Из коридора в коридор или секрет маленькой Амалии

Адвоинженер, 2014

Герои, инженеры-физики, внезапно для себя оказываются на страшно засекреченном объекте № 0, где идет строительство военного супер-лазера. Результатом испытаний лазера должен стать взрыв страшной мощности по обе стороны океана, который уничтожит и сам объект № 0, и всех его обитателей. Однако в процессе запуска супер-машины герои обнаруживают физическую аномалию, которая, в конце концов, позволит им спастись.

Зал иностранных делегаций

Пришлось выпить, ибо не выпить, не было никакой возможности. Сгенерировав тост, Вадяй пал, расчувствовавшийся Сявик принялся горячо обнимать буфетчицу, я думал о незащищенности любви и плакал, а Лариса задумчиво смотрела в окно. Вдруг из репродуктора прозвучал голос, как две капли похожий на глас самого Левитана

…Группа неразрушающего контроля, срочно пройдите в зал для иностранных делегаций. Повторяю — группа неразрушающего контроля, срочно пройдите в зал для иностранных делегаций…

— Везет же некоторым — сказала буфетчица — ни разу в жизни не была, Нинка рассказывала, — там все есть, и тебе джинса, и фирма: жвачка, мальборо, тряпки

…Повторяю, группа неразрушающего контроля…

Я выглянул в окно и обомлел — самолеты — большие, маленькие, разные — голубые, красные, кружились в плавном танце.

— Ба, Санта-Розалинда, это-ж аэропорт!

— Гыыы, вот блин, ищут какую-то группу, тащат их силком в рай, а эти *****и бухают где-то и в ус не дуют. Да, моя хорошая?! — Сявик усадил буфетчицу на колени и баловал из своего бокала шампунью.

Вдруг меня пронзило.

— Сява, похоже, я знаю этих *****ов.

— Да ладно, откуда?

— Откуда?! Это мы, придурок, это нас — идиотов ждут в зале для избранных, — тебя, меня и этого, как его… — я щелкнул пальцами

— Вадю! — подсказал испуганный Сявик — Иди ты! Нас, зачем нас… не может быть?! — Он осторожно снял с колен застывшую буфетчицу — ****ец, во, попали!

— Ротаааааааааааа, паааадъем! — в буфет ворвались трое военных — на сборы 45 секунд, неподчинение — расстрел.

— Ты мне позвони, обязательно позвони, слышишь, я буду ждать — я обнимал Ларису, а она горячо шептала мне на ухо — слышишь, не пропадай, обещай, что найдешься…

Вадяй принял горизонтальное положение, а Сявик лихорадочно пытался добить из горла шампань.

— Финита ля комеди, допрыгались супчики, с вещами на выход!! — радостно орал офицер, — бабы, если они настоящие, дождутся… Не плачь девчооонка, прайдут дажди…

Офицер выстроил нас по росту, скомандовал — на-а-а-пр-а-а-в-у-у, а-а-а-гом а-а-арш! — и мы с эскортом двинулись навстречу светлому будущему.

— Стой, смирнааааааааа! Привести себя в порядок. Нас остановили перед входом в святая святых.

У огромных дверей, отделанных дубовыми панелями, стояли часовые в парадной форме с полной выкладкой. Я пригладил волосы, застегнул пару пуговиц на рубашке, Сява подтянул штаны, а Вадик продолжил разглядывать потолок. Наконец двери открыли и нас отконвоировали внутрь.

— Бляха муха! — Сявик не смог сдержать удивления.

И правда, перед нами возникли Грановитые палаты, — один в один. Скажу по секрету, я никогда этих палат не видел, даже открытки не смотрел, но по моим представлениям они нисколько не уступают Янтарной комнате. Роскошь убранства, великолепие интерьера, золото инкрустаций, — все это производило зловеющее впечатление — символика властвования, вплетенная в орнаменты и узоры, начисто подавляла всякую иную эстетику и создавала ощущение урочища тьмы.

— Стой, на-а-апр-а-а-аву-у! — снова осмотрели, удовлетворенно хмыкнули, и препроводили далее.

Таким макаром мы прошли семь постов, два КПП и один специальный пункт досмотра, где всех раздели догола, заодно забрали авоськи с шампанью, пообещав вернуть на выходе. Вадя долго прятал за спиной фляжку, но и ее отобрали. Наконец завели в маленькую комнатку, выкрашенную в зеленый цвет, и сказали, что сейчас будет инструктаж.

— Сява, — обратился к нему Вадик — ты главное молчи, квакнешь еще не туда, за милую душу пятеру огребешь.

— Не учи отца ебацца — буркнул тот в ответ — сам знаю, не маленький.

Через какое-то время в комнату вошел подполковник, хмуро поздоровался и сказал:

— Так, сейчас вас представят на особую комиссию. Там вам дадут поручение особой важности и, что самое главное, особо секретное. Подпишите здесь и зарубите себе на носу — за разглашение расстрел, без всякого суда. Вопросы?

— Вадя, какого хуя ты им фляжку отдал? — очень кстати вставил Сявик.

— Еще вопросы — нет, хорошо. Расписывайтесь!

Мы расписались, и подпол ушел.

Снова под конвоем повели обратно — через семь постов, два КПП и специальный пункт досмотра — раздели, одели, вернули фляжку, авоськи с шампанью. Затем вывели обратно. Куда? — прально, в Грановитые палаты.

— Можете присесть, вас вызовут

Мы сели на Грановитую скамейку и пустили фляжку по кругу

— Интересно, где тут буфет? — обратился Вадя в пространство

— Пей, давай, Хайдеггер хуев! Если бы не твой тост, нас бы не повязали

— Че материшься, какой на*** Хайдеггер?

— Совсем уже… ты, когда тост говорил, кого цитировал?

— Большую советскую энциклопедию. Я искал там слово"***», наткнулся на странный текст. Видать, пьян был не по-деццки, сдуру заучил, — ну, чтоб было чем выебнуться.

— Дебил, он же враг всего прогрессивного!

— Кто, ***?

— Хайдеггер. Фашист он, Заратустра недобитый.

— А ты откуда знаешь?

— Бля, пили тут с одним. Кароче, пошли с Маскаем в каптерку, бахнули поллитру — мало. Ваня позвонил куда-то, мы поперлись за добавкой. Пришли, а там кафедра философии, представляешь. Вышел мужик, спирт за пазухой прячет. Мы ему — мол, давай, чего тянешь. А он — ребята, возьмите меня, я, типа в завязке, хоть нюхнуть, на вас посмотреть. Чуть не плачет. Сжалились, взяли — ну, он и нюхнул… Все мозги проебал этой философией.

— Так ты теперь экзистенциалист? Жан Поль Сартра лелеешь в кармане, а Маркса предал?

— Не трогай Карлу. А Жан-Поль, чтоб ты знал, за социализм с человеческим лицом выступал. Кстати, нюхач говорил, что у него сифилис был

— У Сартра?

— Бля, причем здесь Сартр, у нюхача. Утверждал, что заразился без всякой еб…, без всякого сношения.

— От святаго духа?

— Не, от телки какой-то, но воздушно-капельным

— Понятно, хорошо, что от телки.

— А дальше… дальше че было?

— Дальше… дальше мы заняли еще 250 грамм и в баню занырнули.

— Это прально, под спирт — баня за милую душу. Эх, счаз бы…

— Смирнаааааа, отставить флягу, для прохождения комиссии, шахг-о-о-о-м арш!

Мы оказались в особо овальном кабинете перед особо гигантским столом, за которым заседало особое совещание.

— Родина выбрала вас для выполнения особо важного задания. Надеюсь не надо объяснять, какого уровня доверие вам оказано — председательствующий строго поглядел на нас.

— Особое… служу совескому саюзу — проблеял Вадяй.

— Хорошо, вас отправят на секретный объект номер ноль, где вы, в составе других товарищей, должны в кратчайшие сроки создать новое супер-оружие оборонного значения. Вопросы?

— Там бабы есть? — ляпнул Сявик.

— На объекте номер ноль есть все, что необходимо для решения наиважнейшей государственной задачи, понятно?

— Так точно!

— Вылетаете через 14 минут, с вашими родственниками мы уже попрощались. Дальнейшие инструкции получите в самолете. Майор Симеонов вас проводит, желаю успехов.

Майор подал знак, и нас вывели. Пройдя еще пару КПП, мы оказались пристегнутыми к скамейкам военно-транспортного самолета. Симеонов раздал противогазы и сухой паек.

— Слышь, майор, плеснуть бы не грех, а?

— Успеется!

— Ага, как же, знаю я вас, гуманистов. Мы тут жизнями рискуем, сам знаешь, на какой объект летим, кругом враги, а родина не может своих лучших сынов остограммить.

— Ладно, только по-быстрому — Симеонов протянул фляжку.

— Вот, совсем другое дело, теперь хоть на Марс.

Меж тем самолет вырулил на полосу, разогнался и….

…После набора высоты вам будут предложены прохладительные напитки и легкий завтрак, приятного полета…

— Вадя, фляжка у тебя?

— Спокуха, Дункель, а куда-б ей деться.

— Давай скажем, что в тубзик надо, там и покурим.

— Эй, служивый, где тут эм-жо?

— Прямо и направо, за занавеской.

Пока Вадя и Сявик отсутствовали по первейшей надобности, я думал. Думал о Ларисе, о том, что наше внезапное знакомство не могло быть простой случайностью. Ибо перед тяжелыми испытаниями обычно ниспосылают знак или сон, который подлежит пристальному изучению и толкованию. Лариса не была сном, значит, она или знак, или перст судьбы. — И… что мы имеем? — ни телефона, ни адресочка, — вот болван. Как мы порой безрассудны и наивны, как беспечны, как неосмотрительны. Знать бы, что родина задумала, так отсиделись бы в подвале у Ефимыча. Можно было с собой Ларису взять. Травили бы себе анекдотцы, попивали бы спиртик, смотрели бы съезды партии — чем не судьба? Нет, понесло в театр…

— Пить хочешь? — Симеонов протягивал мне фляжку

— Аперитив?

— Он самый!

— Спасибо, товарищ! — я изрядно отхлебнул.

— Ученые?

— Вроде как.

— Уважаю — он снова протянул сосуд

— Долго лететь?

— Да, пес его знает… каждый раз по разному маршруту летим, военная хитрость, понимаешь?

Я понимал. Понимал все, понимал Симеонова, этого пыльного майора, который летает и водит конвой и у которого в бумажнике есть фотография какой-нибудь Насти, а может и сама Настя. Скорее даже так, — и Настя есть, и Наташа есть, и он, бедняга, меж двоих мучается.

— Как Настя?

Майор остолбенел, потом долго и мучительно кусал губы, наконец, произнес хрипло:

— Я не знаю, кто ты такой, но раз родина тебе доверяет, то и я доверяю. Понимаешь, у меня проблема огромная, даже не знаю, с чего начать.

— Наташа?

Симеонов впал в ступор и не откликался на простые сигналы. Я взял из его рук фляжку, глотнул, потом приставил ее к губам майора и скомандовал:

— За Родину! — Майор послушно хлебнул, закашлялся, но ожил.

— Как, ты и про нее знаешь?

Я знал…

Знал всех Наташек и Настен, Ларис и Ирин, не лично, но хорошо. Потому что любил их. Любил искренно и страстно. Нет, не в натуре, конечно, не в физиологическом смысле — душой. Был открыт, ждал, мечтал, надеялся и верил. И в ответ на искренность желаний они появлялись. Каждый раз, когда душа тосковала от одиночества и взывала к спасению, они оказывались в непосредственной близости.

Казалось бы, нет никого вокруг, а хлебнешь туману, представишь себе пустынный берег на пороге уходящего дня, и… Вот она, вся такая близкая и сказочная, манящая и воздушная, — только руку протяни. И представала не из пены морской, не из пьяного сновидения, но вдруг, внезапно, просто откуда-то из ниоткуда.

Появлялась, потому что позвал истово, всей душой, со всей силы могучего крика, идущего из глубины надеждой тронутого сердца. И позвал не для утех и сладострастий, не для самовозвышения и похотливого восторга, а звал, поскольку не мог иначе, поскольку ощущал в ту минуту свою близость с той, которую не видел, но которую готов был принять целиком, и… она, вся такая сказочная и далекая, манящая и земная, уже шла рядом.

Почему, ну, объясни мне хоть ты, замшелый придурок, Симеонов, почему мы так боимся самого лучшего, что может дать нам небо — женщин, тех самых Наташ и Настен.

Почему мы тупо утыкаемся в стакан или в пошлый анекдот, когда ее появление практически неизбежно.

Кому нужен мужлан с перегаром, который врет о своих генитальных достижениях? — Никому, слышишь, Симеонов, — длина нашего протооргана не имеет значения, как не имеет значения ширина плеч, окружность груди и размер яиц.

Запомни, майор, не в этом дело. Выбрось из головы казарму, сальный юмор отцов-командиров, скабрезные намеки приятелей. ***ня все это, причем, ***ня полная.

Ощути в себе не комиссара с наганом наголо, но мужчину с душой открытой и разумом незамутненным.

Отринь, Симеонов, всякое слово, что не имеет отношение к любви, убери из головы сталь и броню, вылези, блять, из своего блиндажа, сними каску, поставь ружо. И закрой, наконец, боевой устав пехоты — ты же устал от него, майор.

Отпусти себя на волю, солдат…