Амлет, сын Улава

Адель Гельт (2024)

В тот год, когда прекрасная Гундур берет в спутники и супруги Улава Аудунссона, хотя иные рассказывают, что это случилось наоборот, могучие бонды и вольные викинги Исландии собираются на первый для этой земли альтинг… …Через девять лун после того, как в стреху крыши первого дома вбили железный гвоздь, в семье Улава Аудунссона и Гундур Тюрсдоттир родился мальчик рыжей масти (в отца) и с отчаянно-голубыми глазами (в мать).

Глава 5. Пиры и подарки.

Я не очень хорошо помню, кто именно меня поднял и как в точности это было проделано.

В себя я пришел отвратительно мокрым: стоял посредине двора в окружении веселящейся толпы гостей моего отца. Сам отец, вооруженный опустевшим уже ведром, воинственно потрясал своим дубовым оружием, подняв его над головой на сильных руках.

— Горазд ты спать, сын! — сообщил родитель. — В три голоса и шесть рук будили тебя, да все никак не могли. Сон совершенных лет — он, знаешь ли, крепче прочих!

К отцу немедленно присоединились гости: каждый норовил изложить свое мнение о том, как именно меня стоило будить, как будили на самом деле, а еще вот был у нас на хуторе один случай, так там…

По всему выходило, что меня как-то поднять подняли, разбудить — забыли, вывели на самую середину двора, и уже там, отчаявшись обойтись по-человечески, решительно облили студеной водой.

— Примерно так и рождаются эти ваши саги, — сообщил незнакомый голос в моей голове.

Я застыл, сделав каменную морду. Это выражение лица моего, видимо, что-то значило для окружающих мужчин, потому как успокоились они все и сразу.

— Кто ты и что делаешь у меня во мне? — слова эти я то ли проговорил, то ли прошептал: уверен, что сказанного не разобрал даже мой отец, стоявший ближе прочих, да еще и обладающий отменным слухом. Однако, некто и внял, и ответил.

— Проснись и пой, Амлет! — голос буквально сочился ехидством. — Не ты ли часа с два назад дал мне новое имя и поклялся предоставить стол и кров?

— Хетьяр? У тебя был другой голос, я помню! — утренний мой норов, особенно спросонья, сложно назвать покладистым. — И кто это придумал петь с самого утра?

— Не можешь петь — пей! — эту фразу Строитель произнес на своем языке, отдаленно напоминающем говор дальних саксов, но я отлично понял и первый, и второй смысл: то была шутка, незамысловатая, но, по совести, довольно смешная. Получалось, что знание одного, двух… Нет, пожалуй, все же трех новых языков, вложенное духом в мою голову во сне, сохранилось и сейчас, наяву. Это, конечно, было очень хорошо.

— Отомри, друг. Оглянись!

Я постарался и преуспел.

Робкая улыбка, как казалось мне, и ехидный оскал, как позже утверждали видоки, заставила гостей взреветь на разные голоса и полезть ко мне обниматься. Каждый норовил если не обхватить меня ручищами, то хотя бы пожать руку или похлопать по плечу: хорошо, что под шерстью не видны синяки, а ведь они там, на плечах, точно появились!

Стоит сказать о том, как прошло ночное застолье: это важная часть любой саги. Мне порой кажется, что все эти великие герои только и заняты тем, что бражничают и хвастаются — добрую половину собственных подвигов они же сами и описывают с залитых доверху глаз.

На самом деле это не так: ни один вольный викинг не станет говорить о том, чего не было или совсем не так, как это было. Такое поведение считается недостойным, и за него обязательно станут порицать. Мы, на Полуночи, живем кучно, почти стаями, остаемся одни редко, а уж подвиги и вовсе совершаются во главе дружины, или, хотя бы, в ее, дружины, присутствии. Именно поэтому всякому подвигу найдется свидетель, лично видевший и слышавший, как оно было на самом деле.

В общем, ночное застолье прошло хорошо, и хватит об этом.

— Мне казалось, что утром их было меньше, — сообщил Хетьяр, с голосом которого у себя в голове я уже освоился.

Мы с ним стояли на двух моих ногах, и, почти не покачиваясь от выпитого и съеденного, смотрели вниз с холма. Исафьордюр стоит на возвышенности, как и положено толковому городу, и, если встать правильно, вик и пристань предстают как на ладони: успевай только поворачиваться и всматриваться в интересное.

Сейчас интересное предстало в виде шести новых ладей, добавившихся к трем вчерашним да трем вечерним: всего, получается, боевых кораблей в гавани была целая дюжина!

Впрочем, духу оказалось интересным иное: одно слово — Строитель!

— Знаешь, чего не хватает здешней гавани? — спросил меня Хетьяр.

— Чтобы нашей гавани да чего-то не хватало? — пьяненко обиделся я. — Ты говори, да не заговаривайся, у нас отличная гавань, и в ней всего хватает!

— Гавань отличная, никто не спорит, — поспешно согласился дух. — Вон, даже волн особых нет, а ведь там, снаружи, почти буря! Я про другое. Не про саму гавань, а про то, что как бы перед ней.

Дальше оказалось интересно: пожалуй, даже интереснее, чем шесть новых ладей в гавани.

— Надо поставить там каменные башни, — заявил Хетьяр. — По одной с каждой стороны, в самом узком месте. На каждую башню водрузить стреломет, такой, на подъемной площадке.

— Зачем на подъемной? — не понял я. — Стреломет — сложная штука, если еще и под ним устроить что-то подобное подъемнику, отец нипочем не даст серебра на такую затею. Очень уж накладно это выйдет.

— Серебра? — усомнился дух. — Зачем серебра? Нет, я понял уже, что у вас этот металл отчего-то стоит очень дорого, но в устройстве, о котором я говорю, нет его ни грамма!

Что такое «грамма», я уже знаю. Так Хетьяр называет кусочки чего-то, настолько малые и легкие, что их даже увидеть и взвесить получилось бы не вдруг. Само это слово, как мне показалось, и нужно для того, чтобы обозначить величину столь ничтожную, что меньше и быть не может.

— Серебро нужно не стреломету. Серебром платят мастеру, устраивающему подобное, — доходчиво и подробно, будто несмышленому малышу, пояснил я духу ему непонятное. Мне это, кстати, нравилось: оказалось, что в момент смерти — а дух мой был человеком, и умер в каком-то другом мире, странном и чудесном — Хетьяр достиг рубежа в сорок три года. Такой возраст в наших краях считается почтенным, и понимание того, что я могу чему-то научить столь взрослого мужчину, грело мне спину и горделиво вздымало шерсть на загривке.

— Все время забываю о вашем научно-техническом уровне, — непонятно ответил дух. — Никакого мастера звать не надо, и, тем более, незачем кому-то платить. Я сам все это умею, а раз умею я — считай, умеешь и ты. Тем более, что и считать ты умеешь.

— Хорошо. Башни, стрелометы. Что еще? — меня немного заносило, но понял я это чуть позже, а тогда просто хотелось, чтобы шибко умный дух немного заврался, и на этом «немного» его бы получилось поймать.

— Еще внутрь каждой башни поместить по большому вороту, а между ними протянуть цепь! — принялся воображать Строитель. — Провернули, натянули, и ни один корабль в гавань не войдет!

Я засмеялся, громко и обидно. Случившийся неподалеку мужчина — я знал его, то был гость моего отца, прибывший на праздник моих совершенных лет из самого Рейкьявика — покосился, было, на меня, понял, что смеюсь я не над ним и вообще, кажется, не насмешничаю, и пошел себе дальше.

— И поставить сбоку от стреломета по большому светильнику! Так, чтобы не освещал вокруг себя, а мог издалека высветить чужой корабль! — меня несло. Впрочем, он же первый начал, да?

— Это, кстати, отличная идея, Амлет! — обрадовался дух. — Только сначала надо сделать тебе концентратор. Жестам и формулам я тебя обучу…

— Мне не нужен концен… этот твой жезл! — правильно понял я устремление духа. — Заповедано предками сгущать и направлять гальдур Песнью, вот я и буду Петь!

— Скажи, — я вдруг представил себе наяву ехидную улыбку на лице раскосых глаз. — Есть ли в завете предков слово «только»? Звучит ли фраза «сгущать и направлять гальдур только Песнью»?

Я покопался в своей отменной памяти, и понял, что покровитель прав: слова «только» действительно не было ни сказано, ни записано.

— Все, что специально не запретили, разрешено! — еще более весело сообщил мне мой внутренний собеседник. — Значит, никто не мешает тебе овладеть еще одной техникой… А то и не одной. Не воспринимай это как что-то нечестное: скорее, это воинская хитрость. Враг не будет знать, что ты умеешь гонять этот свой гальдур как-то еще, кроме как песней, и не будет готов к другому удару, ловкому и неожиданному!

— Значит, будем делать этот твой кон-цен-тра-тор, — по слогам, но правильно, произнес я название волшебной вещи. Речь шла, конечно, о том длинном стиле, которым во сне моем дух писал свои значки прямо в воздухе.

Идея получения нового знания вдруг захватила меня всего: строители, владеющие, к тому же, гальдуром, ценились настолько высоко, что случись такому оказаться в рабстве, его немедленно прекращали брить, оделяли большим ножом и принимались платить за труд его полновесным серебром, а после сделанной на совесть работы и вовсе отпускали восвояси!

— Сначала надо найти подходящую деревяшку, а у вас с этим сложно, — начал полезное поучение дух. — Ничего, наверняка можно будет что-то подобрать на годовом рынке. У вас ведь бывают такие?

Интересно было, что слово «ярмарка», произнесенное на его, духа, родном языке, звучало почти совершенно так, как говорили мы — ársmarkaður, и означало ровно то же самое!

Я совсем уже собрался поинтересоваться — как так вышло, что столь разные народы так похоже говорят о важном и правильном, но тут шустрый трэль прибежал с весточкой от отца: позвали смотреть подарки.

Позвали меня одного, но пошли мы, конечно, оба.

Ночью почти никто не спал: разве что те, кто и вовсе не знал меры и удержу в возлияниях накануне, прилегли ненадолго вздремнуть. Легли так же, как иные стояли и сидели: в лучших своих доспехах, вооруженные, сняв только — кто носил — шлемы. Это были не все: лучшие и сильнейшие уже вышли в море на так кстати случившихся в вике боевых ладьях.

Самый дорогой подарок оказался еще и самым полезным: от Ингольфа Арнарссона привезли настоящий вёдурхфольф, круглый, ослепительно сияющий начищенным бронзовым боком и указывающий, какова будет погода в округе. То оказалось изделие ирландских Дини Ши, иначе именуемых сидами или альвами, что представляют собой, пожалуй, единственный толковый народ Зеленого Острова.

Погодная сфера предназначена для помещения на корабль: если приближалось ненадлежащее, буря ли, мертвый ли штиль, большая ли волна, что поднимается каждый раз, когда под водой просыпается вулкан, сфера принималась тоненько петь, а на поверхности своей, гладкой и блестящей, показывать тайные знаки. Знаки эти, впрочем, несложные, и их можно наловчиться читать, почти как руны или огаму — я, например, эльфийское письмо уже немного разбирал.

Сферу достали из ящика. Будучи взятой мной в руки, она вдруг издала тихий звон, а показала, что идет что-то такое, что вроде бури, но не совсем буря, а особые волны, поднятые злым колдовством. Что идет это все к нам, и что волны войдут в наш вик к ночи: в наших краях летом не темнеет окончательно, но все добрые люди в этот час должны крепко спать.

Праздник закончился как-то вдруг. Взрослые воины принялись обсуждать настоящий смысл явленного предупреждения: в их круг позвали и меня, но сам я почти все время молчал.

Вернее, молчал бы, если бы не Хетьяр, который прямо заставил меня влезть в разговор солидных мужей.

— Мой дух-покровитель, носивший при жизни имя Хетьяр, сын Сигурда, прозванный за особенное умение Строителем, хорошо знает это письмо, и умеет толковать его тайные знаки, — почти слово в слово передал я речь духа. — Я могу передавать сказанное им, ничего не прибавляя от себя.

Руки мои вдруг стали чужие и будто деревянные: таковое же случилось и с моим языком.

— Всем привет! — сообщил моими устами дух. — Давайте, я сам покажу, так будет быстрее.

Дух, водящий иногда руками и говорящий за подопечного, то есть — руко-водящий, особенной редкостью не был, пара знатных скальдов, случившихся рядом, беспокойства не проявили, и общество постановило: пусть его.

— Мне понадобится стило для письма. Лучше — деревянное, — почти потребовал дух. Искомое немедленно нашлось среди подарков, оно подошло.

— Внимание! — дух взмахнул моей рукой и зажатым в ней кон-цен-тра-тор.

В окончании стила зажегся огонек красивого голубого цвета. Таким же светом ярко воссиял и шар вёдурхфольфа, до того покрытый значками тоже светящимися, но почти незаметными.

— Вот, примерно, так! — до того я и не знал, что можно отбрасывать светящуюся тень, но дух, как оказалось, умел и не такое. Погодный шар бросила отблеск на ближайшую стену: нашим глазам предстал земельный чертеж, точь-в-точь такой, как на большой карте, некогда заклятой моей матерью, и много лет висящей на стене дома моего отца. По ровному полю, обозначавшему море, с закатной полночи медленно двигалась светящаяся точка.

— Много дивного создали асы… — пробормотал кто-то из скальдов. — Что нам с этого рисунка?

— Ближе! — коротко скомандовал дух. Мужи подошли почти вплотную, но в виду имелось, видимо, не это: просто точка, маленькая и яркая, стала вдруг намного больше, и в получившемся пятне угадывались несущиеся по волнам морские плоты рыбного народа. Плотов было много, кто-то принялся считать и сбился со счета.

— Набег! — сурово заключил отец.

Руки и язык вернулись в мою власть: дух ушел внутрь головы, и голова немедленно закружилась.

— Сядь, Амлет, — потребовал отец, первым заметивший неладное. — Дальше мы сами, видишь, сколько нас, могучих мужей? Обойдемся как-нибудь без вчерашних мальчишек, ты свое дело сделал.

Могучие мужи зашумели: кто согласно, а кто непонятно о чем.

— Нет, — подал я голос. Голос был, по совести, слабоват, но достаточно громок. — Как назовут меня после того, как в первый же день своих совершенных лет я уклонюсь от битвы? Что за прозвище мне тогда дадут? Сколько хульных нидов сложат обо мне скальды, знатные и проезжие?

— Пусть Одинссон, прозванный Айэке стукнет молотом мне в темя, если парень неправ! — вдруг поддержал меня Альфрик Ивинссон, из могучих бондов, поднимавших пашню близ расположенного неподалеку озера Сидрадальсватн. Имя его я знал, кто он и откуда — помнил: родня, пусть без шерсти и совсем человеческого вида. — Он взрослый? Взрослый. Воин? Вполне. Кто хочет нанести обиду жестокую и несправедливую мне, его родичу?

Глупцов таковых не нашлось.

— Взденешь мой старый лёдурсвест, да и забирай его совсем себе, — все разошлись готовиться, и отец повел меня в дом. В доме мать, уже предупрежденная кем-то, со всей своей огромной силы тягала из сухого подпола тяжелые сундуки. — Жилет должен быть тебе в пору, да и не рассохся еще. Из оружия возьми длинный нож и легкое копье. Оба они мне тоже изрядно когда-то послужили, хех, — усмехнулся Улав Аудунссон. — Сам же я, увы, стал слишком грузен и нет во мне прежней ловкости: по руке мне щит и топор.

— Отец, — уточнил я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, не от страха перед первой битвой, но от волнения и ярости. — Отец, — повторил я, утвердившись в голосе. — Стоит ли мне брать волшебную вещь, в которую дух обратил стило для письма? Она кажется мне полезной, но что скажут могучие бонды и вольные викинги? Не сочтут ли колдовство в бою постыдным и трусливым?

— Это, сын, уже не волшебная вещь. — Отец посмотрел на меня взглядом тяжелым, но понимающим. — Это — волшебное оружие. Нет порухи чести в том, чтобы идти в бой с заклятым топором, мечом или прикрываться таковым же щитом, и в колдовстве таком — тоже.

— Тем более, — добавил он вдруг, — волшба эта не наша, но сродни искусству эльфов, а оно не может быть ни злым, ни черным!

Мать провожала нас на крыльце дома. У ноги ее стояла изготовленная к бою тяжелая двуручная секира, страшное оружие в умелых и сильных руках — сомнений ни в силе, ни в умении Гундур Тюрсдоттир, славной иными деяниями, у меня, конечно, не было.

— Давай, сын. Лишние головы долой! — громко и внятно сказала мать и почти сразу ушла в дом.

— А дальше? Что было дальше, Амлет, сын Улава? Не томи, рассказывай! — мальчишкам, конечно, было страшно обидно, что все веселье обошлось без них, и теперь они тщились выпытать все подробности, от интересных до кажущихся малозначимыми.

— Прибыли на плотах. Гребли тихо, видимо, чаяли застать нас спящими, но не тут-то было…