Право на месть

Аглая Отрада, 2021

Никогда не говори никогда… Я был уверен, что больнее удара, чем смерть родителей, Судьба уже не сможет нанести. Но я и не предполагал, как мучительна может быть любовь. Любовь к жене своего врага. Но полюбить – это полдела. Самое трудное – вырвать ее из лап подонка и не навредить их дочери. Содержит нецензурную брань.

Глава 7

Видимо нелегкая принесла меня в тот ведь день к кабинету мужа. Дверь была чуть приоткрыта, и я замерла, не решаясь войти. Он сидел за столом и что-то писал ручкой. Это была явно не деловая бумага — да и кто их от руки пишет?! Он явно был чем-то вдохновлен. На лице сияла торжествующая улыбка, будто мой благоверный хотел поделиться с любимой бабушкой своими достижениями. Поджимал губы, покусывал их, словно боясь упустить даже малейшую деталь. Видно было, что он смаковал каждое слово, потому что выводил предложения на бумаге очень медленно.

Конечно, самое последнее, что я могла подумать, это что он начал писать какой-нибудь роман. Бредовая идея, но больше ничего в голову не приходило. Хотя даже если и роман, то все равно на ноутбуке удобней. Не думая, что там может быть какая-то тайная информация, я тихонько отворила дверь.

— Омар, мы же собираемся к Анечке? Мне уже пора визу оформлять, — робко я просочилась внутрь и напомнила о важном. И тут же чуть не рухнула от страха.

Умиротворенное выражение сползло с лица мужа, как вода со стекла. Он торопливо захлопнул большой блокнот, и я увидела, что он, действительно, похож на фолиант. Черная кожаная обложка и золотое тиснение. В мозгу промелькнула леденящая душу мысль — как надгробие.

Муж зыркнул так, что у меня чуть ноги не подкосились.

— Я, по-моему, русским языком сказал, что запрещаю входить в мой кабинет, — чеканя слова, будто высекая их из арктического льда, чуть ли не по слогам произнес он.

Свой расстрельный список я знаю, и никогда бы не сделала того, что там указано. Но тот упрямый чертик, которого еще не удается до конца сломить, толкнул меня в бок и, хотя мозг понимал, что лучше заткнуться, я не сдержалась.

— Омар, я помню все твои запреты и стараюсь не нарушать их. Но ты приказал не заходить в кабинет в твое отсутствие. А сейчас-то ты в кабинете! И дело важное. Я хочу видеть дочь.

Господи, научусь ли я когда — нибудь не включать эмоции? Но нет, это выше моих сил. Почему я, как бесправная рабыня, должна жить в разлуке со своим ребенком?! Я уже ко многому относилась равнодушно. Не заходить в кабинет? Да пожалуйста! Не приводить в дом подруг? Легче легкого!

Отчитываться о покупках — без проблем. Но когда речь заходила об Анюте, меня начинало трясти, голос срывался и мои постоянно сдерживаемые чувства выплескивались.

В эти моменты я не могла скрыть свою ненависть, меня коротило, и я готова была броситься с кулаками на него, даже понимая, что только от одного его удара улечу угол.

— Тебе заняться больше нечем? Я помню и про визу, и про дочь. И ты еще будешь мне выговаривать, почему наша дочь в закрытом пансионе учится?! Да разве у такой бестолковой матери она может научиться хорошим манерам? Ты же ничего не помнишь и постоянно ходишь, как будто коня похоронила! А ребенок должен видеть довольных жизнью людей. Ты никчемное существо, не способное позаботиться о себе, не говоря уже о муже и ребенке.

Муж на этот раз не орал. Говорил медленно и хлестко, словно вытаскивая нити моих нервов и наматывая их себе на кулак.

Как изощренный садист, он постоянно бил по больному, по тому, что еще во мне было живого и не поддавалось умерщвлению. То, что я отвратительная жена и все забываю, меня уже не задевает так больно, Может, с его точки зрения так и есть. Это его мнение. Я смирилась. Но когда речь заходит о дочери, эта несправедливость словно будит во мне дракона, который бушует внутри и все там сжигает, потому что не имеет права выбраться наружу. В такие моменты меня бросает в дрожь, становится трудно дышать, будто кто жестокой рукой перекрывает доступ кислорода и наслаждается моей агонией. Вернее, вопрос «кто?» не стоит.

Уже знаю и кто, и зачем, но я еще иногда на что-то надеюсь. Понимаю, что его слова не имеют никакого отношения ко мне, но легче от этого не становится. Не знаю, был ли он и раньше таким, или превратился в монстра, когда понял, что никак не может достичь такого уровня, который бы полностью реализовал бы потребность властвовать. Ему мало денег, мало почтительности вокруг, мало ему кланяются.

Были минуты, когда он становился доброжелательным и даже заботливым, но это так не вязалось с его привычным обликом, словно надевал рубаху с чужого плеча.

Поняв, что варварски разрушила ауру вдохновения, витавшую в кабинете, я заболела идеей узнать, что же так воодушевляет супруга и может ли там скрываться какая-то информация, способная дать над ним власть. Хотя и понимала, что у меня даже не хватит смелости воспользоваться компроматом, но болезненное желание узнать тайну мужа сжимало мою душу, словно клешнями, как только я проходила мимо кабинета. Когда мужа не было дома, я с маниакальной настойчивостью просачивалась туда, не думая, что прислуга может донести, и обшаривала стол. Но, очевидно, он хранил его в закрытых ящиках или в сейфе.

Однажды, когда к нему приехали компаньоны, он повел их в подвал, чтобы похвастаться коллекцией вин. Зная, что на знакомства с его сокровищами уйдет какое-то время, я снова метнулась к столу — и.. «на старуху бывает проруха» — верхний ящик оказался не заперт, и блокнот, лишивший меня покоя, лежал там.

Чуть не теряя сознание от страха, жадно, как пропуск на свободу, я схватила его и наобум открыла.

« — Наденька, ты же знаешь, я полюбил тебя с первого взгляда. Я чуть не сдох, когда ты выбрала Андрея. Пытался тебя забыть с другими, топил тоску в алкоголе, но тебя забыть невозможно. Ты единственная, поэтому я и не женился. Все эти годы я грелся возле огня вашей любви и был счастлив по-настоящему. И я понимаю, что ты сейчас и жить не хочешь. Меня тоже разрывает от боли и ненависти к себе, что не смог Андрею помочь. Но поверь, я все сделаю, чтобы вы снова стали счастливы. Насколько это возможно.

Мы должны пожениться, чтобы тебя не разорвали стервятники. Жесткая рука Андрея держала их за жабры. Но одинокая, беззащитная вдова — это такая лакомая добыча! Клянусь, Наденька, я не прикоснусь к тебе и пальцем, пока не закончится траур и ты сама не захочешь. Если нет, я давно привык к тому, что ты недосягаемая моя звезда. Мы просто должны спасти бизнес. Ради тебя. Ради Данила….»

Трогательно взлетевшие ресницы, обрамляющие заплаканные глаза… Морщины. Наденька, Наденька! Неужели ты поверила, что твое одряхлевшее тело по-прежнему привлекает меня? Да как только ты стала мадам Беркутовой, кроме желания отомстить, я больше ничего не хотел…И тебе, и ему… и даже вашему щенку…»

Меня бросило в жар, я еле удерживала злополучный дневник в руках, потому что он казался раскаленным.

Я узнала, что Омар начал за мной ухаживать, когда еще был женат, года через три после нашей свадьбы. Примерно тогда же он понял, что у меня не получается повторно забеременеть, чтоб родить ему наследника, и моя жизнь потихоньку стала превращаться в ад.

Дневник открыл мне глаза на страшную суть человека, с которым я живу. Женился ради мести? Мне пора было бежать из кабинета, но ноги словно приросли к полу. Сигналом тревоги в голове билась, как птица в клетке, мысль «Любопытство кошку сгубило», но оторваться от этих чертовых записей я не могла. Они гипнотизировали, не отпускали, заставляя вместе с автором погружаться в его безумный, но рассчитанный, как на весах ювелира, мир. Дрожащей рукой я перелистываю страницу.

«25.09

— Наденька, зачем ты мои часы под подушку свою положила? Рита их там нашла. Если они тебе нравятся, ты только скажи. Я все тебе отдам.

— Но я не брала! Я не знаю, как они там оказались!

Конечно, не брала, это я их туда положил, но тебе точно об этом знать не нужно…

— Хорошая моя! Так бывает у людей, перенесших сильный стресс. Они что-то делают, но не помнят этого совершенно. А ты еще не пришла в себя после смерти Андрея.

О боги! Как же мне нравится эта растерянность, недоумение и испуг! Да, детка, это только начало! Каждый день ты что-то будешь «терять», делать не так, забывать и, в конце концов, согласишься со мной, что тебе нужна помощь врачей.

Но перед тем, как ты попадешь в психушку, ты доставишь мне немало сладких мгновений. Гордая красавица, отвергнувшая меня, превратится в рухлядь, немощную старуху. И я, как талантливый режиссер, буду дергать ниточки, ведущие в пропасть….

30.09

— Наденька, родная моя! А почему ты еще не собрана?

— А разве мы куда-то идем? — испуг, метнувшийся в твоих глазах, греет душу, ласкает ее бархатистыми лапками.

— Мы же идем на премьеру. Ты разве забыла?

— Но ты не говорил! — испуг сменяется отчаянием и беспомощностью, и я как открытую книгу читаю тебя: «Или говорил?»

— Надя. Я принес билеты неделю назад, и ты положила их в сумочку. Посмотри сама!

Я наслаждаюсь. Я пью твой страх, твою растерянность, как пчела приникает к цветку и пьет сладкий нектар. Ежедневная игра — это мой нектар. Конечно, я сам положил билеты в твою сумочку и ничего тебе не говорил. Так надо! Надо, чтоб ты превратилась в несмышленое дитя, которое боится сделать хоть шаг без меня. И я тебя направлю туда, куда мне нужно.

Невероятное счастье — понимать, что та, которая тебя отвергла, становится твоей безвольной игрушкой. Игрушкой, которую я скоро безжалостно разломаю и выброшу. Оставив себе на память хороший бонус. Твое наследство, моя дорогая глупышка»

Усилием воли я захлопнула дневник и вернула его на место. Меня била крупная дрожь, и нужно было срочно выпить успокоительное, чтобы не выдать себя.

Слава Богу, все обошлось, муж ничего не заподозрил. А сейчас я жалею, что не сфотографировала страницу. В голове мелькнула опасная мысль — а если Данил его убьет?! Я стану свободной! Но тут же совесть, мой вечный тюремщик, укоризненно покачала головой. Нехорошо использовать человека. Свои проблемы должна решать сама. Ведь Данила за убийство посадят. А с другой стороны — если я не предупрежу его, Омар дотянет свои щупальца и до него. Мать ведь довел до психушки! И неизвестно, от чего она умерла…

Я чувствовала, что голова опять начинает кружиться. Схватив кружку с водой — первое, что я попросила, когда очнулась, — отпила несколько глотков.

Сердце колотилось вразнобой, как взбесившаяся заводная игрушка, что было очень некстати — проверить, жива я или нет, пришел мой доктор.

— Лада, как вы себя чувствуете? — ему хватило одного взгляда, чтобы понять «как».

— Все хорошо, — еле двигая бескровными губами, я попыталась бодренько улыбнуться.

— Заметно. Голова кружится, тахикардия, и давление наверно, ниже некуда. Что ж вы, голубушка, до такого состояния себя довели?

Он говорил негромко, спокойно, отчего мне просто захотелось плакать. Этот замечательный Олег Викторович тоже, наверняка, очень заботливый.

Господи, меня клинит от слова «забота»…