Мы верим в наше призвание

А. Ф. Киселев, 2022

Книга «Мы верим в наше призвание» не только автобиографична по своему жанру и содержанию, но представляет интерес авторским подходом к обоснованию актуальности мировоззренческих проблем становления личности. Автор приглашает читателя к размышлению над цивилизационными основами исторического образования, что важно сегодня при подготовке нового поколения учебников по истории России для средней и высшей школы. У каждой цивилизации есть свое, свойственное только ей призвание в мировой истории. Это в известной мере загадка, которую и призвана разгадать историческая наука, впрочем, как и другие гуманитарные науки. Книга подготовлена к юбилею Московского педагогического государственного университета, в котором автор продолжает работать на протяжении многих десятков насыщенных научной и творческой жизнью лет. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Часть первая

Путь к себе

Чудо счастливого случая

Я родился в 1947 году в семье Федота Ивановича Киселева, машиниста, который около 40 лет водил грузовые поезда по Октябрьской железной дороге, а в годы войны доставлял грузы в осажденный Ленинград по Дороге жизни. Он почетный железнодорожник, имеет ряд правительственных наград. Труженик с большой буквы.

Мама, Анастасия Кузьминична, занималась домашним хозяйством, но в годы войны работала на заводе токарем. Семья (до войны родилась сестра Зоя) была дружная. С годами я понял, чему учили отношения в нашей семье — любви как фундаменту жизни. При этом мои родители никогда меня не целовали и не ласкали, даже дни рождения не отмечали. Говорили: «Родился и живи». Однако сам уклад семьи был пропитан духом, а не словами любви. Отсюда я на всю жизнь вынес убеждение, что о любви следует не говорить, а просто любить, что и делали мои родители.

Были у нас и семейные праздники. Главный и едва ли не единственный — День железнодорожника, к которому отец относился трепетно, накрывал на стол и собирал многочисленную родню с детьми. Было шумно, весело и как-то очень по-доброму. Отец обладал тонким слухом и чистым сильным голосом. Он пел с упоением, и вместе с ним все застолье. Звучала классика народных песен. Среди моей многочисленной родни были офицеры, учителя, директор школы, руководитель одного из средних предприятий легкой промышленности, рабочие. Особенно я любил седого как лунь военного летчика, фронтовика, моего дядю, мужа маминой сестры, полковника Корнея Глебовича Татаренкова за его искрящийся юмор, веселый нрав, удивительно доброе лицо. Ко всем от мала до велика он обращался одинаково: «детка моя».

Я вырос в среде простых тружеников и на всю жизнь сохранил глубокое уважение к человеку труда. Оно только усилилось, когда я в течение двух лет перед призывом в армию работал токарем на оборонном заводе в Химках. В бригаде царила атмосфера доброжелательства, особенно к молодым рабочим. Если затачиваешь резец, то обязательно подходит кто-то из старших и подсказывает, как это следует сделать правильно. И так во всем. Я до сих пор помню своих наставников — Б. Храброва, И. Грудинкина и других.

В первом классе я перенес осложнение после ангины — ревмокардит, затем последовали четыре ревмокардические атаки на сердце, и до пятого класса я ежегодно по два-три месяца лежал в больнице.

Отец случайно прочитал брошюру о том, что сердце лечат пчелиные укусы, и началось… Каждое лето в течение четырех лет в свободное от работы время он водил меня на луг на берегу канала имени Москвы (мы жили в Химках). Мы за крылья ловили пчел и сажали мне на ноги и руки. В день доходило до 25 укусов. Мать называла отца извергом, но он был непреклонен. Появились результаты: ревмокардические атаки прекратились, и я без одышки поднимался на третий этаж нашей коммуналки. Отец, по сути, подарил мне вторую жизнь.

В 14 лет я набрался храбрости и вслед за другом Славой Кушниром пошел записываться в секцию академической гребли. Мне повезло: попал к замечательному тренеру, к которой я всю жизнь испытываю чувство глубокой благодарности, — Валентине Григорьевне Старостиной. Она была настолько по-женски обаятельна и привлекательна, что мы поголовно в нее влюблялись.

Валентина Григорьевна сразу поняла, что справки, разрешающей занятия спортом, мне не видать как своих ушей, но на свой страх и риск оставила толстяка в группе. Задание, к примеру, всем давала бежать два-три километра, а мне — 600 метров, всем 10 подходов к штанге, мне — два. Надо отдать должное и ребятам, свои 600 метров я бежал впереди, все — за мной, никто не обгонял, а когда останавливался, они пробегали мимо, хлопали по плечу и с улыбками говорили: «Ну, Санёк, ты даешь, тебя не обгонишь!» Я ни разу не слышал слов о моей физической ущербности. Наше поколение было распахнуто дружбе, взаимопомощи, поддержке и состраданию.

В секции у меня появились друзья, как говорится, на всю жизнь — будущий олимпийский чемпион Юрий Малышев, будущие чемпионы России, Вооруженных сил, международных регат — Валера Брызгов и другие воспитанники Валентины Григорьевны Старостиной.

Щадящий режим продолжался два года, на третий я тренировался в общей группе, а на четвертый вместе с другом Славой Кушниром стал серебряным призером Спартакиады народов РСФСР среди юношей в двойке распашной с рулевым. С моим напарником и одноклассником Вячеславом Романовичем Кушниром мы дружим без малого 70 лет, с дошкольного возраста. Он посвятил себя военной карьере и ныне полковник Генштаба в отставке.

Помимо первенства России в память врезалась первая победная гонка в восьмерке в Сортавале. Ликованию не было предела. После награждения ввосьмером прыгнули в холодную воду, все осипли и долго с трудом могли разговаривать.

В школе я был освобожден от физкультуры по состоянию здоровья, что меня крайне забавляло. Однако защищал спортивную честь школы на районных соревнованиях по волейболу и легкой атлетике.

Спортивную карьеру после призыва в армию продолжил в спортроте СКА МВО. Два с половиной года греб в четверке без рулевого в команде мастеров спорта вместе с другом Валерой Брызговым, а также с новыми друзьями Пашей Бухтеевым и его братом Сашей — армейскими воспитанниками. Наша четверка дважды побеждала на первенстве Вооруженных сил СССР, завоевала серебряные медали на Спартакиаде народов РСФСР, призы на различных зональных соревнованиях. На всех соревнованиях мы всегда добирались до финала, а для того, чтобы пробиться в финал, необходимо было выиграть минимум четыре гонки.

Мы тренировались и гонялись на соревнованиях на Москве-реке, реках Медведице, Малой Невке, Волге, Оке, реке Великой, на Дону, Днестре, Кубани, Куре и других. Наматывали на весла десятки и десятки километров. Примечательно, что из среды гребцов, спорта далеко не интеллектуального, вышли такие известные люди, как академик РАН, в прошлом заместитель министра обороны РФ А.А. Кокошин (род. 1945), министр национальностей Л.В. Драчевский (род. 1942). Юрий Демченко, с которым я по юношам греб в восьмерке, стал заместителем руководителя внешней разведки, а восьмерка «профессоров» — студентов и аспирантов МАИ выигрывала знаменитую королевскую регату.

Юра Малышев (род. 1947) стал выдающимся тренером, подготовил олимпийских чемпионов в четверке парной. Я в течение семи лет был первым заместителем министра образования РФ. Думаю, что это неслучайно, ибо мы занимались не просто греблей, а академической (!) греблей. Для меня слово «академическая» дышало какой-то магией и неосознанно желанной перспективой…

После армии я готовился к новому сезону в двойке распашной без рулевого вместе с Валерой Брызговым. Спортивные ставки тогда были редкостью, и нас оформили на четыре ставки уборщиц — по две на брата. Запомнилась шутка Валеры:

— Сань, а ведь никто не знает, кто идет.

— Кто, Валера?

— Четыре уборщицы, Саня!

Летом 1969 года встал вопрос о будущем. Валера в институт не собирался, а я грезил истфаком. Тренировал нас Сиротинский, специалист с большой буквы. Он мне сказал: «Или институт физкультуры, или прощай спорт». Я выбрал истфак и не ошибся.

Что дал спорт? Прежде всего, навыки превозмогать себя и целиком отдаваться достижению поставленной цели, а также убежденность в том, что успех приходит только к тем, кто фанатично предан своему делу.

Философ с мировым именем Сёрен Кьеркегор (1813–1855) писал, что для счастья человеку необходимо осознать свое «я» и сделать судьбоносный для себя выбор^[1]. На него может повлиять счастливый случай, казалось бы, незначительный эпизод.

Подобный случай произошел в моей жизни. Как говорилось выше, в начальной школе я много болел, месяцами лежал в больнице, безнадежно отстал в учебе и только милостью моей первой учительницы Елизаветы Семеновны Сухаревой перебивался с двойки на тройку и натужно переходил в следующий класс. В пятом классе накрепко обосновался на последней парте троечников. В один из дней всего на один урок на замену пришла незнакомая учительница истории. Ее фамилию я не запомнил. Урок был посвящен Древнему Риму. На доске висело наглядное пособие с римским лагерем, красочное, с изображением легионеров и укреплений. Учительница вызвала меня к доске и попросила рассказать на основе пособия о римских войсках. Я хорошо справился с задачей и, когда пошел на свою галерку, услышал: «Ребята, перед вами будущий историк, причем талантливый историк».

Меня впервые так похвалили, и, придя домой, я твердо решил стать историком, поверил, что именно здесь меня ждет успех. Так одна фраза учителя стала для меня судьбоносной. Исторической науке я посвятил всю жизнь и ни разу не пожалел о своем выборе. Это был действительно счастливый случай.

Был и другой эпизод. Идет экзамен на аттестат зрелости по физике. Стою у доски, пишу формулы, стираю, снова пишу, стираю, оглядываюсь — может, кто-нибудь подскажет, но сзади тишина. Понимаю: заваливаюсь и вместо аттестата зрелости получу справку об окончании школы. Что скажу родителям? Как мама пойдет на выпускной вечер? Позор, тоска, отчаяние… Но вдруг слышу голос директора школы, физика, фронтовика, орденоносца, Дмитрия Федоровича Уланова: «А давайте Саше поставим четверку!» Члены комиссии: «Вы что, Дмитрий Федорович, он и на двойку не тянет». Дмитрий Федорович в ответ: «А как бьется! Из него будет толк!» Это был такой аванс, который я отрабатывал всю жизнь.

Возможно, сыграл тот факт, что по гуманитарным предметам учился я только на пятерки, а также имел очевидные успехи в спорте. Однако аванс был выдан, и я принял его с глубочайшей благодарностью. До сей поры чту имя Дмитрия Федоровича Уланова — заслуженного учителя СССР.

Я неслучайно из множества проблем школьной жизни уделил внимание оценке, которая, конечно же, играет значительную роль в учебном процессе. Следует особо подчеркнуть, что в традициях российской школы отметки выставляются не просто за знания, оценивается и личность ученика: целеустремленность, трудолюбие, способности, характер и многое другое, что оказывает непосредственное влияние на становление, взросление ребенка, а впоследствии и на его жизненные успехи или неудачи.

Оценка должна носить не карающий, а поощрительно-стимулирующий характер, следует оценивать то, что ученик знает, а не выискивать пробелы в его подготовке. Ученики разные. В школе нередко чемпион, например, района по легкой атлетике, достигший этого результата упорным, каждодневным трудом, бывает унижен на уроках математики, которая ему не дается. В свою очередь, математик, победитель многих математических олимпиад, страдает от насмешек на уроках физкультуры, где у него не хватает силенок подтягиваться на турнике. А ведь каждый из них по-своему талантлив. Учитель это должен понимать и корректировать ситуацию с особым тактом, иначе вырастут неудачники, в то время как он призван растить успешных людей.

Десятки лет систему образования не «модернизирует» во властных структурах только ленивый. Спорят обо всем: о новых стандартах, учебных программах, интерактивных средствах обучения, коммерциализации образования, а об учителе молчат, или обсуждается только его материальное положение, что, безусловно, тоже крайне важно.

А как сам учитель относится к нововведениям? Ведь ни одна реформа не будет реализована, если учитель ее не воспримет, не поддержит. Конечно, в классе у школьной доски он отдает дань новым требованиям, но по сути будет делать то, что считает нужным, что подсказывает ему его сердце и опыт. Поэтому, когда проводятся те или иные преобразования (слово «реформа» сегодня наполнено негативным смыслом), необходимо услышать голос учителя. Два миллиона учителей — это не солдаты на марше, они не будут тупо исполнять команды.

Педагоги — творческие люди, у которых свои таланты, свои методы: один прекрасно читает лекции, а другой — ведет семинарские занятия. Не надо ломать их. Мудрый руководитель будет опираться на сильные стороны каждого педагога, предлагать ему ту роль, которая у него лучше получается. В конечном счете главное — ученик, его успешность, а результаты зависят от интереса к обучению, тяги к совершенствованию, которую должны разбудить и привить учителя, тоже успешные люди.

У нас в школе были удивительные учителя, которые как раз и оценивали не только знания, но и личность своих учеников и неизменно оказывали им ту или иную поддержку, помогали раскрыть потенциал, обрести себя. В этом, на мой взгляд, и есть одно из главных предназначений учителя. Уверен, что основное средство и метод воспитания — искренняя любовь учителя к своим питомцам. Любящему взору открываются такие глубины человеческой души, которые недоступны холодно-равнодушному, сугубо рациональному взгляду. Однако обретение любви — сложная духовная работа над собой. М. Хайдеггер (1889–1976) писал, что настроение — это настройка души на определенный лад^[2]. Поэтому следует постоянно настраивать себя, как музыкальный инструмент, на добро и любовь к людям.

В каждом человеке благополучно уживаются добро и зло. Для того чтобы последнее не победило, нужна постоянная работа над собой. Как говорил замечательный мыслитель С.Л. Франк (1877–1950), зло само не уйдет, его необходимо вытеснить добром и любовью. Есть и другие мысли Франка по этому поводу: «зло есть пустота», и она губит, умертвляет душу. Эту пустоту необходимо наполнить любовью^[3].

Казалось бы, все предельно просто и ясно. Однако это далеко не так. Зло выстраивает глубоко эшелонированную оборону с мощными укреплениями, и пробить ее можно, лишь сконцентрировав все силы духа вокруг задач выхода на просторы добра и любви.

В чем источник войн? Этому посвящены сотни трудов гуманитариев. Однако главный и во многом единственный источник войн — сам человек с его иступленной жаждой покорять и властвовать, грабить и обогащаться, упиваться насилием и т. д. Мир катится в бездну, что сегодня — трагичная очевидность. Мир не изменится, если не изменится сам человек, и здесь огромная роль должна принадлежать образованию как формированию нового образа человека созидающего.

Какой восторг!

Я — студент истфака!

Моя мечта стать историком осуществилась в 22 года. В 1969 году я стал студентом истфака. Месяцем ранее я женился на своей однокласснице Валерии, и мы вместе готовились к вступительным экзаменам в МГПИ: я — на истфак, она — на дошфак. Оба поступили.

С Валерией мы прожили 52 года. Она была очень красива по-женски и не менее красива душой — доброй, любящей, заботливой, верной. Она умерла у меня на руках в 5 часов утра 29 июля 2022 года. Причем ничто не предвещало трагедии. Накануне она была веселой, узнав о третьем месте нашего внука Саши на теннисном турнире, танцевала от радости на лужайке…

Примечательно, что в памяти навсегда запечатлеваются образы и события, имеющие для человека значение знака судьбы. Я впервые увидел Валерию, когда нам было по 12 лет. Лето было знойное, и мама послала меня купить бидон кваса. Встал в очередь и впереди себя увидел необыкновенную девочку в желтом сарафане, с узбекской расписной тюбетейкой на голове и мелкими капельками пота на носу, но почему-то босиком. «Ну и ну, — подумал я, — асфальт раскаленный, как выдерживает?» Много лет спустя я задавал ей этот вопрос. Она смеялась: «Дурочкой была…»

Встретились мы через несколько лет — в девятом классе, где оказались одноклассниками. Я сразу вспомнил эту солнечную девочку в очереди за квасом и влюбился в нее окончательно и бесповоротно. И сегодня я легко могу восстановить в своей памяти образ девочки в тюбетейке. В нашей жизни десятки тысяч встреч, но есть такие, которые не случайны, а ниспосланы свыше…

На третьем курсе у нас родился сын Кирилл. Он также занимался академической греблей и был серебряным призером в заезде восьмерок на последнем первенстве СССР среди молодежных команд. Учился на нашем истфаке. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Внучка Наталья, кандидат в мастера спорта по латиноамериканским танцам, — аспирантка филфака РГГУ. Внук Александр (11 лет) шесть раз в неделю тренируется на кортах большого тенниса. Мы все дружим со спортом.

Учился я с упоением. Четыре года был ленинским стипендиатом, секретарем комсомольской организации истфака. В 1970–80-е годы на истфаке собрался коллектив удивительно одаренных ученых. Историю Древнего мира преподавал блестящий лектор член-корреспондент Академии наук СССР С.Л. Утченко (1908–1976), историю Средних веков профессор В.Ф. Семенов (1896–1973). Учебник В.Ф. Семенова для вузов по истории Средних веков выдержал более 15 изданий. В этой же области плодотворно трудилась профессор А.А. Кириллова (1904–1984) — гроза студентов. Новую и новейшую историю преподавала профессор Е.И. Попова (1918–1995), историю Востока — профессор А.Н. Хейфец (1917–1985). Они давали нам образец и пример преданности науке, высокого служения профессии ученого и педагога.

Следует сказать и о нашей студенческой жизни. Она не просто била ключом, а искрилась, переливалась, играла красками задора, молодости, дружбы и фантазии. Это стройотряды, клуб студенческой песни, капустники, студенческий театр, спортивные соревнования и многое другое. За этим раздольем молодости стоял комсомол. Позже на него вылили ушаты грязи, но при всем старании не сумели исказить его светлый образ. Комсомол — это не только марксистско-ленинская идеология, хотя никому не удалось доказать, что она фальшивая и ложная, но, прежде всего, созидательный труд молодежи на благо Отечества, самоорганизация и самовыражение, обретение и раскрытие творческого потенциала.

Талантливым комсомольским лидером стал Алексей Владимирович Лубков, секретарь комсомольской организации МГПИ. При нем своего расцвета достигло стройотрядовское движение и особенно клуб студенческой песни, собиравший битком набитые аудитории, а также кинолекторий. Впоследствии любовь Алексея Владимировича к киноискусству вылилась в прекрасные статьи, посвященные творчеству самобытных советских режиссеров.

Была у нас и своя изостудия с замечательным, по-домашнему тихим и скромным педагогом. К сожалению, забыл его фамилию… Располагалась она на балконе третьего этажа Главного корпуса. Я любил заходить туда и любоваться рисунками, набросками, этюдами наших истфаковцев. Многие работы были просто великолепны.

На истфаке, как и на филфаке, событием была подготовка стенгазеты. На левой стороне коридора, который вел в атриум Главного корпуса, вывешивалась газета «Историк», на правой стене — газета «Филолог». Стены по семь метров, и такими же по размеру были наши газеты. С филологами соревновались. Посылали «разведчиков» разузнать о содержании газеты, но главное — о ее длине. Было недопустимо подготовить газету хотя бы на пять сантиметров короче, чем у филологов.

Газету готовили десятки студентов. Она была насыщена информацией о жизни факультета, стихами, рассказами, в том числе юмористическими. Газета красочно оформлялась нашими художниками из изостудии. Причем каждая газета была своего рода уникальна — повторы с предыдущими номерами исключались как по содержанию, так и по оформлению.

Был у нас и свой Парнас — тот же балкон третьего этажа Главного корпуса, буквально под крышей. Там собирались любители высокой словесности и обсуждали интересующие их темы. Более демократическая обстановка царила на «собачке» — в вестибюле парадного входа, который почти никогда не открывали. По неписаному закону на «собачку» преподаватели не заходили. Здесь располагалась вотчина студентов, где постоянно устраивались вечерние посиделки с анекдотами, песнями, шутками и т. д. Впрочем, эта вольница была в пределах разумного.

Истфак был для нас настоящим домом, здесь мы учились и проводили большую часть времени. Факультет дал нам друзей на всю жизнь. Для меня такими друзьями стали Андрей Николаевич Бондарь и Ефим Исакович Шаргородский. К сожалению, они ушли из жизни, но оставили глубокий след в моей душе. Я благодарен истфаку, который подарил мне незабываемую, светлую и чистую студенческую юность.

Очарованные историей

Выше я писал, что на всех кафедрах факультета работали талантливые люди, но главной, определившей мою судьбу, была кафедра истории СССР. Огромную роль в моем становлении как ученого и человека сыграл Дмитрий Сергеевич Бабурин (1909–1982) — мой первый научный руководитель, заведующий нашей кафедры. Рамки данной работы не позволяют дать исчерпывающую характеристику его научного творчества.

Приведу лишь оценку видного историка, знатока XVIII века профессора Н.И. Павленко (1916–2016) о монографии Д.С. Бабурина «Очерки истории мануфактур коллегии», вышедшей в 1939 году: «…с тех пор прошло четыре десятилетия, но фундаментальное исследование выдержало испытание временем и не утратило своего значения по сей день. В те годы монографических исследований, а тем более выполненных на основе широкого использования неопубликованных источников, насчитывалось единицы. Это дает основание считать Дмитрия Сергеевича одним из основателей советской исторической науки»^[4].

Удивительно точными оказались слова профессора А.Г. Кузьмина, крупнейшего специалиста древнерусского летописания, по случаю 90-летия со дня рождения Дмитрия Сергеевича: «Д.С. Бабурин жертвовал своими недюжинными научными возможностями, чтобы расчистить дорогу другим. Тем, кого считал талантливыми и способными в перспективе принести большую пользу науке, образованию, молодежи». А.Г. Кузьмин продолжил: «Дмитрий Сергеевич чувствовал, что мы живем в постепенно угасающем обществе, и бился за то, чтобы здоровыми были его детища — кафедра и факультет, то есть вкладывался в дело, на которое мог максимально влиять»^[5].

В конце 60-х — начале 70-х годов ХХ века Д.С. Бабурин ставит перед собой задачу сформировать такой коллектив кафедры, который и после его ухода на десятилетия обладал бы высоким научно-педагогическим потенциалом. Он пригласил на кафедру таких высоких профессионалов, профессоров, как Н.И. Павленко, А.Г. Кузьмин, В.Б. Кобрин, В.Г. Тюкавкин. Докторские диссертации защитили Э.М. Щагин и Р.М. Введенский, в качестве ассистентов на кафедре были оставлены выпускники 1973 и 1974 годов — будущие профессора Л.М. Ляшенко и А.Ф. Киселев.

Для Дмитрия Сергеевича русский язык был такой же святыней, как и родная история. Поэтому неслучайно в долгих беседах со своими аспирантами на даче в Ильинке Дмитрий Сергеевич так много размышлял о русской классике, о новинках отечественной словесности, о полемике на страницах литературных журналов. Эти периодические издания он нас буквально обязывал читать, имея в виду, что наша будущая преподавательская деятельность невозможна без общей эрудиции, широкого кругозора, своеобразной, как говорил Дмитрий Сергеевич, «шлифовки» и «огранки» профессиональной подготовки историков. Он сочетал в себе любовь к делу и к ученикам, а в этом, по определению Л.Н. Толстого, и заключается совершенство Учителя.

Д.С. Бабурин любил понятие «просвещение» и рассматривал его как феномен национальных традиций, подчеркивая, что просвещения вообще, абстрактного, без национальных корней не существует, как не существует без них и искусства, культуры, образования и воспитания. Система образования тоже несет на себе печать исторической судьбы, характера своего народа и должна отвечать глубинным и сущностным потребностям нации.

По глубокому убеждению Дмитрия Сергеевича, главная задача просвещения — противостоять кризису человеческого духа, помнить о том, что люди веками очень заботились о приумножении материальных благ и гораздо меньше о своем духовном здоровье. Образование и воспитание призваны, прежде всего, обеспечивать нравственное и духовное становление подрастающих поколений, а не просто готовить их к благополучной жизни. Недаром Д.С. Бабурин говорил, что ценит в человеке не столько ум, сколько сердце, душу и совесть, ибо, не обладая последними, умный человек становится источником малых и больших бед как для окружающих, так и для себя. Скептически Бабурин относился и к понятию прогресса, замечая, что прогрессирующим бывает и паралич.

Как-то в ноябре 1977 года Д.С. Бабурин предложил мне съездить в Троице-Сергиеву лавру послушать акафист Богородице. Поехали. Дмитрий Сергеевич за рулем своих «жигулей» первого выпуска. Отстояли вечернюю службу, прослушали удивительное церковное пение. Вышли во двор семинарии. Подмораживало. На фоне безоблачного неба отчетливо и рельефно выделялись синие с золотыми звездами купола лавры. Повернувшись ко мне, Дмитрий Сергеевич спросил: «Ну как, понравилась служба? В этом пении звучит и живет наша история, душа народа, и вот когда эти звуки зазвучат в тебе, вот тогда и поймешь, что такое наша история». В нем они звучали до последних минут жизни.

Дмитрий Сергеевич любил жизнь. Не уставал восхищаться природой. Выращивал цветы и шутил, что, когда будет трудно, с табличкой «Профессорские розы» пойдет торговать на рынок. По-детски ждал, когда весной распустятся крокусы. Любил кормить синиц. Умер на даче в Ильинке, присев на порог, от очередного инфаркта 5 декабря 1982 года.

Подготовил Дмитрий Сергеевич себе и смену. Приглашенный из Иркутска профессор В.Г. Тюкавкин (1928–2002) стал достойным преемником Д.С. Бабурина и более 30 лет возглавлял коллектив. Он впервые появился на кафедре в 1974 году, тогда ему было 50 лет, но выглядел намного моложе. Среднего роста, плотного телосложения, с зачесанными назад русыми волосами, правильными чертами лица и доброй улыбкой, Виктор Григорьевич буквально излучал основательность, уравновешенность, надежность человека, знающего себе цену, но ценящего и других людей.

Годы занятий отечественной историей выработали у Виктора Григорьевича своеобразный оптимизм. Он считал, что как бы ни были глубоки разломы и разрушительны взрывы войн и революций, они не в силах положить предел исторической преемственности. Исконное, глубинное, выстраданное даст о себе знать; оно будет жить и проявит себя неожиданно, но всегда своевременно. В борьбе традиции и революции будущее за традицией. Однако и революция не исчезает бесследно: рожденные ею идеи и бытие переплавляются в новую традицию, органически связанную с предшествующим историческим опытом.

Поэтому каждое следующее поколение должно приходить в полный драм и трагедий, но вместе с тем светлый и радостный мир не для того, чтобы утверждаться за счет опрокидывания сложившихся традиций, а лишь затем, чтобы вписаться в них и приумножать созданное теми, кто жил и творил прежде. Такая позиция поможет человеку обрести прочный фундамент, осенит жизнь высоким нравственным светом, придаст личности целостность и устойчивость в нашем весьма непостоянном мире. Примером может служить сам Виктор Григорьевич — необыкновенно цельная натура, человек, выросший не на асфальте, а на земле, имеющий свои корни… Такого можно согнуть, но не сломать. Он выпрямится и поможет другим твердо встать на ноги, что в конечном итоге Виктор Григорьевич делал всю жизнь. Он многим помог профессионально и по-человечески.

В.Г. Тюкавкин был родом из забайкальского села и впитал исконно крестьянское миропонимание, основанное на взаимной товарищеской поддержке людей, которые живут в суровом крае и не добывают, а отвоевывают хлеб насущный у природы. В мире ничего не дается легко и просто, все достается трудом — этой истине учила повседневная крестьянская жизнь. Ее уроки Виктор Григорьевич усвоил на все последующие годы. Он был великим тружеником.

Труды В.Г. Тюкавкина по аграрной истории относятся к классике советской и российской историографии. Он впервые ввел в научный оборот понятие «крестьянский мир», тесно связанное с понятием «община», но гораздо более широкое и значимое. Перу Виктора Григорьевича принадлежат фундаментальные монографии по истории аграрных преобразований в начале ХХ века и другие. Под его руководством кафедра преуспела в подготовке кадров высшей квалификации и обучении профессиональному мастерству студентов.

Стержневым на кафедре стало изучение истории социально-экономического развития России. Однако и для тех, кто занимался политической историей, были созданы благоприятные условия, позволяющие им реализовывать свои исследовательские замыслы. Под руководством В.Г. Тюкавкина оживилась научная жизнь кафедры. В обсуждении докладов, диссертаций, статей участвовали ученые разных специальностей. Нередко свежий взгляд «феодала» на ту или иную проблему более позднего периода вносил соответствующие коррективы в ее решение, выявлял достаточно любопытные нюансы в определении научных подходов.

Полемика всегда полезна, а когда она ведется в кругу тех, кто занимается разными этапами истории, полезна вдвойне, ибо способствует цельному восприятию исторического процесса, не дает замкнуться в рамках узкой специализации (последнее крайне нежелательно для преподавателей высшей школы). Лучший воспитатель — научно-педагогическая среда с присущими ей атрибутами эрудиции, культуры, академической подготовки, с трепетным отношением к науке и образованию.

На кафедре Виктора Григорьевича среда была весьма взыскательна, что благотворно сказывалось на научном росте каждого члена кафедры, а также на учебно-воспитательном процессе в целом. В лице Виктора Григорьевича Тюкавкина мы имели едва ли не эталон заведующего кафедрой. Он отличался не только своим научно-организаторским талантом, но, что весьма важно, идущим из глубины его души миролюбием, деликатностью и тактом, что не мешало необходимой для руководителя взыскательности и строгости, которые облекались в присущую только Виктору Григорьевичу форму товарищества и сотрудничества.

Д.С. Бабурин говорил, что у него есть способный, но очень строптивый ученик — Эрнст Михайлович Щагин (1933–2013). Строптивость его характера в полной мере ощутили мы с Алексеем Владимировичем. А.В. Лубков под научным руководством Э.М. Щагина защитил кандидатскую и докторскую диссертации, а автор этих строк — докторскую. Несмотря на «закидоны» нашего шефа, мы его любили, ибо знали, что эти «закидоны» в конечном итоге нам во благо.

В 1978 году Э.М. Щагина избрали деканом исторического факультета. Двумя годами позже я был избран секретарем партийной организации истфака. Работали, как говорится, рука об руку. Однако спокойной жизни не получилось. Э.М. Щагин решил расформировать кафедру марксизма-ленинизма, существовавшую на истфаке в течение десяти лет. Причина была одна: кафедра, как убежденно высказывался на ученых советах и партсобраниях декан, несостоятельна в научном плане, поскольку объединяет преподавателей близких, но разных специальностей, кафедра аморфна и не может должным образом обеспечить не только соответствующую специализацию студентов, но и уровень общих лекционных курсов. Споры кипели жаркие. Припомнили и слова Щагина о том, что нет такой науки марксизм-ленинизм, а есть история КПСС, истмат и диамат, политэкономия.

В партийные инстанции пошли анонимные письма, в которых Э.М. Щагина и некоторых его коллег, в частности меня, как секретаря парторганизации, обвиняли то в троцкизме, то в приверженности к иным антиленинским идеям. Партсобрания на факультете длились по 5–6 часов. В конце концов кафедру марксизма-ленинизма на истфаке упразднили. Однако убрали и строптивого декана. Меня командировали на два года в Монголию. Перед отъездом я встретился с Лубковым. Алексей Владимирович с улыбкой сказал, что разрозненные, но непокоренные части Щагина организованно отступали в Монголию, по аналогии с казаками атамана Дутова. Посмеялись… Впрочем, жизнь в Монголии оставила у меня самые добрые впечатления.

В 1983 году на факультете была образована кафедра истории СССР советского периода (ныне — новейшей отечественной истории), и ее заведующим избрали Э.М. Щагина, который руководил ею вплоть до ухода из жизни. За более чем 20 лет существования кафедры на ней подготовили и успешно защитили докторские диссертации 28 преподавателей различных вузов РФ, а кандидатские диссертации свыше 65 аспирантов и соискателей. Среди них звучные имена ректоров педвузов, деканов, заведующих кафедрами и других.

Э.М. Щагин, как и В.Г. Тюкавкин, специализировался на аграрной истории России. Его вклад в историческую науку отражен в статьях и монографиях по отечественной историографии. Скажу лишь, что без преувеличений он входил в элиту российских историков.

В судьбе В.Г. Тюкавкина и Э.М. Щагина много общего. Их объединяла семейная трагедия. Когда Виктор Григорьевич и Эрнст Михайлович были подростками, их отцов расстреляли в 1938 году как врагов народа. Во второй половине 1950-х годов реабилитировали. Однако тогда их сыновьям приходилось пробиваться в науку через нищету семей врагов народа, предвзятое отношение, косые взгляды и прочее. Они все преодолели. Характерно, что ни Тюкавкин, ни Щагин не озлобились, не чернили родную историю, а ее советский период относили к героической эпохе российской действительности.

Вакханалию очернительства истории в 1990-е годы устроили не те, кто действительно пострадал от сталинских репрессий, с лихвой хлебнул горя, а те, кто кормился партийными пайками, жил в комфортных квартирах и загородных домах. Например, генерал-полковник профессор Д.А. Волкогонов (1928–1995), входивший в партэлиту, вещавший по телевизору о советском патриотизме, «переобулся» и споро побежал по дороге антисоветизма, писал книги о Ленине, до неузнаваемости искажая его образ. Волкогонов и ему подобные призывали нас выдавливать из себя по капле психологию рабов. Они выдавили ее из себя, но в их душах осталась пустота и мерзость запустения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Ростов н/Д, 1998; Страх и трепет. М., 1993.

2

Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997.

3

Франк С.Л. Крушение кумиров // Франк С.Л. Соч. М., 1990. С. 177.

4

Киселев А.Ф. Кафедра. Профессорские розы. М., 2006.

5

Там же.