Под солнцем Виргинии

Аида Ланцман, 2020

Трогательный роман о взрослении, о зарождающейся дружбе и о любви. О том, что же значит быть человеком и быть живым. Ивонн проводит жаркие летние дни в усадьбе своего деда в Виргинии. Чтение, прогулки на велосипеде, живопись. И так каждое лето, с тех пор как она себя помнит. Пока однажды она не познакомилась с Крисом, сыном местного фермера, в которого безнадежно влюбилась. Их разделяют предрассудки классового неравенства и национальная трагедия в сентябре две тысячи первого года. Они принимают суровое и печальное решение – вступить в армию. Смогут ли Ивонн и Крис героически выстоять перед лицом войны и смерти, чтобы вернуться и встретиться вновь? Или навсегда останутся молчаливыми оловянными солдатиками, заметенными песчаными бурями иракских пустынь?Обложка создана при помощи искусственного интеллекта.

Часть первая

Глава первая. Винодельня Розенфилд.

1995 год

В то лето, как и много раз до этого, семья Розенфилдов приехала в Виргинию. Когда стих рокочущий шум двигателя новенького, сверкающего в лучах заходящего солнца отцовского автомобиля, а колеса скрипнули по мелкой мраморной крошке и замерли, Ивонн открыла дверцу и выбралась из машины. Ткань ее голубых парусиновых туфель тут же покрыла пыль. Она налипла так мгновенно, что Ивонн это даже позабавило: ее словно притянуло магнитом. Папин черный «Крайслер» девяносто третьего года тоже был весь в пыли. Девочка провела указательным пальцем по приспущенному стеклу у пассажирского сидения и улыбнулась.

В окнах бывшей рабовладельческой усадьбы горел свет. Пока еще неясный, но Ивонн точно знала, что их ждали. Она знала, что, как только рассеется закат, а бархатная южная ночь поползет по земле, окна загорятся ярче, став единственным источником света на несколько миль вокруг.

Усадьба была красивой, она сохранила свой первозданный вид во многом благодаря заботе хозяев. История и традиции, которые с трепетом хранили эти стены и массивные колонны, увитые резными волютами, всегда настораживали Ивонн. Усадьба, построенная еще до начала Гражданской войны приближенным первого и единственного президента Конфедеративных Штатов Америки² — Джеймсом Розенфилдом, видела многое. Ивонн часто рассматривала портрет далекого предка, висевший над камином в столовой. Взгляд у него был добрым, но, возможно, это вольность художника. Девочка часто задавалась вопросами о несправедливости рабства, иногда она озвучивала их, и тогда отец отвечал ей, что так же, как и Ивонн, он когда-то был одержим историей семьи: пытался найти доказательства, что он вовсе не плохой человек, хоть его предки и были плантаторами. Он читал старые новостные сводки, сохранившиеся в библиотечном архиве. Часто болтал с шерифом в городке неподалеку, и тот рассказал ему однажды, что о мистере Розенфилде написано не так уж много, но те люди, жизнями которых он владел («Подумать только, как это ужасно звучит», — сокрушался отец) чувствовали себя хорошо, они были в безопасности. О старом Розенфилде говорили: «Человек с большим сердцем». Ивонн задумывалась, может ли быть в безопасности человек, когда он не принадлежит сам себе, но на этот вопрос у ее отца не было заготовленного ответа. «Мы никогда не принадлежим сами себе без остатка», — говорил он. «Я твой отец. И какая-то часть меня всегда будет принадлежать тебе. Но я ведь в безопасности, правда?».

Ивонн так и не смогла понять, была ли добросердечность плантатора Розенфилда семейной легендой, придуманной для отвода глаз и очистки совести. Она решила, что судить людей по поступкам их далеких предков неправильно. Ивонн надеялась стать хорошим человеком, заслужить это звание собственными делами. И, если когда-нибудь ее потомки зададутся вопросом о ее наследии, то она будет готова.

Отец всегда говорил загадками. Позже Ивонн поймет: он поступал так для того, чтобы его дочь научилась мыслить глубже, чем среднестатистический житель страны.

Многие годы спустя, собирая осколки своего вдребезги разбитого сердца, Ивонн не досчитается одного, того осколка, который перестал принадлежать ей летом две тысячи первого года. И тогда к ней придет понимание.

Усадьба была полностью белой, если не брать в расчет деревянные окна и решетчатые ставни, но не ослепительно-белой, а скорее, матовой. А еще она была очень старой. Ивонн казалось, что она в жизни не встречала зданий старше этого. Южную стену плотным живым ковром увил плющ. Струящийся водопад лестницы с причудливыми балясинами, окутала виноградная лоза.

Земли Виргинии были плодородными, если знать, как возделывать их. И, видимо, Джеймс Розенфилд знал, потому что совсем рядом с усадьбой процветал виноградник, а когда-то и винодельня, стоящая сейчас в метрах двадцати от дома и закрытая на огромный амбарный замок. Дела пошли на спад, после введения сухого закона, но и тогда какой-то из Розенфилдов догадался, как сохранить богатство и семейное дело. Он или она, Ивонн точно не знала, но отец говорил, что, скорее всего, «он», потому что женщины в то время не были независимыми, заключил сделку с крупной торговой сетью, и виноград стали поставлять в магазины и на фермерские рынки. Винодельню, конечно, прикрыли, но только по официальным данным, на бумаге. На самом деле она окончательно прекратила свою работу, только когда отец Ивонн, Аарон Розенфилд отказался быть виноделом и уехал в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет и стать архитектором.

О том, что их ждали, говорили распахнутые настежь, выкованные из металла ворота с воющими ржавыми петлями. Выйдя из машины, Аарон поспешил закрыть их. Он хорошо знал нрав своего отца и помнил, как тот часто упрекал его в нерасторопности, говоря, что этим он в мать, не забывая припомнить, что сын предал историю семьи. Жену свою, Марию, дед любил, но считал, что медлительность Аарон унаследовал от нее.

К отцу на помощь поспешил садовник. Он поправил на ходу затертую панаму цвета хаки и ускорил шаг. Садовник Ноа Ламберт был стариком невысокого роста. Его морщинистые узловатые руки всегда были в земле, лицо, нещадно высушенное солнцем, покрыто пигментными пятнами, а светлые глаза казались почти прозрачными. Седые волосы, словно налипшие клочками, остались только на висках и затылке. На нем всегда, как и сейчас, была простая одежда и обувь. Ивонн помнила его с тех пор, как стала помнить себя, а отец говорил, что Ноа работал здесь еще в те времена, когда он сам был мальчишкой. Ивонн Ноа нравился. Он срывал для нее поспевший, налитый и сладкий виноград, когда лето клонилось к осени. Он охотился за самой спелой, черной гроздью, мыл под холодной водой, а потом молча отдавал Ивонн с солнечной улыбкой на лице. Ноа был теплым человеком, от него даже пахло сухим хлопком и нагретой за весь день землей. У него на руке был пятизначный номер, набитый синими чернилами. Со временем цифры позеленели под загорелой кожей. Ивонн однажды спросила у деда, что значит этот номер, а дед сказал, что на руке садовника выбиты цифры, потому что Ноа — еврей³. А еще посоветовал не задавать лишних вопросов. Со временем Ивонн сама разобралась в том, что же значат эти цифры, и пришла к мысли, что плантаторы ничем не отличались от Гитлера.

Ивонн улыбнулась старику, тот потрепал ее по макушке и поспешил к Аарону.

– — Мистер Розенфилд, — запричитал садовник, — мы ждали вас не раньше, чем через два часа, — он снял панаму, прижал ее к груди и взглянул на Аарона.

– — Прошу, Ноа, — Аарон притворно нахмурился и покачал головой, — мы же договорились в прошлый раз. Никаких «мистеров», — Ивонн с интересом наблюдала, как отец обнял Ноа и похлопал его по спине своими чистыми, тонкими ладонями. «Белоручка», — обычно фыркал дед, видя, какими ухоженными были руки Аарона. Но отец таким вовсе не был, он обнял садовника, не боясь испачкать в земле и пыли свое белое поло «Ральф Лорен» и бежевые шорты.

– — Я сообщу Сэмюэлю, Аарон, что вы приехали, — Ноа поспешил к дому. — А потом помогу вам с вещами.

– — Спасибо, мистер Ламберт, но мы справимся сами, — из машины наконец вышла Женевьева Розенфилд — мама Ивонн. Последние пару часов в дороге ее одолевала жуткая мигрень, и она сидела в машине, приходя в себя.

– — Мадам, — Ноа склонил перед ней голову, улыбнулся и, как показалось Ивонн, даже немного смутился.

Ивонн часто наблюдала за мужчинами в присутствии ее матери. Они все, как один, робели и не могли связать двух слов. Еще бы, ее мать была настоящей красавицей. Таких красивых женщин Ивонн видела, разве что в кино. Ее темные длинные, слегка волнистые волосы развевались на ветру, как и легкое желтое платье в мелкий цветочек. Она выглядела уставшей, но все же завораживающе прекрасной и статной. Пухлые губы тронула улыбка, когда Джен привлекла дочь к себе и обняла. Глаза ее обычно были светло-карими, а сейчас, на закате, казались медными.

– — Помоги отцу с замком, — попросила Джен, видя, как муж пытается справиться с этой ржавой рухлядью. Она наклонилась и поцеловала Ивонн в лоб.

Июльский вечер был теплым, а лето Виргинии в самом разгаре, на самом его пике. Солнце садилось за дымящийся от испарины горизонт, кутая усадьбу, винодельню и окрестности едва уловимым розово-золотистым маревом. Поля, покрытые паутиной и росой, стояли за воротами недвижно. Душный, душистый, туманный воздух мягко стелился по земле, путался в хлопке, растущем островками и хранившем историю юга. Трогательные хлопковые коробочки казались мягкими на ощупь, почти голубыми в сумерках. Пахло свежескошенной травой, полевыми цветами, сеном и влажной виноградной лозой. Цикады без устали пели в кустах, это был вечный саундтрек этих мест. Ворота скрипели, пока отец пытался их закрыть, нарушая металлическим скрежетом особенную, почти волшебную тишину.

– — Порядок, — наконец выдохнул отец и с трудом вынул ключ из старой скважины, как раз тогда, когда Ивонн подошла к нему, чтобы помочь. Этими воротами пользовались нечасто. Дед Розенфилд обычно оставлял свою машину за ними. Аарон не решился поступить так же с новым «Крайслером».

– — Как себя чувствуешь, Ив? — отец обнял девочку за плечи и повел назад к машине, припоминая, как ее укачало неподалеку от дома из-за неровных глиняных дорог.

– — Пап? — Ивонн взглянула на отца снизу вверх: Аарон Розенфилд был довольно высоким.

– — Да, дорогая? — мужчина открыл багажник и стал доставать чемоданы, один за другим кладя их на землю. Коричневые чемоданы из нежной телячьей кожи к такому отношению не привыкли. На такие обычно надевали чехлы, прежде чем сдать их в багаж самолета, летящего куда-нибудь к берегам Франции.

– — Что, если Виола снова станет меня целовать? — с опаской спросила Ив и поджала губы.

– — Ты знаешь, как она тебя любит, — усмехнулся Аарон. — Но хочешь знать, что я об этом думаю? — отец захлопнул багажник и провел ладонью по волосам — буйным кудрям, когда-то смоляным, а сейчас с заметной проседью. Ивонн кивнула. — Она увидит тебя и подумает: «Надо же, как выросла эта девчонка. Ну просто красавица. Она совсем уже взрослая, не стану, пожалуй, целовать ее, как ту розовощекую малышку, которой она была еще в прошлом году».

Ответить Ивонн не успела, пока она обдумывала сказанное отцом, входная дверь распахнулась. Сначала из дома вылилась порция желтого света, а потом на крыльцо вышла Виола Спенсер — домоправительница Розенфилдов. Править сейчас было нечем: у Розенфилдов не было прислуги, как в прежние времена, но бабушка Виолы, как и ее мать, работала в усадьбе, дед Розенфилд попросил Виолу остаться, чтобы помогать его жене по дому. У Виолы был белый передник, темные мясистые губы, глаза чуть навыкате и завязанные в тугой пучок курчавые волосы.

– — Ивонн! — воскликнула она глубоким, грудным голосом. А после зацеловала ее, вопреки словам отца, который стоял в стороне, поджав губы, чтобы не рассмеяться. Предрассудки былой эпохи давно были стерты. И сейчас, когда Ивонн обняла Виолу в ответ, это было заметно, как никогда прежде. Ивонн любила мисс Ви, как сама ее называла, и скучала по ней и ее грушевому пирогу с корицей, но все же, если бы ее спросили, она бы сказала, что можно было бы обойтись и без поцелуев.

– — Виола, милая, здравствуй, — Джен подошла к домоправительнице, и они тоже расцеловались в обе щеки, а когда очередь дошла до отца, мисс Ви обняла и его.

Следом из дома показалась пожилая чета Розенфилдов. Сэмюэль громко рассмеялся при виде внучки, спешно спускаясь с крыльца на негнущихся ногах.

– — Только посмотрите на нее, — в уголках его глаз блестели слезы. Отец говорил, что дед с возрастом становится сентиментальным, но от этого не менее заносчивым, добавлял он, а Ивонн понятия не имела, что значит слово «заносчивый».

– — Как ты выросла, девочка, — Сэмюэль обхватил ладонь Ивонн своими руками и поцеловал тыльную сторону, а затем обнял внучку. Объятия у деда были крепкими. От него сладко пахло табаком: дед курил самокрутки. Его одежда была выстирана и выглажена — белые брюки и льняная рубашка. Сэмюэль Розенфилд был человеком «старой закалки», как обычно говорила мать Ивонн. «Прости ему все слова, потому что однажды, когда он уйдет, покинет нас и этот мир, ты будешь жалеть, что не простила», — добавляла она, когда Ивонн после очередного упрека деда жгли яростные, горячие слезы обиды. Дед был неоднозначным человеком, Ив так и не решила, как к нему относиться.

– — Папа, — мягким голосом сказала Джен и обняла деда. Ивонн было странно слышать, что она зовет его папой, ведь ее собственного отца здесь не было. Дед был неоднозначным человеком, но Женевьеву любил, как казалось девочке, гораздо больше собственного сына.

– — Почему ты зовешь его папой? — спросила Ивонн, когда ей было лет девять.

– — Потому что его это радует, — просто ответила Джен и погладила дочь по волосам.

– — Но разве нам даются не одни родители на всю жизнь? — девочка нахмурилась.

– — Одни. Это просто знак уважения. Я никогда не буду любить твоего деда, как своего отца, просто так принято.

– — И я буду звать мамой чужую женщину? — озадачилась Ив.

– — Как захочешь, милая. Как захочешь.

Мария Розенфилд была совсем другой. С чувствами относительно бабушки Ивонн определилась давно: она ей нравилась. Внучку Мария любила абсолютно и вопреки, как и собственного сына, а вот к невестке относилась прохладно, но та все равно упорно звала ее «мама» и улыбалась так, как могла только она.

После затянувшихся приветствий и слов восхищения по поводу того, какой красавицей вымахала Ивонн, они все собрались за одним столом. Ноа поначалу чувствовал себя неловко, зато Виола громко смеялась над шутками Аарона и внимательно слушала рассказ матери Ивонн о том, как она пару недель назад провела выходные в Милане со своей подругой Бетти, домохозяйкой из верхнего Ист-Сайда. Ивонн смотрела на слегка запотевший бокал, наполненный темно-красным, пожалуй, даже багровым вином, который стоял почти нетронутым возле тарелки ее отца, и рассматривала свое отражение, стараясь найти ту взрослую красавицу, о которой все говорили, но видела только себя. Да, ее руки и ноги слегка вытянулись за последний семестр в школе, но Ивонн напоминала себе подросшего котенка — угловатая, нескладная, тощая.

Ее клонило в сон после съеденного мясного рулета и лукового супа, который изумительно готовила Ви. После долгой дороги и долгих разговоров, и напряжения, которое повисло над столом, когда дед заговорил о виноградной лозе, все почувствовали себя утомленными. Виноградник медленно погибает, потому что Ноа в одиночку не справляется с объемом работы, говорил дед, а у него самого колени болят. При этом он многозначительно посмотрел на отца и сказал, что было бы неплохо, если бы тот сподобился помочь подвязать виноград, и тогда отец сказал, что не сможет остаться надолго, потому что в Нью-Йорке у него много незавершенных дел. Финансовое положение Розенфилдов значительно ухудшилось со времен Гражданской войны — нанять рабочих дед не мог, но и сыну этого сделать не позволял. «Из принципа», — говорил Аарон.

Ивонн зевнула, обнаружив, что поймала себя на мысли, как было бы здорово, если бы она уснула прямо здесь, а отец, как раньше, взял бы ее на руки и донес до кровати.

– — Что-то ты совсем раззевалась, милая, — Аарон потрепал дочь по волосам, а та только пожала плечами.

– — Я подготовила для тебя комнату, Ивонн, — улыбнулась бабушка. — Виола застелила кровать новым постельным бельем.

– — Спасибо, мисс Ви, — Ив встала из-за стола, поцеловала ее в щеку, а затем всех остальных по очереди, пожелала им спокойной ночи и устало поплелась в сторону лестницы.

– — Не забудь принять душ, малышка, — напомнила мама.

Темный паркет, начищенный до блеска, местами пора было ремонтировать, потому что кое-где он облупился, и доски, уложенные причудливым рисунком, совсем прохудились от времени. Даже не специалист мог при взгляде на паркет запросто понять, что не одно поколение Розенфилдов родилось, прожило свой век и гордо встретило старость и смерть в этих стенах.

Ивонн поднялась по лестнице, скользя ладонью по гладким, затертым временем деревянным перилам и, свернув налево, очутилась в своей комнате. Раньше она принадлежала ее отцу, а еще раньше деду. Она была довольно просторной, со светлыми стенами и с темными панелями из дуба. На кровати лежал такой мягкий матрас, казалось, что лежишь на вате. Платяной шкаф в углу и письменный стол у западной стены, с грудой книг на нем. Дверь в ванную, которая не закрывалась на защелку, сколько Ивонн себя помнила, тоже была сделана из светлого дерева. В комнате, конечно, было огромное окно с балконной дверью, откуда был выход на веранду, опоясывающую усадьбу. Ивонн думала, что и ее отец, и, возможно, когда-то дед, насчет последнего девочка была не уверена, как и она сама, плющили носы о стекла этого окна, глядя на приусадебный участок, на сад, полный фруктовых деревьев и на колючие розовые кусты, пестрящие красными бутонами. А еще они кругами носились по веранде и засыпали под стрекот цикад, ночные перешептывания птиц и шум молодой листвы. А вечерами, когда становилось влажно, сыро и холодно, обычно ближе к осени, сидели на широком белом подоконнике и выводили пальцами узоры на запотевшем окне.

Девочка приняла душ, как настаивала мама, и почистила зубы. Когда она дошла до кровати, на ходу надевая голубую хлопковую ночную рубашку в белую и желтую полоску, не чувствуя ног от усталости, то повалилась на постель прямо поверх одеяла и почти мгновенно уснула. Ей снилось невероятной синевы небо и песчаные буераки.

Глава вторая. Лето в Виргинии.

Сплетенный из льняной пряжи гамак лениво покачивался на ветру. Ивонн лежала в нем, согнув ноги в коленях и прикрыв глаза, изнывая от скуки и жары. Она держала в руках раскрытую книгу, но строчки расплывались по старой, пожелтевшей бумаге.

– — Ив, милая, может, зайдешь в дом? — к девочке подошла ее мать, погладила прохладной ладонью по лбу, смахнув испарину, и убрала налипшие волосы с лица. — Я принесла тебе лимонад, а Виола готовит апельсиновый лед.

Ивонн сощурилась от солнца и взглянула на мать. Джен села рядом с ней и мягко прислонилась к ее ногам. В ее руке был запотевший стакан с цитрусовым лимонадом. По стенкам стакана стекали капельки воды, и в них отражалось жаркое полуденное солнце. Внутри позвякивали кубики льда, плавали дольки лимона и листочки мяты. Ивонн взяла стакан из рук мамы и улыбнулась ей. Она всегда удивлялась поразительной способности матери чувствовать ее малейшие желания. Чуть позже она скажет, что это и называется «быть родителем».

– — Спасибо, — девочка закрыла книгу и положила ее на ротанговое кресло. К книгам она всегда относилась бережно. На этот раз в ее руках был «Хоббит, или туда и обратно» Толкина. История приключений Бильбо Беггинса.

– — Ты совсем заскучала здесь, да, малышка? — Джен взяла вчерашнюю газету со стола и помахала ею перед лицом. Воздух, на пару градусов выше температуры тела, был настолько густым, влажным и жарким, что казалось: она машет газетой под водой. — Дед починил твой велосипед. Ты можешь съездить к пруду и порисовать там. Если хочешь.

– — Серьезно? — Ивонн оживилась, потому что раньше Джен всегда сопровождала ее на велопрогулке: ненавязчиво ехала позади. Вовсе не потому, что не могла крутить педали так же быстро, как дочь, а потому, что, думала Ив, мама хотела дать ей немного свободы, пусть и призрачной. — А ты со мной не поедешь?

– — Ты уже достаточно хорошо знаешь эти места, Ив. Будь дома к ужину, милая. Не забывай посматривать на время. — Ивонн кинула быстрый взгляд на дорогие часы, которые ей подарил на прошлый день рождения деловой партнер отца, и кивнула. Джен поцеловала дочь в лоб и ушла в дом. Звук ее шагов был отчетливо слышен, потому что Джен носила атласные домашние туфли на каблуках. Ивонн видела такие туфли в глянцевом журнале, когда сидела с мамой в приемной у стоматолога. И однажды на витрине универмага на Манхеттене. А еще, ее шаги были слышны, потому что рассохшийся пол на веранде тонко скрипел, намекая, что не помешало бы что-то с этим сделать.

Когда мама скрылась в доме, из распахнутых окон послышался ее смех и голос отца, а потом зазвучала «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф.

Ивонн залпом выпила лимонад, вскочила с гамака, повесила этюдник с масляными красками на плечо, и ринулась в гараж, где стоял ее починенный велосипед.

В гараже не было нужды, никто не пользовался им по назначению уже очень давно. Машину дед парковал у ворот — никому бы здесь не пришло в голову воровать у Сэмюэла Розенфилда. Дед был старым человеком, его уважали в округе, да и во всем мире (казалось иногда Ивонн). Изредка дед возился в гараже, перебирая движок старичка — трактора, но, в основном, там хранили всякий хлам. Мама говорила, что Ивонн еще слишком мала, чтобы понять, почему дед так трепетно относится к старым вещам. Но Ивонн понимала. Она думала, что, возможно, эти вещи очень дороги деду или, может быть, они напоминают ему о том, как он был молод лет пятьдесят назад, когда купил эту вешалку для верхней одежды и шляп.

В ее парусиновых туфлях голубого цвета было полно песка, потому что Ивонн никогда не надевала их, как следует: она всегда наступала на задник. Отец несколько раз говорил ей, что не стоит в эспадрильях садиться на велосипед, но Ивонн это мало волновало. Она открыла старую деревянную дверь, ведущую в гараж — чугунный замок тяжело качнулся, петли запели. Ив потянула носом воздух и улыбнулась: пахло старым машинным маслом, дедовыми самокрутками, сыростью и книжной пылью.

– — При усадьбе только малая часть — то, что осталось, — говорил дед. — Просто сад: в прежние времена там сажали только столовый виноград. А теперь посмотри: все, что сделали твои предки, заметает пыль. И скоро пыли будет так много, что и в памяти этих мест не останется, — он касался лозы, и она была такой же сухой и старой, как его руки. — Но знаешь, что я тебе скажу, девочка? Если бы южане победили в той войне, страна никогда не превратилась бы в то, во что превратилась сейчас.

– — Но разве в войне можно победить? — Ивонн задумалась и, сощурившись от яркого солнца, от которого не спасали ее новенькие «Рэй Бэн», взглянула на деда. Она всегда думала, что в войне можно только проиграть. Дед в ответ только усмехнулся и покачал головой.

Сэмюэл часто катал Ивонн по окрестностям. Он говорил, что на машине нужно ездить, чтобы продлевать ей жизнь. Он возил Ивонн к старым землям, которыми по сей день владела семья Розенфилд, но которые никто не обрабатывал уже много лет. Он показывал Ивонн плантацию, от которой время не оставило ничего, кроме ссохшейся лозы и покореженных креплений. Сэмюэл Розенфилд, или просто дед Сэм, как называла его Ивонн, был потомком богатых плантаторов-южан. Он был человеком старой закалки (так говорили мать и отец, оправдывая его) и многое отвергал. Например, своего собственного сына, и президента Буша, и Клинтона, а затем снова Буша, только уже младшего.

– — Если бы не твой упрямый, как мул, отец, все было бы по-другому. Имя Розенфилд жило бы еще многие десятилетия. А теперь все наши надежды, надежды твоих предков, — в тебе, Ив.

Ивонн вряд ли осознавала, что значат эти слова. А дед едва ли понимал, какую ответственность возлагал на двенадцатилетнюю девчонку. «Боже мой, ей ведь всего двенадцать», — сказал бы Аарон, если б услышал эти слова. Ивонн вдруг вспомнила лицо отца, когда тот осаживал деда: «Боже мой, па, мир перестал быть таким, каким ты помнишь его. Но ты слишком горд, чтобы понять это. И слишком упрям, чтобы покинуть Виргинию».

Ивонн кое-что смыслила в религии. Ее мать была католичкой. Впервые Ивонн узнала об этом, когда она взяла ее с собой в собор, чтобы послушать органную музыку в Сочельник. Ей тогда было семь. А еще Ивонн знала, что ее отец — агностик. И он нигде и никогда не вспоминал имя Бога так часто, как в Виргинии, когда говорил с дедом.

Ивонн проехала мимо старой плантации, в направлении ближайшего городка, не обращая внимания на то, что сложенные металлические ножки этюдника больно хлещут ее по костлявому боку. Она точно знала, где ей свернуть, чтобы добраться до пруда как можно быстрее. По дороге она увидела радиовышку, которой раньше здесь не было, и подумала вопреки словам деда, что, если цивилизация добирается сюда, в Абингдон, значит, не такой уж плохой стала страна. Она вспомнила, как несколько лет назад отец купил две рации, и они играли в исследователей все лето, таскаясь по Нью-Йорку, посещая музеи и выставки, парки и кинотеатры. «Наземное управление для майора Тома»⁴, — шепотом говорил в рацию отец, когда они сидели в кинозале на разных уровнях. Он просто обожал Дэвида Боуи, а Ивонн отвечала: «Майор Том наземному управлению. По-моему, этот фильм полный отстой». Это была премьера «Бэтмен возвращается» Тима Бертона.

То было единственное лето, проведенное не в Виргинии, потому что весной отец и дед сильно поругались.

Спрыгнув с велосипеда и бросив его на землю, когда дорога прервалась высокой травой и желтым рапсом, Ивонн аккуратно пробралась через заросли к пруду, она надеялась не наступить на змею. Ноа сказал, что прошлым летом наткнулся на одну и так и не понял, была ли она ядовитой.

Девочка устроилась в тени раскидистого кизила и открыла деревянный ящик с красками. В воздухе пахло лимонным миртом и застоявшейся водой. После продолжительных дождей и гроз пруд разбухал, и в нем можно было поплавать, но сейчас он обмелел и был полон головастиков. Посреди гладкой, недвижимой ветром воды образовался островок, на нем сидела парочка уток и негромко переговаривалась. Солнце жгло небо, заволоченное прозрачными облаками, и тень от огромного куста цветущего кизила была как раз очень кстати.

Выдавив краски из тюбиков на палитру в определенном порядке, который уже стал привычным (Ивонн точно знала, что за кобальтом синим шла виноградная черная), девчонка поставила небольшой грунтованный холст на подставку и, взяв в руки мастихин, стала набрасывать первые очертания будущего пейзажа. Вода и камыши, трава и рапс, и мирт, и, конечно, птицы. Она писала уже кистью, в руках держа хлопковую салфетку, которой подтирала недочеты, вся вымазалась краской и совершенно забыла про время. И даже то, что тени стали гуще и больше, и солнце плавно утекло на запад, не волновало ее, потому что она вдруг почувствовала себя такой настоящей, живой, взрослой.

Из-за камышовых зарослей послышался шум, затем звонкий смех и мальчишеские голоса. А затем Ивонн увидела двух ребят примерно ее возраста, которые, стаскивая с себя одежду, направлялись к воде.

– — Привет, — сказал один из мальчишек, бросив на траву футболку. Он был довольно высоким, его темная кожа переливалась матовым блеском в свете заходящего солнца, пухлые губы были растянуты в улыбке, а между передних зубов была небольшая щель. Он заметил Ивонн раньше, чем его друг, который поднял на нее испуганный взгляд, будто не ожидал увидеть здесь кого-то еще.

– — Привет, — с опаской ответила Ив и поднялась на ноги.

– — Я Джо, это мой друг Крис, — Крис был светловолосым и голубоглазым, уголки его бровей были опущены немного вниз, от чего его взгляд делался печальным. У него было детское лицо и румянец на щеках. Мальчики подошли ближе и обменялись рукопожатиями с Ивонн, которая, прежде чем стиснуть их ладони, попыталась оттереть краску со своих пальцев.

– — Ивонн, — представилась она.

– — Что ты здесь делаешь, Ивонн? — весело спросил Джо и кивнул на этюдник.

– — Рисую, — призналась Ив. — А вы что?

– — Покажешь? — Джо задал следующий вопрос, проигнорировав ее.

– — Да, но она еще не готова.

– — Ничего себе! — воскликнул Джо, заглядывая за крышку этюдника. — Да ты прямо настоящая художница. Крис, посмотри-ка!

Так началась их дружба, продлившаяся долгие годы. Они втроем без устали, как могут только дети, слонялись по городку и окрестностям, покупали мороженое и уплетали его, сидя прямо на бордюре перед магазином. Катались на велосипедах и плавали в пруду. Крис сказал, что никаких змей здесь нет и что Ноа принял сухую ветку за змею. Сам Крис жил с отцом на лошадиной ферме, его мать повесилась, когда старший брат попал под машину, Крису тогда было три года, и он почти ничего не помнил. Он любил лошадей и однажды, когда его отец уехал в Шарлотсвилл по делам, позвал на них посмотреть.

Джо был сыном шерифа, помимо него в семье были три младшие девочки, но Джо говорил, что им рано еще гулять с ними. Мама Джо поила их водой и угощала обедом. Ивонн она сразу понравилась, потому что у нее были добрые глаза и мягкие руки.

Ив уходила из дома рано утром, а возвращалась только вечером, уставшей, грязной и невероятно счастливой.

Как-то раз, ближе к августу, перед тем как заснуть, она услышала разговор родителей за стенкой. Мама сказала:

– — Не знаю, Аарон, конечно, у нее появились друзья, но она еще ни разу за все лето не садилась за музыку.

А папа ответил:

– — Знаю, любовь моя, но, пожалуйста, не трогай ее. Пусть у нее будет детство.

Ивонн заснула с четкой уверенностью, что никто не отберет у нее это лето в Виргинии, лучших на свете друзей и воспоминания.

Однажды, Джозеф рассказал им историю. Эту городскую страшилку ему рассказала его мать. А ей ее мать, а ей ее мать — Джо продолжал бы до бесконечности, если бы Крису не надоело его слушать.

– — Хорошо, — сказал он. — Мы поняли, — не выдержал Кристиан, пытаясь сообразить, сколько поколений сменилось, прежде чем история дошла до Джо.

История рассказывала о некоем Джереми Эверморе, мужчине с рыжей бородой, который был плантатором и выращивал сахарный тростник. Он был человеком жестоким, но не просто жестоким, зверски жестоким, уточнил Джо для острастки, создавая мрачную атмосферу. Он сек рабов по малейшей провинности, если они собрали мало тростника, или не так смотрели на его жену. Говорят, он даже оборудовал пыточную камеру в подвале, где проводил свои жуткие эксперименты — сшивал людей, чтобы создать сиамских близнецов, выкалывал глаза и морил голодом. А однажды, даже съел младенца, отобрав его у роженицы, которая понесла от него. Люди сговорились и устроили бунт, подожгли усадьбу ночью, и она сгорела вместе со всеми спящими Эверморами. Потом ее восстановили и там жили другие плантаторы и другие рабы, но никто не задерживался надолго, потому что дух господина Эвермора до сих пор обитает там, как и души, замученных им людей.

Крис не поверил ни единому слову, потому что сам вырос в этих местах, как и его отец, а до этого дед, но ничего подобного никогда не слышал. А Ивонн охотно поверила и даже предложила туда съездить, чтобы проверить правдивость истории. В конце концов, они выбрали день, и все же съездили, но не нашли ничего, кроме полуразрушенной усадьбы и покосившегося забора. Разочарованные, они вернулись домой, но Ивонн все равно упрямо верила в то, что рассказ был чистой правдой, потому что на секунду в окне второго этажа она увидела, или убедила себя, что увидела, мужчину с рыжей бородой и черными, пустыми глазницами.

В тот день Ивонн пригласила Джо и Криса на обед. Они сидели в саду, за большим обеденным столом, на нем было много вина, фруктов и закусок — Виола постаралась на славу. Ближе к полудню подали салат и горячее — ростбиф с брокколи. Крис и Джо переглянулись друг с другом, а затем посмотрели на серебряные столовые приборы, разложенные в ряд на чистой, накрахмаленной салфетке, с вышитым красными и золотыми нитками, семейным гербом. Женевьева заметила их замешательство первой. Она наклонилась к Крису и потянулась к Джо, собирая в ладонь все ненужные вилки и ножи, а потом подмигнула мальчишкам. Джозеф улыбнулся, и принялся уплетать свой тибоун стейк. А Крис еще какое-то время наблюдал за матерью Ивонн. И она готова была поклясться, что его глаза наполнились слезами.

После обеда в саду, звучащего птичьей трелью, запахом созревающих фруктов и скошенной травы, Ивонн провела друзьям экскурсию по дому. Самым невероятным Крис и Джо посчитали библиотеку, которая была больше городской раза в два. Они рассматривали старые пластинки и проигрыватель, а потом добрались до книг. Ивонн сказала, что они могут взять почитать что-нибудь, потому что в последние дни они увлеклись чтением «Хоббита». Не сговариваясь, словно их вело желание приключений, пусть и в вымышленном мире, они каждый день встречались возле того пруда, где познакомились, садились в тени кизила, стелили плед и доставали сэндвичи и розовощекие персики, Ивонн вытаскивала из рюкзака книгу — старую и потрепанную кем-то до нее, и читала в слух. А когда наступал вечер, и читать было уже невозможно, они плескались в пруду, полноводном, после череды дождей.

Мальчишки водили пальцами по старым корешкам книг и внимательно читали названия. Джо выбрал Бальзака, потому что ему понравилась бархатная обложка, но Ивонн сказала, что это литература для взрослых. Она дала Джозефу «Удивительного волшебника из страны Оз» Фрэнка Баума, а Крису первую книгу из «Хроник Нарнии» Льюиса. И они оба уехали домой, в предвкушении чего-то прекрасного. Ивонн им даже слегка позавидовала. Сама она зачитала эти книги до дыр.

В конце августа, когда Ивонн пришло время возвращаться домой, Джозеф и Кристиан примчались на велосипедах, чтобы ее проводить. Они обнялись все втроем. Ивонн предложила друзьям приехать к ней, в Нью-Йорк, она обещала показать им Статую Свободы и качели в центральном парке. Они пожали руки и поклялись друг другу, что их дружба никогда не закончится, что они обязательно встретятся снова.

Когда Ивонн села в машину, то сразу же прилипла лицом к стеклу на заднем сидении, наблюдая, как удаляется пейзаж, как Крис и Джо становятся все меньше и меньше, и подумала, что это было лучшее лето в ее жизни.

Глава третья. Весна в Нью-Йорке.

2001 год.

Весна в Нью-Йорке была теплой, ласковой и сухой. Распускался плющ, кутая стены из красного кирпича акварельным зеленым одеялом. Нежно перешептывалась трогательная листва айлантов и платанов. Листья были еще совсем молодыми, помятыми, морщинистыми, совсем, как младенцы, только выскользнувшие из лона матери. Природа оживала, а вместе с ней и люди, уставшие от серой и влажной зимы. Солнце светило неясно, сквозь пелену, какой обычно были заволочены крупные города, но грело вполне ощутимо, поэтому, выйдя за школьные ворота, Ивонн сняла кашемировый пиджак светло-серого цвета с эмблемой школы на груди и черным кантиком и убрала его в рюкзак.

Возле школы Ивонн ждал водитель. Он был красивым. У него были пронзительной синевы глаза, подбородок, как говорил отец, размером с наковальню и такие накачанные руки, что костюм на нем чудом оставался целым. Ивонн чувствовала себя немного влюбленной в него. Иногда она списывала это на то, что влюблена во многих людей и многие вещи. Например, она была влюблена в Дэнни Гамильтона из двенадцатого класса. Дэнни пригласил ее на выпускной бал еще в октябре. Затем последовали короткие отношения и свидания, и секс, первый и неловкий для них обоих. А потом они разбежались, и Ивонн решила, что пойдет на выпускной вечер в одиночестве.

Она была влюблена в музыку Нирваны, и в Курта Кобейна, и в мысль о том, что лето перед колледжем будет особенным.

В последний учебный день Ивонн хотела прогуляться до дома пешком. Помахав водителю, ждущему ее с приоткрытой дверью возле черной тонированной машины, Ивонн виновато улыбнулась и пожала плечами.

Отец выкупил больше пятидесяти процентов акций компании, в которой работал, после смерти одного из основателей. С тех пор многое изменилось, частью этой новой жизни был и водитель. Ивонн не представляла себе, как садится в машину и торчит в нью-йоркских душных и шумных пробках, переговариваясь с услужливым шофером в строгом костюме. Ивонн стала подозревать, что это не единственная его функция. Дон возил ее в школу или куда угодно еще, мило поддерживал беседу, в основном говоря: «да, мисс», «конечно, мисс», «вы правы, мисс». А еще он носил под троечкой от «Босс» нагрудную кобуру. Спорить с родителями о необходимости телохранителя Ивонн не стала. Дон был милым парнем, морпехом, так и не сумевшим распрощаться с оружием, как успела выяснить Ивонн, когда догадалась, что Дональд был не просто водителем. Иногда Ивонн задерживала на нем взгляд дольше, чем требовалось, и ее это ужасно смущало, она не понимала, почему, а иногда представляла, что скрыто под этой его броней дружелюбия. И под костюмом.

Когда она открыла дверь собственным ключом, мама уже ждала ее у порога.

– — Прости, — выдохнула Ив. Она закрыла дверь и прислонилась спиной к ее прохладной поверхности, а потом улыбнулась матери. Наверняка, Дон позвонил ей и сообщил о ее нелепом побеге. Ее щеки раскраснелись от бега, длинные темные волосы спутались, а безукоризненная форма растрепалась: галстук Ивонн развязала еще на школьных ступеньках. Она скинула рюкзак с плеча и тот с глухим стуком упал на пол. Джен смотрела на нее, поджав губы. Девушка ожидала, что мама будет ругать ее за то, что она сбежала от Дональда, но вместо этого она подняла рюкзак, увенчанный логотипом люксового бренда, с пола, отряхнула от пыли коричневую кожу и положила на полку.

– — У меня кое-что есть для тебя, — Женевьева поцеловала ее в горячую щеку и старым, как сам мир, жестом смахнула с ее лба испарину. К тому, что от дочери, которая, казалось, еще недавно пахла ее молоком, все чаще и чаще несло табаком, Джен уже привыкла. Она положила ладонь на ее щеку и улыбнулась, а затем вытащила из кармана домашнего платья три билета на самолет, пунктом назначения в которых значилась Ницца. Ивонн знала, что это значит: они летят к ее родителям в маленький приморский город, который назывался Сен-Максим.

– — Но разве мы не едем в Виргинию? — непритворно удивилась Ивонн.

– — Милая, ты окончила школу. Мы с отцом захотели сделать тебе подарок. Виргиния подождет. Тебе нужно набраться сил перед колледжем, отдохнуть, а не слушать старые дедовские истории. Только представь: морская вода, нежное солнце… Тебе понравится.

– — Ладно, но это ведь ненадолго? — в кухне Ивонн налила себе стакан воды и выпила половину, а потом еще немного.

– — Всего две недели, — Джен надела жаростойкую рукавицу и достала из духовки индейку, и у Ивонн в животе заурчало от запаха еды. Несмотря на то, что у нее была помощница по хозяйству, Джен любила готовить сама.

– — Хорошо, — согласилась она.

Кухня была просторной, светлой, в стиле современной классики, как и вся квартира. Массивная деревянная мебель белого цвета, темный паркетный пол и стены цвета слоновой кости. Посуда была чешской, мама купила ее, когда была в Чехии, еще до рождения Ивонн, она была белой, с каймой из голубых полевых цветов и серебристых узоров.

– — Слушай, я все хотела с тобой поговорить, — мать поставила на стол тарелки, столовые приборы, хлеб и пару бутылочек «Перье». — Ты ведь знаешь, что не обязана изучать архитектуру, как твой отец? И Колумбийский — не единственный вариант. У тебя много других талантов, милая.

– — Я знаю, мам, но я ведь знала, кем буду еще до своего рождения, — усмехнулась девушка и села за стол.

– — Что ты имеешь в виду? — Джен села рядом и улыбнулась дочери, погладив ее по щеке.

– — Я и сама не знаю, мам, — Ив покачала головой и шумно выдохнул. — Я не знаю, чего хочу. И мне кажется, что путь, по которому прошел отец — единственный правильный и для меня.

– — Тебе восемнадцать, Ивонн, — она была немного влюблена и в то, как мама называла ее полным именем. Ее легкий, едва уловимый, тягучий французский акцент звучал красиво. Словно ее имя было создано для французского языка. — Ты и не должна знать. Но ты должна знать, чего точно не хочешь.

– — Я не хочу обычной жизни. Не хочу проснуться однажды восьмидесятилетней старухой и понять, что упустила что-то важное. Но я не знаю, что должна сделать, чтобы не упустить, и что именно для меня важно, я тоже не знаю.

– — Путешествовать, любить, писать маслом, — она улыбнулась, обнажив свои белые зубы, раскладывая по тарелкам индейку, орудуя ножом и вилкой так же легко, как и словами. Она все делала так — такой уж была ее мама. В ее мягком тоне и вкрадчивых интонациях всегда было больше мудрости, чем во всех книгах, прочитанных Ив. — Ты могла бы изучать искусство, или музыку, или литературу, если бы захотела.

– — А если я вдруг не захочу ничего изучать? — спросила она, с каким-то подростковым вызовом глядя на мать.

– — Ну, тогда я скажу тебе: остановись, выключи шум, мешающий сосредоточиться, и подумай вот о чем: ты молода, твоя жизнь только начинается, она впереди, она здесь, она ждет тебя. Выйди на улицу и оглянись. Путешествуй, люби, пиши картины, делай что угодно, но будь. Просто будь, — Женевьева сжала ее ладонь в своих пальцах и поцеловала. Любой матери важно знать, что ее ребенок просто где-нибудь есть, что он не заблудился в себе, как в лабиринте Минотавра. — Лето, когда тебе восемнадцать, — лучшее время в жизни. Ты наивна, юна и полна надежд.

– — Но мы ведь поедем в Виргинию после того, как вернемся из Франции? — с надеждой спросила Ивонн. Там ее ждали друзья и настоящее лето. Беззаботное время, какое бывает только когда тебе пять, ты счастлива и не задумываешься о будущем.

В прошлом году, во время каникул, Ивонн поняла, что влюблена в обоих своих друзей. Джо был веселым парнем, он остроумно шутил и заразительно смеялся. А Крис был Крисом. Тем мальчиком, которым Ивонн его запомнила, мальчиком с печальными глазами и сладким южным акцентом. Наверное, думала Ивонн, это и значит быть молодым: быть влюбленным в людей и в саму жизнь.

– — Конечно, милая, мы поедем, — пожав плечами, сказала Джен и деликатно улыбнулась, заметив на щеках дочери легкий румянец.

В последнее лето, проведенное в Виргинии, Ивонн все чаще покрывалась румянцем и никак не могла себе этого объяснить. Когда, казалось бы, привычным жестом Крис касался ее руки, случайно или намеренно, задержав ладонь чуть дольше положенного. Или, когда смотрел на нее своими кристально-чистыми голубыми глазами, окруженными такими длинными ресницами, какие Ивонн только видела. Или, когда раздевался без стыда, прежде чем нырнуть в воду и почувствовать ее прохладу на своей разгоряченной коже. Он делал множество простых и обычных вещей, которые вгоняли Ивонн в краску и немного пугали.

Ивонн все чаще замечала, что ее тянет к Крису, и в Виргинию она рвалась вовсе не за тем, чтобы слушать истории деда, а за тем, чтобы снова увидеть Кристиана. И понять, наконец, что значит этот непонятный трепет в груди и в животе, который возникал каждый раз, как только Ивонн бросала взгляд на капризный контур розовых губ, на красивую, широкую уже сейчас, линию плеч.

Ивонн вдруг некстати вспомнила, как громко и звонко в тишине зазвучал прессованный уголь, разломившись надвое, когда она, увлеченная, уронила его на пол: почти новый кусок упал из онемевших, напряженных пальцев. Вспомнила, как разглядывала придирчиво холст, который натягивала на подрамник и грунтовала сама, оценивала набросок. Набросок хаотичный, очень примерный, но уверенный и характерный. Мольберта у Ивонн не было, она установила старый этюдник, положив под сломанную ножку кусок деревяшки, найденной в гараже. Крис тогда сидел на простом стуле в открытой спокойной позе, положив ладони на колени. Ивонн вспомнила, как Крис потянулся и поправил ворот расстегнутой рубашки, соскользнувшей с расслабленного левого плеча. Вспомнила, как она, Ивонн, вздрогнула едва заметно и безмолвно попросила: «Не двигайся, пожалуйста». И Крис замер, и улыбнулся в ответ. Ей нравилось писать ранним утром, когда накануне, спрятавшись в саду Розенфилдов с фонариком, они читали вслух и бездумно пялились на звезды. Нравились мягкие полутона и полутени, что лились на лицо, руки, скрещенные ступни Криса. Ей нравились рассеянные первые лучи солнца, ласкающие красивую скульптурную линию его скул. Крис не видел в этом ничего особенного, но каждый раз соглашался позировать. Однажды он сказал: «На твоих картинах я другой. Намного красивее, чем есть на самом деле. Почему ты рисуешь меня таким?»

– — Я вижу тебя таким, — ответила Ив.

Это была, пожалуй, самая странная часть их дружбы. Не их и Джо, а та, которая принадлежала только ей и Крису.

Тот портрет хранился в комнате Ивонн в Виргинии, и она чуть было не сказала матери, в чем истинная причина ее иррационального желания раз за разом возвращаться туда, где был он, Крис. Но потом резко передумала.

– — Ты уже решила, чем будешь заниматься после школы? — спросил Крис, наблюдая, как Ивонн увлеченно пишет его портрет.

– — Нет, но это последний год. И надо бы уже определиться, — она на секунду отвлеклась и взглянула на Криса. Его взгляд был рассредоточен, ресницы дрожали. — А ты?

– — Завербуюсь в армию, — признался Крис. — К «морским котикам».

– — Ты серьезно? — если бы время остановилось, Ивонн, конечно, поймала бы кусок угля, который выронила. Но все произошло так быстро, что он успел оставить на полу черный след. Ивонн слышала, как он падает, со звонким стуком отскакивая от бетонного пола, и решила, что в тот момент ее сердце звучало точно так же.

– — Брось, колледж, ученая степень и красивая жизнь на Манхеттене — это для тебя, а для меня… Военная карьера — единственный способ отсюда вырваться.

Крис вечно ходил в синяках. Ивонн знала, что отец бил его, когда напивался, поэтому все лето Крис проводил в усадьбе Розенфилдов, и Ивонн нарочно не вмешивалась в разговоры своих родителей с другом, она давала ему возможность почувствовать, что он часть всего этого.

Глаза жгло от подступающих слез.

– — Ты ведь хорошо пишешь, — сказала Ивонн, не намеренная отступать, но все же спряталась за холстом, чтобы не объясняться с другом. Крис иногда давал ей почитать школьные сочинения.

Ничего объяснять не нужно было: смотри и понимай, Крис видел, Ивонн выдавали предательски дрожащие руки.

Ивонн чувствовала себя беспомощной и почему-то виноватой. Она улыбнулась, вспомнив, как они сидели допоздна и говорили ночи напролет в темной комнате, освещаемой только полной луной. Они строили планы, задыхаясь в вечных проблемах реальности, они были молодыми и неопытными. Или молчали, слушали во дворе пластинки или радио, которое играло всю ночь и не хотели, чтобы наступало утро. О, Боже, они должны были сделать столько всего, столько всего успеть, но все планы Ивонн разбились о «морских котиков».

Крис тогда встал со стула, на секунду забыв, что он натура, подошел к Ив и взглянул в глаза.

«Прости», — это не прозвучало, но подразумевалось.

А осенью Ивонн, не зная, что делать со своими чувствами, начала встречаться с красавчиком Дэнни Гамильтоном и снова стала играть в теннис.

Глава четвертая. Фабьен, марина и божоле-нуво.

В Сен-Максим было слишком много музыки, вина, устриц и родственников, имен которых Ивонн не знала или успела забыть. На старой небольшой вилле, помимо бабушки с дедушкой, собрались и остальные из семейства Пти, и теперь дом ни на секунду не умолкал. Бабушка всегда готовила еду сама, не подпуская к плите ни дочь, ни невестку, но зато она непременно слушала новостной канал. Дед пил слишком много игристого вина, которое мать Ивонн иногда подменяла яблочным соком, и рассказывал, как крутил роман с одной красивой итальяночкой, когда учился в университете. То, что эта итальяночка стала его женой, родила ему двоих детей и состарилась рядом с ним, стерла из памяти Поля Пти старческая деменция.

Ивонн видела, как глаза ее матери наполнялись болью каждый раз, когда ей приходилось знакомить отца с женой, и как она улыбалась, когда Поль вспоминал свою любовь.

По вилле бегали дети, многочисленные кузены и двоюродные племянники Ивонн, громко говорили мужчины и смеялись женщины. Ивонн часто сбегала на пляж или бродила по закоулкам старого города, чтобы не слышать эту какофонию, сотканную из французской речи, новостей, звука, с которым открывались бутылки шампанского, звука музыки и улюлюканья детей.

– — Ты Ивонн? — спросила женщина лет сорока, приходившаяся, как позже выяснила Ив, ей троюродной тетей. В день, когда они вышли из такси напротив ворот виллы, она встречала их в бежевом льняном платье, в дорогих украшениях и в темных очках. — Я Манон, двоюродная сестра твоей матери, — представилась та и обняла Ив. — Ты так похожа на мою дочь, она сейчас путешествует по Испании, пишет работу о Гауди.

– — Спасибо, тетя, — неловко пробормотала Ив. Пытаясь отделаться от ее поцелуев и объятий, она похлопала ее по спине.

– — Просто Манон, дорогая, — улыбнулась она.

Через пару дней после приезда, в полдень, Ивонн вышла на террасу, где у бассейна загорали ее мать и отец.

Отец, как всегда, был слишком бледным, его кожа никогда не принимала загар. Бывало, он проводил под палящим солнцем несколько часов, его плечи и лицо обгорали, краснели, а потом кожа с них болезненно облазила. Он лежал на шезлонге с чуть приспущенными очками и читал книгу. Другое дело — мать. Загар приставал к ней быстро, кожа была золотистой и даже сверкала. На ней был белый купальник, легкая голубая накидка с желтыми лимонами, а на лице лежала соломенная шляпа. Темно-сливовым лаком были накрашены ее ногти. На запястьях позвякивали золотые браслеты, когда она тянулась к мартини с водкой и крутила оливку в бокале. Женевьева всегда оставалась собой. Изысканной, благородной, с повадками и взглядом львицы.

– — Ма? — спросила Ив. Она сдвинула шляпу с лица, отец взглянул на нее, сняв очки. — Хочу прогуляться.

– — Пропустишь обед? — спросила мама, щурясь от солнца.

– — Поем в городе.

– — Будь осторожна, — предупредила Джен и, устроившись удобней, снова прикрылась шляпой.

Ивонн добралась до марины и купила мягкое мороженое с базиликом и лимоном. Она устроилась на пирсе, свесив с него босые ноги, положив босоножки рядом с собой. На ней был светлый сарафан, пропитавшееся потом и морским воздухом и солнечные очки. Было жарко, Ивонн представляла, что капельки пота, стекающие по спине, не липкие и теплые, а холодные. Под ней был деревянный пирс, нагретый солнцем. Погода стояла душная, хотелось сбросить прилипшие к коже вещи и нырнуть в соленую воду, но для начала Ивонн собиралась прогуляться по сувенирным магазинчикам в старом городе, чтобы купить подарки для Криса и Джо. И, конечно, для бабушки: она коллекционировала декоративные тарелки.

Ивонн ела слегка подтаявшее джелато, рассматривала яхты, рыбацкие лодки и прогулочные катера. Ближе к исторической части города яхты становились шикарнее и больше. Названные красивыми женскими именами: Мария-Елена, Цицилия, Серена — они медленно покачивались на воде, сверкая своими белыми боками. Ивонн подумала, что было бы здорово так же лечь на спину, закрыть глаза и позволить прибою укачать себя.

Лазурный берег действительно был лазурным, Средиземное море в этой части было изумительно синим, а золотистый песок только подчеркивал эту синеву. Вода была прохладной, и это было хорошо, потому что Ивонн не нравилось плавать в теплой воде. В ней отражалось небо. В изломанной волнами глади бликовало солнце. Пахло рыбой, костром, свежим хлебом и кофе. Из прибрежных кафе звучала музыка: что-то непозволительно старое и мелодичное. Ивонн почувствовала, что городской шум ей приятнее, чем громкие и эмоциональные беседы родственников, и улыбнулась. Она села, запрокинув голову назад, и подставила солнцу загорелое лицо.

Обувшись, Ивонн сначала дошла до Eglis Sainte-Maxime, но внутрь заходить не стала, потому что уже бывала там несколько раз, к тому же маленькая церковь едва не лопалась от туристов. Ивонн находила странным, что люди заходили в церковь в пляжной одежде. Она не была религиозна, но это казалось кощунством.

Нырнув в узкий переулок, в котором двое с трудом бы разошлись, Ивонн побродила по улочкам, всматриваясь в окна жилых домов и представляя, какие люди живут там, какие мысли, сомнения их волнуют. Ставни на некоторых окнах были плотно закрыты, а из других сочились музыка, голоса и звук телевизора.

Ивонн увидела деревянную вывеску на двери магазина и зашла внутрь. Колокольчик над ее головой звякнул, и пожилая лавочница за кассой встрепенулась, отложила газету и улыбнулась ей. На полках стояли фарфоровые изделия: всевозможные фигурки, чашки, тарелки и украшения.

– — Здравствуйте, — сказала она по-французски.

– — Здравствуй, — ответила женщина и вернулась к чтению.

Она осмотрелась: на каждом изделии бечевкой была закреплена бирка с надписью «Ручная работа».

Когда Ивонн увидела на бархатной подставке фарфоровый самолет на кожаном шнурке, то сразу поняла, для кого он. Символ свободы, которую так хотел Крис. Символ крыльев, мечты.

– — Иногда так хочется сесть на самолет и никогда больше не возвращаться сюда, — однажды сказал Крис, смотря, как турбины лайнера оставляют белые, призрачные росчерки в небе.

– — Иногда хочется, — согласилась Ивонн.

Ивоенн подцепила шнурок пальцами, взяла еще каких-то безделушек, тарелку для Марии Розенфилд и выложила на стол перед продавщицей.

Она постоянно ей улыбалась, пока паковала покупки в пергамент, в пузырчатую пленку и в бумагу, и даже сделала скидку, хотя Ивонн все равно заплатила полную сумму. Однажды она поняла, что чертовски красива, что люди смотрят на нее влюбленно. У нее были большие серо-голубые глаза, яркие чувственные губы с четким контуром и темные густые волосы, которые завивались в крупные, тяжелые локоны, совсем как у матери. Ивонн замечала, как люди смущенно улыбались в ее присутствии, бариста угощали бесплатными напитками, мужчины провожали взглядом, когда она шла по улице. Недавно Ивонн научилась этим пользоваться. Но сейчас был явно не тот случай.

Убрав покупки в рюкзак, Ивонн закрыла за собой дверь и из кондиционируемого помещения снова вышла в летнюю липкую жару.

По брусчатке бегали бездомные кошки, она увязалась за одной из них, ведомая какой-то детской жаждой приключений, и петляла по переулкам, проходила за частные заборы, старалась держаться позади, чтобы не спугнуть кошку, спешащую по кошачьим делам. Ей хотелось поймать ее, запустить ладонь в серую шерстку, погладить и забрать домой. Она бы так и сделала, но у ее матери была аллергия на шерсть.

– — Стой, — шепнула Ив, когда кошка юркнула под калитку. Обнаружив, что калитка не заперта, она толкнул ее и увидела свою новую подругу, она чистила лапы, сидя на крыльце. — Вот ты где, — Ивонн подошла ближе, наклонилась к ней и погладила по загривку, на что та сразу отозвалась громким «мяу».

– — Это частная территория. Не для туристов, — дверь распахнулась, и на ступеньки вышел молодой мужчина. Он говорил на чистом французском.

– — Простите, я случайно забрела сюда: заблудилась, — солгала Ивонн. Она знала эти места так же хорошо, как и любой местный житель.

Парень еще какое-то время смотрел на нее, изучая, а потом улыбнулся. Он был хорош собой: теплые карие глаза, темные тугие кудри и пухлые губы. Он улыбался, и на его щеках проступали ямочки. На левой скуле была родинка, а в ушах — толстые серьги-кольца.

– — Хочешь зайти? — вдруг предложил он. — Меня зовут Фабьен, — представился молодой француз.

– — Ивонн, — пожав его ладонь, Ивонн кивнула и прошла следом, очутившись в тени и прохладе каменного дома.

Фабьен Моро жил на втором этаже двухэтажного дома. У него имелся свой выход на крышу. Его квартирка была светлой, пропахшей солью, лосьоном после бритья и туберозой. Оказалось, его родители живут в Париже, а он странствует в поисках себя. О том, что Фабьен часто путешествует и носит на плечах тяжелый рюкзак, свидетельствовали темные следы в тех местах, где лямки соприкасались с кожей. Он был обнажен по пояс, на его груди, возле ключицы, были две маленькие татуировки: Луна и звезда. Ивонн смущалась, рассматривая его грудь, и поджарый живот, и рельефную спину, краснела, но и взгляд отвести не могла. Фабьену было двадцать пять лет, он не слушал музыку, выпущенную после семьдесят шестого года, читал Ницше и Фрейда и писал роман на печатной машинке, отвергая современную технику.

В его однокомнатной квартире было просто, но чисто. Постель была свежая — Ивонн заметила, когда села на край, потому что в комнате не было ни дивана, ни кресла, только стул, заваленный выстиранной одеждой.

Фабьен предложил сварить кофе и принес закуски. А потом они долго говорили.

Ивонн рассказала, что собирается изучать архитектуру, но не уверена, что это правильный выбор. Рассказала, как появилась на выпускном без пары, и это стало темой обсуждения всего вечера. Рассказала о балетной школе своей матери, и о старинной усадьбе в Виргинии. О Крисе и Джо. Рассказала, что в Шамони есть отель, которым владеет ее семья, и даже пригласила на Рождество покататься на лыжах.

Иногда утром Фабьен выходил в море на арендованной моторной лодке, а вечером возвращался с уловом: рыбой, устрицами, мидиями — и продавал на стихийном рынке на набережной. В другие дни он занимался своим автобиографическим романом, потому что, как говорил сам, к своим двадцати пяти годам уже успел объездить пол-Европы, полюбить многих женщин, и обзавестись историями, которыми ему хотелось поделиться.

Ивонн такой образ жизни казался очень романтичным.

В тот же вечер, вернувшись домой, она сказала матери и отцу, что, кажется, влюбилась. Женевьева улыбнулась и сказала, что рада за нее, Аарон чуть не подавился вечерним кофе. А ночью Ивонн долго не могла уснуть, пока в конце концов не поплавала в бассейне, чтобы скинуть напряжение и избавиться от мыслей о родинке на щеке и полных губах.

Всю следующую неделю они провели вместе. Ели в маленьких кафе, о которых обычно знают только местные, загорали, лежа на песке и читая каждый свою книгу. Они гуляли по пирсу, соревнуясь в том, кто придумает лучшее имя для яхты.

– — Если бы моя лодка каким-то чудесным образом превратилась однажды в яхту, — смеясь, начал Фабьен, — я бы назвал ее"Джованна Гассьон", в честь Эдит Пиаф.

– — Почему? — удивилась Ивонн, которая развернулась спиной и шла перед Фабьеном, чтобы лучше видеть его лицо.

– — Ты хоть раз слышала ее голос, Ивонн? — новый друг отказывался звать ее иначе, чем полным именем.

– — Да, — согласилась Ив. Она остановилась и положила ладони на плечи Фабьена.

– — Тогда почему ты спрашиваешь? — Фабьен провел большим пальцем по ее губам и поцеловал. — Как бы ты назвала свою яхту? — спросил он, когда Ивонн осторожно отстранилась.

– — «Кристиан», — призналась Ив и облизала обкусанные, сухие губы.

Фабьен закурил и покачал головой:

– — Нужны только женские имена. Потому что они прекрасны, звучат, как песня, — Фабьен улыбнулся, а потом добавил: — Похоже, что этот Кристиан очень важен для тебя. Кто он?

Но Ивонн не ответила, только ускорила шаг и все равно не изменила своего решения, потому что яхта, как и самолет, была символом свободы для Криса. И потому, что считала имя Кристиана прекрасным, как и его самого.

День они провели в море, запаслись бутылкой вина, фруктами, сыром и багетом из пекарни на причале. Пары глотков вина хватило, чтобы Ивонн, распаленная полуденным жаром, разделась и нырнула в воду, чувствуя себя счастливой и невероятно свободной. Такой, какой была рождена на этот свет: ничего не имеющей.

А на следующий день Фабьен пригласил ее на свидание. Когда день клонился к закату, Фабьен притащил ее на пляж, о котором не знали туристы, и сказал, что собирается сделать пару снимков. На его шее висела камера. Ивонн покачала головой, когда Фабьен стал убегать от нее по линии берега, где море граничило с песком. Брызги поднимались в воздух под его ногами, Ивонн бежала следом, как вдруг Фабьен остановился и принялся щелкать камерой.

Затем они разделись догола и зашли в воду. А когда солнце скрылось, устроились прямо на песке.

Фабьен вытащил из рюкзака бутылку божоле-нуво и откупорил ее. Они пили из горла. Фабьен целовал Ивонн снова и снова.

Как они вошли в квартиру Фабьена, Ивонн не помнила, потом, конечно, память подкинула ей вполне подходящее слово: «ввалились». Ивонн села на кровать, Фабьен подошел к проигрывателю и поставил пластинку Пиаф. «Padam, padam», — пела она, а Ивонн чувствовала непонятную тревогу от интимности момента. На стенах висели чужие фотографии, лица людей, которых она не знала, смотрели на нее, на столе лежали недописанные мемуары, которые, если бы Ивонн спросили, Фабьен начал писать слишком рано. Запахи, которые показались приятными в первую их встречу, теперь казались чужими: в ароматах лосьона для бритья и соли Ивонн вдруг почувствовала невнятно и неярко запах Криса.

– — Можем не делать этого, если ты не хочешь, — тихо сказал Фабьен, вытащив из тумбочки презерватив, и сел рядом. Ивонн вдруг затошнило от тревоги, но она покачала головой, а потом улыбнулась.

– — Я хочу, — сказала она и поцеловала Фабьена. Его губы хранили вкус молодого вина и горечь сигарет. Ивонн сняла с него футболку и провела ладонью по груди, по животу.

Ладонь остановилась, наткнувшись на резинку его белья, а потом скользнула под нее. Она стащила с Фабьена белье и наклонилась над ним — от него пахло морем.

Позже Ивонн откинулась на подушку, едва не свалившись с узкой кровати, чувствуя в себе его торопливые пальцы. Его нетерпение передалось Ивонн. И когда она почувствовала его внутри, на миг ей показалось, что они стали одним целым.

– — Это ведь не было случайностью? — спросила Ивонн, наблюдая, как за окном всходит солнце.

– — Нет, — ответил Фабьен, обнял ее со спины и поцеловал в плечо.

Две недели пролетели незаметно. И если в самом начале Ивонн торопила время, подгоняла и хотела поскорей уехать, сбежать и от родственников, и от моря, и от морепродуктов, то теперь она это время старалась остановить или хотя бы замедлить. Ранним утром Ивонн постучала в дверь квартиры Фабьена, заметив на крыше соседнего дома ту самую серую кошку. А когда Фабьен вышел на порог, Ивонн сказала:

– — Я улетаю вечером.

Она поджала губы и прошла в квартиру.

– — Помню, ты говорила, — Фабьен предложил ей кофе и Ивонн согласилась, потому что запах был невероятно соблазнительным.

– — Может, ты дашь мне свой номер телефона или, например, мы могли бы переписываться. Я знаю, что ты не любишь компьютеры и у тебя нет электронной почты, но ведь есть еще и бумажные письма, — Ивонн говорила быстро и часто запиналась.

– — Нет. Мы не будем созваниваться или переписываться, — спокойно и честно сказал Фабьен и обхватил ладонями лицо Ив.

– — Но почему? — странно, Ивонн думала, что ее сердце разобьется, если она услышит эти слова, но оно даже не дрогнуло.

– — Потому что я не буду нужен тебе там, куда ты едешь. У нас было прекрасное время, но оно закончилось. Так случается.

Возможно, Ивонн тогда оправдывалась, а может быть, сохранив гордость, выпила кофе и ушла, сейчас она этого не помнила. Фабьен был очень важен, он сказал тогда, что счастлив, что их пути сошлись, но теперь им положено расстаться, и они оба знали, что так будет.

– — Вспоминай меня. А я, так уж и быть, уделю тебе время в своем романе, — Фабьен улыбнулся.

– — Как ты меня назовешь? — спросила Ивонн, стоя на крыльце его дома.

– — А как ты хочешь?

— Это неважно. Я узнаю нас, когда прочту, — прошептала Ив, оставил поцелуй на щеке Фабьена, возле родинки, и отпустила его.

Глава пятая. Заветы юности.

Они приехали в Виргинию, на винодельню Розенфилдов, накануне Дня Независимости. По дороге у них лопнуло колесо, и Ивонн с отцом неумело старались его заменить. Джен вышла из машины и прошлась вдоль дороги. Она предложила Аарону дойти до ближайшей заправки, чтобы вызвать помощь, но он сказал, что и сам прекрасно справится, что у него есть накидной ключ и запаска в багажнике. К тому же следов цивилизации поблизости не было. Сначала из багажника вытащили чемоданы, стоившие целое состояние, а уже потом Аарон достал запасное колесо. Оно подпрыгнуло на горячем асфальте и повалилось набок.

О том, что цивилизация близко, Джен догадывалась по облезлым вывескам с выцветшими флажками на них, которые предвещали, что совсем скоро появится череда придорожных мотелей и закусочных. Спорить с мужем Джен не стала: не в ее это было правилах. Монотонный, обесцвеченный в сумерках пейзаж открывался ее взгляду. В воздухе пахло полынью и вереском. Женевьева собрала полевые цветы и сухие стебли в букет и вернулась к тому моменту, когда Аарон поднялся с земли, перепачкав одежду, руки и лицо чем-то, до ужаса напоминавшим мазут, потер ладони, стряхивая с них пыль, и сказал: «Готово».

Заминка с колесом стоила им часа, а в сумерках отец Ивонн вел машину медленнее, сосредоточенно глядя перед собой, опасаясь, что из-за деревьев выскочит животное, а он его не заметит. Поэтому они прибыли гораздо позже положенного времени. Почти в полном молчании отужинали, а уже на следующее утро наступил День Независимости.

Вся семья собралась за завтраком как обычно в саду, за столом, в тени фруктовых деревьев. Ивонн долго спала, и поэтому появилась в саду уже тогда, когда все остальные негромко переговаривались, изредка отвлекаясь от чтения газет, и пили кофе. Ив поцеловала мать в щеку и села рядом с ней. Виола, которая буквально несколько минут назад собрала тарелки со стола, поставила перед ней горячую яичницу с помидорами и беконом в маленькой чугунной сковородке, тосты, сыр, яйцо всмятку, если вдруг не захочет яичницу, и придвинула ближе к ней тарелку с фруктами. А потом отправилась за новой порцией кофе.

– — В мое время, за такое я бы остался без завтрака, — усмехнувшись поверх газеты, сказал Сэмюэл Розенфилд.

– — Сэм, не начинай, — шепотом попросила Мария и улыбнулась внучке.

– — Отец, хорошо, что мы в нашем времени, — Аарон тут же вклинился в разговор.

– — И тебе доброе утро, дед, — Ивонн улыбнулась и Сэм, как ни странно, улыбнулся ей в ответ. Ивонн давно уже научилась не реагировать на ехидные замечания деда. Она отшучивалась, а иногда целовала его в лысеющую макушку. «Все, что нам нужно — это любовь», — она вспоминала заветы Джона Леннона и хорошо справлялась с дедом.

– — Я сегодня буду поздно, мам, — сообщила Ив, макая свежий, еще горячий хлеб в мягкий желток.

– — Снова будешь слоняться по городу с этим мальчишкой фермера? — строго спросил дед.

– — Да, и с мальчишкой помощника шерифа.

– — Засранка, — пробормотал Сэмюэл и вернулся к утренним новостям.

– — Мы собирались пообедать вместе, — сказала мама, будто они и так каждый день не обедали вместе. — Виола готовит обед в честь Дня Благодарения, а твой отец купил фейерверки.

– — Знаю, но у Криса сегодня день рождения.

Обычно они приезжали позже четвертого июля, празднуя в Нью-Йорке на каком-нибудь благотворительном вечере, и Ивонн была вынуждена проводить весь вечер в ужасно неудобном платье, общаясь со сверстниками.

С глупыми девчонками, обсуждающими манхеттэнские сплетни, или с напыщенными индюками в лакированных туфлях, с пеленок готовящимися поступить в один из университетов Лиги Плюща. Она и сама казалась такой со стороны, но не испытывала по этому поводу радости. Этот день рождения Криса Ивонн пропускать не хотела. Тем более, у нее был подарок.

– — Хорошо, милая, но будь осторожна.

– — Тебя подвезти? — спросил Ноа, который к тому времени уже ослеп на один глаз.

– — Нет, Ноа, я возьму велосипед, — расправившись с завтраком, Ивонн поднялась из-за стола и погладила старого садовника по плечу. — Но спасибо, что предложил.

Тем вечером оказалось, что многое изменилось. Джозеф встречался с девчонкой, и все время, пока они вчетвером сидели в баре, эти двое целовались. Лотти Уильямс, переехавшая в Абингдон недавно, была хорошенькой. Ивонн она сразу понравилась. У нее были светлые, длинные, вьющиеся волосы, аккуратное лицо с острым подбородком и большие каре-зеленые глаза.

– — У меня кое-что есть для тебя, — Ивонн заговорила с Крисом и достала из кармана сверток, который упаковала в подарочную бумагу совсем недавно. Она вложила его в раскрытую ладонь Криса и улыбнулась ему.

– — Подарок? — спросил тот и с интересом стал распаковывать.

– — Я подумала, что эта вещь сделана специально для тебя, — тихо сказала Ив, и покрутила в руке бокал, в котором было пиво, а теперь осталась только белая пена на стенках.

Подвеска Крису понравилась. Он тут же надел ее, завязав шнурок на нужной длине, прошептал: «Спасибо» и обнял Ивонн. Ей хотелось, чтобы он никогда ее не отпускал.

Джо, отвлекшись от возлюбленной, достал из внутреннего кармана куртки — он теперь всегда носил кожаную куртку отца — целую бутылку джина и улыбнулся.

– — Где ты ее достал? — спросил Крис.

– — Стащил у отца, — честно признался Джозеф. — Он мне голову открутит, когда узнает, — весело заявил Джо и пустил бутылку на стол. Она протяжно и жалобно звякнула. — Сегодня день рождения у моего друга, — громко прокричал он, встав на диван ногами. Он был любителем громких заявлений и никогда не изменял себе.

Крис смутился, когда люди стали хлопать, а бармен затянул «С днем рожденья тебя». А Ивонн улыбалась и тоже хлопала, рассматривая своего друга. Крис, наконец, заулыбался. Когда все представление закончилось, Джо откупорил бутылку и плеснул джин в четыре бокала, а затем добавил тоник. Они выпили, затем еще раз. А как оказались на площади города под искрами фейерверков, не помнили. Небо горело, изумительные яркие вспышки отражались в глазах Криса. Ивонн вздрагивала от оглушительных хлопков, с которыми залпы вырывались наружу, а потом Крис неожиданно обнял ее, держа в руках так крепко, что Ив могла позволить себе немного фантазий. Невинных, незначительных.

– — Они празднуют твой день рождения, — выдохнула Ивонн и дернулась в его руках, но и после этого Крис не перестал ее обнимать.

Отстранившись наконец, Крис отошел в сторону от взволнованной зрелищем толпы, и Ивонн последовала за ним. Она подошла совсем близко, и тогда Крису пришлось вжаться спиной в стену закусочной, где они напивались весь вечер. Ивонн подумала, что терять ей нечего. Она схватила Криса за воротник клетчатой рубашки, думая, что Крис мог бы быть менее стереотипным, и, не давая себе шанса передумать, поцеловала его. Коснулась губами его губ, а встретив безразличие и отстраненность, выпустила из рук ткань его рубашки и отступила на шаг назад. Ивонн собиралась уйти, вернуться домой, провести последнюю ночь в усадьбе Розенфилд, а утром уехать и никогда больше не возвращаться. Но Крис внезапно схватил ее за запястье и почти подтащил к себе. А потом коснулся ее шеи горячими пальцами и накрыл теплыми красивыми губами ее рот, и на долю секунды в голове у Ив стало пусто. Сначала она плотнее сжала губы от обиды, а затем, осознав, что происходит, позволила Крису себя целовать. И он целовал, бережно и нежно, оставляя короткие поцелуи. Он пах жарой и потом, а его дыхание — джином с тоником, и Ивонн прижималась ближе, в надежде пропитаться насквозь этим запахом. Внутри нее, словно в высоком летнем небе, распускались цветы фейерверков. Ивонн положила ладони на плечи Криса и сжала в руках ткань его рубашки. Кристиан запустил ладонь в темные густые волосы, пропуская чуть влажные пряди сквозь пальцы, настойчиво касаясь чужих губ языком и мягко трогая их зубами. Ивонн расслабленно выдохнула, а Крис, казалось, только этого и ждал. Он скользнул языком в ее рот, прижимая Ивонн к себе, и она вдруг подумала, что если это окажется сном, то она постарается никогда не просыпаться. Но это не было сном. Это было Рождеством посреди пыльного и жаркого виргинского лета. Щетина кололась, широкие, загрубевшие от тяжелой работы ладони забрались под футболку, и Ивонн потерялась в ощущениях. Она много раз представляла себе, как это случится, лежа без сна в постели, она продумала все до мельчайших подробностей и проиграла в мыслях все возможные варианты развития событий, но это не было и вполовину так же хорошо, как в реальности.

Всю оставшуюся им ночь они вчетвером провели, сидя на бордюре возле магазина мороженого, как в детстве. Но на этот раз в руках был не рожок со сливочным пломбиром, а полупустая бутылка джина. Крис поцеловал Ивонн еще несколько раз, они смотрели на звезды, складывая их в созвездия. Ивонн сказала, что некоторые звезды давно уже погасли, но мы все еще видим их свет, потому что они находятся за многие миллионы световых лет от нас. Джо покачал головой и посоветовал Ив заткнуться, потому что загадал желание, и если звезды мертвы, то и его мечты тоже. Ивонн крепко сжала руку Криса, когда из-за горизонта показался первый луч солнца, а трава покрылась росой, и поцеловала его за ухом.

В следующий раз, когда они напились, виновницей стала Лотти. Она была старше их всех и уже могла покупать крепкий алкоголь. Они вчетвером собрались у пруда, где когда-то Ивонн встретила новых друзей. Она очень переживала, что Джо отнесется к их с Крисом влюбленности неправильно или несерьезно. Они дружили столько лет. Ей не хотелось ничего испортить. И когда Ивонн заговорила с ним об этом, Джо сказал:

– — Вы мои лучшие друзья. Я люблю вас обоих. То, что происходит между вами, меня не касается, — Джо тогда был уже прилично пьян. Поэтому, когда Ивонн поцеловала Криса, обняла его за шею и счастливо улыбнулась, Джо сообщил, что видел в гостинице свободные номера. И больше они никогда эту тему не поднимали. Так же, как никогда больше не поднимали тему «морских котиков».

Той же ночью Ивонн притащила Криса домой, потому что тот изрядно напился и ему точно не стоило являться в таком состоянии к отцу. Обитатели усадьбы крепко спали, но Ив все равно выдохнула только тогда, когда за ним и Крисом закрылась дверь ее спальни.

Ивонн проснулась еще до рассвета. В доме было тихо. Она выпила стакан воды, налила еще один и открыла окно. За окном уже было жарко, голова еще была мутная, и Ив решила, что сегодня снова напиваться не стоит. Крис спал на ее кровати, лежа на животе, прижавшись щекой к подушке. И Ивонн не придумала ничего лучше, чем взять в руки скетчбук и карандаш. Она села на широкий подоконник, прижала наточенный грифель к плотному листу бумаги и вздрогнула: в памяти всплыли фрагменты вчерашнего дня, губы, распухшие от поцелуев и виски, загорелись. Ей казалось, что она до сих пор чувствовала на своем теле руки Криса. Словно везде, где он касался, остались отметины. Потом она взяла себя в руки и провела первую линию на белом так решительно, словно от этого зависела чья-то жизнь. Того парня, например, который растянулся на ее постели.

Ивонн чувствовала, как горят щеки и как ее выворачивает наизнанку от желания.

Крис сказал ей сразу после того, как они оказались в спальне прошлой ночью:

– — Ив, я, похоже, слишком пьян, но мне кажется, что я люблю тебя.

Ивонн уже во второй раз за лето пыталась остановить время или хотя бы увековечить его на бумаге, поэтому она постоянно делала наброски и всюду носила с собой скетчбук. Она не понимала, что тонула, что эти воспоминания и словно живые глаза Криса на бумаге утягивали ее так глубоко под воду, что кругов на воде уже давно не было видно.

Но карандаш скользил по бумаге плавно и правильно, и это казалось тогда единственным верным решением. Ивонн боялась упустить невинность момента, поэтому въедливо смотрела, ласкала Криса взглядом. Ей нравился свет из окна, что лился на лицо и обнаженную спину. Свет, который все же вскоре разбудил Кристиана.

— Привет, — голос у Криса был низкий, тягучий, с едва уловимой хрипотцой, словно забытая на солнце соленая карамель. Крис потянулся, поднялся на ноги, и забрал у Ивонн блокнот, который та отчаянно прижимала к себе. — Ты снова рисуешь меня намного красивее, чем я есть, — Крис сел рядом и стал рассматривать рисунки, и в его памяти, как и в памяти Ивонн, оживали моменты их общей юности.

— Ты такой и есть, — все, что сказала Ив, прежде чем Крис ее поцеловал.

Крис отстранился, прошептал что-то о том, что ему нужно вернуться домой до того, как отец проснется. Он оделся и вышел через балконную дверь, а потом спустился по водосточной трубе и вышел за ворота.

Ивонн легла туда, где еще несколько минут назад лежал Крис. Прижалась к подушке, к которой прижимался он, накрылась одеялом, которым Крис укрывался, и прикрыла глаза, желая не просто запомнить его лицо, его запах, а стать им.

Через пару дней Ивонн вскользь упомянула, что дважды провалила экзамен на права. Джен тогда сказала, что в этом нет особой необходимости, а отец пообещал выкроить время в череде бесконечных встреч и помочь ей, но так и не выкроил. Ивонн рассказала друзьям об этом просто потому, что к слову пришлось: родители Лотти подарили ее старшему брату машину. Но Крис словно услышал призыв к действию и вознамерился научить Ив.

Заглушив двигатель посреди глухой трассы далеко за городом, Крис посмотрел направо, ободряюще сжал запястье Ивонн и улыбнулся. Вышел из машины, освобождая для нее водительское сидение, куда Ив тут же перебралась.

– — Прежде чем ты вставишь в зажигание ключ, сделай так, чтобы тебе было максимально комфортно. Отрегулируй руль и сиденье, рычаг слева под тобой. Знаешь, как правильно это делать? — Крис застегнул на ней ремень безопасности и посмотрел в испуганные глаза.

– — Да, да. Что-то я помню. Поясница плотно прижата к спинке, правая нога согнута в колене, до педалей не нужно тянуться. Сейчас… — пальцы дрожали, и, вместо того чтобы выполнить все, о чем он говорил, Ивонн лихорадочно вспоминала правила движения, вообразив, что сидит в машине с инструктором.

– — Это не так страшно, как кажется. Просто попробуй, — Крис улыбнулся, потянулся к ней и стал помогать. — Вот так, удобно? — поинтересовался он, подогнав старый отцовский «фордик» под Ив.

– — Да, хорошо, — Ивонн зажмурилась и крепко вцепилась в руль, так, что костяшки рук побелели.

– — Ты уверена? — заметив выступившие росинки пота на ее висках, спросил Крис. Он потеребил шнурок, висящий на шее, и Ивонн краем глаза заметила белое крыло фарфорового самолета.

– — Я уверена, что не смогу, не смогу управлять этой машиной. Раньше это всегда были полуавтоматы, но и тогда я проваливала…

– — Успокойся, ладно? Это не экзамен, — Кристиан попросил почти строго и довольно убедительно, чтобы унять ее дрожь и волнение. Ивонн не думала, что он на такое вообще способен, потому что у него были самые печальные глаза на свете и самые мягкие губы. — Я рядом с тобой. Расслабься, — Крис коснулся ее холодных рук.

– — Отлично, ты рядом, — Ивонн шумно выдохнула. — А где мой поцелуй на удачу? — Крис редко понимал ее шутки, поэтому наклонился к ней и коснулся влажного виска губами, отчего Ивонн дернулась и замерла.

– — Проверь ручник, скорость, — попросил Крис, стараясь не нудить без дела.

– — Я знаю, — Ивонн бегло выполнила его просьбу и вставила ключ в замок зажигания, повернула его и заулыбалась, когда машина откликнулась на действие утробным рычанием. Она переключила передатчик скорости и, нажав на педали, плавно тронулась с места. — Кажется, получилось, да? — неуверенно спросила Ив, а Крис кивнул.

Порывистый, резкий ветер врывался в открытые окна, свистел в ушах и хлестал по лицу. Горячий еще воздух обжигал кожу и пробирался под одежду. Ивонн сильно разогналась, потому что сгорала изнутри каждый раз, когда Крис бросал на нее взгляд. В глазах Криса было что-то такое, от чего за своей спиной Ивонн чувствовала громадные крылья. И во всем Крисе было что-то такое, что Ивонн хотелось навсегда остаться в Виргинии и чувствовать его рядом бесконечно долго.

– — Тише, девочка, тише, — Крис как-то неосознанно положил увесистую ладонь на колено Ив. — Не так быстро, — улыбнувшись, он скользнул по бедру выше.

Вздрогнув, Ивонн отпустила педаль сцепления слишком резко, и машина остановилась, чуть не встала на дыбы, как упрямый жеребец, рыкнула и заглохла посреди поля.

– — Перестань разговаривать со мной как с лошадью, — Ивонн сомкнула ноги и зажала его руку меж бедер. — Поцелуй меня, пожалуйста. — попросил она, чувствуя, что задыхается от любви

«Поцелуй меня», — просила Ивонн, а Крис вдруг услышал: «поцелуй меня». И все стало проще. Крис рассмеялся, коснувшись носом кончика носа Ив: он был холодным. Ладонью он скользнул по ее загривку, провел по линии нижней челюсти и, нежно прижав к себе, поцеловал.

Ив сделала глубокий вдох, чувствуя на языке его, Криса, вкус, и запах, и руки на теле, когда тот крепко обнял за талию. Крис даже простонал от бессилия перед самим собой и от этой податливости, с которой Ивонн отвечала на поцелуй, позволяя делать с собой все, что захочется.

Если бы могла сейчас, Ивонн бы подумала, что еще никто так ее не целовал, даже Фабьен, с его опытом, о котором он говорил всегда с упоением. У Криса опыта было кот наплакал, и от этого поцелуй был еще слаще. Но возможность мыслить Ивонн, казалось, утратила, когда отчаянно попросила Криса ее поцеловать и тот это сделал.

– — Крис, — Ив разорвала долгое и нежное слияние их губ, — мне кажется, что я тоже люблю тебя, — сказала Ивонн и приникла к его раскрытым губам. Она зубами прихватил язык Криса и рассмеялась, прошептав какую-то глупость, и тогда Крис притянул ее ближе.

Ивонн сказала, что на сегодня с нее хватит машин, поэтому, когда они, наконец, нацеловались, хотя это казалось невозможным, Крис сказал, что отвезет ее домой сам. Они подъехали к усадьбе, когда было уже за полночь. Свет в окнах не горел, поэтому Ивонн, долго прощаясь с Крисом в машине, вышла из нее и, обежав спереди, просунула голову в окно и еще раз, в самый, теперь уж точно, последний раз, поцеловала Криса. Затем она, конечно, вернулась, когда Крис уже развернул машину, и снова поцеловала.

Ивонн тихо открыла калитку, даже не пытаясь стереть улыбку с лица, и побежала к дому, а когда увидела на крыльце медленно тлеющий огонек сигареты, чуть было не закричала.

Джен сидела на ступеньках в легком летнем платье, хотя ночи уже становились прохладнее, и курила. Так, как она это делала, не мог никто — в этом Ивонн была уверена. Она таскала у деда самокрутки и иногда по ночам выходила на крыльцо. Долго сидела, смотрела на звезды и медленно, с наслаждением курила. Сколько Ивонн себя помнила, от матери всегда пахло немного табаком и тяжелым удовым парфюмом.

– — Мам! — сказала она и облегченно выдохнула. Конечно, она видела все, что происходило за воротами: с этой точки открывался отличный вид. Но все же это была она, а не дед.

– — Привет, милая, — Джен улыбнулась и похлопала по месту рядом с собой.

– — У тебя снова бессонница? — спросила Ив и села рядом с матерью, а она тут же обняла ее и крепко прижала к себе.

– — Думаешь, я могу спать, когда ты не дома? — с улыбкой спросила она и погладила дочь по волосам.

– — Прости, мам, — Ив поджала губы.

– — Ладно, — выдохнула Джен. — Ты любишь этого парня?

Вокруг было так тихо, что Ивонн слышала, как тлеет папирусная бумага и горит табак. Оранжевый огонек ее ночной сигареты ярко загорелся, а затем на мгновенье потух, прямо перед тем, как она сделала следующий вдох. Она облизнула губы — язык мелькнул меж ее полных губ.

– — Я не знаю, но думаю, что люблю, — Ив взяла из рук матери самокрутку. Джен понимающе улыбнулась и встала с крыльца.

– — Пригласи его на ужин завтра, я буду рада.

В саду зажгли свечи, когда сумерки стали сгущаться. Уходящее солнце плескалось в бокалах с вином. Ивонн держала руку Криса под столом и чувствовала себя невероятно счастливой. Она, боясь быть застигнутой, украдкой разглядывала профиль Криса и гладила тыльную сторону его ладони большим пальцем. Это, конечно, ни от кого не укрылось. Во всяком случае, от матери и отца. Ивонн смотрела на своего друга с восторгом, с трепетной нежностью, ловила каждую его улыбку, и сама улыбалась в ответ. Крис вырос красивым парнем. Таким классическим киношным красавчиком. У него были едва заметные веснушки от солнца, светлые волосы, которые он зачесывал набок, и невероятные глаза. Ивонн держала бокал с рислингом и никак не могла понять, почему все восторгаются вкусом этого вина.

Становилось прохладно. Виола вынесла теплые пледы для тех, кто успел замерзнуть. Ивонн не было холодно. Ее кровь была горячей. Она чувствовала, как кровь кипит внутри нее, слышала, как сердце тяжело и глухо бьется в груди. Весь ее мир в тот вечер сосредоточился в теплой мозолистой ладони. Из проигрывателя звучала музыка, которая быстро стала их музыкой, гимном новой жизни.

В те дни Ивонн увлеклась фотографией. Фабьен говорил: «Живопись — это хорошо, но сколько ты знаешь художников, способных передать живой взгляд? С камерой проще». Ивонн знала не много таких художников, поэтому согласилась с Фабьеном и купила фотокамеру «Полароид». Она делала снимки, а потом они вместе наблюдали, как проявляется фотография. Ивонн всеми доступными ей способами пыталась запомнить. Она запоминала свою юность, с которой очень скоро придется расстаться, насколько скоро, она тогда не знала. Ивонн словно собирала доказательства, чтобы потом быть уверенной, что ничего из этого она не выдумала, доказательства того, что это было, и это было прекрасно.

– — Решил, чем будешь заниматься после школы, Крис? — спросил отец Ивонн.

– — Пап, — Ив выразительно посмотрела на отца и едва заметно покачала головой. Ей казалось, что если Крис порежется, то кровь пойдет у нее.

– — Да, сэр, — ответил парень.

– — Прошу тебя, просто Аарон, — поправил отец, сложил вилку и нож на пустую тарелку и сделал пару глотков вина.

– — Хорошо, Аарон, — улыбнулся Крис, и Ивонн почувствовала, как его сердце пропустило несколько ударов. — Я собираюсь завербоваться в армию. В «SEAL».

– — Это очень… патриотично, — наконец выдохнул Аарон, подобрав правильное слово.

И если бы они все замолчали, если бы перестали говорить. Если бы дед не потянулся через стол и не похлопал Криса по плечу, если бы мать не погладила Криса по щеке, если бы не сказала: «Молодец, мальчик мой, ты очень храбрый». Если бы Крис не говорил: «спасибо, мэм» или «спасибо, сэр» каждый раз, когда его хвалили. Если бы они хоть на одну секунду замолчали и прислушались, то наверняка услышали бы, как сердце их возлюбленной, дочери и внучки разбивается.

Но они продолжали что-то оживленно обсуждать, откупорили бутылку игристого вина, зажгли больше свечей.

Крадущаяся с востока ночь чувствовала себя полноправной хозяйкой в Виргинии. В чернильное небо летели голоса и искорки свечей, во рту миллионами ярких звезд взрывалось пузырьками шампанское. Ивонн еще сжимала руку Криса, когда мать достала из кармана вязаной накидки конверт и положила на стол перед ней.

– — Его доставили сегодня, — счастливо улыбаясь, произнесла Джен.

– — Что это? — спросила Ивонн, хотя видела на конверте эмблему Колумбийского университета.

Она предполагала, что это случится. Осень подкрадывалась незаметно. В саду поспела ежевика и виноград, из которого дед позднее сделает вино. Паутина в полях постарела и обвисла. Дожди шли все чаще, а дни становились холоднее и короче.

Но она не думала, что это случится так скоро. Ивонн взяла в руки письмо и аккуратно, медленно открыла его.

– — Ну, что там? — нетерпеливо спросил отец.

– — Поступила, — выдохнула Ив и тут же взглянула на Криса. Тот молчал.

«Скажи что-нибудь», — подумала Ивонн. Не было ничего странного в том, что она поступила. Она готовилась очень упорно и долго, но сейчас все это стало так неважно. Все, чего ей хотелось, это чтобы Крис заговорил с ней, сказал хоть слово, но он молчал, а затем отпустил руку Ивонн.

– — Простите. Я должен идти, — все же сказал он и встал из-за стола. Крис растворился в ночи быстро, она поглотила его в своей клыкастой пасти. Будто и вовсе не было.

– — Мне так жаль, милая, — сказала Джен и прижала ладонь ко рту.

Ивонн еще какое-то время сидела, потом извинилась и кинулся к гаражу. Она взяла велосипед, надеясь, что Крис не далеко отъехал. Ивонн крутила педали так быстро, как только могла. Она думала, что, возможно, это бессмысленно. Но не попытаться не могла.

– — Хочешь оставить что-нибудь здесь? — спросил Крис пару дней назад.

«Да, хочу, — подумала Ив, — я хочу оставить здесь свое сердце, отдать его тебе, надеясь на бережность и аккуратность в обращении. Хочу остаться сама».

– — О чем ты?

И тогда Крис достал жестяную коробку. Она все еще пахла сублимированным кофе. Крис положил в коробку письмо, которое не дал никому прочитать. Лотти сняла с запястья браслет из розового кварца. Джо положил потертый значок помощника шерифа: его отцу выдали новый, когда повысили. А Ивонн развернула к себе камеру и сделала фото на «Полароид», стараясь захватить всех сразу. А когда она проявилась, опустила фотографию на дно коробки. Они были счастливы, молоды, полны надежд в ожидании грядущего, в ожидании жизни. И никому из них не пришло в голову, что живее, чем сейчас, они уже никогда не будут. Крис взял небольшую садовую лопату и выкопал ямку. Они положили коробку под кизилом, возле памятного пруда.

Ивонн не удалось догнать Криса по дороге. Она бросила свой велосипед рядом со старым Фордом «Бронко», увидела слабый свет в конюшне и пошла на него.

– — Крис? — Ивонн прошла мимо стойл. Лошади тихо фыркали, отзываясь на ее голос. Ивонн погладила одну по носу. Она была самой красивой, темно-серая, вся «в яблоках».

– — Уходи, Ив. Разве ты не понимаешь, что делаешь только хуже? — Крис сидел в амбаре, где на зиму сушили сено, когда он увидел Ивонн, то поднялся на ноги.

– — Я не хотела, чтобы ты узнал об этом так, — Ивонн подошла к нему, положила его ладони на свою талию и обняла. — Но сейчас я с тобой. Чувствуешь? Да, я поступила в колледж, а ты завербуешься в армию, но сейчас мы здесь. И у нас есть еще время, — Ивонн встала на колени и утянула за собой Криса. — Я буду писать тебе в часть. И у тебя будут увольнительные. Я сдам экзамен на права и буду приезжать к тебе. А иногда ты будешь приезжать ко мне. И я, как обещала много лет назад, покажу тебе Статую Свободы и Эмпаир стейт, — быстро шептала Ив, расстегивая маленькие пуговицы на своем легком хлопковом платье.

– — Подожди, не снимай с себя одежду, — попросил Крис и взял ее за запястье.

– — Почему? — Ивонн легла на спину. Под ней было теплое сено. Оно опьяняюще пахло луговыми травами, и Ивонн повело.

– — Не нужно делать так, чтобы потом было еще больнее, — Крис покачал головой. Его отец не одобрял их дружбы, об отношениях Крис боялся даже заикнуться. Отец говорил ему, что девушки вроде Ивонн — самодовольные вертихвостки, которые только играют с простачками вроде дурня Кристиана.

– — Больно будет в любом случае. Просто будь со мной сейчас. Люби меня, — Ивонн коснулась ладонью его щеки и поцеловала. И Крис поддался. Ив ухватилась зубами за мочку его уха и, пытаясь унять сердце, бьющееся в горле, крепко обняла, когда Крис снял с себя рубашку.

Крис погладил ее по волосам и, приподняв голову Ивонн за подбородок, внимательно взглянул в глаза, провел пальцами по губам, подушечками задевая ровный ряд нижних зубов.

– — Мне хорошо здесь с тобой, — от былой уверенности не осталось и следа. Ивонн впилась ногтями в плечи Криса и подумала, что все, и правда, кончено. Она чувствовала тепло его тела, запах. Смотрела в глаза. Но в них словно что-то перегорело. Ивонн поняла, что, как раньше, уже никогда не будет.

– — Тогда останься, — прошептал Крис и стянул с нее платье. Он положил ладонь на шею Ив и глубоко поцеловал, чувствуя на языке дыхание, чувствуя, как глухо на языке бьется ее сердце.

Того, как в амбар зашел отец Кристиана, они оба не заметили, но уже через пару мгновений Джон Коннелл схватил своего сына за плечо и отбросил в сторону. Ивонн, сгорая от стыда, прикрылась рубашкой Криса. Она не помнила, как завязалась драка. Не драка даже, а избиение. Крис лежал на деревянном полу и даже не пытался защититься. «Будет только хуже», — однажды сказал он. Ивонн набросилась на Джона со спины, но тот оттолкнул ее локтем, и удар пришелся в лицо. На секунду у нее закружилась голова, а из носа потекла кровь, капли посыпались на белую ткань рубашки. Но она снова попыталась удержать Джона.

– — Уходи, — прошептал Крис, а Джон посоветовал ему замолчать. — Уходи, — сказал он громче. Крис кричал одно это слово так громко, что у Ивонн закладывало уши. — Уходи! — кричал он. — Прошу тебя, — сказал Крис, держа ладонь возле сломанного носа. — Уходи.

После этого Ивонн множество раз задавала себе один и тот же вопрос. Почему она тогда все же ушла? Когда она вернулась домой полураздетая, в чужой рубашке, заляпанной кровью, ее ждали мать, отец и дед. Женевьева подбежала к дочери и стала осматривать ее.

– — Со мной все в порядке, мам, — сказала Ив, и это было наглой ложью. А потом она осела на пол и расплакалась. Джен прижала дочь к себе, стараясь успокоить.

Разобравшись во всем, Аарон взял свою машину и вместе с Сэмюэлем поехал к дому Джона Коннелла.

Вернулся он под утро. С наливающимся синяком под глазом и со сломанным пальцем.

– — Крис в порядке? — спросила Ив, не сомкнувшая глаз за всю прошедшую ночь.

– — Да, — выдохнул отец. — Я отвез его к фельдшеру.

А позже, сидя у открытого окна в своей комнате, Ивонн услышала разговор Аарона и Сэмюэля.

– — Ты слышал, что сказал этот ублюдок? «Увези свою дочь — шлюху отсюда, или я переломаю им обоим шеи, как курам», — сказал дед, оставив пустую чашку с кофейной гущей. Он никогда не умел подбирать выражения и всегда был очень откровенным и немного грубым.

– — Нет нужды повторять, что он сказал, отец. И… Нельзя оставлять мальчишку с ним, — на палец Аарону наложили шину, а к ушибу на лице он прижимал лед, завернутый в полотенце.

– — С ним все будет нормально. Он уедет в армию. И если у него хватит ума, он либо умрет где-нибудь на Ближнем Востоке, либо выживет, но сюда больше не вернется, — дед покачал головой. У Ивонн потекли слезы. — Я присмотрю за мальчишкой.

– — Ивонн его, похоже, любит, — выдохнул Аарон и пожал плечами.

– — Послушай, сын. Всякое бывает. Но это просто подростковые глупости.

– — Нет, это катастрофа, — усмехнулся отец, и Ивонн подумала, что это слово очень точно описывало то, что он чувствовал.

– — Увези мою внучку отсюда. Я хочу, чтобы ты сегодня же посадил ее в машину и увез.

Ивонн закрыла окно, легла на разобранную кровать и прикрыла глаза. Нос саднило, а под глазами уже начали наливаться синяки. Внизу переговаривались ее родственники. Виола хлопотала по дому, собирая их вещи. «Жизнь закончилась», — думала Ив. Ее сердце уже никому не удастся собрать по осколкам и склеить так, что не отличишь от живого.

Вечером они погрузили в машину вещи, распрощавшись с теми, кто остался доживать свой век в стенах усадьбы.

Ноа не проснется через пару месяцев, и они похоронят его в семейном склепе. А еще через несколько лет уйдут Сэмюэл и Мария. Виола соберется к сестре в Джорджию. А у Криса не хватит ума, и через много лет он вернется в дом своего отца, в свой отчий дом с первым же попутным грузовиком из Литл-Крика. Всего этого Ивонн тогда не знала. А если бы знала, то ничего бы не смогла сделать, потому что, как только она села в машину, Аарон заблокировал двери.

– — Выпустите меня, — кричала она, увидев, что, когда они тронулись с места, к усадьбе на велосипеде подъехал Крис, не успев всего на мгновение. Он тяжело дышал, лицо, его прекрасное лицо, было распухшим. — Выпустите меня, — просила Ив, но Аарон ее словно не слышал. Она поднесла кулак ко рту и прикусила кожу.

– — Не нужно, милая, — прошептала Женевьева. Она сидела рядом с дочерью на заднем сиденье. — Все кончено, милая. Все кончено. Будет только хуже, если ты выйдешь из машины. Будет больнее, — мать обняла Ивонн, прижала к своей груди, как в детстве, и гладила по волосам, пока она плакала и до тех пор, пока, обессиленная, она не уснула на ее коленях. Джен смотрела в окно. Мимо, как и много раз до этого, проносились безликие, выцветшие пейзажи. Она лила безмолвные слезы и думала, что самой большой ошибкой в ее жизни был день, когда она впервые с годовалой дочерью на руках переступила порог усадьбы Розенфилдов.

Примечания

2

Де-факто независимое государство, существовавшее в период с 1861 по 1865 год в южной части Северной Америки.

3

Имеется в виду номер заключенного в концлагере узника.

4

Строки из песни Дэвида Боуи — Space Oddity