Из коридора в коридор или секрет маленькой Амалии

Адвоинженер, 2014

Герои, инженеры-физики, внезапно для себя оказываются на страшно засекреченном объекте № 0, где идет строительство военного супер-лазера. Результатом испытаний лазера должен стать взрыв страшной мощности по обе стороны океана, который уничтожит и сам объект № 0, и всех его обитателей. Однако в процессе запуска супер-машины герои обнаруживают физическую аномалию, которая, в конце концов, позволит им спастись.

Декаданс

Плач по майору отправил меня в мир грез. Сначала мне приснилась Наташа. Шел снег — белый, мягкий, несуетный, и я шел вместе с ним, шел по длинной аллее, снегом окутанной, перспективой запутанной, но твердо шел, точно зная куда идти.

Она задумчиво сидела на скамейке. Я сел рядом, положил ей руку на плечо:«Ты жди его, Наташка, он обязательно вернется — только очень жди!» — встал, взял под козырек и удалился — весь неузнаный и загадочный.

Затем, на городском причале, повстречал Настю.

Ах, этот знойный, летний полдень. Морской ветерок развевал ей волосы, а она… она все смотрела вдаль — туда, туда, за линию горизонта. Я грубо обнял ее, развернул к себе и хищно поцеловал в губы.

— А я и не знала, что любовь может быть кусачей.

— Настя, милая Настя, этот поцелуй — проверка. Ты не должна этого делать — скажи мне да, — и я уйду навсегда, скажи нет, — и я паду пред тобой на колени

— Нет, конечно, нет! — сказала Настя и нежно поцеловала меня в лоб.

— Ты же понимаешь, что мы не можем, просто не имеем права быть вместе.

— Я понимаю, но мне все равно.

— Спасибо, Настя, ты прости меня!

— Тебе надо идти, Симеонов?

— Родина, зовет, э, друг, проснись, тебя спрашивают — посоловевший Симеонов тряс мое плечо

— Кто?

— Там — он махнул рукой — иди и не бойся, я прикрою тебя, товарищ.

…Группа неразрушающего контроля, срочно пройдите в первый салон, вас ожидают, повторяю, группа неразрушающего контроля, срочно…

— Идем, идем, вот только найду товарищей по несчастью.

Ангелы смерти нашлись в служебной комнате. Сява нежно ворковал со стюардессой по имени Жанна, а Вадик под гитару вел заунывную партию норвежского гостя:

«… мама, милая, мама, я тебя не ругаю…»

— Пили?

— Только за знакомство, вот те хрест!

— Ладно, тогда по маленькой, и…

«… что меня ты так рано в двк отдала. я сегодня с друзьями, мама, жисть иную встречаю, и прошла незаметно золотая пора…»

— Вадя, кончай, мы нужны родине, не время распускать нюни!

— Пусть еще споет, пожалуйста — в помещение вошли две стюардессы — у нас перерыв пятнадцать минут, генерал никуда не денется.

— Раз дамы просят, Вадимчик, пригладьте вихры, смойте слезы и вдарьте боевую.

— Я хотел расстрельную — улыбнулся Вадя — боевую сам чеши. Я же уклонист, забыл?

…Спи Семен, спи, — спи, понимаешь, спи. Мент приедет на козе, захуячит в капезе…

— Давай, лучше окурок.

— Да-да, пожалуйста, Вадя, спойте окурок.

Я сел на пристяжное кресло, Сява разлил всем, усадил Жанну на колени, а Вадя затянул

«… Из колымского белого ада Шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой И рванулся из строя к нему…»

Сколько лирики прошло лагерным путем, даже подумать страшно. Что мы, кто мы без лагерей и колоний. Великая родина все самое лучшее получала оттуда. Можно было получить это и отсюда, но родина не могла допустить даже малую вероятность ошибки. Человек на воле мог себе позволить слабость, каприз, болезнь. А там… Наверно, — это и был план ГОРЛО, — чтоб всех нормальных смешать с лагерной пылью в обмен на величие момента

«… Баб не видел я года четыре, Только мне, наконец, повезло. Ах, окурочек, может быть, с Ту-104 Диким ветром тебя занесло…»

Милые вы мои, совграждане великой страны, сколько-ж нам осталось наслаждаться? Быть обращенными внутрь и ненавидеть наружу. Ребята, нутро долго в неволе не сохраняется. Если вы думаете, что жрачка и бухло — есть предел мечтаний, то вы правы. Но если вы думаете, что это не так — вы правы вдвойне. Хитрость заключается в том, что это так и не так одновременно. Мир, — он никак не может быть подогнан под нашу убогость. Вернее так, под убогость можно подогнать господствующее представление о мире, но не сам мир. А уж под господствующее представление можно подогнать всех тех, кто «господство» за благо почитает.

«… И жену удавивший татарин, И активный один педераст Всю дорогу до зоны шагая, вздыхали, Не сводили с окурочка глаз…»

Нельзя прятать чувства в оболочку безразличия — чувство там не сможет ни удержаться, ни выжить. И ум невозможно припаять к идиотическому. Вы мне скажите, что форма содержательна, а содержание оформлено. Что они — форма и содержание — находятся в диалектическом единстве. Они-то да, а вот мы, человеки… В каком единстве я должен находиться с доносом на меня, а? — Принять и возлюбить того, кто мне подарок решил преподнести.

«… С кем ты, стерва, любовь свою крутишь? С кем дымишь сигареткой одной? Ты во Внукове спьяну билета не купишь, Чтоб хотя б пролететь надо мной…»

Если у тебя отнимают каждый день все то, что ты любишь или полюбить готов, то… Я в единстве с кем должен быть — с тем, кого отняли или с тем, кто отнял. Пятая печать, скажите. Отсутствие свободы выбора, бла-бла-бла. Нет, дорогие мои, — то страх, обычный страх перед тем, что больше меня, перед гребаной социальной системой. И все, просто страх. Поэтому лагерь, место хуже которого нет, оказался последним оплотом свободы. Дальше боятся некуда.

«… В честь твою заряжал я попойки И французским поил коньяком, Сам пьянел от того, как курила ты „Тройку“ С золотым на конце ободком…»

— Какой декаданс, какие люди, какие дамы! — в дверях стоял сам генерал, собственной персоной — Ар-р-решите войти и выразить честной компании свое почтение.