Багрянец

Адам Нэвилл, 2019

Журналистка Кэтрин приезжает на побережье Девоншира, известное своими пляжами и природными красотами. Но когда в Брикбере, городке поблизости, находят доисторические артефакты и огромное количество человеческих останков, жизнь Кэтрин меняется навсегда. Хелен потеряла своего брата 6 лет назад. Незадолго до своего исчезновения он записал странные звуки, которые раздавались из-под земли неподалеку от Брикберских пещер, и эта запись приводит Хелен к месту, где люди убивали друг друга еще в первобытную эпоху, а на стенах до сих пор остались изображения их безымянных богов. Здесь ходят слухи о появлении мифического красного народа, а любопытные исчезают уже на протяжении многих лет. Здесь не привечают гостей, а местные жители считают, что под землей до сих пор таится зловещая сила, сразиться с которой могут только самые отчаянные, ведь перед багровым приливом первобытной жестокости мало что может устоять.

Отец Джон МакИнери о совершенном им открытии доисторических артефактов в Кентской пещере (Южный Девон), 1825 г.

Adam L. G. Nevill

THE REDDENING

Печатается с разрешения литературных агентств A. M. Heath и Andew Nurnberg.

Cover artwork by Samuel Araya

The Reddening © Adam L. G. Nevill

© Александра Голикова, перевод, 2020

© Samuel Araya, illustration, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Истоки

1

В надвигающейся тьме становилось все легче и легче сделать один неверный шаг со скалистой тропы и провалиться в никуда, в первый и последний раз попав в новости — посмертно. Энди даже с легкостью представил заголовок: «Труп в гавани»…

Одного-единственного взгляда вниз хватило, чтобы перед глазами предстала красочная картина, при мысли о которой у него сжался сфинктер: он поскользнется, из-под ботинок покатятся мелкие камни, головокружительное падение с высоты шестидесяти метров — и вот Энди уже бултыхается в грохочущей воде, хватаясь за клочья пены на волнах, что разбиваются о зазубренную линию берега.

А может, все произойдет тихо, без суеты? Он представил, как яйцо разбивается о край керамической миски, и его передернуло.

За последние километров восемь Энди не повстречалось указателей или других меток, по которым он мог бы сбежать с прибрежной тропы, но оставаться на ней было слишком опасно. Чем дальше он шел, тем пустыннее и враждебнее становился ландшафт, тем более непохожим на роскошные края близ Торбея, больше напоминавшие тропики или открытые просторы Саут-Хэмса.

Здесь, на вершинах сланцевых скал, точно борода росли кусты вереска; такой ржаво-серый каменистый пейзаж больше был бы к месту в Шотландии или на Южном острове в Новой Зеландии — в Южном Девоне такое увидеть Энди не ожидал.

Он пустился в путь утром из бухт к северу от Диллмута, и все это время дорога вела его по краю бесконечных сельскохозяйственных земель — неровных, холмистых и в основном пустых. На возвышениях иногда попадались рощицы: силуэты деревьев, казалось, чего-то ждали в напряженном молчании, будто воины в старых вестернах, наблюдавшие с лошадей.

Поначалу бесконечное аквамариновое море поблизости от диллмутской бухты ввело Энди в обманчивый покой: что может случиться рядом с такими мучительно прекрасными водами? Но красота не длится вечно; ту часть берега он давно прошел и с тех пор не видел ни одного пешехода. Единственным человеком, попавшимся по дороге, оказался какой-то парапланерист, собиравший вещи: они встретились в полдень, когда Энди после трех часов дороги остановился перекусить. Парапланерист назвал холмы «радостью сердечников».

«Эти холмы…»

Приближался вечер, и Энди спотыкался от усталости. Его бак с топливом опустел, и остатки сил жалко булькали на донышке. Он не помнил даже, сколько раз забирался по скалистым склонам и каменным ступенькам — четыре, может быть, но все эти склоны были так похожи, что слились в одно изматывающее воспоминание. При каждом спуске ногти на ногах все глубже вжимались в кутикулы: Энди не постриг их перед тем, как надеть новые походные ботинки, и теперь почти хромал.

В путеводителе, который, очевидно, предназначался людям, знавшим местные края лучше Энди, не говорилось, что будет столько подъемов. «Великолепные прогулки вдоль юго-западной прибрежной тропы: Южный Девон» не единожды подводили его, но Энди не сдавался: раз уж заплатил, надо идти до конца. Хорошо, что он не старый — от всех этих крутых подъемов сердце лопнуло бы.

Останавливаться в полдень на сорокаминутный обед было не самым умным решением. Да и растягивать исследование первых трех бухт на несколько часов тоже не стоило. Литр воды давно закончился. В голове зазвучал голос отца: «Вот так и попадают в неприятности!»

«Время, время!»

Сумерки вокруг лишь предупреждали, что скоро будет еще темнее. У Энди оставался час, чтобы оказаться в безопасности, пока еще светло, и потом полчаса полумрака, чтобы найти машину.

Он поднял умоляющий взгляд на небо — как там с освещением? От облаков небо приняло металлический оттенок, а море стало похоже на жидкую сталь. В обложивших небосвод железных тучах зияла круглая прореха: свет в ней расщеплялся, окрашивая весь морской пейзаж в серу и ртуть, будто на полотне Тернера; далеко в море на воду падал широкий солнечный луч, рисуя бело-золотой диск, на который и смотреть было нельзя.

Однако у прибрежных утесов разрешение становилось все ниже — из земли извлекались зеленый, синий и красный. Энди представил себя крошечной точкой на темном и мутном от пыли аэрофотоснимке.

С моря подул ветер, от его холодных уколов по всему телу поползли мурашки. Пот под шерстяной одеждой замерз, на спине, лбу и в паху образовалась ледяная корка — второй слой кожи. От тонкой вязаной шапки было не больше толку, чем от рождественской короны из дешевой бумаги.

И наконец, последняя поправка в новом сценарии — дождь. Белый горизонт начал чернеть. «Замерзнешь на холодном ветру — и дальше все псу под хвост». Даже GPS на телефоне не использовать: Энди снимал для жены столько фото, что батарея села.

Стемнеет, и температура резко упадет: от этой мысли жгут волнения затянулся еще сильнее, сжимая мысли до предела. Теперь они вертелись только вокруг того, что делать дальше — а варианты можно было пересчитать по пальцам трехпалой руки.

Отправиться назад? Кажется, где-то там Энди видел тропу внутрь острова, ведущую к какому-то зданию Земельного фонда. Однако эта дорога, скорее всего, ведет в гору — он же не смертник. К тому же придется и дом искать… «Сейчас не сезон — он вообще открыт?» А эти заведения в любом случае закрываются в пять… «Или в шесть?»

Или идти дальше, к первоначальной цели — заповеднику в Брикбере, откуда Энди собирался повернуть внутрь острова по единственному пути, указанному на карте? Этот путь должен был закольцевать дорогу и привести Энди туда, где сегодня в девять утра он оставил свой «вольво»: на небольшую автостоянку «Доступа к сельской местности».

Дорога из Брикбера с наибольшей вероятностью привела бы его к машине, но придется больше часа идти по неровной прибрежной тропе, пока становится все темнее и холоднее, и Энди отбросил этот вариант в тот же момент, как подумал о нем. Он взглянул на лежащий впереди пляж, отметив крутые известняковые холмы, подпиравшие берега, словно укрепления. Если верить карте, за этим пляжем следовало два других таких же: идти по этой «радости сердечников» можно только очень, очень медленно — гораздо раньше стемнеет.

Впервые за много лет Энди захотелось плакать.

Был и третий вариант — марш-бросок прямиком внутрь острова, начиная от Слэгкомб-Сэндз, вокруг болот и вверх по долине; но при одном взгляде в том направлении возникал вопрос — что ждет его наверху? Чертова изгородь? Опять же, чтобы туда подняться, уйдет последний час дневного света, а там не будет ни уличных фонарей, ни электричества вообще, не считая редких немногочисленных ферм, разбросанных по холмам. По дороге Энди заметил пару унылых зданий над долинами, но свет далеких желтых окон — неважная помощь на неровной земле. Он и при свете дня уже два раза терял равновесие и падал.

Варианты — точнее, малочисленные возможности, выбранные от отчаяния, — существовали, но не радовали.

Энди не имел большого опыта в ходьбе — свой не очень удачный дебют он совершил на Рождество, чтобы поддержать себя в форме. Эта прогулка была шестой за два месяца, но на дикой прибрежной тропе он оказался впервые.

К вихрю испуганных обрывочных мыслей добавилась ненависть к себе. Но хватит на сегодня неудачных решений. Больше никаких сомнений, поворотов и приседаний на ветру, чтобы обратиться к карте, которую он не мог читать без очков. Последние несколько раз, заглянув в путеводитель и сунув его обратно в карман, Энди тотчас же забывал, что только что видел. Холодный ветер нагонял маразм.

«Вариант первый: дом Земельного фонда».

Глядя под ноги и разевая рот, как рыба, он принялся подниматься по склону, параллельно направлению, откуда только что пришел. Подальше от берега, за этим отрезком тропы, где-нибудь на дороге он найдет то здание начала прошлого века. «Обязательно найду!» Может, там и телефон есть. Но идти придется по полям, по пересеченной местности.

«Так что повернись, мудак, и иди, пока тьма тебя не поглотит…»

* * *

Столовая. За столом прямо сидят два человека, раскрашенных в красное от корней волос до подошв босых ступней. Их торсы, руки и ноги тускло блестят от масла. Они молчат, закрыв глаза, будто сосредоточившись на благодарной молитве за ниспосланную им пищу — влажные увесистые ломти мяса с кровоподтеками на белых тарелках. Вид пищи шокировал Энди меньше, чем вид пары перед ним. Он проделал такой путь, чтобы найти… это?! Неужели судьба решила, что этот день соберет в себе все ужасы?

Последнюю пару часов он шел прочь от берега, на запад по черной проселочной дороге, истоптанной копытами и покрытой коркой из навоза. Вонь звериных испражнений безнадежно забила носовые пазухи Энди, но он, не сдаваясь, шагал по тропке полтора часа, пока из-за холмов не показалось здание со светом в окнах.

Пока он топал к этому одинокому дому, солнце догорело на железном небосводе, железо превратилось в уголь, и тьма пропитала все вокруг, точно смола. Шагая по черным полям, Энди говорил вслух сам с собой, чтобы не поддаться панике. Не видя ничего ниже пояса, он шел через кусты, спотыкался о каменные стены и застревал в изгородях, которые замечал, только наткнувшись на них. Когда пришлось лезть через какие-то ворота, Энди поцарапал бедро, и теперь вся его нога промокла: водонепроницаемые штаны прилипли к горевшей от боли плоти, а на обоих коленях стояли синяки.

Под ногами хрустел то щебень, то трава, подошвы скользили то по жиже, то по навозу, руки замерзли до кончиков почерневших от грязи ногтей, шерстяные носки прилипли к пальцам ног, пропитавшись кровью от ногтей, от дождя куртка потяжелела вдвое. Но Энди продолжал свой нелегкий путь по неровной земле в темноте, ковыляя к желтым квадратам, все эти часы остававшимся вдали. Здания, которым принадлежали эти окна, полностью сливались с чернотой, единственным светом были сами крошечные квадраты — маяк для неосторожного бродяги, ферма, окруженная колючей проволокой.

Энди оказался там, когда большая стрелка на светящемся циферблате миновала цифру семь. На этой цифре его жена должна начать волноваться.

Он зашагал между пристройками, поскальзываясь на свежих фекалиях. Нитратное зловоние поднималось, просачиваясь в самый мозг и сдавливая дыхание.

В ближайшем здании, поглощенном ночью, раздалось низкое покашливание и два возгласа, будто животные внутри во сне почуяли незваного гостя — наверно, это были сараи, где не горел свет. Энди не столько понимал, что за строение перед ним, сколько просто чувствовал его. Однако светящиеся окна фермы понемногу росли, пока Энди не оказался перед длинной комнатой, совмещавшей в себе столовую и кухню.

К тому моменту весь стыд по поводу стука в незнакомую дверь в такой поздний час улетучился — Энди нуждался в человеческой поддержке.

Но тут он увидел в окне их. Людей. Красных людей. Голых красных людей — мужчину и женщину, возраст которых из-за темной краски на лицах невозможно было установить. Такое впечатление, будто они обмазали друг друга окровавленными руками, прежде чем садиться за стол.

Блуждая в темноте, Энди и представить не мог, что в окнах незнакомого дома окажется нечто, способное его отвратить. Но они были слишком абсурдны.

Едва стоя на ногах от шока, он развернулся, собираясь тихонько прокрасться вокруг дома к загадочному фасаду, а оттуда сбежать по первой же мощеной поверхности, что подвернется под его грязные ботинки. Но все надежды на бесшумный побег рухнули, когда носок ботинка ударился о неподвижный предмет.

Этот невидимый предмет, твердый и неподвижный, ответил глухим стуком, отозвавшимся вибрацией в колене Энди. Тело того продолжало двигаться вперед, но нога оставалась неподвижной, Энди стал падать лицом вниз и, выбросив вперед руку, попал ею в то самое окно, что совсем недавно манило обещанием безопасности.

Вторая, свободная, нога взлетела и опустилась, Энди, удержавшись, выпрямился, подождал, пока угаснет ощущение одновременно холода и жара, предшествующее падению, и снова взглянул на обитателей дома, которые не могли не встревожиться.

Так и было.

Они оставались на местах, но повернулись, уставившись прямо на него широко распахнутыми жуткими белыми глазами, которые выражали не меньше удивления, чем взгляд Энди.

Крупный мужчина поднялся со стула и указал на его лицо. Энди отшатнулся и упал в темноте двора.

Секунды спустя холодный воздух, точно колокол, сотряс звук дверной защелки. Между собственных вздохов, казавшихся ревом, незваный гость заскулил.

2

Позднее в том же году

Свежайшая рана в скале истекала костями, некоторые из них лежали прямо у ног Мэтта. Два больших куска скалы, будто пьедесталы колонн из древнего храма, разбились при столкновении с песком — Мэтт так и представлял мокрый хлопок, оглушительно раздавшийся тогда в крошечной бухте.

Трещина в скале располагалась прямо над его растрепанными рыжими волосами. Мэтт перевел взгляд с нее на серый берег, прослеживая траекторию известняковых обломков. Они струились застывшей рекой по пляжной гальке и впадали в море. Скала, должно быть, осыпалась на прошлой неделе, так как же давно эти кости («животных или людей?») попали в камень? И что, все эти темные куски — их осколки? Может, даже окаменелые?

Мэтт решил собрать как можно больше интересных обломков, пока их не забрал тот же прилив, что сделал у подножия скалы зарубку и обрек ее на обвал. Стоит этой весной наступить полнолунию, как море поднимется выше, оближет оползень и заберет все реликты себе.

Причиной лавины стали тридцать лет береговой эрозии и увенчавший их месяц непрекращавшихся бурь, хотя в этой части Южного Девона ничто не говорило о бесконечном гневе моря. О том, как еще недавно голубые небеса чернели от злости, а аквамариновые воды, охваченные серым мраком, несколько недель без перерыва плевались солеными комками пены в каждое обращенное к ним лицо!

Тогда в Южном Девоне много что пострадало. В течение тринадцати или больше ураганов море, обратившееся в сплошной водоворот, лезло на стены, гнуло железные ограды и дороги, разбивало в осколки причалы и рыбацкие лодки, рушило съемные домики для отдыхающих от Плимута до Долиша, даже скидывало тяжелый плащ прибрежных скал. Море, от которого ждали защиты, доброты и милосердия, предало людей и набросилось на них.

Теперь, когда все кончилось и атмосферный фронт миновал, море стало робким, будто извинялось, но города были слишком потрясены, а люди — оглушены и глубоко травмированы психологически. Никто больше не доверял морю, и не скоро снова доверится. Жителям городов возле бухт или длинных красных пляжей к северу отсюда потребуется немало времени, чтобы забыть случившееся и возродить старую связь.

Мэтт на четвереньках пополз в гущу камней и костей. Трещину он увидел с высоты двухсот метров, пока летел на своем параплане. Холодный воздух на такой высоте пронизывал даже маску на лице, окрашивая кожу в фиолетовый.

Условия для полетов выдались хорошими. Мэтт взлетел обратным стартом с красивого местечка, предназначенного для гуляющих по прибрежной тропе: только что он стоял на ногах — и вот уже сидит в воздухе, подхваченный восточным ветром с моря. Крыло захлопало, взлетело над головой, раздулось, и он заскользил вперед. На миг желудок расширился, будто вышел за пределы слишком тесного тела, и тут же сжался в кулак внутри ослабевшей оболочки, и Мэтт, крошечный на фоне огромного неба, поплыл в нем совершенно один.

Сидя в своем снаряжении, он взглянул с высоты на широкую полосу зеленой морской воды, переходящую в бледную бирюзу; еще дальше море приобретало холодный оттенок атлантической синевы, затем оттенок индиго, потом цвет сверкающего серебра, который наконец перетекал в кайму белого огня на далеком горизонте.

Мэтт оглянулся — земля стала плоской, все природные препятствия, такие большие внизу, сгладились. Сколько раз он ни смотрел сверху на землю, стремительное преображение Брикбера никогда не уставало его удивлять. Трава становилась бархатным ковриком в белых царапинах от дорог и шоссе, деревья — цветками брокколи, скалы — кусками омертвевшей материи; облака парили, будто привидения в настоящих простынях, а серые здания ферм напоминали жесткие детальки Лего, сопровождавшие сына Мэтта, когда тот оставался у отца на выходные. Мэтт иногда наступал на эти детальки, и пальцы ног подгибались от боли, словно когти.

С разгоряченной солнцем поверхности скал поднимался столп пара, и Мэтт угодил в самую его середину — невидимую, но мощную. «Одна ошибка — упадешь в море, и ты труп», — сказал ему Билл, один знакомый, давным-давно, когда вводил в курс дела. Мэтт летал на своем параплане вдоль побережья уже шесть лет.

Скала обвалилась за два километра к востоку от места, где он взлетел и увидел, как земля превращается в аэроснимок. Эти скалы были частью древнего Южного Девона и в основном состояли из темных вулканических пород и девонских сланцев, складывавшихся в мозаику из царственно-пурпурных, ржавых и медных оттенков. Местные скалы природа отчеканила 400 миллионов лет назад, когда эта часть земной поверхности лежала под водой к югу от экватора; а назвали тот период в долгой истории нашей планеты в честь графства, откуда происходил Мэтт, — девонским. Тогда под океанами, не существующими ныне, пылали древние горнила стихий, полные огня, пара и давления, где и выковывались эти утесы.

Однако трещина, откуда высыпались кости, появилась в полоске другой материи — на самом южном краю древних известняковых скал, которые активно разрабатывались в Викторианскую эпоху: они состояли из доисторических рифов и водорослей, сжатых и скрепленных ржавой гематитовой кровью. Из-за промышленной добычи известняка эти полуострова приобрели форму носов гигантских кораблей, и Мэтт теперь осторожно миновал последний из них.

При взгляде на новый край скалы, который возвышался за провалом, стало ясно, что соответствующий отрез прибрежной тропы исчез, и по обеим сторонам над трещиной склонялись новые скалы, выставив подбородки. Они выглядели неустойчивыми.

«Надо торопиться».

Мэтт с легкостью разгреб верхний слой обломков. Когда он нашел первую кость, ему сперва показалось, что это кусок разбухшего от воды дерева, но при близком рассмотрении выяснилось, что она расщеплена на конце. В разрезе находка напоминала иссохший коралл или внутренности морской губки — когда-то в кости содержался мозг. «Может, ребро скотины?»

В основном эту гористую прибрежную местность использовали под пастбища, и по всему Брикберу гуляли стада овец породы черная валлийская горная, а поближе к прибрежной тропе — и неторопливые вороные пони. Но хрупкость и окраска кости, напоминающая цвет красного дерева, переходящий в угольную черноту, говорили о большом, даже древнем, возрасте. Поэтому теорию, что это овцы упали с обрыва, а их останки застыли над морем, Мэтту пришлось отмести.

Поблизости среди гальки, щепок и осколков гематита нашлась другая кость, более светлая. Судя по форме, в руках Мэтта оказалась часть челюсти, а судя по ее размерам, она принадлежала виду, больше не живущему на Британских островах. В ней оставалось три зуба, самый крупный из которых покрывала сеть из трещин, тонких, будто капилляры. Этот видавший виды зуб размером был с большой палец Мэтта и напоминал резец. Вид резца заставил Мэтта внимательнее осмотреть землю у колен.

В музее Торки он видел останки саблезубых кошек, извлеченные из известняка в Кентской пещере. Пещера лежала ниже по побережью, а известняк был таким же, что и тут, в Брикбере.

Продвигаясь сквозь обломки наверх, Мэтт набивал карманы мелочью, похожей на птичьи кости или плюсневые кости сухопутных животных, но остановился, чтобы рассмотреть два предмета покрупнее. Эти длинные кости покрывали глубокие зарубки и царапины, а в широком конце, перед тазобедренным или плечевым суставом животного, были просверлены отверстия.

Мэтт знал: в девонских известняках находили и другие пещеры, куда вели многочисленные входы, заваленные из-за погоды или движений плит. Во многих из этих пещер обнаружили следы доисторических животных и первобытных людей. Вероятность, что есть и другие такие пещеры, никем еще не найденные, была немалой.

От предвкушения у Мэтта перехватило дыхание; под водонепроницаемой одеждой снова выступил тут же остывший пот.

«Иисус заплакал».

Интересно, если там за трещиной есть пещера, ее назовут в его честь — ведь он ее открыл? Единственным способом заметить обвал было подняться в воздух или плыть в каяке вдоль береговой линии, но во время бурь даже перевозить по морю грузы составляло риск, не говоря уже об увеселительных прогулках. В Диллмуте огромный грузовой корабль пристал к берегу, а самые рисковые парапланеристы не решились бы летать в такую погоду: Мэтт не знал никого, кроме себя, кто летал бы вдоль этой части побережья — слишком опасно.

Куда он должен сообщить первым — в полицию? «Нет, это странно». В совет? «Может быть». Или в Земельный фонд? Это ведь они занимаются общественными территориями вокруг городов и сельской местности. «Да, наверно, туда».

Сама трещина составляла всего треть метра в ширину. Что бы ни скрывалось внутри, оно по-прежнему оставалось под покровом темноты. Возможно, эти глубины не знали света десятки тысяч лет.

Приближаясь к трещине, Мэтт замедлил шаг. Она напомнила ему отверстие в человеческом теле: кроваво-красные пятна гематита походили на влажные стенки плоти, открывающиеся внутрь, откуда бледной костью выглядывал известняк.

Сначала Мэтту пришло в голову сравнение с вульвой, но его мысли тут же приобрели неприятное направление и потекли в сторону страшной раны в голове; а при виде верхней крышки черепа среди обломков у колен это сходство только усилилось. Его передернуло.

Рябая крышка черепа, ставшая со временем коричнево-черной, лежала перевернутая, будто чаша или половинка пасхального яйца, которое сын Мэтта открыл и нашел внутри пакетик конфет. Край этой грубой скорлупы украшал ряд зазубрин, но лобные и теменные кости оставались в целости, как и шов между ними.

Кость почти ничего не весила. Снаружи ее тоже покрывали глубокие зарубки и царапины — то ли от камней, то ли от какого-то орудия. Если она действительно принадлежала человеку, значит, всю верхнюю часть черепа, начиная от надбровных дуг, грубо отпилили.

Мэтт осторожно положил находку в рюкзак и завернул в запасную толстовку-худи, не желая, чтобы, когда все станет известно, набежали, как буйволы, любопытные и растоптали кость. Впрочем, это случится, только если находки окажутся и правда важными. Сегодня у всех были заботы посерьезней: безработица, коллапс системы здравоохранения, цены на еду, кошмарная экономика, обвал курса фунта, непредсказуемый климат, забастовки, волнения… Может, всем будет наплевать на пещеру с древними костями.

Возле устья трещины Мэтт включил фонарик на смартфоне и посветил им в расщелину, снова задумавшись, когда же свет последний раз падал в эту пещеру — а это была именно пещера!

Перед ним открывался сырой туннель с низким потолком и красноватым полом, тоже усыпанным костями; в свете фонарика стало видно, что потолок упирался в завал из камней. Пространство оказалось закрытым, и Мэтту совершенно не хотелось туда лезть: при одной мысли его грудная клетка сжалась.

Вместо этого он сунул в отверстие всю руку по плечо и достал еще одну кость странной формы.

Присев на пятки и подставив ее под свет, Мэтт осторожно провел по бокам находки большим пальцем. «И правда, кость!» В ней кто-то вырезал статуэтку, и там, где должны быть ноги, виднелся отломанный край: кость оказалась частью конечности.

Судя по торсу статуэтки, она изображала женщину с большой грудью и широкими бедрами. Выделялась одна вырезанная рука, верхняя часть оказалась повреждена, но, кажется, там была чья-то голова — скорее всего, животного. «Собаки», — подумал Мэтт, различая квадратную морду, будто у гончей. Изображение оказалось настолько сложным, что имело даже крошечные прорези для глаз. Это определенно сделали человеческие руки.

Мэтт перевел взгляд обратно во тьму трещины, поглощенный восторгом от очередной находки в руках.

За его плечами море снова ударилось о гальку, а потом с шелестом откатилось по каменистому берегу — точь-в-точь как делало десятки тысяч лет до этого момента.

Когда его позже спрашивали, Мэтт с трудом мог описать, что чувствовал, держа в руках существо с головой собаки. Все, что он мог сказать, излагая эту историю другим, — никогда в жизни он не чувствовал себя таким незначительным — свидетелем и не более, крошечной пылинкой в огромном потоке времени, без остановки движущемся вперед. Этот же поток погасит все, чем был Мэтт, точно искру, за мгновение, которое космосу покажется меньше секунды, — точно так же, как много-много лет назад погас разум в черепе, что лежал в рюкзаке.

3

Две недели спустя

Шелли не знала, есть ли в месте, где они разбили лагерь, хоть что-то хорошее.

Местность полностью соответствовала описанию Грега: открытая, дикая, необитаемая, кругом только крутые склоны долин и безграничные просторы неба и моря. Когда-то земля здесь, наверное, была поприветливее, и леса росли — до того, как их полностью вырубили: по словам Грега, много лет назад здесь активно добывали руду. Однако, невзирая на ущерб, нанесенный человеком, природа совсем не казалась ручной — здесь все оставалось таким же устрашающим и диким, как в доисторические времена, только (в глазах Шелли) не в хорошем смысле диким, а заброшенным, угнетающим.

На второй день их путешествия давящая усталость от похода и бессонной ночи в палатке лишь возросла от странного настойчивого, будто шепот, беспокойства. Чем-то это напоминало ощущение от проникновения на запретную территорию с самоуверенными друзьями — слабое головокружение, опасение и потаенное сожаление о сделанном.

Может быть, ее беспокоила странная пустота земли или бедность цветов, складывающихся в бесконечную палитру, которая у Шелли ассоциировалась с камуфляжем. Так или иначе, она совершенно не могла ни ориентироваться на местности, ни акклиматизироваться.

Наверное, Шелли слишком далеко оказалась от всего знакомого: в голову сами собой лезли мысли о вечном, не посещавшие ее с детства. Здесь все слишком ясно напоминало, что она — просто блоха на огромном камне, миллиарды лет назад сформировавшемся где-то далеко в космосе в результате ряда монументальных столкновений и процессов. Ощущение бескрайней пустоты над безучастной землей и бесконечная плоскость воды, уходящая за горизонт, еще сильнее навевали на Шелли одиночество и загадочный страх.

Однако было и другое чувство, даже более жуткое: будто это место и эта планета — часть некоего божественного плана, и собственная ничтожность, которую она чувствовала здесь, не только входила в этот план, но и служила Шелли наказанием.

И, возможно, от этих чувств Шелли все время казалось, будто с вершин крутой долины за их лагерем следили.

Краем глаза она замечала среди деревьев силуэты, которые замирали, стоило посмотреть на них, а если отвернуться, то начинали двигаться. Причина, конечно, крылась в странной перспективе — Шелли смотрела снизу вверх и сама двигалась, — однако игнорировать игру воображения было не так просто.

Труднее всего ей давалось определять расстояния вокруг палатки: вершина долины казалась недалекой, однако Шелли на собственной шкуре прочувствовала, как долго длился спуск только по одной стороне. В ее памяти та же прибрежная тропа, по которой они сюда шли, уже слилась с серым туманом, проглотившим знакомый им мир. Да, перспектива здесь становилась очень странной, а от энтузиазма, с которым Грег стремился в эту долину, Шелли лишь чувствовала себя здесь еще более чужой.

Только для того, чтобы оказаться в Слэгкомбе, им пришлось пересечь два пляжа, похожих на тот, за которым сейчас стояла палатка. Все три этих пляжа образовались из камней, что тысячелетиями приносили воды, стекавшие вниз по долинам; песок на каждом пляже был темным, как наждачная бумага. Первые два пляжа не имели ни парковок, ни дорог, которые бы к ним вели, зато хотя бы лежали близко к Диллмуту. Шелли вслух спросила, зачем вообще идти дальше — первые два побережья были достаточно пустыми для них.

Но Грег считал их «слишком популярными» — он видел пару раз, как там сидели малочисленные рыбаки. А теперь, когда кто-то из местных кое-что нашел в расщелине скалы близ Слэгкомба, даже те места скоро «огородят», и туда «набегут дебилы».

Пока они здесь находились, Грег собирался найти трещину, про которую писали в газетах.

Впереди, между ними и Брикбером, лежали широкие просторы таких же галечных пляжей, которые в воображении Шелли все походили друг на друга: грубые и негостеприимные.

Как следствие, первую ночь они с Грегом провели за одиннадцать или больше километров от бухты Диллмута. О себе, подобных им, тут не напоминало ничего, за исключением ворчанья далеких мотоциклов или ярко-оранжевых флагов парапланеристов, плывущих в небе. Две ночи они провели в полном одиночестве, в палатке у пляжа под открытым небом.

С моря снова подул холодный ветер, спутав волосы Шелли и пустив мурашки по ее бледному дряблому телу. С самого момента прибытия она, сжавшись в клубок под трехслойной курткой с овечьей шерстью, сидела на единственном складном стуле, который Грег притащил на своем горбу из самого́ Диллмута.

По крайней мере ей обещали — и уже выполняли! — большой костер, чтобы добавить в их поход тепла и цвета, которых ей так не хватало. Грег разводил его у подножия долины, на границе между болотом и каменистым берегом: на огне он хотел приготовить консервированные сосиски и вложить их в булки. Шелли смотрела, как ее добытчик трудится по ту сторону неестественно плоской поверхности болота, блестящей, словно огромное разбитое оконное стекло. Почти всю ее скрывали под собой камыши цвета пшеницы, а над палаткой то и дело летали яркие утки.

А теперь вернулись и они — вонючие черные бараны, чье дерьмо лежало повсюду. Бесформенные черные комки шерсти спускались в долину и направлялись к палатке.

Вчера, стоило им с Грегом появиться, как вскоре овцы спустились и оккупировали траву вокруг палатки, словно приветственная делегация. Они ограничивались тем, что смотрели и гадили, и поначалу Шелли с Грегом смеялись, находя овец веселым приложением к их авантюрной вылазке на природу в выходные. Но очень скоро непрерывный взгляд множества янтарных глаз, разрезанных горизонтальной черной щелкой зрачка, начал нервировать Шелли. Они невозмутимо несли свой дозор, словно подчеркивая их с Грегом уязвимость, а взгляд ничего не выражающих глаз усиливали подозрения Шелли, что за ними так же пристально наблюдают и другие глаза — с вершин склонов.

«Интересно, чьи это овцы?» — подумала она. Выше и дальше от берега стояли фермы и дом Земельного фонда, до которого было очень далеко идти. Может, овцы хотели, чтобы Шелли их покормила? К шерсти скотины пристал навоз, вокруг ноздрей запеклись сопли — прекрасная эпитафия «романтическим» выходным! Надо попросить Грега, чтобы он их прогнал.

— Чего? — спросила Шелли барана, сидевшего ближе всех к палатке. Тот продолжал смотреть молча и не мигая. Шелли зашипела: — Убирайся! От тебя воняет дерьмом!

Словно в насмешку, баран выпустил из своего покрытого спутанной шерстью зада несколько черных шариков.

Шелли не стала обращать внимания — сейчас у нее были проблемы поважнее, чем странные овцы и холод. На рассвете они с Грегом поссорились, и гневные отрывистые слова до сих пор звучали в ее голове. Грег даже сказал:

— Больше никогда.

— Мы в дерьме, Грег! В дерьме! — отвечала Шелли. — Кругом воняет дерьмом — видишь, оно везде вокруг палатки — это знак! Я не могла уснуть: тут холодно и никак не согреться! Пора возвращаться в Диллмут!

В ответ Грег побледнел, обозвал ее «занозой в заднице» и ушел смотреть карьер.

«Заноза в заднице…» За шесть лет он так бесился на нее только два раза, а если Грег выходил из себя, это могло длиться несколько дней. У них впереди была еще целая ночь, и сердитое молчание очень утомляло обоих.

Шелли встала — колени заныли оттого, что долго неподвижно сидела на холоде. Она решила пройтись, чтобы размяться и посмотреть, чем Грег занимается.

Поковыляв прочь от овец, Шелли внезапно нашла подтверждение — и воплощение — подозрения, будто за ними наблюдают: на вершине южного склона долины стоял человек.

Сначала она понадеялась, будто это просто странное голое дерево, с которого сдуло все листья, увиденное краем глаза; но при внимательном рассмотрении это действительно оказался человек. Руки тонкого силуэта, выделявшегося на пепельно-сером небе, двигались: он поднимал что-то в воздух.

Шелли услышала музыку — одну-единственную ноту из дудки.

Но они с Грегом не находились на частной собственности — берег был общественным местом, управляемым Земельным фондом! Да, костры разводить запрещалось, но, как сказал Грег: «Никто и не узнает!»

За спиной Шелли услышала еще одну отдаленную ноту и, повернувшись, увидела другого человека. Теперь ей не бил в глаза скудный солнечный свет, и этого трубача она смогла разглядеть лучше, чем первого. Он оказался тощим мужчиной со взъерошенными волосами и безо всякой одежды; Шелли заметила даже его достоинство, болтающееся в паху. Стоя на обрыве, он дул не то в трубу, не то в дудочку, и на другой стороне долины ему отвечали.

За палаткой началось движение — к ней приблизились еще четыре барана, будто эти люди издалека ими управляли.

Переведя взгляд на внутренний склон долины, Шелли различила еще три тонких человеческих силуэта, тоже голых (поэтому они и казались совсем тощими). Она не понимала только, почему у них такая темная кожа.

Теперь их было пятеро.

Она позвала Грега, но морской ветер, сотрясавший долину, оборвал ее голос.

Шелли поковыляла к болоту — если идти под углом, она сможет проскользнуть вдоль камышей и найти дорогу к берегу.

Чуть отойдя, она не удержалась и снова взглянула вверх — за пару секунд количество гостей молниеносно прибавилось, и вновь прибывшие тоже начали спускаться в долину.

По подсчетам Шелли, за несколько мгновений здесь появилась целая дюжина их. В том, как они неторопливо спускались, равномерно распределившись по склонам долины и ущелью, тянувшемуся с вершины, была какая-то зловещая неотвратимость. Они шагали, по-видимому направляясь к берегу или к палатке.

Шелли отчаянно пыталась определить, какая здесь нужна реакция — смех или тревога? Борьба или бегство? От прилива адреналина она еле держалась на ногах, то и дело спотыкалась, чувствуя, что колени будто склеились. Все внимание нужно было направить в ноги, но сосредоточиться никак не получалось, и поэтому Шелли то и дело скользила по мокрой траве и навозу.

— Грег! — не услышав, он продолжал катить по гальке большой камень к яме для огня. — Грег! Грег! — теперь услышал. Не разгибаясь Грег поднял взгляд, и Шелли указала на склоны: — У нас гости!

Снова посмотрев на склоны, она увидела, что голые люди продолжали неторопливо их окружать. Теперь тех, что на северном склоне, стало видно лучше: в тусклом освещении голая кожа блестела оттенками алого. «Красный!» Люди были раскрашены в красный. «Красные люди. Голые красные люди». И что у них с волосами — взъерошенные, по бокам вырваны клоки, и кожа в тех местах блестит?

Почти каждый что-то держал в руке — что-то небольшое и черное. Еще у одного был то ли посох, то ли копье, а у двоих других — тонкие дудочки, которые слышала Шелли. «Они как будто из другой эпохи…»

В поисках подтверждения, что ей не кажется и что это происходит на самом деле, Шелли обернулась к Грегу. Тот, выпрямившись, так как ему мешали камыши, прикрыл глаза рукой и смотрел на гостей.

От волнения нервы Шелли натянулись как струна, но, если не быть осторожной, от страха сожмется горло и голос начнет фальшивить. Нельзя показывать свой страх — Шелли чувствовала, что так лучше не делать. Она решила перестать бежать и перешла на спокойный шаг.

Однако вскоре Шелли об этом пожалела — движение по неровной земле и скользкой траве оказалось почти до смешного медленным, как в плохой комедии. Чтобы обойти болото и достичь Грега на пляже, надо было пройти вдоль южной стороны долины, но теперь из-за того, что она идет так медленно, Шелли там столкнется с голыми красными людьми — они сойдут со склона и окажутся на тропе раньше.

Шелли остановилась, признав наконец, почему не хотела бежать: она боялась, что они тоже побегут. К ней.

— Грег! Скорей!

Грег еще шел по каменистому берегу, медленно направляясь к месту, где болото переходило в ручей, обложенный гладкими булыжниками. Его лицо издали казалось бледным овалом, но Шелли различала замешательство и напряжение, от которого губы Грега сжались в ниточку.

— Шелл! — крикнул он.

Красные люди продолжали свое ровное и непрерывное нисхождение со склонов, приближаясь к берегу полукругом, и расстояние между ними, пока еще почтительное, сужалось с каждым шагом. Шелли, стоявшая за болотом, оказалась внутри затягивающегося ожерелья из голых людей.

Двое из них оставались вдалеке, у начала долины: один из этих двоих сидел, что выглядело странным, однако Шелли сейчас пребывала не в том состоянии, чтобы разглядеть, на чем он сидит. Второй, тот, кто стоял, воздел тонкие руки; единственной разницей между этой парой и теми, кто окружал палатку, были головы. Издалека становилось видно, что головы этих двоих непропорциональны телам — слишком велики и имеют ненормальную форму.

— Грег!

Следуя ребяческому порыву, Шелли бросилась назад к палатке, будто их стоянка обладала домашним, частным барьером, который настойчивые гости не смогут нарушить и преодолеть. Мысли Шелли метались в полном беспорядке, и она это понимала.

«Как те бараны… просто наплывают на тебя. Сверху, из глубин земли, наплывают… и вдруг раз — и окружили».

Эта простая мысль привела ее в ужас не меньше, чем лица приближавшихся людей — красные лица с неестественно белыми глазами и зубами. Одного их выражения хватило, чтобы разрушить всю решимость Шелли, все ее надежды, будто происходящее — просто шутка. Люди были сердиты, более того — в ярости. И в предвкушении — внезапно они начали издавать жуткий звук, похожий на вой и улюлюканье разозленных обезьян. Поднявшийся шум означал, что спокойствию, с которым они спускались, пришел конец.

Знак людям подали те двое наверху, со странной формой голов: они издали пронзительные трели, граничащие с воплем, который эхом разнесся по долине, и внизу немедленно подхватили этот клич.

Распознав, что именно красные люди сжимают в руках, Шелли захотелось сесть в знак протеста, показывая, что ее не запугать. «Черные камни». Заостренные булыжники.

— Грег! Грег! Сюда! — позвала Шелли своего бойфренда, в отчаянии обернувшись в его направлении. Тут перед глазами у нее на миг все поплыло. Над пушистыми камышами виднелась верхняя часть тела Грега, начиная от пояса: он бежал с берега к палатке.

На его пути стояли несколько красных людей, уже достигших пляжа. Они остановились, будто для приветствия, и при виде бойфренда Шелли восторженно завопили, отчего их причудливые напомаженные прически и красные лица стали еще уродливее. Их было четверо — Грегу их не обойти.

— О Господи… — произнесла Шелли, обращаясь к себе и к глухой вселенной вокруг — воздуху, камням и морю. — Господи Иисусе.

Она слишком долго ждала. Только теперь Шелли бросилась бежать, целясь в промежуток между двумя ближайшими красными существами. Это оказались женщины с жуткими ухмылками на лицах: их возраст читался в морщинах и складках на шеях, однако груди оказались на удивление гладкими и высокими.

Но даже если Шелли проскользнет, куда ей бежать? «Вверх? По склону долины?!» В левом легком уже, казалось, застрял кусок льда: далеко она не уйдет. С ее физической подготовкой она разве что поползет вверх по склону пластом.

Две женщины, стоявшие ближе всего, не меняя скорости, просто шагнули друг к другу и закрыли промежуток.

Шелли остановилась и развернулась в поисках другого прохода среди сужающегося кораллового барьера из красных людей. Наконец она бросилась в направлении, перпендикулярном предыдущему.

Стоило ей это сделать, как мужчина с густой бородой, которая вся пропиталась чем-то красным (возможно, кровью), шагнул к соседу и отрезал эту возможность тоже.

Снова сменив курс, Шелли бросилась к другой стороне долины, но двое красных людей, словно прочитав ее мысли, шагнули внутрь круга, ей навстречу, закрывая и эту дорогу.

«Болото». Болото теперь было позади — может, получится. «В воду. Зайди в воду — там тебя труднее достать».

— Что? — прокричал Грег позади, и Шелли завизжала, услышав его. — Чего вы хотите?

Шелли слышала свое частое тяжелое дыхание, а за ним — топот босых ног по гальке на расстоянии метров тридцати — там, где стоял Грег.

Она обернулась, но Грега не увидела — только всклокоченные волосы и напомаженные маслом тела завывавших красных людей, столпившихся там, где она в прошлый раз видела своего бойфренда.

Запачканные красным руки взлетали над камышами и опускались на существо, пытавшееся вырваться из толпы. «Грег».

Ее бойфренд упал, красные люди немедленно окружили его и начали бить камнями. До Шелли доносился звук, похожий на бой барабана, набитого влажным песком: «Плюх-хлоп, плюх-хлоп…»

Ее покинуло желание бежать, в глазах побелело от шока и непонимания, и Шелли согнулась пополам от тошноты.

Над головой пролетели утки, хлопая пыльными крыльями под встревоженные возгласы, похожие на звериные.

«Плюх-хлоп, плюх-хлоп…»

Шелли хотелось сказать: «Господи, оставьте его в покое… Пожалуйста… Неужели не хватит?», но в легких не было воздуха, и она захлебывалась слезами.

«Плюх-хлоп, плюх-хлоп…»

Бесчисленные красные руки взлетали в воздух, поднимая брызги темной жидкости, будто пену от влажных инструментов, взлетали и опускались, снова и снова. Хлопанье утиных крыльев затихло, и многочисленные босые ноги затопали по направлению к Шелли. Та закрыла глаза, потом открыла.

Она стояла прямо, бессильно уронив руки и истекая соплями из носа, и смотрела, как надвигаются красные люди, раскрыв рты и завывая: фиолетовые языки, черные ноздри, у кого-то не хватает зуба; глаза слишком большие и дикие, будто у зверей.

По всем мышцам Шелли разлилось тепло, и ее охватило странное спокойствие. Она произнесла свое последнее слово:

— Нет.

Красные люди опрокинули ее на мокрую траву, крепко удерживая в одной позе.

Шелли надеялась, что от первого камня она отключится и не почувствует удары остальных пяти. Но этого не произошло.

4

Два года спустя

— Уверяю вас, как специалист, что никогда ни одно место доисторических раскопок на Британских островах не вызывало столько интереса. Находки в пещере Брикбера куда удивительнее, чем богатства из Боксгроува, Кресуэлла, Суонскомба и пещеры Гофа, вместе взятые!

На пресс-конференцию Кэтрин опоздала. В первые несколько секунд в ее глазах весь зал слился в одно пятно из ламп, неулыбчивых лиц и сплошных рядов стульев, обитых красным в тон обстановке отеля. Даже ковра не было видно из-под сумок с аппаратурой, прожекторов, кабелей и камер. Национальной прессе и той едва нашлось место, а остальные издания оттеснили в самый дальний угол. От спертого воздуха и жары люди в зале уже задыхались.

Утомленная Кэтрин села в заднем ряду, сердясь на себя и истекая потом. «Работая над крупнейшей в своей жизни новостью местного масштаба, журналистка пропустила пресс-конференцию!»

Не сумев припарковаться поблизости к отелю, Кэтрин проковыляла на каблуках по улицам к месту, где уже собралась пресса, дабы передать новость всему миру: у отеля на парковке стояли фургоны с логотипами «Евроньюс» и «CNN». Подобрав с пола свой пресс-пакет, Кэтрин включила диктофон.

— Мы знаем, — продолжал оратор, — что тринадцать тысяч лет назад в этой пещере жили люди. Они оставались там около тысячи лет, причем — это и есть самый важный момент — на более или менее постоянной основе. Как и в других поселениях в Европе, там обитали крессвельские охотники и собиратели позднего палеолита: они возвращались в различные места по всей Британии с территорий современных Франции, Бельгии и Нидерландов во время потепления в европейском климате. Та относительно короткая оттепель предшествовала очередной холодной эпохе — позднему дриасу: он начался в 12 800 году до нашей эры, покрыв бо́льшую часть Британии льдом и обратив юго-запад в морозную тундру. Чтобы оказаться здесь, тем людям пришлось пройти по перешейку, известному как Доггерленд: теперь он лежит под водами Северного моря.

Для журналистки у Кэтрин была ужасная память на имена, даты и числа, зато лица она помнила прекрасно. Оратор оказался ведущим палеонтологом из лондонского Музея естественной истории, и за те два года, что велись раскопки в Брикбере, Кэтрин видела несколько интервью с ним в национальных новостях. Откровениям, которые этот человек сообщал сегодня, местный ежемесячный журнал «Девон лайф энд стайл», где работала Кэтрин, собирался посвятить отдельное приложение: эта пресс-конференция являлась самой важной из всех, что до сих пор давало руководство раскопок.

— Однако, по всей очевидности, в этом поселении, единственном во всей Британии, люди обитали на протяжении нескольких веков. О чем в том числе свидетельствуют и погребения, — оратор сделал паузу, чтобы аудитория осознала всю важность этого факта.

Несколько людей записывали; подавляющее большинство лиц в поле зрения Кэтрин выражало фальшивый интерес либо полное оцепенение.

Оратор перевел взгляд с журналистов из лондонских сетей на задние ряды, будто ожидая энтузиазма от местных, но не дождался. Лишь вспыхнула одинокая камера.

Повезло же ему… Кэтрин сомневалась, что новость уйдет далеко за пределы специальных изданий, учитывая состояние сегодняшнего мира с его постоянными катаклизмами.

— Мы также знаем, что ели жители поселения в Брикбере и на какую дичь охотились.

Кэтрин подавила зевок; на глазах выступили слезы, отчего взгляд затуманился, но тут же прояснился.

Экран изображал зеленый луг среди болот и небольших деревьев. На широких плоских просторах паслись дикие лошади, благородные олени, какой-то большой бык, существо, похожее на рябчика, и одинокий барсук. На одной стороне картинки за дичью нетерпеливо наблюдала стая волков, напротив которых у болота стояло несколько бородатых и мускулистых мужчин, полуодетых в звериные шкуры, с копьями наготове. Внимание этих людей с грубыми чертами лиц и спутанными волосами было направлено на главный номер программы — волосатого мамонта.

«Здесь, оказывается, жили мамонты?» — подумала Кэт. Ее интерес немного возрос, но со следующей фотографией опять упал. На изображении был поднос с кремневыми орудиями и наконечниками копий; под зазубренными лезвиями стояла подпись: «Берцовые кости арктического зайца-беляка».

— Сейчас мы закончили исследование пятисот тонн обломков, среди которых нашли более двух тысяч предметов из обработанной кости и кремня. Кремень происходит из Уилтшира…

В ступнях Кэтрин пульсировала боль, и она жалела, что не надела джинсы и кроссовки, как это сделали несколько других женщин, в том числе и сидевшая на ряд впереди ненавистная Вики. Та работала в «Девон Трибьюн» — как и журнал Кэтрин, на девяносто пять процентов он состоял из рекламы, маскировавшейся под новости. Кроме Кэт, единственными журналистками в костюмах, с тщательным макияжем и на каблуках оказались сотрудницы крупных сетей — высокоранговые репортеры, которые собирались лично провести интервью с приглашенными экспертами. Эти женщины источали тщательно поддерживаемое безразличие ко всем, кто сидел позади: казалось даже, над их головами парит нимб из света прожекторов — именно из-за этих устройств в зале было так невыносимо жарко.

Кэтрин сняла жакет, но прохладнее от этого не стало — ей захотелось раздеться до бюстгальтера. В коже на заднике новой туфли оказалась маленькая «заноза», и, пока Кэтрин бежала от машины к отелю, обувь натерла ей левую ногу, а на колготках сзади появились белые стрелки до колена. Кэт была готова как следует себя ущипнуть.

— Анализы изотопов азота во многочисленных обнаруженных человеческих останках показали, что диета у обитателей этой пещеры была очень богата животным белком. Они находились наверху цепочки мясоедов, и, скорее всего, единственными их соперниками на охоте являлись волки — пещерные львы за пятнадцать тысяч лет до того момента. В основном те люди ели гигантских быков, оленей, лосей, лошадей и иногда пещерных медведей; также существуют предположения, что в охоте им помогали прирученные волки. Однако… словом, есть и другая причина, по которой эту конференцию созвали перед трапезой.

«Трапезой?! Скажи просто „обедом“, сволочь!» Но Кэтрин подавила всплеск классовой ненависти и сосредоточилась на следующем слайде. Им оказалась фотография канавы с сотнями, если не тысячами костей всех форм и размеров.

В начале и конце длинной траншеи стояли мощные прожекторы, освещавшие эту бойню. Внимание сразу привлекали жуткие гримасы человеческих черепов, лишенных челюстей и прочих своих частей. Лежа на куче других костей, они, возможно, впервые за двенадцать тысячелетий смотрели в человеческие лица.

— На южной стороне пещеры было скопление осадочных отложений, уцелевшее при обвале скалы. Среди этих отложений обнаружилось более пяти тысяч отдельных человеческих и звериных костей, которые хранились вместе. Таким образом, нет сомнений, что в этой пещере с регулярными интервалами на протяжении тысячи лет происходила систематическая бойня. Изученные кости покрыты многочисленными зарубками и царапинами, и, судя по тому, насколько притуплены костяные шилья и кремневые скребки, обнаруженные на этом слое раскопок, причина очевидна. В нашей пещере постоянно снимали кожу, расчленяли тела, разделывали мясо, а самые твердые сухожилия удаляли — возможно, чтобы сделать веревки или даже нити. И делали это со всеми останками.

Позвоночник Кэтрин напрягся: «О чем он? Неужели…»

В первых рядах вспыхнула камера, и весь шум в зале прекратился. Оратор повысил голос, будто у него в горле пересохло:

— На этом этапе раскопки перешли в криминологическое исследование места убийства… или в расследование ООН по делу о военных преступлениях. Видите ли, следы зубов на большинстве изученных костей оставлены, со всей очевидностью, человеком. Совершенно неясно, почему в этом поселении каннибализм был настолько распространен, если местные мясоеды обладали множеством других источников пищи. Возможно, причина тому — недостаток еды на пике последней ледниковой оттепели. Однако и между ледниковыми периодами жители Брикберских пещер практиковали систематический, индустриализированный гастрономический каннибализм.

По всей комнате нарастал шепот: журналисты будто говорили в рукава, боясь, что их услышат. Только светловолосые головы высокоранговых журналисток в первых рядах вздернулись, почуяв в воздухе кровь. Шепот прекратился, лишь когда оратор отпил воды из стакана и прочистил горло.

— Чтобы удостовериться, действительно ли нападения в этом поселении имели межличностный характер, наши коллеги из нескольких британских университетов провели подробную экспертизу, благодаря чему мы составили более точную картину смерти этих людей. Собрав и осмотрев отдельные части тела и исследовав углы разрезов в шейных позвонках, мы установили: почти ко всем жертвам применялась декапитация, пока они лежали лицом вниз; головы удаляли, скорее всего, уже после смерти. Сопоставив кости (в особенности ребра) с соответствующими черепами, мы обнаружили следы от тяжелых ранений, вызванных остриями копий, либо от ударов рубилом… — оратор помедлил, — …полученные перед тем, как останки расчленяли и разделывали для употребления в пищу.

«Должно быть, одно дело — знать, а другое — озвучивать это перед людьми», — подумала Кэт.

— Для этой отвратительной подготовки использовались одни и те же орудия, вне зависимости от того, идет ли речь об останках лошадей, лосей, волов или людей. Например, орудие из кости, похожее на шпатель, вставляли в рот, чтобы отсоединить челюсти от черепа и обрести доступ к мягким тканям в ротовой полости. С уверенностью можно утверждать, что со всего лица аккуратно срезали и соскабливали плоть — губы, уши, носы, область глаз, даже языки, а также мышцы вокруг черепа в области лба, по бокам и на обратной части головы. Эта техника совпадает с тем, как разделывали для еды животных в те времена по всей Европе. При внимательном рассмотрении шрамов на черепе можно даже установить точный угол, под которым одной рукой держали голову жертвы, а другой рукой с острым орудием срезали наружную плоть и мягкие органы.

Боюсь, это весьма мрачно — ваши читатели и зрители будут даже шокированы. Однако нужно помнить: невзирая на нравы цивилизованного мира, наш вид на протяжении всей своей истории прибегал к каннибализму — в некоторых частях света это происходит и сейчас. Главное, что демонстрируют находки из Брикберских пещер, — местные не делали разницы между приготовлением и поеданием человеческих и животных трупов. На их столе человек и зверь обрели равенство, которое мы последний раз видели в двадцатом веке в России и Северной Корее.

Нужно помнить, что в условиях холода и отсутствия земледелия мозг, костный мозг и мягкие ткани обладают немалой питательной ценностью. Поэтому на сломанных костях есть следы зубов, обладатели которых стремились добраться до этих лакомых кусочков, и эти зубы принадлежали людям. Таким образом, мы знаем: эти человеческие останки не пали жертвой животных других видов.

Сейчас нам удалось почти целиком собрать останки двухсот семидесяти шести людей, погибших и разделанных подобным образом. Старшим из них, судя по всему, оказался мужчина сорока трех лет, страдавший, по-видимому, от сильной боли в деснах из-за абсцесса зубов. Но они не щадили также ни женщин, ни детей — младшей из жертв было три года, и на момент смерти она отличалась полным здоровьем.

Женщина где-то в середине зала встала, извинилась перед соседями и вышла через боковую дверь. Даже Кэтрин хотелось закричать: «Ублюдки!»

— По сути, эта канава стала свалкой для выброшенных или неиспользованных материалов из пищевых складов поселения. Любопытно, что рядом со входом в пещеру обнаружены следы очага длиной в двенадцать метров, однако, судя по всему, останки людей никак не готовили.

Все слушали с неотрывным вниманием — в такой тишине было бы слышно, как падает плюсневая косточка.

— Брикберское поселение являлось центром культуры и инфраструктуры, и отделка многих человеческих черепов, там найденных, поражает. Такое же использование человеческих черепов наблюдалось в пещере Гофа в Сомерсете, но в куда меньших масштабах. Как я сказал, некоторых жертв тщательно скальпировали, на что указывают царапины на черепе; и в двадцати случаях верхнюю часть черепа удаляли с помощью отбойника.

Черепной свод некоторых жертв представлял для данного поселения особенную важность: зачастую верхнюю часть выскабливали и очищали, а потом делали из нее так называемую мадленскую чашу. Как известно, в более молодых культурах подобные сосуды используются для переноса жидкостей, а также для питья в некоторых ритуалах.

На экране появилась чаша, похожая на древний, но целый глиняный сосуд: снаружи рябая, как яйцо черной курицы, а изнутри покрытая следами кровеносных сосудов, которые некогда поддерживали живой мозг с его мыслями и чувствами.

Если бы Кэт не сказали, что это черепной свод человека, она бы не догадалась, и теперь, увидев и узнав, как человеческое тело свелось к чаше и груде обгрызенных костей, она предпочла бы и дальше не догадываться. Для статьи подробности разделки трупов и каннибализма придется стушевать, сократив до намеков. Она знала, что Шейла — редактор Кэт — не станет печатать бо́льшую часть изложенного прессе сегодня: их читатели были в основном пожилыми, обеспеченными и консервативными.

Тремя рядами впереди сидела женщина помоложе Кэт. Сначала показалось, что она кашляет, согнувшись пополам, и, учитывая жару и нехватку кислорода, Кэт ее не осуждала. Но тут девушку заметили два гостиничных лакея, неловко стоявших у стены, подняли со стула и вывели из зала. Женщину тошнило — по-видимому, в стакан из-под кофе: один из лакеев вытянутой рукой держал бумажную чашку. Кэтрин задержала дыхание.

— Давайте на время закроем неприятную тему того, как эти первобытные люди добывали пропитание в суровых природных условиях, и перейдем к многочисленным свидетельствам сосуществования этой культуры с другой, более утонченной и богатой собственными религиозными церемониями и практиками. Это поселение также производило впечатляющие предметы искусства, артефакты и занималось погребениями, свидетельствующими о немалом почтении к некоторым своим мертвецам. — Оратор с явным облегчением убрал с экрана чашу из черепа. Кто-то из журналистов уже шептал в телефон, мол, нашли золотую жилу: Кэт не сомневалась, что для таблоидов каннибализм именно такой жилой и окажется. Она уже видела заголовок: «Приквел „Ада каннибалов“!»

В первых рядах поднялись две руки, потом их примеру последовала еще дюжина; двое щелкнули пальцами. Оратор улыбнулся:

— В конце презентации можно будет задать вопросы; сначала я хотел бы показать вам эти великолепные погребения. Всего в той части поселения, раскопки которой закончились на данный момент, найдено двенадцать таких могил.

На новом слайде оказался полностью целый скелет человека, который лежал в пыльной нише на земле пещеры. Благодаря усилиям археологов эксгумированные кости были тщательно очищены.

— В глубинах пещеры под так называемым «ложным полом» мы обнаружили останки двенадцати человек. Все они — женского пола, а их возраст — между тридцатью семью и сорока восемью.

Останки прекрасно сохранились; как мы видим, каждую из них осторожно положили в отдельное углубление, окружив весьма разнообразными и примечательными загробными дарами, некоторые из которых были сделаны как минимум двадцать тысяч лет назад. Таким образом, артефакты использовались повторно. Женщины в этих могилах на раскопках стали известны как «Красные королевы Брикбера», — стоило оратору произнести титул «королевы», как все журналисты в зале почтительно склонили головы (чтобы записать).

— Мы пришли к решению так их назвать, поскольку каждый труп, должно быть, разрисовывали оксидом железа — красным пигментом, который эти люди извлекали из местных камней и, по всей видимости, перерабатывали в краску. В каждом углублении обнаружены большие залежи этого гематита. Данные погребения носили ритуальный характер.

Кроме того, в могилах мы обнаружили черепа разнообразных животных, по-видимому имевших для этих женщин особое, возможно, даже магическое значение.

Первая обнаруженная королева хранила уцелевший череп гиены (Crocuta crocuta), а вместе с ним — реликт, старше покойной по крайней мере на двадцать тысяч лет: животное, некогда превышавшее размером современного африканского льва. Может, местные жители нашли его в пещере, а может, даже принесли с собой вместе со своей культурой.

Других королев тоже похоронили вместе с черепами, правда, в девяти случаях они принадлежали волкам — на тот момент местным коренным жителям. Любопытно, что одна из королев оказалась погребена с черепом пещерного льва (Panthera spelaea). Череп тоже был намного старше ее, а лев некогда являлся эндемичным видом для этих мест. Другая лежала с черепом саблезубой кошки (Homotherini) — этот вид вымер примерно тогда же, когда люди покинули эту пещеру, в начале позднего дриаса.

Такая культура и практика погребений схожа с теми, что мы наблюдаем в различных поселениях в Германии; и, как и в случае могил на континенте, в Брикбере также было обнаружено множество погребальных даров, сделанных руками человека: резные изображения и простые, но красивые музыкальные инструменты.

Они представляют собой ни много ни мало настоящие произведения искусства: все дудочки вырезаны из костей в лебединых крыльях; самый длинный инструмент составляет сорок сантиметров в длину, самый короткий — шесть. И каждая дудочка украшена точным и весьма чувственным изображением водоплавающих птиц, — на экране появился новый слайд: руки в резиновых перчатках осторожно держали гладкую дудочку, как будто сделанную из выскобленного дерева.

— Когда-то в этой пещере играла музыка: возможно, она была частью церемоний и ритуалов, а возможно, просто источником удовольствия и средством сближения в трудные времена. Можно только гадать. Что касается артефактов с резьбой, известно, что большинство их сделано из кости мамонта и изображает, по-видимому, человеческих женщин, хотя и со звериными головами. Похоже, что головы принадлежат гиенам, гигантским кошкам, собакам или волкам, но бо́льшая часть найденных артефактов была испорчена, их фрагменты утеряны. Возможно, некогда эти фигуры крепились к деревянным шестам, но те давно разложились.

На экране появились статуэтки с прямой осанкой: ни у одной не было рук или ног, низ живота заканчивался острием, зато по крошечным и грубоватым ушкам становилось ясно, что принадлежат они животным. Статуэтки отличались правильными пропорциями, даже грацией, но на Кэт произвели впечатление чего-то звериного. В их очертаниях и позах ей виделась неясная агрессия, в гримасах, которые застыли на испорченных временем мордах, читалось нечто жуткое, полное безумия и жестокого восторга.

— Последнее, чем я хотел бы сегодня поделиться — великолепная и чрезвычайно любопытная статуэтка женщины. Она больше, чем предыдущие, сделана из обожженной глины и очень похожа на изображения Венер, найденных по всей Европе в более ранних поселениях кроманьонцев. И она появилась на свет около 30 тысяч лет до нашей эры — за пятнадцать тысяч лет до того, как данное поселение вновь придало ей былое значение.

На экране появилась черная статуэтка без головы и ног — несмотря на плавные чувственные округлости, Кэтрин не назвала бы ее «великолепной». На белом фоне гигантские черные груди (возможно, истекающие молоком) казались еще больше; сильно выступающие назад бедра и ягодицы выглядели очень правдоподобно.

— Возможно, она символизирует плодородие и продолжение человеческого рода.

«Или преходящую жизнь и постоянное кровопролитие».

Кэт не нравился поворот, который приняли ее мысли, однако это происходило каждый раз, когда она лицом к лицу сталкивалась с жестокими подробностями человеческой истории.

В зале было жарко, но кожа Кэтрин стала холодной. Стоило закрыть глаза, как мысли заполняли картинки с экрана.

Оратор спросил, есть ли вопросы.

«Можно я пойду?»

* * *

Когда красная брикберская земля разверзлась, открыв археологам таящиеся в недрах ужасы, Кэт жила на периферии пораженной местности — к северу от Диллмута, в Мурбридже, на Килн-лейн, в доме на две спальни. Оттуда она имела возможность наблюдать, какое преображение несла с собой сила, распространившаяся из темного мавзолея к ближайшим бухтам.

Обнаружение первой пещеры на время всколыхнуло местные и национальные новости, а в академических и научных журналах, которые читало меньше людей, эта тема поселилась навсегда. Однако два года спустя после того, как один парапланерист заметил трещину в скале Южного Девона, первоначальный интерес показался ничем в сравнении с тем, что вызвали находки внутри пещеры.

Слава о грубо сработанных артефактах, извлеченных из холодной, лишенной всякого света гробницы, разнеслась по всему миру, потрясая воображение людей, как ничто другое. Это открытие породило множество историй и теорий, пересматривающих все, что мы знали о первобытных людях. И ученые, и конспирологи-любители строили всевозможные догадки, и пыл их не только не угас, но даже нисколько не остыл. Для портовых городов Брикбера и Диллмута эти пещеры стали самым большим событием за много лет.

После того как в пятидесятых прекратил работать последний карьер, Брикбер почти обезлюдел: нищий, заброшенный рыбацкий порт уступил Бриксхэму на севере, где дела пошли в гору. Но теперь у Кэт на глазах происходило его возрождение.

А на юге Диллмут — анклав роскоши, сверкающих яхт и домов мечты с белыми стенами — поглотила мысль о пещерах, которые манили сказочным обещанием еще бо́льших богатств.

После того как первая выставка обошла Британские острова и Европу, казалось, каждый отель, гостиница, хостел, пансионат, кафе-мороженое, магазин для сувениров и забегаловка с жареной картошкой и рыбой испытывали прилив новых лиц, каждый паром, парковка и проселочная дорога кишели незнакомым транспортом.

Пещеры словно призывали людей беззвучным свистом, и туристы со всего мира снова прибывали, сотрясая внешние края Южного Девона, — учтивые, неразговорчивые и непримечательные. «Мы попали на карту — скоро все изменится!» — казалось, все вокруг дышало этим девизом, верило в него, жило по нему; и на время возможным показалось все. Даже в Редхилле, бесполезном и нищем сателлите Брикбера — измученной серой деревеньке, влачащей существование в окружении последних работавших ферм, — начались преобразования, прежде казавшиеся невозможными.

На глазах Кэт гостиницы у бухт ремонтировали, опустевшие магазины обретали новых хозяев, дороги расширялись, совет раздавал гранты на развитие, возрождались древние праздники, едва остававшиеся в памяти, а для открытия рыбного ресторана прибыл знаменитый повар. Время от времени на горизонте даже появлялся круизный лайнер, медленно проплывавший мимо берегов, теперь называвшихся «Побережьем каннибалов».

И все-таки самые заметные перемены происходили вдали от собственно пещер. А вокруг них, на тридцати квадратных километрах холмистой местности и там, где морской туман заполонил прибрежные ложбины, деревня оставалась такой же, какой была задолго до открытия старых рудников и задолго после их закрытия.

Несколько туристических троп вело в направлении Редхилла, но они оказались слишком трудными, и экскурсии с гидами там не прижились. Фермеры, будто издавна стоявшие на страже местных земель, просто обновляли заборы, делая их выше, и жили, в общем, так же, как и всегда, образовав вагонфорт вокруг пещер.

Но из всего этого периода открытий и нового потенциала Кэт больше всего запомнилась ночь после пресс-конференции в Плимуте.

Ее разум (разум, стремившийся защититься от мирских смятений Лондона, где некогда жил) говорил: при раскопках нашли ее прошлое, заразив воображение Кэтрин содержимым тамошних могил.

* * *

«Холодная каменная могила, устланная костями.

Скелет человека, рассыпавшийся вокруг полуразвалившегося черепа гиены. Жуткая рябая голова в объятии тонких рук.

Красная королева.

Crocuta crocuta».

Кэт застыла где-то на грани между сном и явью, и в ее мыслях, как обычно, проплывал монтаж событий дня. Она будто проматывала телепередачу, иногда останавливаясь и запуская воображаемые диалоги: как все могло пойти иначе, как должно было пойти, как пошло бы, если… И постепенно в мутном и темном эфире открытого космоса в ее разуме всплыли они — те изображения иного — и приняли ясные очертания.

Перед глазами вращалась костяная статуэтка с головой шакала — тот возбужденно вздернул морду, будто бы влажную. При виде безногого изображения с прямой осанкой из закоулков разума даже зазвучала какофония нападающих псов.

За этим последовала другая сцена: бесформенное стадо огромных мощных зверей, одного из которых схватили за горло, бросили на толстые колени и наконец повалили на грязный бок с грохотом, от которого вздрогнула замерзшая земля под… «нею»?

Толпа жадных черных голов немедленно стала раздирать поваленное животное.

«Рык, перерастающий в смех…

Черный камень в грязной руке срезает плоть с человеческого лица — будто рыбу разделывают».

Кэт резко проснулась. Ей-то казалось, что она спит и видит сон (хотя видение было слишком живым для ночного кошмара). До начала кошмара она тонула в удушающей тьме, удаляясь от спальни и постели, а потом будто пропустила ступеньку — и провалилась во внутреннюю бездну, а там на нее обернулась каменная звериная голова и ухмыльнулась. Но «расчленение трупов»…

Кэтрин села на постели. «Расчленение», «гастрономический каннибализм» — когда она только входила в конференц-зал в тот день, подобные термины не являлись частью ее сознания. Теперь в словарном запасе Кэт появился новый раздел для зверств и кровопролития.

Ей потребовалось несколько секунд смотреть на вновь украшенный потолок спальни, чтобы очистить разум, кишевший столь гнусными паразитами.

Без сомнения, в тот день в Плимуте воображение Кэтрин выцвело и покрылось пятнами, а теперь воспоминания об увиденном в презентации PowerPoint воплотились в бредовых сценах, выдуманных ею самой. Эти видения оказались куда яснее, чем снам полагается быть, но у Кэт не хватило любопытства, чтобы спросить себя, почему.

Проснувшись от первого кошмара, она заметила, что свет в спальне все еще горел: их со Стивом сексуальная борьба оказалась более страстной, чем обычно, и они так устали, что не выключили электричество.

Стив лежал, повернувшись к Кэт худой спиной, и спал сладким посткоитальным сном. Слышалось его приглушенное, но глубокое дыхание.

Увидев Кэт после работы в костюме и на каблуках, ее бойфренд тут же затащил ее в постель, на что Кэтрин улыбнулась. Эту часть своего гардероба она редко раскапывала после того, как годы назад уехала из Лондона, но костюм и аксессуары взбудоражили либидо Стива, как будто Кэт стала другой, новой, любовницей.

Возможно, эти же одежды пробудили в ней самой воспоминания о ярких огнях давней — оставленной — жизни в столице. После переезда в Южный Девон Кэт поторопилась закрыть эту книгу и лишь изредка пролистывала некоторые главы.

Свою карьеру она бросила на самом пике, но это — даже не половина всего. Всякие сожаления были обманом, потому что причина этих сожалений — не всё, и никогда не была всем. Но старый мундир, надетый на пресс-конференцию, тут же стал обузой, в швы которой зашили плохие воспоминания. Вновь открылись личные гробницы, спрятанные в ложном поле разума Кэт — ее падения и позора, а самыми коварными воспоминаниями оказались мысли о Грэме, ее экс-бойфренде. Поэтому всю дорогу домой Кэтрин злилась и скрежетала зубами, как и всегда при мысли о Грэме.

Из лондонского прошлого Кэт обычно вспоминала непроходящий насморк, головные боли, будто от прострелов, и ломки без этанола; она забывала есть, то не спала, то спала двадцать часов подряд, то думала и тараторила со скоростью компьютерного процессора, то — что случалось гораздо чаще — тупила и заикалась, как дерьмовое интернет-соединение. И усталость — до костей, до глубины души.

Но секс со Стивом изгнал, хотя бы на время, гнусные мысли о пещере и Грэме, привезенные домой, хотя она сама понимала: чтобы на следующий день быть хоть насколько-то работоспособной, обязательно нужно поспать. Закрыв глаза, Кэтрин попыталась снова уснуть и во второй раз отключилась, будто ее засосало в темноту под кроватью. Ее сны наполнились новыми любопытными образами.

«Каменный топор в форме маятника — в слабом свете воспоминаний он имеет почти фиолетовый цвет. Края отбиты для остроты.

Шипастое костяное шило.

Слабые ноты из костяной флейты — легкие, тонкие, прекрасные, сказочные во тьме, наполненной дымом.

Лица человеческих скелетов, появившиеся на музыку. Верх головы у каждого отбит, будто яичная скорлупа.

Волчий череп с отверстиями сверху на трупе человека.

Она бежит и падает (будто ноги неравной длины) в пещеру, в ничто — в ложный пол…

Дородная Венера. Гладкая глина все вращается и вращается, будто карусель. Красные отблески костра пляшут на округлостях и рельефе…

Голос во тьме — лепет человека… или это собака?

Влажный шлепок… чавканье мягких тканей…»

Тут Кэт резко села на постели. Ее дыхание участилось, во рту горчило от тошноты, в ушах стояло эхо тяжелого шлепка. Откуда исходил этот звук? Наверняка из дома! Сама Кэт такой звук не могла издать, и возможную причину ему она видела только в убийстве.

Кэтрин оглянулась на Стива, думая, стоит ли его будить. После второго кошмара ей не хотелось оставаться в одиночестве.

Но наконец эхо влажного шлепка развеяли менее мрачные мысли бодрствующего человека. Тогда Кэт вылезла из постели, выключила свет в спальне и спустилась по узкой лестнице.

Когда-то, сто лет назад, в этом доме жил рабочий карьера со своей большой семьей. «Прошлое повсюду». Станет ли она теперь постоянно обращать внимание на историю этих мест? «Плохие воспоминания никогда не умирают — только размываются, сглаживаются, тяжелеют, теряя свою заостренность».

Это небольшое здание стало убежищем для Кэтрин несколько лет назад. Два этажа, две комнаты на первом, две спальни на втором, парадная дверь выходит на бульвар, который ведет в Айвиком, к магазинам. Она купила его, продав квартиру с одной спальней в невеселом районе Лондона. В тот период своей жизни Кэт уже оставила всякую надежду когда-либо снова жить в настоящем доме, с двумя этажами и садом.

Освещало ее дом электричество — не керосин, не уголь и не дрова. В здании благодаря центральному отоплению было тепло, стены покрывали кремовые обои, в центре уютной гостиной стоял большой телевизор — его Кэт и включила, чтобы снова похоронить нехорошие сны. «А у других журналистов такие же мысли?»

Она взглянула в сторону занавесок. Что же на самом деле окружало ее дом? Неужели теперь местный пейзаж будет только напоминать о том, что некогда бродило по этим долинам и что делалось под ними? Неужели она «поехала» навсегда?

«Расчленять.

Разделывать».

Далеко ли пещеры от парадной двери? Кэт прикинула: получилось десять-одиннадцать километров; к тому же вокруг пещер лежала сплошь пустая земля, окружавшая бухту Брикбера. Эти места Кэтрин не знала, ей доводилось только иногда проезжать их на машине.

«Зачем вообще туда ездить? Никто не ездит. На что там смотреть?» Фермерские угодья, умирающая деревня Редхилл и поля, под которыми скрывались зловонные полости, а в них — обглоданные улики индустриализированного убийства, лежавшие в тайниках многие тысячи лет, но во сне Кэт проявившиеся снова.

Она постаралась загнать поглубже пробудившийся вдруг ужас от того, что больше нечего противопоставить худшим местам и худшим образчикам человеческого поведения. Обычно такие мысли Кэтрин не приходили, но утренних новостей хватило, чтобы понять: снова начались отчаянные времена. Они всегда стремились вернуться, и не только во втором или третьем мире. У любого начались бы такие же сны при столкновении с самыми кровавыми эпизодами из жизни доисторического человека. «Правда же?»

Выключив телевизор, Кэт внезапно оказалась в вакууме тишины. На миг ей стало тепло от благодарного ощущения, что она живет сейчас — в доме, а не в сырой пещере, где обитают существа с окрасненной плотью, грязными зубами и грубыми лицами; где черный воздух провонял падалью, а от костров поднимаются пряди дыма.

«Руки, грязные и скользкие от жидкости, вытекающей из сырой плоти во ртах, окруженных бородами».

Ей на миг показалось, что элегантная современная комната вокруг дивана вдруг преобразилась: теперь ее пятнали кровь и сажа. Кэтрин вздрогнула — она была готова набить сама себе лицо до неузнаваемости. Она же только что то же самое видела во сне, разве нет? «Как это все забирается к тебе в голову и продолжает там прокручиваться?»

Кэт заставила себя думать о чем-нибудь другом: завернулась поплотнее в халат, улеглась на диване и стала листать местную газету.

Ближе к трем утра она вспомнила, что в первую очередь нужно будет сделать новый черновик своей длинной статьи, а потом — провести пять часов на подработке в пресс-службе центра искусств, в офисах Земельного фонда в Тотнесе. К тому же, чем дольше она бодрствовала, тем больше ей хотелось испытать горько-сладкий вкус холодного белого вина.

Но это бездумное желание оказалось мимолетным, и проигнорировать его, выждать и отпустить оказалось легче, чем когда-либо. Кэт уже три года не ходила на встречи и не звонила спонсорам — не чувствовала нужды.

Прошлепав в маленькую кухню, она отпила из стакана воды, помыла посуду, проверила замки на дверях, посмотрела, выключена ли плита, и только потом легла в постель.

Стоило Кэтрин забыть о сне, как он вернулся, но принес с собой те же беспорядочные движения угловатых теней на красных каменных стенах. И на этот, третий, раз она слышала крики и плач детей.

Проснувшись в третий раз, Кэт не ложилась до самого рассвета. У нее возникла странная мысль, из тех, что приходят только очень рано по утрам: там, где из земли выкапывают столько старых костей, ничто никогда не будет как прежде.