Амлет, сын Улава

Адель Гельт (2024)

В тот год, когда прекрасная Гундур берет в спутники и супруги Улава Аудунссона, хотя иные рассказывают, что это случилось наоборот, могучие бонды и вольные викинги Исландии собираются на первый для этой земли альтинг… …Через девять лун после того, как в стреху крыши первого дома вбили железный гвоздь, в семье Улава Аудунссона и Гундур Тюрсдоттир родился мальчик рыжей масти (в отца) и с отчаянно-голубыми глазами (в мать).

Глава 4. Славный сон.

Спать меня отвели, натурально, в сарай.

Вернее — в тот же сенной амбар, в котором я прятался немногим ранее: делалось это, конечно, с умыслом, и был он вот такой.

Я не знаю твоих обычаев, твоих и твоего народа, но, чтобы ты себе понимал: совершенные года в любом краю людей полуночи — веха важная, и отношения к себе требует серьезного. Ночь накануне рождения должна быть проведена в одиночестве, и только так.

Даже Ингвар, сын Хрёрика Людбрандссона, ярла Гардарики, оказавшись в походе накануне совершеннолетия, был помещен отцом в бюстадур ладьи — чтобы дать остаться на ночь одному. К слову, так говорят, но я не очень верю: в Гардарики горазды строить борги и поселки, потому их страна и зовется Землей Городов, но ладьи они выделывают небольшие, для рек, и отдельной каюты на таком кораблике быть не может. Однако, как-то выкрутились, и в это я верить уже обязан, ведь жители Агьюборги и других краев к югу от устья Ниани от нас отличаются только величиной и обилием подвластных земель.

Выбрали именно сенной сарай: еще знатный скальд Хльги Ингварссон из рода Ундурир, тот, что носит гордое прозвище Хундамейстари, утверждал, что ожидающих вселения духа стоит помещать туда, где двери без ручек и все время хочется спать. Сено мягкое, в сон так и клонит, ручек же на двери любого амбара нет — они там без надобности.

Да, и о духе. Дух-покровитель есть у каждого взрослого человека, и даже иногда у женщины, но это полдела. Дело же в том, что духа нужно понимать и осознавать, а для этого человеку требуется иметь пусть небольшой, но талант к сгущению гальдура, таковы же не все даже в кругу древних и благородных родов.

В отношении меня сомнения оставались весьма невелики еще с семилетнего возраста, когда я сам, с перепугу и случайно, зацепил завесу времени, остановив стрелу, летевшую — как незадачливый убийца показал под пыткой — прямо в глаз моему отцу, Улаву Аудунссону. История же с злым гостем-не-гостем, в которой оба мы — что я, что отец — показали себя не лучшим образом — сомнений не оставила вовсе. «Быть ему скальдом» — сообщил тогда слегка побледневшему отцу старый Гунд, и отец предпочел поверить, хотя и не хотел мне, своему сыну, подобной судьбы.

Как уже можно было догадаться, наиболее ярко и понятно дух являет себя именно в ночь накануне дня совершенных лет: подобное предстояло и мне.

В сарай меня провожали все взрослые мужчины, случившиеся в округе. Живем мы не на каком-нибудь ветхом хуторе, а в настоящем городе со стенами, поэтому и мужчин оказалось неожиданно много. Жены с ними и нами не пошли: им предстояло накрывать столы.

В ночь накануне дня совершенных лет положено праздновать, с обильным угощением, возлияниями и долгими хвастливыми песнями: так все злокозненные сущности отвлекутся от будущего мужчины и попробуют насесть на пирующих, взрослым же людям, что могучим бондам, что вольным викингам, что речистым скальдам, глупые духи нипочем, особенно после пятой братины хмельного меда.

У дверей сарая мне выпоили малый ковш совсем уже соленой воды, подперли поленом закрытую за мной дверь, немного пошумели и ушли в длинный дом: пора было бражничать.

Уснул я, против ожидания, в три удара сердца — стоило коснуться мягкого сена плечом и головой.

Никогда ранее не видал я такого странного места. Будто бы иду по неширокой улице — и ее замостили серыми камнями, очень ровными и полностью похожими, и это глупо. Как известно каждому, узкий переулок, больше похожий на тропинку, и деревянными плахами укрывают редко, не то, чтобы мостить, а еще и так, чтобы вытесать такое количество совсем одинаковых камней… Кроме того, что-то мне подсказывало, что камень уложен совсем недавно, и что укладку эту проводят очень часто: раз в полный годовой оборот, а то и чаще.

Строения тоже смотрелись чудно. Были это будто и не дома вовсе, а клетки для диких зверей или опасных сумасшедших: берсерков или еще кого похуже. Толстыми прутьями, кованными с невиданным мастерством — все они оказались гладкие, выглядели круглыми на разрез и были такими же между собой одинаковыми, как и камни глупой мостовой — были забраны широкие проемы в стенах, выложенных из дорогого красного кирпича. Это было бы, наверное, правильно: дикий зверь или сумасшедший человек требуют постоянного присмотра, однако, внутри зарешеченного дома все было устроено несуразно. Кто-то посадил деревья и кусты, выкопал канавы и ямы, да поместил много еще всякого, делающего нужный присмотр сложным или почти невозможным.

Был белый день: правда, пасмурный, но дождь не шел. Идти мне пришлось долго — я знал откуда-то, что цель моя — в самом конце долгой улицы, не имеющей переулков, и состоящей из всего одинакового, мелкого и крупного.

Животные появились как-то вдруг, зримо, громко и запашисто.

Первым оказался бурый медведь — такие живут на больших островах, поросших лесом, или и вовсе на материке. Медведь сидел, выставив перед собой задние лапы (почти так, как человек), и смотрел на меня молча и со значением, плохо понятным на почти ничего не выражающей морде.

Прямо напротив бурого медведя оказался белый: беспокойный, бросающийся с громким ревом от стены к стене и явно намеренный меня немедленно сожрать, не окажись между нами решетки.

Еще были — каждый зверь в отдельной большой клетке — привычные лисы, волки и росомахи, зверь каркодил, не имеющий шерсти, но заросший толстой кожей, зверь олифант, но не такой, как на картинке в большой Книге старого Гунда, а совершенно мохнатый. Потом были твари и вовсе несуразные, видимо, волшебные: рыбы с ногами, змеи с тремя головами, очень большая каракатица, плавающая в глубокой яме с водой, огромные и небывало яркие птицы, повторявшие мое имя…

Я вдруг понял, что все это не звери, а духи. Духи, каждый из которых желал бы стать тем, кого я и ждал этой ночью — моим покровителем. В этом смысле та же каракатица или морской конь могли бы оказаться отличным подспорьем в походах, большой белый волк наделил бы нюхом и умением замечательно петь, медведь подарил бы силу и память… Однако, ноги и благоповеление асов несли меня мимо каждого из претендующих, да и не выйти им нипочем было из клеток, искусно выкованных то ли подземными карлами, то ли и вовсе древними искусниками — ванами.

Ни один поход не длится бесконечно — пришел конец и этому, занявшему, по моему пониманию, несколько часов, почти всю ночь.

Улица вдруг сделала резкий поворот: хотя я и был готов поклясться именем своего отца, что не ступал в сторону или за угол, но оказался я именно за этим поворотом, и там меня, конечно, уже ждали.

Дух оказался похож на человека. Время встало, потеряв «было» и «будет», оставив ненадолго только «здесь и сейчас».

Он восседает в чудном, будто обтянутом серой кожей, кресле, очень удобном на вид. Ему лет тридцать: замечательный возраст, когда мужчина еще не стар и не немощен, но уже умен, опытен и успел завести нужные знакомства.

Одет он добротно и даже дорого, но по-домашнему: в синие штаны, будто сшитые из тонкого линялого паруса, и клетчатую рубаху богатого красного цвета. Одна нога мужчины обута в тонкой работы башмак, будто из кожи, а будто и нет, вторая — боса.

Волос его черен, и стрижен почти коротко: не так, как мы стрижем трэлей, но видно, что шлема он не носит.

Дальше, как и положено образу духа, идет несуразица: при мужчине нет никакого оружия, будто он взаправду трэль, и он вовсе бос лицом, как жрец народа франков. Видно даже, что борода и усы у него не просто не растут, а тщательно выскребаются не реже раза в день. Еще у него очень крупные зубы, и один клык даже выступает за губу, глаза раскосые, а тон кожи лица — светлый, но оттенков бурого и зеленого, причем одновременно.

Рассматривать человека без единого слова невежливо — разве что, собираешься его немедленно убить, или, скажем, приобрести на невольничьем рынке. Я собрался поздороваться, и время немедленно вернулось к нормальному своему ходу.

— О, надо же, а я думал — врут все долгогривые! — дух мужчины привстал в своем кресле и всмотрелся в меня довольно внимательно. — Привет, Анубис! Спасибо, что поторопился, а то я тут уже успел заскучать.

— Имя мне Амлет, о не знающий вежества! — если мне что-то и было известно о духах и мире духов, так это то, что покровителя следовало немедленно поставить на положенное тому место и обозначить свое главенство: иначе могло случиться всякое. Свое же имя я назвал без страха и содрогания — все равно оно было детским и неполным.

— Ржавый, — сообщил мне мужчина. Сказал он это так, что я понял: это имя или прозвище, на которое дух готов откликаться. Слово было сказано не совсем так, как привычно данам, норвежцам или исландцам, но мало ли как говорят люди полуночи, поселившиеся в дальних краях: например, речь жителя Агьюборги сходу понять вообще почти нельзя, а ведь слова произносятся те же самые!

— Ты же не рыжий, — засомневался я. — Хотя, наверное, имя твое под стать масти уже моей?

— Причем тут масть? — удивился дух. — Хотя, если настаиваешь, то по масти я буду фраер. Как у вас тут положено заходить в хату?

— Ты, верно, из саксов? Кажется, именно в их языке есть это слово… Да и говоришь ты странно, отдельные слова понятны, вместе же в них нет смысла, — я решил прояснить сразу и все. — И потом, ты назвал себя свободным, а сам безоружен!

Дух повел себя необычно, как и положено духу: взялся рукой за лицо и так просидел с десяток ударов сердца.

— Так, давай сначала, — мужчина достал откуда-то из-под рубахи длинную и тонкую вещь, немного похожую на очень большое стило для письма: мне уже доводилось видеть такие у иноземных купцов, за неясной надобностью заплывших в наш вик. Оружием вещь не выглядела, и я решил не проявлять опаски, неуместной и постыдной.

Вещь, двигаясь будто сама по себе, стала выписывать в воздухе знаки: я видел огонек на дальнем от руки духа конце вещи, да и сами знаки некоторое время держались в воздухе. Дух колдовал, и колдовал молча, хотя так, кажется, не бывает.

Причин для беспокойства все еще не было: всем известно, что тут, в мире ином, да еще и при наречении существа покровителем, никакое колдовство рекомого духа не может повредить человеку. Поэтому я, конечно, немного напрягся, повернул в нужную сторону уши, принюхался и приготовился ждать, но только и всего.

Ждать пришлось недолго: видно было, что дух мне достался умный как человек и умелый как колдун, пусть и не знающий Песни.

— Раз, раз. Прием, — вещь, оказавшуюся очень маленьким тофраспроти, или иначе — гальдрарод, то есть, волшебным жезлом, если говорить не на волшебном языке, дух убрал обратно, куда-то под рубаху. Слова он при этом сказал странные, но полностью понятные.

— Меня зовут Рустем, сын Искандера, — сообщил мужчина. — Друзья называют Рустик.

Получалось интересно: дружеское прозвище он произнес точно так же, как перед этим представился, но я уже понимал, что это именно второе имя, и оно ничего не означает на языке полуночи.

«Богатырь, сын Победителя» — ясно понял я сказанное. Еще стало ясно, что гальдур духа нечеловечески велик и силен: вложить в чужую голову понимание совсем незнакомого языка можно, но для этого требуются долгие ритуалы и даже жертва в виде однорогого водяного быка, которого еще пойди поймай в полуночных водах!

— Имя моей семьи переводится как «Щедрость Бога», но его, как известно, нет, поэтому я не люблю это именование, — дух подумал совсем немного, и добавил, — личное прозвище — Строитель, если по-вашему.

— Хетьяр Сигурдссон, получается, — я обрадовался. Дух, сразу, без обряда, назвавший свое полное имя — я знал, что он не врет, духи вообще не умеют лгать — очень большая удача. Да еще дух столь сильный. Да еще прозвище, явно носимое не просто так…

— Хетьяр так Хетьяр, имя, не хуже прочих, что мне приходилось носить, — пожал плечами мой собеседник и почти уже покровитель. — Слушай, а ты ведь, видимо, викинг? Здесь, в иномирье, тоже есть Исландия?

Я обрадовался еще сильнее. Дух, оказывается, знает про Исландию, и кто такие викинги!

— Я не викинг, по крайней мере, покамест, — ответил я. — Отец мой — из могучих бондов полуночного края земли, и сама земля наша действительно называется Исландия! Только она расположена не в мире духов, а очень даже в Мидгарде, и я не знаю, есть ли такая же в иных огороженных пространствах.

— Кстати, а как тебя зовут полностью? — вопрос был задан ожидаемый и правильный, я и ответил.

— Амлет? Ты не из Дании? Впрочем, это, наверное, совпадение. А вот отец твой… Он, верно, из Норвегии, из Хествикена? — дух выглядел, будто человек, идущий по бескрайнему гейзерному полю: ступал осторожно, смотрел под ноги и радовался твердой земле.

— Если в Норвегии и есть такая местность, то ты знаешь те края намного лучше меня. Отец же мой не с материка, он родился и вырос тут, в Исландии, — решительно возразил я. — Вот его друг, тот, что построил град Дымных Столбов, знатный Ингольф Арнарссон, тот действительно норвежец!

— Пока все сходится, — собеседник сделался задумчив. — Самая большая община антропокиноидов (слово звучало на языке, схожем с тем, на котором говорят критяне, и означало попросту «ульфхеднары») обитает в Исландии, у них очень силен традиционный уклад, следование…

Беседа с духом стремительно шла куда-то не туда: я еще не задал заповедных вопросов, кроме первого, и не получил на них ответов. Возможный покровитель странным образом перехватил нить беседы, и почему-то спрашивал уже меня сам.

— Погоди, Хетьяр! — воспротивился я недолжному. — Это я должен спрашивать!

— Верно, твоя очередь, — как-то легко согласился мужчина. — Спрашивай. В конце концов, тут хозяин не я, а ты.

— Второй заповедный вопрос: что за испытание мне было?

Сын Сигурда присмотрелся. Я пригляделся в ответ: парусиновые штаны вдруг обернулись кожаными, красная рубаха — стеганой безрукавкой, из-под которой показались сильные руки — того же, что и лицо, цвета кожи, голову увенчала богатая бархатная шапочка, круглая, плоская и расшитая серебром. Даже странный башмак превратился в узорчатый сапог тончайшей работы, вторая же нога осталась босой, да еще так и не выросло ничего на чисто скобленном лице.

Я повел ушами и немного наклонил голову: всегда так делаю, когда вижу что-то интересное или задумываюсь.

— Подожди, не дергайся, — попросил преобразившийся дух, и добавил непонятное, — я ведь не менталист, диагноста при себе не оказалось, как видишь, эфирных сил чистый пшик… Но, кажется, что-то вижу!

Я обратился в слух, и, на всякий случай, в нюх и зрение.

— На тебя напали, как бы не нападая, да? Чужими руками, да через чужие руки?

Кивнул: пока все сходилось.

— В общем, не очень понятно, что там именно произошло, но кто-то всерьез рассчитывал на то, что у мальчишки (я напрягся) не хватит эфирных сил на серьезное противодействие… Вмешались какие-то близкие люди, это то ли помогло, то ли наоборот. Короче, надо разбираться, помочь я смогу: немного, но понимаю в семейной медицине, спасибо жене. Или, — дух приуныл, — теперь, наверное, вдове. Интересно, как они там, без меня…

— Хетьяр Сигурдссон, прозванный Строителем! — я сделался серьезен, и слова принялся даже не говорить, а прямо петь. — По заветам могучих асов, я, Амлет, сын Улава, достигший совершенных лет, принимаю твое покровительство! Честью рода и жизнями не рожденных детей клянусь давать тебе кров и стол, слушать твои советы и не изгонять из Мидгарда, если и сам ты не предашь меня!

— Ну, нормально. Я согласен, — невпопад, но удивительно правильно, ответил Строитель.

Я немедленно обрадовался, успокоился и заинтересовался: оставался еще один вопрос, не заповедный, а так. Я поспешил задать и его тоже.

— Скажи, Хетьяр: что такое эти твои эфирные силы?