Когда я закрываю глаза

Ава Рид, 2020

После автокатастрофы шестнадцатилетняя Нора не может вспомнить, что происходило с ней за последние три года. Она пытается найти ответы на многие вопросы. О чем были ее мечты? Какие чувства на самом деле испытывала к своему парню Йонасу? Почему так часто она думает о Сэме, который когда-то был ее лучшим другом? Нора составляет список всего того, что хотела бы заново открыть для себя. Возможно, Сэм поможет узнать, какой она была до аварии? Но что, если, вспомнив все, она не захочет быть прежней Норой?

3

Нора

Zoe Wees — Control

По лицу папы прочесть ничего невозможно, а вот мама очень растерялась.

— Сэма? — переспросила она ошеломленно, недоверчиво. — Ты про Сэмюэля Рабе?

Я снова посмотрела на сестренку, которая о чем-то крепко задумалась. Она уже вытерла слезы и тряслась не так сильно, как прежде. Лу сосредоточенно глядела то на меня, то на родителей, нахмурив лоб и прищурив уставшие глаза так, что они стали похожи на щелочки. Наклонив голову, она задумчиво поджала губки. И вдруг громко фыркнула.

От Лу меня отвлекла мама.

— Но ты не… Сэм ведь… — заикалась она.

И умолкла, когда вмешался папа. Он положил руку ей на плечо, заставляя замолчать, и расплылся в широкой улыбке.

Тогда что плохого было в моем желании?

— Я ему передам.

Я со вздохом кивнула, не обращая внимания на странное поведение мамы. Она тоже улыбнулась, сначала неуверенно, а затем все шире и шире. Обернувшись к папе, она накрыла его руку своею.

— Сэм? — раздался нежный голосок Лу. — Думаю, я его знаю. Да, я его помню, — она снова задумалась.

А почему бы и нет? Он есть почти в каждом моем воспоминании. Столько картинок, на которых мы вместе, ничего удивительного, что Лу и родители его тоже помнят.

— Пойдем, малышка, пусть сестра отдохнет.

— Но, папочка, Нора и так долго спала.

Теперь улыбка тронула и мои губы. Да уж, не поспоришь. Судя по всему, я провела во сне очень много времени, но все равно чувствовала себя такой уставшей, будто не спала вообще никогда.

— Как насчет мороженого? — отвлек сестренку папа и, не дожидаясь ответа, взял ее на руки.

При слове «мороженое» Лу просияла. Обещанное лакомство заставило ее позабыть обо мне. Ну кто в восемь лет не питает слабость к мороженому?

Поднявшись, мама убрала за ухо волосы. Она какая-то бледная. В воспоминаниях она выглядела иначе.

— Я… — тихо начала мама.

— Все хорошо. Не беспокойся, иди с ними, — перебила я, желая облегчить ей задачу. Только слепой не заметил бы, что мама очень устала. Я боялась, что она лишится рассудка, если проведет в этой стерильной пустой комнате еще немного времени. Я и сама близка к сумасшествию, хотя находилась в сознании какие-то полчаса.

— Отправляйся домой. Возьми такси, отдохни. Мы с Лу полакомимся мороженым, я еще раз переговорю с врачом и позвоню Сэму, — папа устремил на маму полный любви взгляд. Ей явно нелегко принять это предложение. Ее внутреннее противоречие почти видимо, ощутимо.

— Сколько ты уже здесь? — Я давно хотела об этом спросить.

— Все в порядке, правда! Я…

— С самой аварии, — неохотно признался папа.

Понятно, почему мама так плохо выглядела. По всей видимости, она уже много дней не спала и не мылась. И не ела. Она была здесь, беспокоилась.

Мне так жаль. Жаль. Это слишком…

Запершившее горло свело спазмом, а на глазах навернулись слезы. Снова! Я как человек, который плывет по морю в дырявой лодке и пытается починить ее с помощью всего, что подвернется под руку. Но всего этого мало, недостаточно.

— Мне жаль, — задыхаясь, прошептала я. И оказалась в объятиях мамы. Она была рядом, гладила меня по спине. Говорила, мол, все будет хорошо, она рада, что я вернулась.

Мама с усилием оторвалась от меня, собрала вещи и, тихо плача, вышла из палаты вместе с папой и Лу.

— Скоро вернемся, — пообещал папа прежде, чем закрыть дверь.

Теперь, оставшись в одиночестве, я глубоко вздохнула. Теперь семьи здесь нет, и хаос чувств в душе начал успокаиваться. Будто он решил поспать, отдохнуть. Однако хаос не исчез навсегда. Он вернется.

Каждый предмет мебели, каждая деталь здесь оказывали на меня разное впечатление. Я окинула палату взглядом и вдруг заметила на противоположной стене небольшую картину. Она висела над маленьким столиком и стулом с мягкой обивкой. На ней было изображено дерево. Картина — единственное яркое пятно, только на ней совсем не было белого цвета. С каждой минутой в палате становилось все холоднее, она внушала странное чувство, которое прочно угнездилось во мне.

Холодно.

Закашлявшись, я натянула одеяло повыше. Как бы подавить это странное чувство? Повернув голову направо, я посмотрела в окно. Небо заволокли темные, плотные тучи. От взгляда на них делалось жутко. Полная противоположность белизне палаты. Они очень холодные, но почему-то казались живыми.

Я наблюдала за постоянно менявшимися тучами. Глаза слипались. Тучи словно песня или фильм, от которых клонило в сон.

— Она спит. Давай заглянем позже, а пока позволим ей отдохнуть.

Я знала, чей это голос. Папа вернулся. Я дремала с закрытыми глазами: не спала и не бодрствовала.

Другой голос ответил, что хочет остаться. Он тоже казался удивительно знакомым и чужим одновременно, и я не представляла, что делать, как на него реагировать. Поэтому лежала и выжидала.

Все тихо. Слышно только, как стучало мое сердце, и как юноша, которому принадлежал другой голос, мерил шагами палату. Не выдержав, я открыла глаза. И увидела Сэма.

Он правда здесь. На нем синие джинсы, болтающиеся на бедрах, мешковатый свитер. Волосы у Сэма немного длиннее, чем в моих воспоминаниях, а вот глаза прежние. Такие же большие и голубые. Смотрели пристально. Я с трудом оторвалась от его глаз. Мне хотелось рассмотреть Сэма целиком. Я разглядела с десяток веснушек, и это только у него на носу. Сэм стройный и жилистый, но не такой, как раньше. Я помнила его очень худым, щуплым. Вырос? Еще как. Когда это произошло? Почему у меня всего лишь одно-два смутных воспоминания о том Сэме, стоявшем передо мной сейчас? Короткие, мимолетные фрагменты, смазанные картинки. Но не больше.

— Я подожду за дверью, — сказал папа.

Я не обратила на него внимания. Меня целиком и полностью занимал Сэм.

Сэм не издал ни звука, даже в лице не поменялся, однако я ощущала, что он тоже меня разглядывал. Знать не хочу, что именно он видел: если я выглядела так же, как себя чувствовала, надо было попросить Сэма уйти. Мне неприятно. Вид у меня наверняка был жуткий. Однако это роли не играло. Это не важно.

Взяв стул, стоявший у столика под картиной с деревом, Сэм сел к окну: по небу все неслись свинцово-серые тучи.

Я не могла выдавить из себя ни слова. Сказать бы: «Привет» или «Здорово, что ты здесь», но ничего не получалось. Даже улыбнуться, потому что лицо словно окаменело. Думаю, Сэму было не легче. И все же мы не сводили друг с друга глаз. Смотрели и смотрели. Меня охватило одно из сотен чувств, которые я испытала, придя в сознание.

Чувство глубокое, захватывающее, мощное.

Оно подобно возвращению домой.

В тишине, повисшей в палате, нет покоя. Нет, она кричащая, дикая, бурлящая. И несмотря на ее громкость, я не понимала, что она пыталась мне сказать.

— Почему ты захотела меня увидеть?

Сэм вдруг заговорил, и это застигло меня врасплох. Его слова меня потрясли. Он спросил так, будто в моем желании было что-то необычное и странное, может, даже удивительное. Что-то неправильное. Голос Сэма стал ниже, но не утратил той мягкости, которую я помнила.

— Потому что…

«Потому что я тебя помню», — собиралась ответить я. Помню лучше, чем все остальное. С Сэмом связаны хорошие воспоминания.

По непонятной причине я передумала и, проглотив эти слова, объяснила:

— Потому что ты мой друг.

Сэм недоверчиво уставился на меня, приподняв темные брови. На его лбу пролегли две-три складки. Ответ его явно поразил. Сэм открыл рот, будто собираясь что-то ответить, но затем задумчиво поджал губы.

Мы молчали.

Я заметила, что ямочка на левой щеке Сэма стала глубже.

— Ты в порядке? В смысле… — со вздохом взъерошив свои светло-русые волосы, Сэм опустил руку на колено. — Твой отец полагает, что все хорошо, но… Ты правда в порядке?

Дело не в том, что он сказал, а как он это сделал. Он не сводил с меня своих голубых глаз, к радужке становившихся серыми. Сэм глядел на меня слишком серьезно. Узкое выразительное лицо было обращено ко мне. Эти слова, этот внимательный пронизывающий взгляд, этот мрачный голос, этот вопрос тяжелым грузом легли на грудь. Они давили, мешали дышать.

«Да, я в порядке!» — хотела закричать я. Просто: «Да!» Но не получалось. Что-то внутри удерживало слова, не давало им сорваться с губ. Что-то внутри останавливало меня. Оно в панике трясло головой, будто говоря: «Это не так, ты не в порядке». Однако я не верила. Не желала верить. Я в порядке.

Сэм наблюдал за мной, смотрел слишком пристально.

А я? Раз не могу сказать: «Да», значит, кивну… Хотя моя затекшая шея была резко против. Я все же кивнула, и Сэм принял такой ответ. Я поняла, что он не до конца мне поверил. Сэм как открытая книга. Однако он молчал, уставясь на пальцы, которые нервно заламывал.

— Что ты помнишь? О нас с тобой.

— Многое, — напустила туману я, тяжело сглатывая. Во рту липко, а язык ворочался с трудом.

— Достаточно много? — хрипло уточнил Сэм.

Достаточно?

В каком смысле?

Я лихорадочно размышляла, с чего он вообще задал этот вопрос. Нет, что-то я упустила. Иначе и быть не могло. Иначе почему Сэм спросил… Я в нерешительности нахмурилась. Мы поругались? Я принялась копаться в памяти, пытаясь найти ответ на это «достаточно» и на весь вопрос в целом. Одну за другой откладывала в сторону картинки, на которых был Сэм. Воспоминаний много. Но все они бесполезны. Ничего примечательного. Почему так? Что не так с воспоминаниями?

Я словно остановившиеся часы, словно ястреб со сломанными крыльями. Словно зебра без полосок или дерево без корней.

Вот картинки, отчетливые и яркие. Они навсегда останутся с нами. Мимолетные кадры прошлого. Но ценными и особенными воспоминания становятся лишь благодаря чувству, с которым мы их связываем. Чувству, похожему на музыку. Мелодия, прикрепленная к воспоминанию.

Ее нет.

Картинка — это лишь картинка. Картинки кружились у меня в голове немые, бессвязные и не могли дать ответ.

Ну, конечно! В эту секунду меня осенило. Вот почему ощущения такие странные. Теперь ясно, почему после пробуждения на меня нахлынуло такое великое множество чувств, отчетливых, мощных. Теперь я поняла, в чем загвоздка.

В отчаянии, в шоке я уставилась на Сэма. Из глаз покатились слезы, щеки пылали, в груди жгло. Ничего не в порядке. Вообще ничего. Я солгала, сказав, что помню себя. Это не так. Я не помнила, что чувствовала, когда мама испекла мне на шестнадцатилетие любимый пирог. Что чувствовала, когда впервые поехала на велосипеде. Не знала, почему плакала, получив от родителей в подарок на десять лет морскую свинку. Я грустила? Мне хотелось чего-то другого? Или то были слезы радости?

Все, что я когда-либо чувствовала… исчезло.

Я сажусь на койке, ошеломленная и подавленная.

— Помоги мне, Сэм, — с мольбой прошептала я.

Он не ответил.

Я видела, как он задумался, заметила, как он понял: что-то не так. Не выдержав этой оглушительной тишины и взгляда Сэма, я закрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов. «Все вернется на круги своя, — мысленно заверяла я сама себя. — Я снова стану прежней Норой. Сломанные вещи не всегда бросают и выкидывают. Иногда сломанное удается привести в порядок, починить. Спасти».

Вдох, выдох.

Я скомкала в пальцах одеяло.

Все будет хорошо…

— Почему именно эта мелодия? — сиплым срывающимся голосом поинтересовался Сэм.

Глаза открылись будто сами по себе. Сбитая с толку, я мысленно повторила слова Сэма. О чем он?

— Какая мелодия?

— Которую ты только что напевала.

Я в замешательстве уставилась на Сэма. Я что-то напевала?

— Ты даже не заметила, — догадался Сэм. Наклонив голову, он скрипнул зубами. И вскочил, разрушая тем самым иллюзию покоя и безмятежности, которые излучал до этого. Сэм ходил туда-сюда по палате: он то хватался за голову, то прятал в ладонях лицо, то потирал шею. И выражение его лица — вообще-то их были тысячи сразу.

Я осторожно окликнула его:

— Сэм?

Я в растерянности, не хватало еще, чтобы Сэм тоже запутался.

— Дай мне секунду. Одну малюсенькую, — процедил он, будто слова причиняли ему боль. Его плечи, грудь вздымались и опускались в такт участившемуся дыханию.

И вдруг я задышала вместе с ним. Часто хватала ртом воздух, будто мне не хватало кислорода. Неважно, как глубоко я дышала — все равно задыхалась. Легкие горели.

Страх проник в меня, смеялся надо мной: «Не жди от него помощи, тебе не стать снова целой. Ты сломана, и никто тебя не починит. Ни он, ни ты сама».

— Нора? Нора! Ты меня слышишь?

Сэм больше не метался по палате, он вдруг оказался рядом с моей койкой. В его глазах плескалась тревога. Я попыталась сморгнуть пелену паники. Дышать нечем…

Пронзительный писк заставил содрогнуться. Выключите его! Выключите!

Я зажала уши, но писк был слишком громкий. Хотела закричать, но вместо этого до крови закусила губу, еще крепче прижала ладони к ушам, раскачиваясь взад и вперед, как маленький ребенок.

Комната наполнилась голосами. Мешанина звуков и хаоса.

В какой-то миг я заметила доктора Альвареса. Он поддерживал меня за голову, и я немного успокоилась. Он посветил мне в глаза фонариком, приподнял сначала левое, а затем правое веко. Он говорил со мной. Во всяком случае, губы у него шевелились, но я ничего не слышала — только писк, собственное дыхание, бешено бьющееся сердце и тот голос в голове, который все насмехался надо мной.

Доктор Альварес отпустил меня, и в следующее мгновение невыносимо противный звук смолк. Я увидела испуганную Лу, которая смотрела на меня, тесно прижавшись к папе. Рот у нее перепачкан мороженым. Она цеплялась за папин свитер. Губы папы поджаты, он бледнее, чем был раньше. Рядом со мной — доктор Альварес. Туман постепенно рассеялся, взгляд у меня прояснился. На лбу выступила испарина.

— Все хорошо. Тревога сработала, потому что сердцебиение Норы до необычайного участилось. Возможно, это произошло из-за стресса, — укоряющий взгляд доктора Альвареса устремлен на меня, но обращался он к папе.

Я обнаружила, что Сэм еще здесь. Я желала ухватиться за последнюю искру надежды, которая тлела во мне…

— Сэм, тебе лучше уйти, — несмотря на всю строгость и решительность, с которыми папа произнес эти слова, он был спокоен.

Я хотела воспротивиться, хотела громко закричать: «Нет! Он пока не может уйти».

Только благодаря Сэму я еще не сошла с ума.

Я умоляюще посмотрела на Сэма, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Он не пошевелился, не выполнил просьбу папы — хотя это была не просьба. Пока что. Нет, Сэм молча глядел на меня, и кажется, будто в этом молчании заключено множество слов.

Я задержала дыхание. И не выдыхала, пока не услышала ответ Сэма, который спас меня от удушья.

— Хорошо, — прошептал Сэм.

Он обращался не к папе.