Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День второй. Опять настоящее

Айдас Сабаляускас (2020)

Книга для тех, кто не только обожает копаться в анналах и на скрижалях истории Древнего Рима, но и для тех, кто любит рассматривать историю дней вчерашних как аналогию дней сегодняшних (и наоборот). У романа две "ипостаси": его можно читать и как совершенно самостоятельное произведение, и как продолжение предыдущих двух частей книги "Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима", ведь течение времени и изменение пространства в реальности непрерывны.

Новые лица

«Вышел из залива Таго

И вижу —

Над белоснежным пиком

Высокой Фудзи

Белый падает снег…»

Ямабэ Акахито

В ложе императора, словно по щучьему велению и царскому хотению, внезапно появились двое: директор-распорядитель Колизея и хозяин школы гладиаторов (ланиста), который единственный из собственников подобных учебных заведений сумел оперативно откликнуться на вчерашний административный запрос свыше и потому выставил сегодня на арену на убой своих пусть и не лучших, но бравых, самоуверенных и решительных воспитанников.

— Восемьдесят семь тысяч! — с ходу огласил директор Колизея, вскидывая руку в римском салюте. — Ave Caesar! Ave Augustus!

— Что восемьдесят семь тысяч? — напрягся император, с ходу замешкавшись и не сообразив, что к чему, и на всякий случай преобразовал своё лицо в каменистую пустыню, без тени эмоций.

— Именно столько зрителей умещается в амфитеатре Флавиев! Проверено не раз на личном опыте: мин нет! — дал точную справку директор-распорядитель. — Ей-ей! Другого заведения такого уровня в Римской империи точно не существует и уже, пожалуй, не возникнет!

— Сам знаю, что не существует. Но почему не возникнет? Думаешь, я не сумею повторить или… превзойти?

— Вы великий, однако… другой такой Иудеи больше не будет!

— Ты в своём уме? Она есть!

— Но Иудея в пепле и из него уже не воспрянет, ибо истощена навечно! Сто тысяч рабов, захваченных некогда Веспасианом в плен после подавления там восстания, восемь лет строили сию махину! Даже при столь великой дармовой рабсиле, падавшей с ног от усталости и болезней и помиравшей бессчётно, даже при таких несметных ресурсно-трудовых вложениях были израсходованы колоссальные наличные, а не какие-нибудь там виртуальные деньги!

— А их откуда взяли?

— Я же откровенно и без утайки поведал: в Иудее…

— Ты не внимателен! А ещё директор! Я не о пленниках, я о наличных!

— Я очень внимателен, о, Величайший! Разумеется, деньги не с неба свалились! Трофеи и военная добыча в Иудее — всё это было распродано, чтобы получить свой куш… эээ… кэш! То бишь по большому счёту наличку взяли там же, у семитов, — разъяснил главный начальник Колизея и словно напомнил: — Поэтому да! Да! Да! Восемьдесят семь тысяч персон разных статусов! Рассадить тут народ плотнее физически невозможно! Разве что только на головах друг у друга. Вот вы же в свою ложу кого попало не пустите?.. Или..?

— Без «или»! Не пущу! И заикаться об этом не смей! Не выворачивай мне мозги наизнанку! — нахмурившись, чуть не взвизгнул Филипп, недовольный тем, что внутрь его черепной коробки как будто исподволь пролез посторонний (за этот день уже не впервой) и стал водить пальцем по мыслям, словно по строчкам манускрипта. — Однако в любом случае я угадал!

— Я не только не возражал, но, напротив, вашу гипотезу… эээ… ваш талант провидца и подтвердил! — согласно закивал головой директор Колизея, подумав: «Вместимость амфитеатра — пятьдесят тысяч зрителей. Да и то пять тысяч — места стоячие. Больше сюда не влезет, хоть пинками загоняй! Однако если речь о трупах, то уложить их здесь можно бессчётно… штабелями!.. Ни мы, ни до нас не экспериментировали на трибунах — лишь на арене… Но ты знать всей… любой правды не желаешь, потому долго на троне не протянешь, а я, коли буду аккуратным, и дальше буду амфитеатром управлять… Я аполитичен и кровав для любой власти. Я эту правду-матку рублю… дома… у очага рядом с супругой, она меня не выдаст, а свинья не съест!»

Однако вслух разочаровывать государя шеф амфитеатра не стал, да и мысль его рвалась неоднократно, как тонкая некачественная нить или пусть даже качественная, но не прочная паутина.

— А где третий? — вдруг спросил император. — Он меня игнорирует, что ли?

— Какой третий? — разом воскликнули директор Колизея и ланиста-хозяин школы гладиаторов.

— Эдитор, который должен устраивать бои гладиаторов. Мне об этом рассказывал… эээ… вон тот знающий и солидный мужчина! — Филипп ткнул пальцем в гида-экскурсовода.

— О чём рассказывал?

— О том, что должен быть третий, который не лишний, — хмыкнул август, вспоминая при этом о другом человеке: о женщине, которая была матерью его детей и при каждой встрече не забывала напомнить ему о Троице, но что это такое, сама понятным языком разъяснить не могла.

Гид, обрадованный таким вниманием к своей скромной персоне, довольно потёр брюхо обеими пятернями, сделав скромный вид, что запамятовал о том, что он такого императору… вовсе не рассказывал.

— Представление устраивается второпях, поэтому решили обойтись без посредников в лице без эдиторов. Посредник утроил бы цену, а мы экономили на всём, — быстро нашёлся директор амфитеатра Флавиев. — Сами всё организовали для вас по высшему разряду!

*****

Филипп между тем продолжил осматриваться и примечать.

Внутренности Колизея представляли из себя слоёный архитектурный пирог, словно это был сам senatus. Разве что «укрупнённых слоёв» тут было на один больше, чем в социальности сената, где выпукло присутствовало всего три мощных, которые потом уже мельчились на… гроши и из-за грошиков.

— А чьи вокруг места? — раскинул в обе стороны руки император.

— Какие? — сделав дитячье лицо, стал озираться директор Колизея, стараясь уловить направления растопыренных пальцев государя. — Сидений же тысячи… Куда мне смотреть?

— Ну, скажем, гляди на те, которые находятся на одном уровне с моей ложей…

— Эти — сенаторов! Там даже именные имеются! — по-детски смущаясь, пояснил директор Колизея, отзеркалив взгляд Араба. — Можно купить годовой абонемент и всегда сидеть, не обижая остальных, никого никуда не сгоняя, не скандаля и не рыпаясь, на своём персональном месте… Ключевое слово — купить, а не получить!

— У кого купить?

— В кассе!

— Без откатов?

— О, Величайший! Всё до коп… до копейки… всё до последнего медного антониниана из кассы Колизея поступает в каз… казну! Прямыми… перечислениями, но… в наличной форме, не обращайте внимания на мои парадоксы, — ещё больше смутился директор-распорядитель: покраснел и, кажется, стал слегка заикаться, хотя в своей жизни давным-давно прошёл не только огонь и воду, но и медные трубы. — До самого последнего медяка я отдаю тебе, планеты император!

— Медяки мне не нужны!

— Мы их и не собираем!

— Смотри у меня! — профилактически погрозил ему пальцем довольный Филипп. — М-да! Вот и чудесно! Вот и отлично! Как же сенаторы тут сидят? Как восседают? Прямо на мраморе? Гляжу, там нет ни одного культурного… эээ… мультурного… эээ… курульного кресла. Вот и пусть сидят на голом камне! Пусть свои задницы морозят, здоровье убивают! Не император будет виноват в том, что… лишние места в сенате поосвобождаются. Сенату нужно кровавое обновление… эээ… кровопускание… эээ… прилив молодой свежей крови! Ну, пусть даже не молодой, но свежей! Кровь в живом организме не должна застаиваться!

— Прежде сенаторам всегда разрешалось приносить сиденья с собой, — безо всяких эмоций ответил директор Колизея, пропустив мимо ушей начальственную провокацию.

— Сами сюда приносят? — не нашелся, что ещё спросить на сей счёт, император.

— Руками своих рабов!

— Повелеваю: отныне пусть таскают самостоятельно! Рабам на мой уровень хода нет!.. А на втором ярусе кто обустроился?

— Те двадцать рядов каменных скамеек предназначены для эквитов: для сословия римских всадников! Для госслужащих-магистратов, для нобилитетской, патрицианской и плебейской родовой знати, для прочей римской элиты. Ну, иногда туда и мошенники-безбилетники пробираются, но мы их быстро вычисляем.

— И что с ними делаете?

— Избавляемся…

— Как?

— Эээ… Разъясняем им их права и обязанности, а также то, что они были не правы…

Зоркий взгляд императора, не останавливаясь на достигнутом, взлетал всё выше, и выше, и выше:

— А на третьем этаже? Гляжу, рядов там поменьше…

— Там их шестнадцать. Это места для обычных богачей. Для нуворишей в том числе. Ну, и для нормальных римских граждан из среднего класса…

— Сегрегация римского народонаселения?

— Вам это не нравится, мой повелитель? Можем правила отменить и весь народец тут перемешать. Не разобрать будет, кто какого статуса и роду-племени. Вы только прикажите… своим Эдиктом.

— Я чту римские традиции, духовные скрепы и наши устои!

— Тогда давайте называть вещи не своими именами, а нейтрально: это не сегрегация, а разделение на сектора или, к примеру, зонирование… Упорядочением иерархии! Регламентные работы!

— Убедил! Согласен! Можешь же, когда компетентен! А что на самом верху? Ну, вон на том ярусе, который от предыдущих отделён высокой стеной…

— О! Там толчётся всякая шпана, шелупонь, попрошайки и нищеброды! Беднота со своими благоверными и… самые достойные рабы, которых походом в кино… эээ… в амфитеатр облагодетельствуют их лояльные хозяева! Этого уровня в оригинале амфитеатра не было, его пристраивал уже император Домициан, последний из рода Флавиев. Сидеть там негде, хоть кто-то время от времени присесть и пытается — места исключительно стоячие. Чтобы было видно сцену, уклон там сделан не пологий и даже не скатный, а крутой. Кувыркнуться оттуда вниз — запросто, что не раз с чернью и случалось.

— И много навернулось?

— Да кто же их там считал!

— А вот там что?

— Где?

— Ну, вон там, что над самым верхним этажом…

— Там то, что крышей назвать зазорно, и у меня язык не повернётся это сделать, но поименовать выступом, обращённым к небу… или просто макушкой вполне решусь.

— Так это портик! Я вот сам вижу, что это портик, а ты мне мозги пудришь! Вижу, что он с внешней стеной Колизея смыкается и весь амфитеатр опоясывает. Портик!

— Так точно, мой повелитель! Какое вы нашли верное и меткое обозначение оной загадочной сущности!

— Этому термину уже не одно столетие!

— О как! Надо же! Как же я сам за столько лет не догадался, что это он, портик?! — заметался директор-распорядитель. — Оттуда служивые натягивают над Колизеем тент, если случается жара или непогода: дождь, снег или другие осадки.

— Какие другие?

— Эээ… Снег или дождь. В другом порядке… Вон видите, на карнизе самой верхотуры высятся мачты, словно корабельные, к ним тент и крепится. Своими нижними концами эти мачты упираются в камни-«кронштейны», выступающие из стены…

— Мачты вижу, кронштейны — нет!

— Ах, да! Отсюда они не просматриваются! Тогда верьте мне на слово. Я почём зря врать вам не стану!.. Мачты, к которым крепятся канаты, вставлены в отверстия карниза…

— Сегодня над нами тоже тент растянут?

— Коли Юпитер разразится гневом, то да! Парусина у нас всегда наготове. Матросы с близлежащих кораблей по сигналу «тревога!» подняты, с боевого дежурства сняты и в Колизей пригнаны. Ждут отмашки…

— Почему матросы?

— Это их работа тент натягивать. Традиция такая, Флавиями установленная! Что парус натягивать, что тент — мастерство одинаковое нужно. У матросов нет вопросов. Они почитают это за честь, ибо для матросов пребывание в центре Рима вне унирем, бирем, трирем, квадрирем, квинквирем и сексирем, вне их казарм — это как увольнительная, как отпуск, как отдых…

— А среди них нет ли случайно известного всему миру Железняка? Волнительно мне как-то стало…

— Во флоте эти Железняки ещё, может, и остались. Но поскольку от них за версту несёт ржавчиной, то, как только таковые прибывают в Колизей, мы их тут же вычисляем… вынюхиваем — и сразу под нож безо всяких разъяснений прав и обязанностей! Железнякам сюда вход воспрещён! Как нет тут мест и для актёров, для могильщиков и тех, кто прежде работал гладиатором, но с работы по трусости сбежал или вышел на пенсию. Впрочем, все они, кроме Железняков, могут приходить сюда, когда арена превращается в сцену и тут даются спектакли. Главное — не на гладиаторские бои. И да, никаких учредительных собраний в Колизее на всякий случай вообще не созывается, нет такой традиции…

— Я смотрю, тут полно инострани! — голова императора вертелась, словно на шарнирах.

— Послов мы уважаем и уваживаем, места им выделяем, нам по регламенту положено так делать. С остальными зарубежными гостями — ох, бяда! Их стало жуть, как много! Да и разобрать стало сложно, кто из варваров теперь гражданин Рима, а кто — обычный заезжий турист или иностранный агент. Нынче инострань садится куда попало… или даже куда ни попадя… в зависимости от тугости и тучности своего кошелька. Коррупция, понимаешь ли, на всех уровнях… на всех этажах и ярусах нашего общества! Как ржавчина всё железо разъела! Всё до вас и без вас насквозь прогнило! Бяда: таков груз и ответственность нашего государства, начавшего с малого и возросшего до того, что величина его становится ему уже в тягость. Ох, и много вам работы в державе предстоит! Такие Авгиевы конюшни вычистить! Но зато при вас непременно всё станет хорошо!

— А говорил, что в твоей кассе нет откатов!

— В моей нет! Коррупция повсюду, но только не в Колизее! Лишь я и моя контора, живя в обществе, от него свободны!.. Это эквиты-всадники, а порой и сенаторы… да что там лукавить… большинство и тех, и этих понапокупают в кассе билетов пачками по госцене, а потом через третьи руки втридорога ими спекулируют! Так грязные состояния себе сколачивают, а потом выводят свои сокровища в офшоры Персии!

«Кто возьмёт билетов пачку, тот получит… водокачку», — вспомнил император, всю жизнь изучавший римскую действительность не по манускриптам и не на дворцовых мраморных паркетах, а на полях сражений.

— А где твой бухгалтер? — Филипп словно намекнул на то, что хотел бы после окончания дня неформально побеседовать с тем, кто может знать больше, чем сам шеф амфитеатра, и при удачном расположении ночных звёзд, оказавшись в пыточной, быстро развяжет язык, раскроет рот и изложит реальную картину дел.

— Хорошего бухгалтера найти нынче трудно, поэтому мой уже несколько лет числится в федеральном… эээ… в общеимперском розыске, — понурившись, тяжело вздохнул директор Колизея. — Может, при вашем счастливом правлении его наконец-то снова вернут в Колизей?

Император вдруг разглядел, что у его визави вытянутое лицо и миндалевидный разрез глаз.

«Совпадение? Не думаю!» — смекнул Филипп.

*****

Юпитер и прочие римские Боги городу сегодня благоволили: ни испепеляющей жары, хоть и тепло, ни двух капель дождя, а о снеге в августе и мечтать не приходилось.

«Надо как-нибудь принести Громовержцу жертву. А заодно, пожалуй… и Христу, — мельком подумал Филипп. — Столько дел! Столько дел! Когда же на всё время-то сыскать?»

Рим веками поглощал в себя солнце и молельные руки, обращённые к Юпитеру, но прошло уже больше двухсот лет, как в великой империи выкристаллизовывался другой тренд, у которого всё никак не получалось стать государственным мейнстримом.