Flung out of space

Азазелль

В сборник вошли стихи, написанные до двадцати. Юные, неумелые, преувеличенные и печальные, но, несомненно, живые и правдивые.Стихи, за которые мне когда-нибудь станет стыдно.

Часть вторая

«Солнце…»

Солнце,

ярко-рыжий апельсин,

выжато до самой

кислой дольки,

пал солдатик,

храбрый,

добрый,

стойкий,

потому что

был всегда один.

А в прошедшем —

тот ещё чудак,

то страдал, то грёзам

предавался,

побеждал,

но чаще —

ошибался,

чаще получалось всё

не так.

Жечь любил,

раздаривая свет,

оттого и назывался

Солнцем,

развлекал соседей

смехом звонким,

окружённый

кучкою планет.

Много поговаривать

о нем

обожали озорные

звезды.

Проносились вскользь

кометы — гроздья,

всё пытаясь

отыскать

свой дом.

И, казалось,

вечен этот свет,

и лучи не выдохнутся,

но

отчего сдаётся человек?

отчего бывает одинок?

Выцветший

и сгорбленный чудак

с множеством

прорубленных морщин

вечерами вспоминал себя —

солнце,

ярко-рыжий

апельсин.

«Что-то шумит в наушниках…»

Что-то шумит в наушниках

ясное, но чужое,

словно идёшь в наручниках

по не остывшей боли,

будто бредёшь по кладбищу

кем-то любимых песен,

будто бредёшь по клавишам

собственной, сбитой спеси.

Перед глазами улицы,

справа ползет настроение,

что по привычке хмурится,

ноет по обыкновению,

шепчет на ухо истины

мол, ну кому интересен ты,

если порой не искренний

и никогда не весел,

если не пишешь сутками

и молчалив при встрече?

Да и с твоими шутками

губится каждый вечер.

Кто же тебе полюбится,

кто же разучит индеведь?

Я бы ответила улицам,

только самой бы выведать.

«А у меня всё хорошо…»

А у меня всё хорошо.

Декабрь за окном.

Наряжен дом,

Горят огни,

И ёлка при параде.

Лишь, бога ради,

Снег!

Свались!

С ленивых облаков.

Укрой пушистым одеялом

Детей и стариков.

Мужчин и женщин,

Крыши, транспорт,

Угрюмые дома.

Ведь если нет снежинок нежных,

На что тогда зима?

А у меня всё хорошо.

Январь уж на носу.

Сидит себе, надменный,

Первый,

И, улыбаясь, топчет нервы,

Как топчем мы

Весенним утром

Застывшую росу.

А город в суете и спешке,

И где-то за углом

С холодным, прошлым и ненужным,

Тяжёлым багажом

Стоит Пятнадцатый, тоскливый,

Прощается, грустит.

И у меня вот

Всё паршиво,

И у меня болит.

«Отправили за водкой…»

Отправили за водкой;

это третья.

Прикинули,

отправили опять.

А в голове шумело:

«лишь бы встретить

кого-нибудь,

кто мог бы их разнять»

Просили выпить с ними,

хоть немножко,

с уст липких громко пошлости лились.

А я мешаю чай

железной ложкой,

запачкав хрупкий,

старенький сервиз.

Они кричали:

«прочь гони стеснеье,

жизнь коротка,

так поживи враздрызг»,

а у меня песочное печенье

и плитки шоколадной ровный лист.

Они стенали;

их сердца горели,

их врачевал горячий алкоголь.

Они твердили:

«рюмка, в самом деле,

способна усмирить любую боль»

Они зевали,

громко и протяжно,

мечтая поскорее разойтись.

Я вслед за ними разбиваю

чашку

и вспоминаю,

как прекрасна

жизнь.

«Когда безрадостно внутри…»

Когда безрадостно внутри,

И что-то жалобно хрипит,

Тогда спасают не стихи,

Не песен звон, не шум строки,

Не пляски осени за дверью,

Не кот пушистый на коленях,

Не добрый взгляд и не объятия,

И не любимое занятие,

Не тёплый чай, и не печенье,

И не привет от вдохновенья.

Когда безрадостно внутри,

Когда ошибка за ошибкой,

Конец ознакомительного фрагмента.