Откровение. Любовь, изменившая нас…

Агата Рат, 2023

Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они не носили. На каком языке они не разговаривали. Какую бы веру не исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы их вынашиваем под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое – это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть.

ГЛАВА 7. Старый знакомый

Сороковой год был для меня самым спокойным. В Сенно меня больше не особо сторонились. Не отворачивались в сторону, если я встречалась им на пути. О моей связи с мужем сестры не забыли, но уже не предавали такого большого значения, как раньше. Устарела новость. Что языки зря чесать об одном и том же. Городок пяти озёр судачил о залёте дочери заведующего домом культуры. Соню, как говорится, поматросили и бросили. Актёришка соблазнил провинциальную дурочку и укатил со своей гастролирующей труппой дальше. О беременности своей дочурки Матвей Леонидович узнал, когда живот уже скрыть было невозможно. Вот это скандал! Отличница — комсомолка и всё туда же на скользкую дорожку разврата. Девчонку было жаль. Теперь клевали её.

Эту новость мне на хвосте принесла, наша сенненская сорока — Милица Кривиличка. Как ни странно, но с бывшей подругой сестры мы сдружились. Она первая протянула руку дружбы, когда началась травля меня.

— Заходи на чаёк, Лизка! — улыбаясь при всех на площади, приглашала меня Милица.

— Мне твоя дружба не нужна! — гордо завернула я нос.

— Мой тебе совет. Лицо попроще, и вперёд с песнями. Народ пошепчется и забудет, — она легонько толкнула меня вбок локтем. — А ты молодец! Я тоже бы его ухватила, так не даётся.

— Милица, ты шлюха! — возмутилась я её прямотой.

— Эх, дурында! Так и ты теперь тоже! — засмеялась Кривиличка. — Нам белым воронам надо объединяться, а то чёрное вороньё заклюёт.

Я отвернулась от Милицы и пошла домой. Приходя в дом, который с некоторых пор стал, что осиное гнездо, мне хотелось раствориться среди мебели. Мать изводила недовольным бурчанием. Отец молчал и смотрел на меня глазами полными разочарования. Брат дразнил дома, а на улице обновлял синяк под глазом, защищая честь сестёр. Вот что было хуже каторги. Бесконечный психологический прессинг. Если чужие люди мне были побоку, то родные морально изматывали.

К Милице в гости идти мне не хотелось. Одно дело к ней, как к соседке зайти пошить чего, и совсем другое — дружбу водить с сенненской потаскухой. Но, Кривиличка была права. Я теперь не лучше. Обида и гнев распирали мою душу. Я готова была сорваться. Нет, взорваться, как вулкан. Так много во мне накопилось невысказанного. Тем же вечером я пришла к Милице. Вдвоём нам было веселее переносить бойкот, травлю и осуждение непогрешимого общества. С ней я впервые и выпила водки. Но, в отличии от подруги по несчастью, меня к беленькой не тянуло. Я, вообще, к алкоголю отношусь не очень хорошо. Пить не умею и не люблю. Нельзя заполнить пустоту в душе одним лишь градусом. Эффект от алкоголя абсолютно противоположный. Каждая выпитая рюмка только расширяет эту пустоту, делая нас слабыми и зависимыми.

С того вечера меня чаще можно было отыскать у соседки, чем дома. И в один субботний вечерок я сидела у Милицы. Она заканчивала для меня платье. Материал дорогой, хороший. Подарок мужа моей сестры. Подруга никак не могла нарадоваться, строча швы.

— Качество какое. Какой нежный и шов легко ложится. Вот бы мне кто подарил такую красоту.

Хвалебный гимн куску материала прервал вошедший Гришка.

— Привет, кумушки! Всем кости перемыли?

Он явно переигрывал с хорошим настроением. Пытался шутить, только в голосе звучали нервные нотки.

— Всем, да не всем. Про тебя забыли, — кокетничала Милица.

— Наговоритесь ещё. В баньку поедем? — с ходу спросил Гришка.

— Да! — обрадовалась подруга и бросила моё платье на машинку.

Согласилась, даже не спросив: «куда», «зачем», «кто будет». Я была подозрительней. В эту баньку на берегу Сенненского озера я уже ездила с Гришкой. К счастью, мы были там только вдвоём. Иногда туда приезжали коллеги Коршунова поразвлечься. Девочек привозили с собой. А тут он сразу двоих приглашает. Странно. Видно, там уже кто-то есть. Гришка приехал на машине, а не на своём мотоцикле.

— А я вот не хочу. Мылась уже, — отказалась я.

Гришка, не стесняясь Милицы, подошёл ко мне. Его пальцы—клещи впились мне в руку чуть выше локтя. Острая боль заставила меня отступить, но не свести с лица Коршунова глаз.

— Поедешь. Тебя там ждут. А взбрыкнёшь, я твоей сестре Федьку припомню, — злобно говорил он, стараясь смотреть мне в глаза.

Эти гляделки давались ему всегда с трудом. Этот раз не стал исключением. Он отвёл глаза.

— Ты поняла, Лизка? — он говорил со мной, но смотрел поверх меня.

— Что же так суетишься, милый? — промурлыкала я. — Видно, обещали чего?

Он ослабил хватку и отпустил меня.

— Любовницу на звание поменять хочешь? — не задумываясь, спросила я.

Я никогда его не боялась. Я спокойно говорила ему то, что другие никогда не скажут. Эта мысль сама пришла в голову. Гришка натянуто улыбнулся. Скрывать ревность он никогда не умел. Будучи собственником по натуре, это решение было тяжело для него. Но, ради звания и хорошего места в комиссариате, он и на горло себе станет. А тут просто девкой поделиться попросили. Переживёт.

— Собирайся! — оскалился он. — Живо!

Собирать мне было нечего. Уже и так одета.

До хутора нас вёз шофёр. Милица его не сразу узнала. Я вот хорошо запомнила молодого солдата, которого соседка утащила к себе после свадьбы Ани. От сердца сразу отлегло. Пичугин хотел меня видеть. Почти три года прошло с нашей первой встречи, а он всё ещё помнил дочку участкового. Мне это даже польстило. Такой мужчина и помнит какую-то девчонку, с которой связывал только один короткий поцелуй.

Милица всю дорогу щебетала с Гришкой. Он иногда поворачивался к нам и хоть с неохотой, но отвечал на глупые вопросы моей подруги. Чем ближе мы подъезжали к хутору, тем мрачнее становился Коршунов. Как же ему не хотелось отдавать меня другому. Только я жаждала, как вода, просочиться сквозь его пальцы.

Хутор из одного дома стоял, не доезжая Красной Луки, сразу за Королевичами. Этот большой бревенчатый дом с хозяйственными постройками и колодами для пчёл выгодно прятался за тонкой полосой леса. С дороги, соединяющей две деревни, его невозможно было разглядеть. Только узкая лесная тропинка, по которой с трудом пропихивалась машина, приводила прямиком к дому. Не только лес и тропа защищали хутор от непрошеных гостей. Огромная лохматая псина кидалась на каждого, кто осмеливался зайти за ворота. Увидев волкодава впервые, я подумала: «Хорошо, что цепь толстая. Бычья».

В этот раз собака по кличке Морда тоже встречала нас недружелюбно. Гостей и так было слишком много для его хозяина — лесного отшельника. Ещё одна машина стояла во дворе. Пёс громко хрипел и страшно лаял. Из дома вышел худой длинноносый старик и стальным голосом сказал:

— Свои.

Пёс сразу перестал надрывно лаять и опустил голову. Смотря исподлобья, он всё же продолжал выражать недовольство скалясь. В конуру ушёл только после того, как Коршунов прикрикнул на него:

— Место, Морда!

Хозяин хутора приветливо поздоровался с нами. Не знаю, что могло связывать старика с комиссаром. Отцом и дедом он Гришке не был, но мой любовник обращался к нему «дедуля». Было, правда, одно сходство в их внешности, что доказывало родство. Пусть неблизкое, но родство. И у Гришки, и у деда Макара один цвет глаз. Коршунов утверждал, что нездешний. В Сенно, да и во всей Белоруссии, у него никого нет. Вся его родня в Рязанских землях. По-видимому, и Гришке было, что скрывать от Советской власти.

Гулянка шла полным ходом. Под навесом бани, что служил беседкой, за столом сидели трое мужчин и две женщины. Все красные и мокрые. Сразу видно, что парились. Мужчины мне были знакомы. Один в особенности. Девчонок я видела впервые. Наверно, приехали с Гришкиными коллегами из Витебска. У нас таких бесстыжих не было. Увернувшись в белые прозрачные от воды простыни, сидели на коленях у мужиков. Ржали, как лошади, и пили водку не хуже парнокопытных, что воду вёдрами. У одной даже выскочила грудь из простыни. А ей всё равно. Вытаскивать сигарету с большого своего рта она успевала, а прикрыться руки не доходили.

Милица тут же шепнула мне на ухо:

— И меня ещё шалавой кличут.

Ответить ей мне не дал Гришка. Обняв нас за талии, он сказал:

— Ну, красавицы, присоединяйтесь! — и ущипнул подругу за бок, так что она подпрыгнула. — Милица, а ты купаться после баньки нагишом любишь?

— А как же! — обрадовалась Кривиличка.

Наконец-то сбылась её мечта. Коршунов сам шёл к ней в руки. Она посмотрела на меня и улыбнулась подмигнув. Мол, не обижайся Лизка. Он теперь мой. Меня это несколько не расстроило. Такое счастье я бы давно с рук сбыла.

Гришка обнял Милицу, а меня подтолкнул в сторону шумной компании.

— Лизок, иди за стол! — приказал шёпотом муж моей сестры.

Я сделала несколько шагов вперёд. Место свободное было только рядом с моим давним знакомым. Его китель аккуратно висел на спинке стула, на котором он сидел. Я сразу заметила, что звёзд на погонах прибавилось. Теперь он полковник. Одна звёздочка уж больно блестела. Значит, замачивают звание Пичугина. Причина веская, чтобы Гришка так суетился. Видно, перестановки кадров в его управлении дали надежду на повышение и перевод из этой Сенненской дыры. Муж сестры так часто называл мой город.

— Вас можно поздравить, — начала первая я. — Помнится, у вас было только две звезды.

Он улыбнулся, не сводя с меня глаз.

— Можно. А ты не изменилась.

— О вас того же не скажу. Виски больше поседели.

— Дерзкая девочка. Мы вроде перешли на «ты»?

— Не помню такого, — откинувшись на спинку стула, солгала я.

— Ты сказала мне «отпусти», — он потянулся ко мне ближе и прошептал. — Я знаю, помнишь.

Он специально напомнил мне про тот поцелуй. Конечно, я помнила. Я всё помнила. И слова. И чувства. Только теперь моё сердце так не колотится при виде его. Меня не бьёт дрожь от хрипотцы в его голосе. Я спокойна.

— И, значит, теперь мы на «ты»? Мы так близко познакомились тем вечером, а ты мне своего имени не назвал. Нехорошо получается, товарищ полковник, — сказала я.

— Никита Андреевич Пичугин, к вашим услугам! — как в кино представился он. — Для тебя, моя красавица, Никита.

— Я ещё не твоя, Никита, — играючи, улыбнулась я.

Он мне нравился. В отличие от Коршунова, Никита был интересным, колоритным мужчиной. С ним приятно было разговаривать. Он умел слушать, ну или хотя бы искусно делал вид, что слушает. Его общество не тяготило. Такой загадочный, обходительный, культурный, учтивый. А эти хитрые огоньки в его серых глазах, манили меня, словно мотылька. Только в этом огне я не сгорела. Лишь слегка опалила крылышки.

Я многому научилась у Никиты. Но главный его дар мне, это — никогда никому не доверяй. Даже самые близкие предают. Эту истину я запомнила на всю жизнь. Он сам предал меня. Предал, когда я меньше всего этого ожидала.

Тогда на хуторе я не могла поверить своей удаче. Тогда он мне нравился.

Шумная компания бегала то в баню, то купаться, то за стол. Только мы сидели друг напротив друга и говорили обо всё и ни о чём. Нам было хорошо вместе. Легко. Спокойно. На мгновение мне стало казаться, что не было тех трёх лет. Словно ничто нас не разлучало. Все куда-то исчезли. Я видела только его перед собою. Он держал мою руку. Целовал кончики пальцев. Шептал, что таких девушек, как я, нет больше на свете. Что я околдовала его. И во мне снова забилось сердце. Оно — то замирало, то колотилось, как птица в клетке, пытаясь выпрыгнуть наружу.

На землю меня вернула Милица. Её оклик я услышала с третьего раза. Компании надоело пить и бегать из бани в озеро. Как всем выпившим людям, им захотелось музыки и песен. У старого Макара граммофона не было. Милица вспомнила обо мне.

— Лизка, глухня, спой! — уже изрядно пьяная подруга дёргала меня за плечо.

— Я не хочу. Пой сама! — отказывалась я.

Петь я не хотела. Особенно сейчас. И пела я, в основном, когда было грустно. И сама с собою наедине.

— А я бы послушал. Спой.

Его глаза так смотрели на меня, что отказать я была не в силах. Я начала петь мою любимую белорусскую песню. Её часто пела баба Тая. Песня — единственное хорошее воспоминание, оставшееся у меня о ней.

Месяц зоркі разкідаў

Мяне любы ўсё чакаў.

Месяц зоркі збіраў,

Мяне любы выпраўляў.

Не брані мяне ты маці.

Палюбіла я яго.

Што сядзець мне дзеўке у хаце,

Колі на вуліцы тямно?

Месяц зоркі разкідаў,

Мяне любы абдымаў.

Месяц зоркі збіраў,

Мяне любы выпраўляў.

Маці, ох, мяне браніла.

Па шчакам мяне лупіла.

Не аддам я батраку —

Доч адзінаю сваю!

Месяц зоркі разкідаў,

Мяне любы абдымаў.

Месяц зоркі збіраў,

Мяне любы цалаваў.

Сукенку вясельну апранала

і вэлюм я прымярала.

Знайшла маці жыняха

Ці то пень, ці то труха.

Месяц зоркі разкідаў,

Мяне любы не чакаў.

Месяц зоркі збіраў,

Мяне муж пра ўсё спытаў.

Меня все слушали. Одна из девиц даже пустила слезу. В Гришкиных глазах я отчётливо видела гнев. Оно и понятно. Считай, я напомнила ему об Ане и Федьке. Мужчины такое не забывают. Когда я закончила петь, все зааплодировали. Даже Коршунов. Изрядно выпившая Милица бросилась ко мне обниматься.

— Лизок, ты артистка! Такой талант в глуши пропадает! Это же надо так спеть, аж за душу взяло.

Уже начало смеркаться. Дед Макар принёс керосиновую лампу и поставил её в центр стола. Света от неё было мало, а вот комаров и мотыльков прибавилось.

Я отстранила от себя повисшую на мне подругу. Гришка быстренько подхватил Милицу и усадил обратно к себе на колени. Мне тоже стало грустно от своего пения.

Весна, а ночи ещё прохладные. Скрестив руки на груди, чтобы хоть как-то согреться, я пошла в сторону озера. Никита пошёл следом. Он шёл за мной, выдыхая дым сигарет. Как и в первую нашу встречу, этот дым грел мне плечи. Я не курила, но терпкий запах его сигарет был мне приятен. Когда я остановилась у самого края обрывистого берега, Никита накинул мне на плечи свой китель и его руки тут же обняли. Наклонившись, он прошептал:

— Ты пытаешься сбежать от меня?

— Я не от тебя бегу, а от них.

Его тело было таким горячим, что этот жар я ощущала через всю одежду. Я сама повернулась к нему. Вытащила из его губ сигарету и выбросила. Он изумлённо смотрел на меня, ожидая, что же будет дальше…

Я поцеловала его. Этот поцелуй не был таким, как первый. Я целовала его, прижимаясь сильнее всем телом. Со страстью я кусала его губы. Запустив свои пальцы ему в волосы, я сжала ладони. С такой же грубостью он ответил и мне. Целуя меня так же страстно, жадно. Он прижал меня к себе. Да так сильно, что стало трудно дышать. Задыхаясь, мы отстранились друг от друга.

Переведя дух, он сказал:

— Не ожидал. Удивила, Лизонька!

Так же тяжело дыша, я ответила:

— Зачем ходить вокруг да около. Мы ведь оба этого хотели.

Он хитро улыбнулся, погладив меня по щеке.

— Колдунья зеленоглазая, ты сводишь меня сума.

— Седина в бороду — бес в ребро, Никита Андреевич, — шутливо констатировала я.

— Мой бесёнок…

На этот раз целовал он. Целовал, как три года назад. Нежно. Ласково. Медленно. Я не пила в тот вечер, но голова моя закружилась. Я растаяла в его ладонях, словно льдинка. Взяв на руки, Никита унёс меня в дом. До самого утра нас никто не беспокоил. Даже хозяин хутора не посмел войти и ночевал в сарае. Он взял меня не на полу. Не на сеновале. Не в бане. Не на траве. Не за столом. Нигде попало, как тех девок его подчинённые. Он любил меня на белых простынях. Именно любил, а не трахал. С ним я почувствовала себя настоящей женщиной. С Гришкой я чувствовала себя кем угодно, но не женщиной. Коршунов не церемонился. Схватил. Сорвал. Взял. С Никитой всё было по-другому. Мы любили друг друга всю ночь. Я уснула на его груди только под утро. Его ровно бьющееся сердце было для меня лучшей колыбельной. Я уснула уставшая и такая счастливая!

Женщины. Мы всегда надеваем розовые очки, достаточно только встретить кого-то лучше предыдущего. Засунув голову в облака, мы начинаем идеализировать новое увлечение. Упрямо стараемся не замечать его недостатков. Я не стала исключением из общей массы влюблённых дамочек.

Никита оказался лучше Гришки. Как в постели, так и в отношениях. Я даже нафантазировала себе скорую свадьбу и наших детишек. А почему нет? Я думала, что он любит меня. Его поступки были ярким доказательством чувств. Не прошло и месяца, как Никита забрал меня в Витебск. Устроил в облисполком в отдел просвещения на знакомую мне непыльную должность. Я продолжала, как и в Сенно, строчить приказы и постановления партии. Поселил меня в своей служебной квартире. Мы зажили, как муж и жена. Только без штампа в паспорте.