Откровение. Любовь, изменившая нас…

Агата Рат, 2023

Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они не носили. На каком языке они не разговаривали. Какую бы веру не исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы их вынашиваем под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое – это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть.

ГЛАВА 4. Красный платок

Лето пролетело, как всегда, незаметно. Меня взяли на место Ани в райисполком. Сестру заставил Гришка уйти с работы. Хотел, чтобы жена всегда была дома и встречала горячим ужином любимого мужа. Только вот любимым его не назовёшь.

Аня ревела в три ручья и жаловалась матери после свадьбы:

— Не могу. Мне противно!

— Терпи! Стерпится — слюбится, — вот что посоветовала ей мама.

Гришка хороший зять. Всегда поможет тёще, что та не попросит. Мама и слышать не хотела, как Гришка поколачивает дочь.

— Сама виновата! Уступчивой надо быть, — говорила ни разу не битая мамочка.

Синяков на лице у сестры не было. Только отметины на теле от пальцев страстного мужа. Для Гришки жена была собственностью. Он одаривал Аню дорогими подарками, требуя, чтобы она непременно их носила. Жена — это ещё и витрина любящего мужа. Пусть все видят, какой он хороший, заботливый муж. Как сильно он ценит свою Анечку. Только Анечке все подарки хотелось сжечь в печке. Сжечь так, чтобы и пепла от них не осталось. Вот как сильно она его ненавидела, что готова была отыграться на бездушных вещах.

Поняв, что мать не на её стороне, Аня и вовсе перестала к нам заходить. Если приходила, то крайне редко и только по делу. А я, напротив, бегала к сестре каждый день. В будни после работы. В выходные с утра и до самого вечера сидела у неё. Я наивно полагала, что при мне Гришка не посмеет поднять руку на сестру. Он и не бил её. Пока я была с ними он не бил Аню. А вот что было, когда я уходила? Ну, не могла же я ночевать у молодых. Крепкие бревенчатые стены, высокий забор хорошо прятали трагедию молодой семьи от вездесущего взора общественности. И только я знала, что скрывает Гришкина любовь напоказ. Анне завидовали, считая её самой счастливой. Такой заботливый и щедрый муж. И никто даже не догадывался, в какой золотой клетке живёт молодая жена Коршунова. Аня перестала смеяться и улыбка уже не трогала её постоянно сжатых губ. По крайней мере, до одного случая.

В конце сентября стояла тёплая осенняя погода. Бабье лето. Последние солнечные денёчки. Повсюду летали паутинки. На полях уже несколько недель шла уборочная. Работы у меня прибавилось, но я не жаловалась. Ещё в школе я научилась сносно печатать на машинке, поэтому справлялась с работой быстро. Надо было несколько раз перепечатывать одни и те же указы с постановлениями. Эти бумажки потом развозили по районным колхозам.

И вот, сидя за столом, я строчила очередной приказ, как вдруг дверь отворилась. В кабинет вошёл Федька. Он работал шофёрам у председателя Туровского колхоза. Сегодня было совещание и Федька привёз своего начальника в райисполком. Пока руководители колхозов заседали в главном зале, поклонник Ани решил забежать ко мне.

— Привет, Лизок! — сходу поздоровался он.

— Привет! — немного удивилась я его хорошему настроению.

— Аньке передашь от меня пару словечек? — хитро улыбнувшись, спросил Фёдор.

— Смотря что?

— Скажи ей, что я буду ждать её до самого утра на нашем месте, — переминаясь с ноги на ногу, сказал бывший кавалер.

— Ты что, сума сошёл? — возмутилась я. — Гришка узнает, тебе голову оторвёт, а про Аньку я вовсе молчу!

Картинка избиения сестры заставила меня передёрнуться. Чем только он думал? Хотя, понятно чем.

— Лиз, ну, помоги. А? — не унимался Анькин ухажёр.

Подойдя к столу, Федька взял мою ладонь.

— Лиз, помоги. Пожалуйста.

— Нет. Своей сестре я не враг.

— Лиза, я на колени перед тобой встану. Помоги, — уже опускаясь на колени, просил Федька.

— Нет! — стояла на своём я. — Гришка прибьёт её, если узнает. А про сплетни я, вообще, молчу. Твоя же тётка первая по городу понесёт.

— Лиз, Гришки не будет сегодня. Я слышал, как Антоныч говорил, что сегодня с ним придётся делить машину. Председателя в Витебск вызывают, а Коршунова в управление. Наша машина не доедет, поэтому на милицейском газике поедут. Гришка за рулём будет. Вернутся за полночь.

— И? — я никак не понимала, что он этим хотел сказать.

— Ну что? Что? У нас с Анькой целый вечер. Мне поговорить с ней надо. Когда такая возможность будет? Лиз, пожалуйста, — просил он.

Ну как откажешь, когда так просят?

— Хорошо.

Федька подскочил ко мне и подхватил на руки.

— Спасибо! Спасибо! — довольно твердя, он кружился со мной.

Вечером после работы я сразу пошла к сестре.

Аня крошила капусту. Гришки не было дома и, похоже, с утра.

— Привет, сестрица! — обняла я её.

— Привет. Что такая довольная? — спросила Аня, виртуозно шинкуя ножом.

— И ты сейчас будешь довольна, — сказал я, отправляя в рот сочную полоску капусты.

— Гришку, что ли, застрелили? — неожиданно без единой эмоции на лице спросила сестра.

— Нет. Жив Коршунов. В Витебске до поздней ночи будет.

— Так радоваться чему? — вздохнула Аня.

— Есть чему. Федька ко мне заходил. Тебя как стемнеет, ждать будет на вашем тайном месте.

Нож выпал из рук сестры. Она быстро обернулась и впервые за несколько месяцев на её лице была улыбка. Не натянутая, а настоящая улыбка, когда и глаза светятся, и румянец горит на щеках. Даже серость слетела с лица, стоило только ей улыбнуться. Она, словно счастьем изнутри засветилась. Вот так одна лишь надежда на скорую встречу с любимым изменили сестру за мгновение.

— Надеть нечего! — спохватилась Аня и бросилась к шкафу.

— Ничего себе нечего! — подтрунивала я. — Сколько платьев!

— Они же все пёстрые! Их за версту увидишь.

— Надень старое, — предложила я, жуя капусту.

Есть очень хотелось. С самого утра ничего не успела перекусить. Работы много было.

— Гришка всё выбросил, — разочарованно сказала Аня, смотря вглубь шкафа, — и вот даже платок в цвет нашего флага.

В руках сестра держала ярко-красный платок. Такой уж точно заметишь даже в безлунную ночь. Он, как огонь маяка, привлечёт к себе сотни любопытствующих глаз.

— Платок красивый. Как наш советский флаг, — полюбовалась вслух я красивой вещью.

— А мне-то что? Красивый и красивый! Лучше бы чёрный, — и раздражённо бросила его в шкаф.

Именно в это мгновение мне в голову пришла коварная мысль. Что если Анькины яркие тряпки сыграют на нашей стороне? Этот недостаток, мы используем нам во благо.

— Аня, я надену твой платок, а ты мой. В темноте нас никто не различит. Мы дойдём до нашего дома. Я в твоём платке пойду домой, а ты в моём огородами к Федьке. Если нас кто и увидит, то подумает, что ты к родителям пришла. А я — это я. Я не замужем. Мало с кем любуюсь, да на свидания бегаю.

Я думала, что сестра меня задушит обнимая. Настолько сильно она обрадовалась.

Мы дождались, когда стемнело и вышли переодетые из дома. Нас забавляла игра в шпионов. В Сенно есть одна особенность. В вечерние будни улицы города пустеют. Большая редкость, если хоть кто-нибудь встретится вам на пути. Оживлённо в базарные дни и то только до девяти вечера максимум. В это время чуть протрезвевшие горожане плетутся домой из гостей. Нам повезло вдвойне. В городе даже собака не пробежала. Мы быстро прошмыгнули по площади. Потом пробежали по Советской улице и вышли на Красную Слободу.

Зайдя во двор, Аня сказала:

— Если что, я на сеновале бабы Клавы.

Я даже не успела подшутить над их тайным местом встречи, как Аня уже бежала по огороду в сторону дома глухой старушки. У Клавдии Никифоровны был большой сеновал. Ещё до революции её муж торговал сеном. В тридцатых муж умер. Вдова отдала постройку в общее пользование. Находясь на самом краю города, этот сеновал идеальное место для встреч. Была, правда, одна помеха — собаки. Старушка глухая, а пёсики нет, но сестра с Федькой подкармливали их, поэтому два больших кобеля виляли хвостиком, а не лаяли на непрошеных гостей.

Походы Ани на ночёвки к семье никого не настораживали. Подумаешь, молодая жена бегает в отчий дом во время отлучек мужа. Страшно одной в пустом доме. Бывало, Аня приходила к нам на часок-другой. Потом брала незаметно мой серый платок и бежала к Федьке, а я в это время прятала Анькин красный. Сестра пропадала на сеновале несколько часов, заранее договариваясь со мной, когда мне ждать её возвращения. Я выходила с её платком и встречала сестру в огороде. Она накидывала атрибут нашего обмана на свою голову и довольная со спокойной душой возвращалась к мужу. Для Коршунова она была у родителей. Спроси он у матери и отца: «А была ли Аня у вас вчера?», и что бы они ответили? Правильно! «Была Анечка. Конечно!» — в один голос уверенно заявили бы они. И это была бы правда. Та правда, которую мы им показывали. И соседи видели нашу «Красную Шапочку», идущую по Красной Слободе.

Вот так легко мы обманывали сотрудника НКВД.

— С нас вышли бы отличные шпионки, — шутила Аня, меняясь в очередной раз платками.

За месяцы тайных встреч с Федькой моя сестра, снова стала смеяться. Её шутки грели мне душу. Ради одной её счастливой улыбки, я готова была покрывать обман вечно. Гришке было невдомёк, что это не от чувств к нему она так повеселела. Не от подарочков Анюта улыбается. Молодая жена бегала на сторону. С любимым на залежалом сене Аня забывала о проклятом муже. Моя сестра черпала удовлетворение ещё и оттого, что вот так просто обманывает Гришку. Он из кожи вон лезет ради неё, а она любится с другим.

Как-то сестра сказала, вернувшись со свидания:

— Это он украл у меня счастье, а я всего лишь беру своё. И мне не стыдно!

И ей действительно было не стыдно. Мы забываем о чести, долге, близких людях! Да обо всём мы забываем, когда в нашу жизнь врывается любовь. Наверно, это единственное оправдание нашим необдуманным поступкам. И мы не вправе судить тех, кто любит. Мы не вправе стоять у них на пути. Насильно мил не будешь. Моя сестра в полной мере доказала эту истину. Как бы ни пытался Гришка добиться её любви, всё напрасно. Ни уговоры, ни ласка, ни подарки не смогли заставить сердце Ани полюбить его. Каждый подарок и каждый поступок только отвращал жену от него. А Федьке ничего не надо было делать. Аня любила его. Любила за нерешительность. Любила за простоту. Любила за искренность. Он даже не подарил ей и паршивого цветка с клумбы своей тётки! Анька всё равно его любила.

Думаю, вы отчётливо понимаете, что всё тайное всегда становится явным. В моём случае, тайна Ани сыграла со мной злую шутку. Нет, Коршунов не узнал об измене жены так скоро. Узнает, но чуть позже. Чтобы продлить счастье сестры на несколько месяцев, мне пришлось дорого заплатить. Дорого? Это с какой стороны посмотреть. Если бы у меня спросили, заплатила бы я ещё раз такую цену, чтобы оттянуть разоблачение сестры? Я решительно ответила бы: «Да, хоть тысячу раз!». Не поймите меня неправильно. Моя жизнь не кончилась на этом, а вот сестре после пришлось несладко. Для Ани чувства имели огромное значение. Она не могла быть с не любимым. Не могла притворяться и играть в любовь. Мне было проще. Я, наверное, родилась уже такой. И если очень надо, я могла и подыграть. До НЕГО, мужчины не занимали в моём сердце особого места. Может, это заслуга Коршунова? Даже не может быть, а, скорее всего. И мужчины после него только усугубили моё недоверие к сильному полу.

В феврале тридцать восьмого я не дождалась сестру во дворе. Пошла к сеновалу. Ночь была морозная. Небо чистое, чёрное с яркими звёздами и огромной луной. Снег задорно хрустел под ногами. Поёжившись от холода, я потихоньку шла поторопить Аню. Неужто совсем заигралась и о последствиях не думает? К сеновалу по сугробам на чужих огородах я пришла за полчаса. Долго. Когда нет снега эта дорога занимает не больше десяти — пятнадцати минут. Подойти ближе к большим дверям я не сразу решилась. Побоялась, что собаки услышат меня и подадут голос. Выдавать сестру с любовником мне очень-то не хотелось, но было уже почти десять. И Гришка мог приехать в любую минуту или уже сидел дома. А жены-то нету! Не дай бог, придёт к нам, а там ему скажут: «Аня ушла ещё в шесть». Вот проблем потом не оберёшься. Как ни странно, собаки не услышали. А, может, на мороз не захотели из тёплых будок выскакивать. Лапы-то на снегу мёрзнут.

С сеновала доносился смех Ани.

Я тихонько её позвала.

— Аня?

Тишина. Потом суета. Сестра вышла укутанная в тулуп Федьки и вся растрёпанная.

— Ты что кричишь?

— Поздно уже. Домой пора. Я замёрзла жутко. Жду, жду, а ты не идёшь.

Анька скривилась и выдохнула. Пар из её рта осел инеем на воротнике тулупа и её ресницах.

— Холодно. Гришка в Витебске останется. Точно на ночь не поедет, — рассудила она.

— С ума сошла? — перебила я сестру. — А если приедет? Тебя не найдёт! К нам прибежит!

Анька сильнее укуталась в тулуп.

— Лиза, надень платок, сходи ко мне. Если Гришка там, за мной прибежишь. Ну, будто я у вас задержалась. Или лучше с тобой заговорилась на улице. А? — уговаривала меня сестра.

— А если со мной пойдёт? — настороженно спросила я.

— А ты в дом не заходи. Свет увидишь — за мной беги. Ясно?

Возразить сестре я не успела. Анька скрылась за дверью. Видно от любви у неё напрочь чувства самосохранения и осторожности отказали. Я огородами вышла на Красную Слободу и повязала сестрин платок. Уши сразу зажгло, ведь по огородам я пробежалась голой головой, неся яркий платок под шубой. Мало ли кто в окно посмотрит? У нас только у Аньки такой приметный головной убор. Не дай бог, потом сплетни пойдут, что мужняя жена по ночам огородами бегает, а не чинно по улице домой идёт. Хотя отчасти они будут правы.

В окнах Коршуновского дома света не было. Только во дворе натоптано, и дверь скрипела от сквозняка. Первое, что пришло в голову: «Забрался кто!». Я отворила дверь и вошла в сени. Дверь на чердак тоже была открыта, поэтому и сквозило. Несмотря на наказ сестры в дом не хоть, я всё-таки вошла. Из любопытства, что ли? Когда я зашла в переднюю комнату, тяжёлая дверь за мной с грохотом закрылась.

— Ну, и где же ты была?

Голос Гришки донёсся с дальнего угла комнаты. Там, где у сестры обеденный круглый стол.

— Я уже подумал, что ты, и вправду, осуществила свою угрозу. Повесилась мне назло! — тишина была недолгой. Звук, похожий на стук стакана о деревянный стол, заставил меня вздрогнуть. — Я даже на чердак слазил, — усмехнулся. — Только там можно верёвку закрепить.

Гришка сидел в потёмках и пил наедине с собой. Запах водки долетал до меня с его словами.

— Ты где была?! — гаркнул он вставая.

Испугавшись, я прижалась к закрытой двери. Платок предательски сполз с головы. В свете луны я смогла разглядеть замешательство, застывшее на его лице. Платок Анькин, но это не Анька. Лизка. В этом удивлённом состоянии он пребывал недолго. Налив ещё водки, Анькин муж выпил. Стакан со стуком опять встал на стол.

— Где Аня? — как-то зло спросил он.

— Дома, — быстро соврала я.

— Её дом теперь здесь! — заревел он и стукнул кулаком по столу.

Пустой стакан подпрыгнул от удара и скатился на пол. Звяк! Стекло разбилось. Бутылка водки не скатилась, но разлилась. Запах спирта заполнил всю комнату.

— Почему на тебе её платок? — в тоне его голоса теперь отчётливо улавливались нотки раздражения.

— Так она мне его подарила, — опять соврала я, на этот раз мой голос дрожал. — Я идти сюда не хотела. Она сказала, что платок мой, если схожу, посмотрю, приехал ли ты. Дома одна боится спать. Вот и ходит к нам.

Как быстро я научилась лгать. Впервые в жизни я на ходу придумывала небылицу и хотела в неё верить. Нет, тогда я верила в неё. Не веря, я не смогла бы так искусно врать. Врать, глядя прямо на него! Не отводя ни на секунду взгляда с его лица. Дорогой мой читатель, оказывается, ложь женщине даётся очень легко, когда она загнана в угол и некуда бежать.

— Подарила, значит, — опять со злобой сказал он.

Гришка в два шага оказался прямо передо мной. Снял с плеча, повисший платок и прижал к своему носу. Жадно вдохнул его запах.

— Так легко мои подарки дарит.

Он не спрашивал. Он, будто, говорил сам с собой. Мне стало не по себе, и я отодвинулась немного в сторону. Дверь открыть всё равно не смогла бы. Слишком близко мы стояли возле неё.

— Можешь забрать, — еле слышно прошептала я.

— Оставь. Ей не нужен, — и протянул злополучный платок мне.

Но, как только я потянулась взять подарок, Гришка схватил мою руку. Сильно дёрнул меня к себе, впечатав в свою грудь. Это произошло так стремительно быстро, что сопротивляться не было смысла. Коршунов сжимал меня в своих жилистых руках и тут же срывал одежду. Я слышала сквозь его сопение, как она рвётся по швам. Разбрасывая мои вещи, он бросил на пол и меня. Я попыталась вырваться. отползти от него. Но куда там! Что хрупкая девушка может сделать здоровенному мужику? Ничего. Мои попытки только раззадоривали его. Я даже не могла кричать! Его рот не давал мне позвать на помощь. А услышал ли кто-нибудь меня? Нет! Это понимаешь потом. Дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Толстые стены заглушали любые крики. Я была в западне и помочь мне было некому. Та ночь до сих пор, словно в тумане. Наверное, моё подсознание стёрло из памяти всё, что причинило мне так много боли. Боли не столь физической, сколько душевной. Он овладел мной на полу, дыша мне в лицо смесью спирта с табаком. Этот горьковато-приторный привкус был ещё долго на моём языке. Хуже того, Гришка сполз с меня как только кончил и уснул. Даже не уснул. Он захрапел, как хряк! Словно не было ничего. Словно он только что не надругался над сестрой своей жены. Для него это было обыденно, что ли? Вот так жестоко поступать с девушкой. И даже выпитый алкоголь не может оправдать его поступка.

Он стал первым моим мужчиной. Коршунов украл у меня целый период мой жизни. У меня не было ухаживаний, встреч, первой любви и всего того, что отличает юность от зрелости. Он одним своим поступком уничтожил во мне веру в мужчин. После него я больше не связывала воедино любовь и мужчин. Поднимаясь с того пола, я была уже другая. Не сломленная, но разбитая. Не жестокая, но озлобленная. Он был только первым, но не худшим и не лучшим.

Само насилие я не помню. Я помню чувства, которые меня одолевали. Помню ноющую боль во всём теле. Помню, как стояла в центре городской площади, а как туда пришла не помню. Шуба расстёгнута. Проклятый платок я держала в руке. Он пушистой красной змеёй висел и покачивался. Я дрожала, но дрожала не от холода. Я просто дрожала всем телом. Зуб на зуб не попадал. Звёзды так же мерцали в черноте неба. Огромная луна освещала город лучше фонарей. Ничего не изменилось Земля не остановилась. Изменилась только я…

Куда идти? Я не знала, куда и к кому идти. Стоя на пустынной площади, я смотрела по сторонам. К сестре? Нет, зачем? Ей сейчас было не до меня. Домой? Домой мне меньше всего хотелось. Лишние вопросы. Осуждающий взгляд матери. Почему-то я была уверена, что мама скажет: «Сама виновата!». К Милице? Потом проблем не оберёшься на свою голову. Кривиличка разнесёт, как сорока, по всему городу: «Лизка с Гришкой кувыркалась!». Лунная дорожка подсказала. Она вела прямиком к хатке старой еврейки. И я подумала: «А почему нет? Она видела моё появление на свет. Так пусть посмотрит, как низко я пала». И я пошла по искрящемуся на свету снегу. Каждое движение мне давалось с трудом. Я стала сильнее ощущать боль, но не мороз. Горели щёки, руки, коленки. Только сейчас я заметила, что валенки обуты на босые ноги. Под шубой изорванная сорочка и спущенный до талии бюстгальтер.

И этот хруст снега под ногами меня раздражал. Каждое хрусь, хрусь, хрусь… действовало на нервы. А ведь только час назад я любила этот хруст. Не выдержав, я заплакала. Нет, даже не заплакала. Я зарыдала!