Посмертные приключения пастора и феминистки

Агоштон Орос, 2020

Пастор Моника Бергер и председатель фонда борьбы за женское равноправие феминистка Изольда Мефодиевна Скуратова-Шуйская оказываются в непонятном месте. Кого они там встретят? И как оттуда выбраться? Кто их ищет? А кто не хочет, чтобы они нашлись? Какую роль в истории сыграет кот Роланд?

Глава 1

Моника сотворила молитву на сон грядущий и с чувством выполненного долга отправилась в объятия Морфея, в коих и почила сном праведницы.

Сначала волны сновидения плавно и ритмично приносили и уносили привычные образы, наполнявшие её благочестивую жизнь: лица, пейзажи, голоса, звуки органа кирхи. Ей казалось, что и её сознание, и её тело мягко покачиваются гармоничными волнами, пронизывающими всё мироздание. Потом всё ушло куда-то вдаль, и осталось блаженное чувство покоя, заслуженного долгой и честной жизнью покоя.… Ах, как спокойно и тихо. Мышцы расслабились. Тревоги ушли. Мысль остановилась…

Внезапно раздался трубный глас. Нарастающий звук вбуравливался в мозг. Сильнее сигнала воздушной тревоги, накрепко врезавшегося в память со времён войны. Пронзительный и оглушительный. Душераздирающий и нестерпимый. Звук всё нарастал и пронизывал её. Давил и наполнял тяжестью. Она хотела заткнуть уши, но руки не повиновались ей. Она перестала чувствовать тело, перестала ощущать что бы то ни было. Утратила способность мыслить. Этот убийственный звук парализовал её.

И тут неведомая сила вышвырнула её вверх. Воцарилась тишина. Моника стояла с широко раскрытыми глазами и не понимала, где она и как она там очутилась. Бледное небо свидетельствовало о раннем утреннем часе. На горизонте оно сливалось с водной гладью.

Чувства начинали возвращаться к Монике. Она поёжилась от прохлады, ей захотелось получше закутаться. В попытке согреться она обняла ладонями плечи. И тут обратила внимание, что одета она в сутану, поверх которой на массивной цепочке надет наперстный крест.

Моника огляделась по сторонам. Прибрежное селение. Невысокие домики. Немного растительности. Песчаные пляжи. Автостоянки. Людей нет. Это и не удивительно: раннее утро — все спят. Она сама ещё не успела толком проснуться, поэтому не очень и удивлялась. Что ж? Надо идти в посёлок. Она повернулась назад.

— А-а-а! — разнёсся крик этой немолодой и обычно сдержанной дамы.

Прямо перед ней зияла яма: так, что она стояла на её краю и рисковала при малейшем неловком движении провалиться в неё. Но это было не всё. В глубине ямы виднелся открытый гроб, крышка от которого валялась отдельно, а на ней…

— А-а-а! — повторила Моника уже гораздо тише.

На крышке гроба она увидела свою фотографию.

Несколько мгновений она стояла молча и неподвижно. Даже мысль остановилась. А потом решила, что, значит, она умерла и попала в рай. Какой-то странный, правда.… Но откуда мы знаем, как должен рай выглядеть?

А может, и не рай. Чистилище, скорее. Во всяком случае, не ад. И это утешает. Нет, ну конечно же не ад! Об этом и речи не могло быть. Вот только где же ангелы и всё такое? И даже никакого туннеля со светом в конце его. Она вспомнила описание потусторонней жизни в книге «Жизнь после смерти» Раймонда Моуди. А она-то считала, что там описана истина в последней инстанции….

Да может, и не умерла ещё! — пришла ей в голову разумная вроде бы мысль. Ну зачем бы на том свете потребовались автомобили на автостоянках, магазины вон с вывесками? Прочая вся инфраструктура? Зачем душам предметы?

Ладно. Тогда как она здесь оказалась?

Да мало ли как? Во-первых, скорее всего, она просто спит. Это самое вероятное. Она попыталась себя ущипнуть. Окрестный пейзаж от этого не исчез и даже не изменился.

«Ну и что? Значит, сплю глубоко. Вот сейчас высплюсь и проснусь». «А пока поброжу по своему сновидению», — добавила она, стараясь привести в норму сердечный ритм.

Моника не торопясь направилась к домикам.

«Интересно, кто мне приснится в этой местности, — подумала она. — Соседи и прихожане? Или те, кто давно покинул юдоль земную?»

#

На лицах членов евангелистской общины было приличествующее ситуации выражение серьёзности и грусти. Перед портретом Моники Бергер, перевязанном траурной лентой, лежали цветы. Охапки цветов. И ещё — в вазах.

Произнесли много прочувствованных речей. И разошлись.

В углу остался сидеть изрядно потрёпанный жизнью кот Роланд. Он думал, как ему теперь жить дальше.

#

Моника подошла к крайнему дому. Так как она уже решила, что это сновидение, то и вошла в него без стука. Внутри никого не было. Не было никого, но было всё. Моника щёлкнула выключателем — включился свет. Она взяла со стола пульт от телевизора и нажала кнопку включения. Экран ожил. Она попереключала каналы.

Затем прошла на кухню. Все необходимые приборы. Плита, микроволновая печь, холодильник. Она открыла его. Запас продуктов на неделю. Как минимум.

И тут она вспомнила, что не выспалась, что её разбудил дурацкий звук трубы и что она хочет спать. Постель, как и всё остальное, — к её услугам. Сейчас поищет в шкафу пижаму. Не в сутане же спать. Она открыла платяной шкаф. Внутренняя сторона дверцы представляла собой зеркало. Практически во весь рост.

Она вгляделась в отражение. Ни морщинки. Ни одного седого волоска. Полные жизни глаза смотрели на неё с зеркальной поверхности.

«Ах, если бы я и впрямь была так молода и хороша, как в этом отражении!» — вздохнула она и потянулась рукой провести по отражению чудных волос.

— Эй-эй! Что за фамильярности?! — вдруг возмутилось отражение и оттолкнуло её руку.

— Извините, — от неожиданности оробела Моника.

— Мы против фамильярностей. Мы за уважительное отношение. Мы за равноправие и уважение личного пространства, — продолжило отражение, выбираясь из зазеркалья.

— Изольда Мефодиевна Скуратова-Шуйская, — представилось обретшее человеческую плоть отражение, протягивая руку для рукопожатия.

Моника подумала, что вообще-то не слишком вежливо со стороны более молодой особы первой протягивать руку. Изольда как будто прочитала её мысли и пояснила:

— Мы против эйджизма. Мы за равноправие!

— Простите, а вы — это кто? — осторожно спросила Моника.

— Феминистки, конечно. Мы вот уже несколько поколений боремся за равноправие. За международную женскую солидарность. К сожалению, мало кто нас поддерживает.

— Несколько поколений? — удивилась Моника.

— Ну да! В нашем древнем и славном роду идеи феминизма вызревали ещё с шестнадцатого века. Я происхожу из весьма древнего и благородного рода, знаете ли.

— О! — не нашлась, что ответить Моника.

— Основатель нашего рода — великий политический деятель, глава службы безопасности царя Иоанна Четвёртого Грозного Григорий Лукоянович Скуратов-Бельский. В историю он вошёл под именем Малюты Скуратова.

— Он тоже феминист? — удивилась Моника.

— У него было три дочери. Две из которых побывали царицами, — гордо пояснила Изольда. — Правда, недолго, — добавила она уже тише. — Одна стала женой Бориса Годунова и после его смерти правила страной. Была опекуншей своего сына Фёдора. Правда задушили их обоих — и мать, и сына — сторонники мужа её сестры — Василия Шуйского. А потом уже эта сестра — Екатерина её звали, от неё и наша линия идёт — уже родственника своего мужа отравила.

— О! — только и воскликнула Моника.

— А за сестру отомстила! — уверенно подытожила Изольда Мефодиевна Скуратова-Шуйская.

Она помолчала немного и перешла к вопросам:

— А вы кто?

— Пастор, а что? — растерялась от резкой перемены темы Моника.

— Кто-о-о?! Вы же женщина!

— Ну и что? Для христианина несть иудей ни эллин. Ни мужеский пол, ни женский! — продемонстрировала осведомлённость в церковнославянском языке евангелистский пастор.

— Хм!.. — задумалась Изольда. И, подумав, одобрила. — Вообще-то, это по-нашему!

— По-вашему? У вас же не бывает женщин-священников!

— Я имею в виду: по-нашему, по-феминистичному!

— Да-а-а? — не поняла пастор.

— Ну да! Равноправие же!

— А-а-а! — протянула не вполне понимающая Моника.

— Это у вас здорово придумано! А у нас — только мужики. И даже — ты не поверишь… Ой, это ничего, что я на «ты» перешла? — опомнилась потомок древнего боярского рода.

— Ничего. Но вы же вроде бы против фамильярностей?

— А да! Точно! Ну так вот! У нас даже мужики без очереди в храмах лезут. А старушки на них ещё и умиляются! Вот можно цивилизованному человеку такое себе представить?

— Нет, конечно. А куда они лезут? Без очереди-то?

— Да в любой очереди без очереди… И не только в храме. Понимаете, — она опять перешла на «вы», — у нас в деле равноправия в последнее время — полный регресс. Ваши Роза Цеткин и Клара Люксембург в гробу бы перевернулись, если бы увидели, что в стране, первой в мире объявившей равенство в правах мужчин и женщин, опять хотят посадить женщин в клетку из четырёх «К»!

— Кирхе, киндер, кюхе, кляйдер… — со знанием темы поддержала Моника.

— Вот-вот! Дети, церковь, кухня, платья! Безобразие, короче! — горячилась боярыня.

#

Собрание первичной ячейки феминисток проходило оживлённо. В связи с безвременной кончиной несменяемого председателя — потомка славного боярского рода Изольды Мефодиевны Скуратовой-Шуйской — на повестке дня стояли выборы нового председателя.

— Утрата наша тяжела, — открыла собрание княгиня Анфиса Лонгиновна Шаховская. — Но мы должны подхватить знамя борьбы за женское равноправие и преумножение нашего фонда, председателем которого являлась незабвенная Изольда Мефодиевна. В этот скорбный день и час наш — потомков древних аристократических родов — долг: взять на себя это тяжкое бремя ответственности за наше движение и наши материальные фонды.

— Ех, ничё себе! — раздался отнюдь не аристократичный возглас. — Как в акциях участвовать в чём мать родила — так мы, разночиницы…

— Разночинцы, — сухо поправила Анфиса Лонгиновна.

— Не-ет! Разночиииницы! Всю грязную работу мы за вас делаем! А как фондами заправлять — так вы!

— Успокойтесь, милочка! — попыталась замять конфликт княгиня. — Отложим решение вопроса.

#

— Так вот я и говорю… Ик!.. Ик! Ик!

— Что это с вами, Изольда Мефодиевна?

— Ох, не иначе как кто-то меня вспоминает… Ик!

–?

— Примета у нас в России такая.

Изольда Мефодиевна продолжала икать, как вдруг стены дома начали раскачиваться. Зазвенела люстра. Начали подпрыгивать на полках чашки и тарелки. Задрожала мебель: сначала мелко, а потом — всё сильнее и сильнее. Зашатался пол. Изольда, схватившись за подоконник, ещё разок икнула и в ужасе спросила:

— Что это?

Моника, вжавшись в кресло, которое тоже начало изрядно вибрировать, дрожащим голосом ответила:

— Кажется, землетрясение.