образом: Мартин, немного помучив Жанет томительным ожиданием, выдавал маленький пузырек, и та спешила удалиться, но чаще всего, по настоятельным просьбам Мартина задерживалась, но уже в стенах «кабинета». В этом случае Себастьяну приходилось засыпать под звуки стремительной возни, сопровождаемой слезными мольбами о пощаде, которые резко перерастали в душераздирающие крики под аккомпанемент невыносимого скрипа кровати. Впервые заслышав весь этот ужас, Себастьян не на шутку перепугался, решив, что Мартин убивает Жанет, но вскоре понял, что тот всего-навсего удовлетворяет свой мужской потенциал.

В общем, жизнь этого довольно странного типа была скучна и однообразна. Ничего в этом доме кроме приема больных, да громогласного появления Жанет, больше ничего не происходило, правда порой в предрассветный час звучала мистическая музыка, сводящая с ума витиеватыми трелями.

В свободное время Себастьян предавался одному-единственному доступному для себя занятию, а именно прослушиванием аудиоспектаклей, доносящихся за пределами комнаты. Эти разговоры невольно убаюкивали, а вот истошные крики Жанет и предутренние концерты, наоборот, откровенно пугали и приводили к полнейшей бессоннице.

Спустя несколько дней, к и без того престранному поведению Мартина добавились новшества, а именно он стал теперь уже в язвительной манере ехидничать над Себастьяном, приводя того в полное замешательство.

Однажды утром щепетильно обрабатывая свои драгоценные швы, Мартин вдруг устремил на Себастьяна свой нечеловеческий ярко-синий взор и смотрел так пристально, что кровь начала потихоньку стынуть в жилах.

— Себастьян, — вдруг с нескрываемым восхищением произнес он, — у тебя удивительный внутренний мир!.. Я, право, в полнейшем восхищении!.. Просто в неописуемом восхищении!..

Этот неожиданный комплимент смутил Себастьяна, не зная, что ответить на столь лестные слова, он опустил голову и смущенно заулыбался.

— Оказывается, органы в период подросткового роста выглядят весьма любопытнейшим образом! — выпалил Мартин, расплываясь в ехидной усмешке, — Стоило мне сделать разрез и заглянуть вовнутрь, то моему восторгу не было предела!.. Erat miris (лат. Это было потрясающе)!..

Тут он заливисто расхохотался, запрокинув вверх растрепанную голову. С этой минуты Себастьян возненавидел выражение «внутренний мир».

Как потом оказалось, Мартин был не только великим мастером специфического юмора, но и большим шутником. Однажды во внезапном душевном порыве он решил немного разнообразить унылый досуг своего «маленького пациентика», правда, на свой лад.

— Накась, — с самым дружелюбным видом произнес Мартин и премило заулыбался, похлопывая длинными изогнутыми ресницами, протянул тонюсенькую ветхую книжку, — почитай про лошадок, а то все глаза проглядел, да уши перегрел, подсматривая и подслушивая.

Этот прямой укор вызвал у Себастьяна очередную бурю душевных эмоций, но он, как всегда, тактично промолчал, а еще его сильно удивило то странное выражение бледного лица с хитрым кошачьим прищуром.

Беспрекословно приняв нечаянный подарок, Себастьян принялся перелистывать пожелтевшие страницы. Если судить по картинкам, то данная книга была действительно про лошадей, вот только текст оказался на бесовском языке. Это весьма огорчила Себастьяна, вызвав целую бурю восторженной радости со стороны «синеглазого черта», который с ехидным смехом тотчас же ретировался за дверь, а появился лишь под самый вечер, причем, трусливо поджав уши и выставив вперед ладони. Встретив высокую черную тень хмурым взглядом, Себастьян с самым решительным видом принялся скручивать книжечку в гибкую трубочку.

— Ну, полно, полно тебе злиться!.. — заявил Мартин, застыв на пороге, — Пошутить уже нельзя!..

Внимательно приглядевшись к трусливо улыбающейся «строгой врачебной интеллигенции», Себастьян подумал, что его, так называемый, лечащий врач тот еще тип, и заливисто рассмеялся.

Никогда прежде Себастьяну не доводилось видеть докторов, но в его представлении они, почему-то, казались строгими мужчинами в летах. Этот совсем не вписывался в привычные стандарты данной профессии — какой-то он был чересчур артистичный, словно не лечил, а играл роль на сцене.

Вообще в поведении Мартина было много чего нарочито наигранного и даже потешного, начиная от бесовского громогласия, демонстративной ходьбы взад-вперед, означавшей глубоко-мыслительный процесс и заканчивая визгливыми ругательствами, в которых он частенько не жалел красного словца, однако ругался без всякой злобы. К тому же, Мартин обладал и повышенной нервозностью, часто проявляющей себя в странной манере теребить и лохматить спиральные завитки, каскадной стрижки, создавая на голове причудливый авангард высокого парикмахерского искусства.

Анализируя все это и временами посматривая на Мартина, который теперь изображал из себя самую что ни на есть строгую врачебную интеллигенцию, вычитывая что-то в тетради, Себастьян вдруг невольно вспомнил своего ныне покойного старшего брата.

Артур тоже был весьма артистичен, стремительно энергичен, и охоч до всяческих шуток, правда, те шутки носили исключительно поучительный характер.

Если не считать чудачества в поведении, которые были, скорее всего, от нехватки нормального общения, то Мартин вообще мало чем отличался от Артура. Придя к данному заключению, Себастьян стал относиться к своему лечащему врачу гораздо проще и с откровенным юмором.

Эпизод 5. Протекающий потолок

Поздно ночью случился сильный ливень. Громыхало так, что уши закладывало, а от вспышек молний становилось светло как днем.

Себастьян не боялся грозы, однако грохот и шум дождя пресильно мешали ему заснуть, да к тому же в комнате сильно протекал потолок. Себастьян пробовал несколько раз передвигать кровать, но все усилия оказались тщетны.

Мысль скоротать ночь в мокрой постели, не казалась особо приятной. Немного подумав, Себастьян принял единственное верное решение, а именно отправился будить своего лечащего врача.

Мартин, как оказалось, тоже не спал в столь поздний час. В своем неизменном черном фраке, он сидел за письменным столом с книгой в руках, всем своим видом выражая абсолютную серьезность строгой врачебной натуры. В пепельнице дымилась тоненькая папироска, а на полу стояла початая бутылка красного вина.

Огненная вспышка осветила темный кабинет, и «строгая врачебная натура» моментально улетучилась, вместо нее был до смерти перепуганный Мартин. Выскочив из-за стола, стоял он, крепко зажмурившись и заткнув себе уши.

От раската грома «строгая врачебная интеллигенция» встрепенулась и сильнее прижала к ушам ладони, вызвав тем самым невольное хихиканье со стороны Себастьяна. Наконец-то поняв, что опасность миновала, Мартин хотел было занять прежнее место за столом, но заметив маленький силуэт в белой ночной сорочке, схватился за сердце, принимаясь изображать сердечный приступ, но в последнюю секунду, как видно, передумал.

— А, это ты, Себастьян!.. — выдохнул Мартин и добавил с нескрываемым сожалением, — лучше бы Жанет пришла…

Тут снова громыхнуло. Испуганно дрогнув «строгая врачебная интеллигенция» заозиралась по сторонам, вытаращив до неимоверных размеров ярко-синие глаза.

— Когда же это закончится? — заслышался замученный шепот, — Сил уже никаких нет терпеть…

— Это просто гроза, — парировал Себастьян и вновь захихикал.

— Это просто кошмар какой-то!.. — взвизгнул Мартин, но вдруг осекся, — Себастьян, а что ты собственно забыл в моем кабинете?

Пронзительно-синие глаза подозрительно сощурились, бледное лицо заиграло холодной надменностью. Себастьяну вдруг сделалось невыносимо стыдно, причем, непонятно за что.

— Там в комнате, — пискнул он, — потолок протекает…

Пробурчав себе что-то под нос, «строгая врачебная интеллигенция» нехотя устремилась к двери. Ярко-синие глаза стали во много раз ярче. Заметив это, Себастьян невольно сглотнул и принялся внушать себе, что ему просто показалось, однако войдя в кромешную темноту коридора, он вдруг ясно понял, что ему совсем не показалось. Эти глаза действительно светились. Вне себя от ужаса, Себастьян занес руку, чтобы осенить себя крестным знаменем, как раз в это время раздался очередной грозовой раскат.

— Не поможет, — раздался лукавый голосок.

Опустив руку, Себастьян робко поплелся за высокой черной тенью с горящими ярко-синими фонарями глаз, к счастью, дорога оказалась недолгой, а в комнате загорелся спасительный свет.

— Да тут целый потоп! — воскликнул Мартин, — Чегось ты тут мокнул все это время?!

— Я вовсе не мокнул, — пискнул Себастьян, — я несколько раз кровать пытался передвинуть, но тут с потолка течет со всех сторон.

Пронзительно-синие глаза сверкнули страшной вспышкой бирюзового пламени, а бледное лицо стремительно вытянулось.

— Что?! — истошно заверезжал Мартин, — Что ты пытался делать?! Ты!.. Ты… Ты… Ты мне что тут творишь?! Что?! Что я тебе говорил?!

Себастьян крепко зажмурился, разом теряя дар речи, тем временем, «синеглазый черт», как видно, хотел было продолжить, но очередная вспышка молнии с последующим громовым раскатом сбила с привычной ругательной колеи, заставив снова трястись от страха.

Почувствовав, что бояться больше нечего, Себастьян принялся забавляться тем фактом, что черти, при всей своей пусть и напускной, но все же холодной надменности до смерти боятся самого простого природного явления.

— Разрешаю сегодня спать в моей постели, — меж тем заговорчески шепнул Мартин.

Войдя в «кабинет», Себастьян недоверчиво покосился на застеленную кровать к изголовью которой были приделаны кожаные ремешки.

Ворча что-то себе под нос, Мартин скинул синее покрывало, предоставляя взору Себастьяна ослепительно-белоснежную постель с двумя белоснежными подушками.

Пока Себастьян таращился на нормальные подушки и боязливо сглатывал от вида страшных кожаных ремешков, «строгая врачебная интеллигенция» заботливо поинтересовалась, не в мокрой ли ночнушке тот пребывает, и тотчас же получила привычный невербальный ответ.

— В таком случае, — холодно-надменным тоном скомандовал Мартин, всучивая Себастьяну покрывало, — проходим!.. Не стесняемся!..

— А перевясла зачем? — неожиданно для самого себя выпалил Себастьян.

— Какие-такие перевясла? — удивился Мартин и получив весьма доходчивый ответ в виде кивка в сторону кожаных ремешков, ответил сбивчиво-лукавым голоском, — Α-a, эти что ли перевясла, с которыми ты имел возможность завязать крепкую дружбу?.. А вот не твое, дружочек дело… Впрочем могу, конечно, поведать, но нет — маловат ты еще, знаешь ли… Скажем так, что тут они предназначены далеко не для… В общем, для другого они предназначены, слышишь, для другого!..

— «С кровати что ли слететь во сне боишься?» — подумал про себя Себастьян и едва сдержал смех.

— Сердечно уверяю, — продолжал распинаться Мартин, — что постельное белье меняно!.. Ни как в дешевом борделе!.. Я знаешь, ли катастрофически не терплю заляпанных постелей… Всякий раз перестилаю… Hygiena arnica valetudinis (лат. Гигиена — подруга здоровью)!..

Стоило Себастьяну кое-как устроиться на непривычном для себя новом спальном месте, как его ждал крайне неприятный сюрприз.

— Я хотел поутру тебя домой препроводить, — неожиданно заявил Мартин, — но, к несчастью, дорогу, скорее всего, размыло, и посему придется отложить это мероприятие до завтра…

— Как домой?! — воскликнул Себастьян, вскакивая с постели, — Уже?!

— Так ты практически здоров!.. — невозмутимо парировал Мартин, старательно накручивая и тут же растрепывая получившиеся спиралевидные завитки темных волос, — Утром швы сниму, и можешь быть свободен, а дома окончательно поправишься… Не беспокойся, я напишу рекомендации твоим родителям и все им лично объясню и поясню. В твоем случае последующий уход совсем не сложен. Главное, чрезмерно не перенапрягаться… К школьным занятиям можешь себе преспокойненько приступать, у вас ведь итоговые контрольные вот-вот начнутся, так ведь?..

— Отец меня убьет, когда увидит, — озвучил вслух собственные мысли Себастьян.

— За своего строгого родителя будь покоен!.. — небрежно махнул рукой Мартин, — Я не потребую с него большой платы… Ну, разве чуток за расходные материалы и самую малость себе на скромную жизнь… Я, знаешь ли, не привык наживаться на чужом горе…

Он пристально посмотрел на дрожащего Себастьяна, по-кошачьи сощурился синие глаза и лукаво заулыбался.

— Или тебя еще чегось беспокоит?.. — заслышался участливый тон, — Так уж и быть проконсультирую… бесплатненько! Давай выкладывай на что жалуемся!..

Тут Мартин выжидательно захлопал длинными изогнутыми ресницами. В порыве полного отчаяния Себастьян принялся сетовать на свою постылую жизнь.

— Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)! — замахал руками тот, — По личным проблемам консультаций не даю!.. Исключительно по здоровью!.. Слышишь?.. По здоровью исключительно!..

С повторной фразой «Ну, и на что жалуемся?» Мартин, подперев рукой щеку, премило заулыбался, похлопывая длинными изогнутыми ресницами.

Как раз «по здоровью» Себастьяну нечего было сказать, разве, что он был сыт по горло всей этой «восстанавливающей терапийкой», но ничего другого не оставалось, как в очередной раз виновато пожать плечами и смущенно потупиться.

— Вот и распрекрасненько! — обрадовался Мартин и принялся что-то размашисто калякать, нервно макая в чернильницу перьевую ручку и высунув от усердия кончик красного языка.

Исписав один листок, он взялся за второй, сказав, что все-таки даст справку для школы с последующим двухнедельным освобождением от занятий.

— Побаиваюсь я за тебя что-то, дружочек, — раздался заботливый тон, — сердце, знаешь ли, как-то не на месте…

Заслышав это, Себастьян понял, что это шанс, и мигом заявил, что в школе не учится, а давно работает, вызвав тем самым полнейшее удивление со стороны «строгой врачебной интеллигенции». Когда же он пояснил, кем и, главное, как именно работает, то Мартин впал в состояние какого-то непонятного припадка и минут пять провел, нервно дергаясь и заикаясь.

— Никакой, слышишь меня, никакой физической работы в ближайший месяц!.. — придя в себя, завизжал Мартин, вперивая в Себастьяна искрящиеся сапфировые глаза, — Тебя ж ко мне принесут в полумертвом состоянии!.. Слышишь?! В полумертвом состоянии принесут тебя!.. Да я… Да я… Да я тебя ведь не оклемаю…

Яркая огненная вспышка в окне, разом прервала эту бурную речь.

— День сева подошел, — произнес Себастьян с тихой грустью и, заметив полнейшее недоумение в ярко-синих глазах, пояснил, — майская гроза дает добро на Посевную. Пришла пора хлеб сеять…

— Я тебе посею… Ох, я тебе так посею!.. — перебил его Мартин и визгливо добавил, — Чтоб на больничном у меня месяц сидел и температуру по два раза на дню мерил, сеяльщик малолетний!.. С твоими сломанными ребрами только по полям и бегать!.. Температуру чтоб мерял мне!.. Слышишь?.. Сам лично каждый день проверять буду!.. Да-да, пренепременно буду!.. В ближайшие десять дней как можно больше лежать, неспешно прогуливаться и не нагибаться!.. Слышишь?.. Не нагибаться мне тут!.. Творог ешь со сметаной, желейку всяку-разную и масло рассасывай натощак, пока температура не нормализуется!.. А что до твоего начальника, то вот не поленюсь, а лично втолкую, что к чему!.. Столько сил вложил, столько нервов истратил!.. Не надобно мои труды портить!.. Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)!.. Не надобно мне тут!..

Он продолжил настойчиво выражать свое возмущение, делая основной упор на бесовское «Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)!», однако Себастьян уже не особо слушал, потому как был с головой поглощен в собственные мысли.

— «А Мартина отец убьет первым», — думал он, смотря на своего эксцентричного лечащего врача как на обречённого.

Пока Себастьян мысленно предавался невеселым рассуждениям, Мартин продолжал о чем-то упорно глагольствовать, но тут внезапно осекся.

–…И вообще спать пора! — категорично заявил он и погасил свет.

Кромешная тьма поглотила все вокруг, включая знакомые бледные черты, остались лишь два ярко-синих огонька, устремленных прямо на Себастьяна. Так и манили они своей притягательной светящейся глубиной, невольно затягивая в ярко-синий омут неизбежности.

— «А может и не убьет, — пронеслось в затуманенном сознании, — глазища-то вон какие большущие и светятся точно у кошки…».

Очнувшись, Себастьян быстро отвел взгляд в сторону. В ту же секунду в голове созрел грандиозный план, над деталями которого он размышлял до тех пор, пока окончательно не заснул.

Эпизод 6. Мокрый пол

— Это просто возмутительно!.. — бурчал себе под нос Мартин, старательно убирая мокрые разводы на полу, — И в таких вот невыносимых условиях мне приходится работать!.. За что я только плачу своему арендодателю такие большие деньги?! Хоть бы Жанет пришла что ли…

В своей потрепанной фрачной классике, в начищенных до зеркального блеска лаковых туфлях, Мартин остервенело ерошил остроконечные пряди темных волос и все ползал на четвереньках по мокрому полу с грязной тряпкой в руках, позоря на корню свою почтенную профессию.

Стоя в сторонке, Себастьян, внимательно наблюдал за действиями «падшей врачебной интеллигенцией» и вскоре пришел к неожиданному выводу, что Мартин совсем не тот, за кого себя выдает. На самом деле он простой, как пять копеек, да к тому же с явными деревенскими замашками. Скорее всего, это выходец из какой-то глубинки, еще пущей глубинки, нежели Крайние Плакли, который, получив медицинское образование, поспешно переехал в лучшую жизнь, и жизнь эта его изрядно потрепала.

Тут-то Себастьян понял, что нашел своего соплеменника и незамедлительно приступил к самым решительным действиям.

— Мартин, — осторожно начал он, — а у нас больница пустует без доктора…

— Соболезную! — огрызнулся Мартин, принимаясь выжимать тряпку.

— Не хочешь поработать в наших Плаклях? — предложил Себастьян.

— Мне совершенно нет никакого дела до ваших злополучных Плаклей, — пробурчал Мартин, — и без того плакать хочется…

— В городской больнице нас не принимают, — продолжал говорить Себастьян, — тем более это очень далеко…

— Вот и возрадуйтесь, — съехидничал Мартин, вновь опускаясь на четвереньки, — нечего вам делать в том треклятом морильнике!..

— Есть правда у нас одна девушка, — продолжал Себастьян, — она травками лечит, но не всегда и не всех…

— И правильно делает, — категорично заявил Мартин, — что толку вас лечить?.. У вас то посевная, то маревая!.. Все одно подохнете, сколько здоровья в вас не вкладывай!..

— А Староста Фрэнк хорошо докторам платит, — продолжал Себастьян, — что-что, а деньгами он тебя не обидит…

— Деньги меня совершенно не интересуют… — перебил Мартин, — Главное, чтобы живы-здоровы были, а на пожить миленькому Мартину завсегда хватить!..

Заслышав это, Себастьян сперва удивился, а потом несказанно обрадовался, поняв, что встретил именно того.

— Мартин, — радостно скомандовал он, — пошли к нам в Плакли!

«Строгая врачебная интеллигенция» вздрогнула, озадаченно захлопала длинными изогнутыми ресницами и принялась по новой отжимать тряпку.

— Мне совершенно нет никакого дела до ваших злополучных Плаклей!.. — сухо парировал Мартин и добавил с нескрываемым трагизмом, — У меня тут катастрофа мирового масштаба!..

— Это просто протекающий потолок, — пожал плечами Себастьян.

— А это просто мальчишка, — заявил Мартин, одаривая темно-синим взором, — который завтра же отправится в свои злополучные Плакли!.. А нукась немедля пошли в мой кабинет!.. Швы тебе снимать будем, и только попробуй мне истерить начать!.. К кровати привяжу до вечера, усек?.. Бестолочь истерическая!.. За Плакли свои он мне тут плачется!.. За миленького Мартина кто б поплакался!..

— В Плаклях за тебя обязательно поплачутся, — выпалил Себастьян, — у нас люди душевные!

— Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)!.. — заверезжал Мартин, пребольно хватая Себастьяна за запястья и резко затаскивая в «кабинет».

— Конечно-конечно, — зашептал тот и громко вскрикнул от невыносимой боли.

Снятие швов оказалось весьма неприятной и крайне болезненной процедурой. Себастьян то и дело ойкал и вздрагивал, однако ни на минуту не переставал думать о скорой расправе безжалостного отца.

Меж тем «строгая врачебная интеллигенция» с невозмутимым видом продолжала что-то выдергивать из изнывающего левого бока.

— Мне нельзя возвращаться домой, — умоляюще заголосил Себастьян, — понимаешь, нельзя!

Мартин замер, похлопал длинными изогнутыми ресницами и криво усмехнулся.

— Это что еще за истерический бред малолетнего создания?.. — раздался ехидный тон, — Себастьян, ты меня уже откровенно пугаешь…

Тут Себастьян понял, что настало время самых решительных действий.

Как на духу он поведал о конфликте, который разгорелся в тот злополучный вечер между ним и отцом, выставляя при этом собственного отца беспощадным деспотом, а себя беспомощной жертвой случайных обстоятельств.

— Eruditio aspera optima est (лат. Строгое обучение самое лучшее)!.. — прогромогласил Мартин, вытягивая очередную болючую нитку, — Хотя, лично я считаю, что в воспитании детей категорически не допустимы телесные наказания… Безусловно, толк будет, но тут палка о двух концах…

Он принялся рьяно глагольствовать о правильности того самого воспитания, с жаром размахивая пинцетом с вытянутой ниткой, затем принялся расхаживать взад-вперед, звонко чеканя каждый шаг, подкрепляя свои речи артистичной жестикуляцией, временами накручивая на палец непослушный завиток темных кудрей и, в конечном итоге, вновь переключился на бесовское громогласие.

Наблюдая за всем этим, Себастьян понял, что ни в коем случае не должен упустить такое чудо.

Выговорившись до конца, Мартин резко приобрел прежний холодно-надменный вид «строгой врачебной интеллигенции» и как ни в чем не, бывало, принялся было прибирать свои «страшные орудья», но вдруг резко остановился.

— И чегось это мы так полюбовно на меня теперича смотрим, — спросил он, подозрительно косясь на Себастьяна, и истерично заверезжал, — Martinus non asinus stultissimus (лат. Мартин не тупой осел), слышишь? Шли бы да ехали мне твои Плакли, бестолочь истерическая! Шли бы да ехали! Не пойду, не пойду туда!

— Хорошо-хорошо, — встрепенулся Себастьян, — я не настаиваю.

— А в чем тогда дело? — спросил Мартин, сурово подбоченясь, и нервно застучал мыском туфли, а получив в ответ смущенное пожимание плеч на пару в виноватой улыбкой, произнес осторожным тоном, — Чегось-чегось, а завтра, как никак, мне тебя домой отправлять, и не надобно мне проблем с твоими горячо любимыми родителями, а посему, если у тебя имеются претензии по поводу проделанной мною работы, то потрудись их немедля озвучить… Кстати, к критике я отношусь совершенно спокойненько и, при весьма убедительных аргументиках, могу запросто принести свои глубочайшие извинения…

Он премило заулыбался, кокетливо помахивая длинными изогнутыми ресницами.

Чего-чего, а такого поворота событий Себастьян никак не ожидал и потому сильно растерялся, не зная, что и ответить.

— Себастьян, — нахмурился Мартин, — я настоятельно требую, чтобы ты в словесной форме озвучил мне цель своих возмутительных гляделок!.. Чегось ты смотришь на меня как на светлое будущее?.. Ежели есть какие претензии, то давай озвучивай!.. Однако ж поимей в виду, что свою работу я выполнил более чем добросовестно…

Далее пошла речь, про какую-то «идеально сделанную спленэктомию», которая благодаря, «преотличнейшему» послеоперационному уходу, обошлась без «дурных последствий», затем последовал бредовый рассказ о какой-то «Третьей городской», где во время все той же сплэнектомии умирает каждый третий, причем, даже не дождавшись той самой сплэнектомии.

Слушая все это, Себастьян пришел к выводу, что, во-первых, Мартин набивает себе цену, а во-вторых, скорее всего, держит большое зло на ту самую загадочную «Третью городскую».

Взяв себе на вооружение все вышеизложенное, Себастьян тотчас же решил воспользоваться этим для собственной выгоды.

— Мартин, — заявил он, — у меня нет к тебе никаких претензий, наоборот, я считаю тебя великим мастером своего дела.

— Ну разумеется!.. расплылся тот в самодовольной улыбке, по-кошачьи сощуривая синие глаза, — У меня ведь за плечами колоссальный опыт!.. Я этих спленэктомий столько делал-переделал!.. Больше, конечно, шил… Шил-шил-шил, но!.. Это тоже имеет колоссальную значимость!.. Заметь, при всем твоем неугомонном рвении ни одна лигатура не лопнула, ни один шов ни разъехался!.. Это уже дорогого стоит…

Себастьян улыбнулся этой завидной скромности и вновь попытался направить разговор в нужное русло.

— Мартин, — восхищенно сказал он, — наша больница отчаянно нуждается в таком вот гениальном специалисте, как ты!

— Мне совершенно нет никакого дела до вашей отчаянно нуждающейся больницы… — продолжал упрямиться Мартин, — Мне, и так, пациентиков с лихвой хватает!.. Я, знаешь ли, пользуюсь большой популярностью!..

Эти слова разом разбили все надежды Себастьяна. Готовый вот-вот расплакаться с досады, он решил оставить все дальнейшие попытки.

— Эй! — вдруг озабоченно склонился над ним Мартин, — Ну чего ты раскис-то?..

Взял Себастьяна за подбородок, он настойчиво заглянул в изумрудно-зеленые глаза, в которых уже блестели слезы.

— Ego te intus et in cute novi (лат. Я тебя знаю изнутри и в коже)… — вкрадчиво прошептал лукавый голосок, — Честно признайся мне, Себастьян, отчаянно нуждающаяся больница тебя ведь совершенно не волнует… У тебя тут личная выгода… Давай-ка, выкладывай все начистоту миленькому Мартину…

Поняв, что «синеглазый черт», обладает большей проницательностью чем Падре Френсис, Себастьян, принялся исповедоваться. Слезно поведал он о том, этой зимой умер его старший брат Артур, а отец очень тяжело переживает эту невосполнимую утрату.

— Первое время отец практически жил возле могилы Артура, — молвил Себастьян, тяжко всхлипывая, — а потом… потом ушел в сильный запой. Он и сейчас не прочь пропустить стаканчик-другой, а после выместить свой гнев и отчего на мне, а я-то чем виноват?!

В порыве полного отчаяния, Себастьян пал на колени, крепко обняв «строгую врачебную интеллигенцию» за ноги, невольно поразившись их худобе.

— Тише-тише, — боязливым тоном заявил Мартин, — не надобно меня хватать!.. Если я ненароком упаду и раскрою себе голову, то от этого вашему Артуру мало чем полегчает, а строгому родителю тем более…

Он попытался вновь поднять Себастьяна за подбородок и заглянуть в глаза, да только тот брезгливо увернулся и рассказал, что помимо всего этого, после смерти Артура, отцу стало тяжело управляться с обширными полями, тогда-то он и определил Себастьяна на место Артура. Однако столь тяжелая работа оказалась Себастьяну совершенно не по силам, поэтому и работает он весьма плохо. Естественно, отец приходил в ярость, не жалея ни сквернословия, ни кулаков.

— Отец говорит, что лучше бы я умер вместо Артура… — говорил Себастьян, горько вздыхая, — Нам очень нужен второй работник…

— Я что-то не понял… — парировал Мартин, недоуменно трясся взъерошенной головой, — Кому я нужен-то?.. Вашей отчаянно нуждающейся больнице или как?..

Тут Себастьян понял, что чересчур разболтался и виновато пожал плеч.

— И ты взаправду считаешь, — заслышался лукавый голосок, — что твой строгий родитель до такой степени обрадуется моему долгожданному появлению в вашей отчаянно нуждающейся больнице, что к нему разом вернется прежнее душевное равновесие, и он свято начнет беречь твое здоровье?!

Криво усмехнувшись, «синеглазый черт» заливисто загрохотал, то и дело, громоглася: «Egregie (лат. Гениально)!» и «О, sancta simplicitas (лат. О, святая простота)!», и все обзывал Себастьяна несмышлёным ребенком.

Себастьяну стало нестерпимо стыдно, стыдно за свою детскую наивность, за свой эгоизм и вообще за все на свете. Да и кого он только что просил? Кому только что слезно исповедовался? Ехидной нечисти?

Понуро опустив пристыженную голову, Себастьян вызвал еще больший прилив смеха с язвительными комментариями со стороны «ехидной нечисти».

Насмеявшись вдоволь, Мартин, махнул рукой и принялся с серьезным видом убирать свои рабочие инструменты, обращаясь с ними так трепетно и нежно, словно то были бесценные сокровища, а Себастьян сидел и с тихой грустью наблюдал за стремительным лучиком ускользающей надежды.

Закончив со своей щепетильной уборкой, «синеглазый черт» сел за стол и отрешенно закурил, мечтательно смотря на табачные струйки дыма, но вдруг резко повернул взъерошенную голову, устремив пронзительно-синий взгляд, до краев преисполненный сиреневого блеска.

— И какова цена?.. — раздался лукавый голосок.

— Ну, — тотчас замялся Себастьян, — ты сможешь работать в нормальных условиях…

— И только лишь?! — брезгливо скривился Мартин.

— А еще ты будешь в почете у жителей Плаклей, — начал придумывать Себастьян.

Как назло, в дверь постучали, что значило лишь одно, а именно, начало «врачебного приема».

Заслышав стремительное: «Войдите!», Себастьян поплелся в комнату, где долго и упорно пребывал в самых расстроенных чувствах, продолжая думать о своем теперь уже точно плачевном положении. Вскоре от тяжелых мыслей его внезапно отвлек Мартин, который влетел стремительным вихрем, но, как ни странно, не для посещения туалета.

Окинув Себастьяна с ног до головы сверкающим сапфировым взором, он властно схватил того за руку и потащил в «кабинет».

Под двумя керосиновыми лампами висело огромное зеркало в округлой раме замысловатой ковки. Однако далеко не кованная рама поразила Себастьяна, а то, что по всей диагонали зеркала простиралась тонкая трещина.

— Знаешь что, — сказал Мартин, по-кошачьи сощурившись, и лукаво улыбнулся собственному отражению, — а я согласен на эту авантюрку!..

С этими словами он в услужливой манере протянул Себастьяну руку. Не раздумывая, Себастьян ответил на это «дружеское рукопожатие», бесстрашно глядя с нечеловеческие глаза, которые моментально темнея, наполнились сиреневым блеском до такой степени, что отчетливо выделяли неимоверно расширенные зрачки, в которых точно в зеркальной глади можно было рассмотреть собственное отражение.

Испугавшись подобного новшества нечеловеческого взгляда, Себастьян отвернулся и ненароком посмотрел в треснутое зеркало. Отражаемый высокий черный силуэт с заостренными чертами мертвецки-бледного лица кровожадно ухмыльнулся. Вне себя от ужаса, Себастьян поспешил, от греха подальше, поскорее зажмуриться.

Эпизод 7. Канифоль

На следующее утро Мартин с услужливым видом протянул стопку до боли знакомых вещей. Поношенные ботинки были начищены до блеска, незатейливая одежда тщательно выглажена и источала своеобразный аромат, близко напоминающий запах мочи, но перебитой ромашкой.

Подозрительно принюхавшись, Себастьян не стал вдаваться в расспросы, а поспешил скорее одеться.

— Ну, вот, — усмехнулся Мартин, — хоть на нормального человека теперь похож стал.

Себастьян смущенно улыбнулся, искренне радуясь, что наконец-то принял свой обычный облик.

— Ничегось не забыл? — заслышался лукавый голосок, подкрепленный кошачьим прищуром и ехидой усмешкой.

Спохватившись, Себастьян испуганно зашарил по своей груди. Понаслаждавшись этими безрезультатными поисками «синеглазый черт» запустил руку в карман и протянул Себастьяну деревянный крестик на веревочке.

С превеликой радостью принял Себастьян свое потерянное сокровище, но стоило ему одеть льняную нить на шею, как мысль о скором возвращении домой тяжелой тучей охватила разум. С нескрываемой надеждой посмотрел он на «синеглазого черта», но тот, услужливо откланявшись, устремился к своим «пациентикам», чтобы в скором времени прискакать обратно.

— Сегодня ажиотаж какой-то, — с самодовольным видом сказал Мартин, вытирая невидимый пот со лба, — словно чувствует, шельмы проницательные.

— В наших Плаклях тебе тоже работы хватит, — поспешил заверить его Себастьян.

— Жилье хоть предоставят? — недоверчиво спросил Мартин.

Доктора в Крайних Плаклях никогда не проживали.

— Да, конечно, — как можно убедительнее закивал Себастьян.

— Это радует… — облегченно выдохнул Мартин и усвистал в направлении узкой дверки.

Сделав свои крайне важные дела, «строгая врачебная интеллигенция» засуетилась по дому, нервно ероша и без того поерошенные волосы.

Вещей у Мартина оказалось совсем немного. Все поместилось в потертый дорожный чемодан и видавший все виды медицинский саквояж.

— Держи скрипку, — произнес Мартин, всучив Себастьяну начищенный до зеркального блеска лакированный футляр, а также стопку перевязанных книг, — все равно ничего тяжелее тебе поднимать нельзя.

Тут-то Себастьян понял, что на самом деле являлось источником той мистической музыки и изумленно ахнул.

Однажды учитель упомянул о загадочной скрипке, туманно объяснив, что это довольно сложный музыкальный инструмент, требующий особого слуха, на котором в незапамятные времена играли лишь самые избранные. Те самые избранные давно поумирали, скрипки потерялись, и сейчас кроме свиристелок, дудочек, балалаек и гармошек ничего другого нет.

— Скрипка? — удивленно прошептал Себастьян и испуганно воскликнул, — Мартин, ты играешь на… скрипке?!

Получив учтивый кивок одобрения, Себастьян нервно затрясся, отчетливо поняв, что прямо перед его глазами в гробовом футляре твердого чехла покоится тот самый недосягаемый музыкальный инструмент, а подле с двухметровой высоты озадаченно хлопает ярко-синими глазами тот избранный, кто наделен особенным особым сухом. Тот кто, придя с потустороннего мира, может играть музыку мертвых.

— Ну, играю, — усмехнулся Мартин, — дальше что?

— Невероятно… — прошептал Себастьян, не сводя восторженных глаз с «синеглазого черта».

— Частных концертиков не даю, даже за отдельную плату, — категорично заявил тот, — знаешь ли, это моя личная фанагория, ну, разве что, подпоить хорошенечко… Хотя, нет и даже в этом случае…

— А можно посмотреть? — невольно выпалил Себастьян.

— Oculis non minibus (лат. Смотри, но не трогай)! — сурово прогромогласил Мартин и стремительно добавил, — Не страдивариус, конечно, но все ж таки денег стоит и немалых…

Легко и просто расстегнув тугие замки лакированного футляра «синеглазый черт» отворил «гробовую крышку» и смиренно отошел в сторонку.

Себастьян осторожно посмотрел и затаил дыхание. Там в недрах жемчужно-атласной подкладки покоилась неимоверно-недосягаемая красота прекраснейшего из прекрасных, к гробовой крышке был прикреплен тонкий смычок в паре с мотком запасных струн. Себастьян был не в силах вынуть «ее» из оков, но одно лишь лицезрение этой мирно покоящейся красоты было отрадой для его крестьянской души.

— Я тебя сейчас пять килограмм канифоли на себе тащить заставлю, если будешь так пялиться, бестолочь истерическая! — послышался далеко-далеко за туманной дымкой мечтательности сердито-визгливый голос, — Ты на ней так дыру протрешь! Слышишь? Дыру протрешь!

Крышка сердито захлопнулась, пряча прекраснейшее из прекрасных от восхищенных глаз.

— А вот это, — лукаво произнес Мартин, взгромождая себе на плечо увесистую холщовую сумку, — все канифоль, ибо данная дамочка жрет ее в непомерных количествах! Такая вот музычка, дружочек!

С этими словами, он подхватил чемодан и саквояж, с ноги открыл дверь и устремился невесть куда прямой тропинке в сторону леса.

Всю дорогу Себастьян то и дело боязливо посматривал на Мартина и все думал правильно ли он поступает, ведя в деревню эту синеглазую нечисть.