Вешние воды Василия Розанова
Перед читателем результат многолетнего исследования доктора философских наук, профессора, заслуженного деятеля науки РФ А. Малышевского замысла книги о жизни, исканиях и наблюдениях студентов и курсисток, нереализованного замечательным русским писателем и философом В. Розановым (1856—1919). Основанное на документальных и архивных материалах воспроизведение нетрадиционного образа мышления в решении проклятых вопросов бытия, анализе пограничных состояний между верой и знанием, смертью и бессмертием, разумом и безумием, верой и церковью, революцией и прогрессом, войной и миром, любовью и цинизмом, семьей и сексом, полом и Богом.
Оглавление
- Первое вступление. Весна света и воды
- Второе вступление. Поэма без героя
- Третье вступление. Петербург
- Четвертое вступление (короткое и последнее). Вешние воды
- Трафарет покорного восхищения[418]
- Не молчать о самом главном[535]
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Вешние воды Василия Розанова предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Не молчать о самом главном[535]
Дом Пушкина
Я прочел в «Рус. сл.»[536] не так давно вашу статью о домике Гете[537].
Гете — гармония. Гете — разум. Гете — мудрость. Но выше всего в нем — что он весь гармоничен, развит разносторонне в разные стороны… Что он есть цветок, у которого не недостает ни одного лепестка. Вот это живая органическая его цельность, полнота способностей и направлений в нем и есть самая главная, ему исключительно присущая… Ибо ни на какой другой человеческой личности народы, страны и века не могли бы остановиться, сказав: — Я удовлетворен, — с тем покоем, твердостью и уверенностью, как на Гете… Гете как бы вышел из всех цивилизаций в их разносторонности и соединил на себе их всех сияние и тонкий аромат. Мир Гете везде чист. Он везде ясен, спокоен и разумен. На стенах его не лежит, даже как возможности, ни одной человеческой кровинки. Он так же наукообразен, в смысле точных наук, — как и философичен. Мысли и рассуждения Гете о теории света, о развитии костей человека, о морфологии растений — предварили на несколько десятилетий великие европейские открытия[538].
Тайна его «Фауста»[539] есть скрытое отречение от христианства — вот чего никто не хочет понять; от этого 2-я его часть, загробная, начинается с Элены-троянки, появляется Олимп, великие матери — это иносказания древних Астарт[540], которые все закляты крестом Иисуса. Гете пошатнул в своем сердце крест — и под ним, в могиле, увидел древний мир, его прельстивший, его восхитивший. Вот где последовательность, вот где логика. Отвернувшись от христианства, Гете из тоски своего сердца извлек Фауста, но он же показал в Вагнере[541], этом сухом ничтожестве, что будет с каждым, кто без сил Гете вздумает повторить его сердечные и умственные эксперименты[542]…
У немцев есть собственно одно великое и благородное явление — Гете, и помимо Гете, их всех можно бы вытолкнуть из человеческого общежития. Но Гете в теперешней Германии угас; в прусской Германии — он и не зарождался[543]…
Мне пришло сравнение — состояние этого домика Гете, так охраняемого немцами, с тем домом, где родился наш русский Гете — Пушкин. Мне, как студенту Московского технического училища[544], каждый день приходится, проходя по Немецкой улице[545], видеть этот дом. И вот чуть ли не в той самой комнате, где появился на свет будущий поэт — гордость нашей родины, — там помещается мастерская сапожника.
Что это, издевательство или какое-то преступное отношение перед памятью дорогого для России человека? Ведь там (не где-либо, а именно там, т. е. здесь, в комнате, где родился Пушкин) надо устроить музей или что-либо посвященное его памяти, и, во всяком случае, сделать так, чтобы эта комната не сдавалась в наем… Что же смотрит академия, Пушкинский лицей? А еще хотят строить Пушкинский дом!.. Вам, мне кажется, следовало обратить на это внимание статьей, сопоставив отношение нас, русских, к своему писателю и хотя бы немцев к Гете.
Пушкин… я его ел. Уже знаешь страницу, сцену: и перечтешь вновь; но это — еда. Вошло в меня, бежит в крови, освежает мозг, чистит душу от грехов[546].
Пушкин — художник-наблюдатель… цельный человек, чуждый внутреннего разлада, быть может, оттого и любящий жизнь и человека, что не чувствует мучительности быть человеком и жить[547]. Пушкин есть как бы символ жизни: он — весь в движении, и от этого-то так разнообразно его творчество. Слова его никогда не остаются без отношения к действительности, они покрывают ее и через нее становятся образами, очертаниями; в нем нет никакого болезненного воображения или неправильного чувства. Именно Пушкин есть истинный основатель натуральной школы, всегда верный природе человека, верный и судьбе его. Пушкин не навязывает читателю своей точки зрения: любя его поэзию, каждый остается самим собою. Поэзия Пушкина лишь просветляет действительность и согревает ее, но не переиначивает, не искажает, не отклоняет от того направления, которое уже заложено в живой природе самого человека[548].
Значительность и мощь пушкинского гения в том, что Пушкину удалось выразить разнообразные духовные настроения, что не смог больше сделать никто из русских поэтов и писателей. Не вступая в борьбу с усвоенными формами поэтического творчества, Пушкин в пределах их пережил все душевные настроения, исторически сложившиеся в Западной Европе и только частью отраженные в нашей прежней поэзии. Каждое настроение казалось Пушкину окончательным и совершенным, но ни одно из них не насытило его окончательно, и, когда душа его утомилась всеми ими, он возвратился к народному. Творчество Пушкина — начало движения русской литературы к возвращению самостоятельности и созданию типов и характеров, которые совершенно гармонизируют с душевным складом, до сих пор живущим в нашем простом народе… Типы иной красоты в конце концов были побеждены типом духовной красоты, сложившимся в нашей жизни, выросшим из нашей действительности, откуда и ведет свое начало трезвое простое отношение к действительности, которое с тех пор стало господствующим в нашей литературе[549]. В этой связи Пушкин народен и историчен, и именно это раздражает те части общества и литературы, о которых покойный Достоевский в «Бесах» сказал, что они исполнены животной злобой к России. Поэт испытывал невыразимую любовь к обществу, людям, всей шумящей жизни, с чем всегда хотел быть слит, но тем не менее в силу своей седой мудрости и скептицизма смотрел на все это как на пору нашего исторического детства, где так же грубо ошибочно было бы что-нибудь презирать, как и чему-нибудь последовать[550].
Пушкин — главный светоч нашей литературы, в его единичном, личном духе Россия созрела, как бы прожив и проработав целое поколение[551]. У Пушкина каждая страница может быть развита в философский трактат и каждая строка может быть раздвинута в страницу. Непревосходимая красота выражения, совершенная глубина и, вместе, прозрачность и тихость сознания… Если и есть у Пушкина недостаток, то он заключается в том, что идея смерти как небытия у поэта отсутствует, поэтому и природа у него существенно минеральна. Материя — персть, красная глина — преобладает над дыханием Божиим[552]…
Жизнь Пушкина есть явление природы. В ней все текло так естественно, все так было чуждо преднамеренности. Даже поддаваясь различным влияниям, Пушкин вырастал из каждого поочередно владевшего им гения, — как бабочка вылетает из прежде живой и нужной и затем умирающей и более не нужной куколки. У поэта не было ни чрезвычайных переломов в развитии, ни швов и сливок в его духовном образе. Пушкинская цельность превращается в слитность и монолитность. Пушкин универсален, если под универсальностью понимать трезво спокойное настроение души и тяготение воображения к совмещению на небольшом куске полотна различных противоположностей. При этом Пушкин ни на чем не останавливается, любит все одинаково и одинаково всем очаровывается. (Есть великолепие широкой мысли, но нет той привязанности, что не умеет развязаться, нет той ограниченности сердца, в силу которой оно не умеет любить многого, и в особенности — любить противоположной, но зато же не угрожает любимому изменою…) Отсутствие постоянства приводит к тому, что Пушкин, находясь в состоянии восхождения, завершения которому не предвидится, становится вечным гением — среди преходящих вещей… Итог всему — полное одиночество — простые люди не могут дышать с ним одним воздухом[553].
Конечно же, Пушкин всебожник, а его жизнь — прогулка в Саду Божием, в котором он не издал ни одного ах, но зато вторично, в уме и поэтическом даре, насаждал его, повторял дело Божьих рук. Однако выходят у него не вещи, а идеи о вещах, — не цветок, но песня о цветке, однако покрывающая глубиною и красотой всю полноту его сложного строения. Предлагая цветок-стихотворение на каждую нашу нужду, Пушкин способен пропитать Россию до могилы не в исключительных ее натурах, в то время как России необходимо подышать и атмосферой исключительных настроений, свойственных Гоголю и Лермонтову. Пушкинский «Пророк» не более чем отражение одной из страниц сирийской истории, в котором поэту открыта только земля, но зато это вся земля. Пушкину не суждено было обогатить землю чем-то новым, но полюбить то, что уже существует… вознести ее к небу, и уж если обогатить, то самое небо — земными предметами, земным содержанием, земными тонами[554].
Пушкин — дружный человек, для которого условием созидания служит внешнее и почти пространственное ограничение. Этим качеством он противоположен Гоголю, Достоевскому и Лермонтову, которые суть оргиасты в том значении, и, кажется, с тем же родником, как и Пифия[555], когда она садилась на треножник. В отличие от них Пушкин — больше ум, чем поэтический гений, многому в этом мире, т. е. в сфере его мысли и чувства, он придал чекан последнего совершенства. Роль Пушкина — это роль учителя: по многогранности, по все-гранности своей он вечный для нас и во всем наставник[556]. Пушкин был зенитом того движения русской литературы, которое прекрасно закатывалось, все понижаясь, в серебряном веке нашей литературы, 40–50–60–70-х гг., в Тургеневе, Гончарове и целой плеяде рассказчиков русского быта, мечтателей и созерцателей тихого штиля. Для всех этих писателей характерно отсутствие бури и порыва, они показали Россию так, как она жила и есть, и этим выковали почти всю русскую образованность, на которой спокойно, почти учебно воспитываются русские поколения, чуть-чуть скучая, как и всякий учащийся скучает над своим учебником[557].
Безмерно жаль, что Пушкину так и не пришлось побывать за границей. Он обречен был на жизнь соловья с выколотыми глазами, а его поэзия — на грезы безглазого гения, отчего она так и закруглилась, без шероховатостей, без запятых, которые, — увы! — во всякую мечту сумеет вставить действительность. Внешние ограничения были почти намеренно спровоцированы властью: Зачем господину глаза соловья? Он, владыка, богач, ведь не смотрит ими: от соловья он имеет только песню, ему нужна только песня. И когда она может быть лучше от вырванного глаза, — пусть будет он вырван! Вот судьба Пушкина[558]. И все же поэт умел быть свободен и независим, стоя непосредственно около царя[559], а его творчество стало доказательством того, что, кроме России печатной, есть Россия живущая, которая вовсе не состоит из гадов[560]. Перед лирой Пушкина померк, побледнел… просто умер Бенкендорф[561]…[562]
Для молодежи, знакомой с Пушкиным, невозможно увлечение марксизмом, так как разносторонность его души и занимавших его интересов предохраняет от того, что можно было бы назвать раннею специализацию души. (Поэт был в высшей степени не специален ни в чем: и отсюда-то — его вечность и общевоспитательность, а также то, что Пушкин всегда с природой и уклоняется от человека везде, где он уклоняется от природы…) Если бы сегодня он был бы более популярен, то предупредил бы и сделал невозможным разлив пошлости в литературе, печати, в журнале и газете, который продолжается вот лет десять уже[563]. Так что современникам следует любить творчество Пушкина так, как люди потерянного рая любят и мечтают о возвращенном рае. Нужно вслушиваться в голос говорящего Пушкина, угадывая интонацию, какая была у живого. Ибо по сравнению с необыкновенной полнотой пушкинского духа наш дух вовсе не полный, растрепанный, судорожный и жалкий[564].
Кстати, благодарю Вас за вашу интересную статью о профессоре Тарееве[565], в которой так много горькой правды.
Профессор Тареев[566] — одно из светил нашей богословской, или, точнее, религиозно-философской литературы. Он не спиритуалист[567] по трафарету… Спиритуалист Тареев говорит, что в воскресении Христа было только воскресение его души, а телесного воскресения не было вообще[568]. Между тем ведь душа, даже наша, и при смерти, при убийстве нашего тела не умирает. Душа не воскресает, потому что она не умирает. Воскресение есть именно факт тела; всегда была предметом сомнения или спора возможность для него воскреснуть. Христос победил смерть — именно телесную, по законам природы, физики и химии; и через то дал надежду и нам всем воскреснуть физически…
Бог и человек, Христос и человек, но совершенно нелепо говорить: Христос и общество, Христос и государство… христианский брак, христианская семья — все это противоречие в определении, все это ни да, ни нет для Христа. Ну а как же с миром? С политикой, с искусством, семьей? Тареев не видит царства зла во всех этих вещах, не видит для них, так сказать, необходимости искупления, говоря церковными понятиями. Все эти вещи хороши не по отношению ко Христу и не под условием связанности со Христом, а когда довлеют сами себе. Для него природа, космос разделяются (без противоречия и без взаимного требования) на царство Духа, для которого единственно пришел Христос и на это царство единственно воздействовал, и на царство или, точнее, целую иерархию царств естественных, натуральных вещей, естественных отношений и явлений, куда относятся биология и физиология (семья, брак), общество, экономика, политика и проч. Попытка насильственного слияния, подчинения и проч. только портят прекрасную природу этих вещей, врожденно разделенных и врожденно независимых. Монашество с этой точки зрения абсолютно отвергается, или, точнее, не ставится ни в да, ни в нет[569].
У меня есть письмо от профессора Тареева, в котором он жалуется на то, как публика плохо обращает внимание на его сочинения.
Обрядоверие и обрядолюбие… Не нужно оговаривать, что и от обрядоверия, и обрядолюбия ничего не остается[570]…
О ценности жизни
Прочтя в «Новом времени» отчет о вашей лекции, прочтенной вами 12 декабря под заглавием «О ценности жизни», я решил обратиться к Вам с письмом, надеясь, что получу от Вас ответ…
Если я обращаюсь сейчас к Вам, то побуждает меня к этому как самое содержание лекции, такой нужной в наши темные, упадочные дни, так и Вы сами, как человек, по словам газеты, переписывавшийся, а следовательно, и знакомый, если не лично, то письменно, с такими знаменитыми людьми, как Дарвин[571], Милль[572], а может быть, и с другими, о которых не упоминает газета.
В годы учебы в Симбирской гимназии я прочел «Утилитаризм» Дж. С. Милля — первую философскую книгу, которая произвела на меня большое впечатление, и особенно потому, что сквозь частные и временные интересы, умственные и житейские впервые показала мне область интересов общих и постоянных. Именно настроение, с которым эта книга написана, больше всего привлекло меня к себе, что же касается ее содержания, то я вынес из нее, но зато на много лет, знание, что есть взгляд на человека и на жизнь его как на управляемые и долженствующие быть управляемыми идеей счастья — высшей в истории[573]. Позднее, учась в Нижегородской гимназии, я прочитал вторую философскую книгу Милля «Подчиненность женщины»[574]…
«С чувством удовольствия, смешанного с удивлением, узнал я, что в России нашлись просвещенные и мужественные женщины, возбудившие вопрос об участии своего пола в разнообразных отраслях высшего образования — исторического, филологического и научного, считая в том числе и занятие практической медициной, для того чтобы расположить в пользу высшего женского образования выдающиеся силы ученого мира. То, чего с постоянно возрастающей настойчивостью безуспешно требовали для себя образованнейшие нации других стран Европы, благодаря вам, милостивые государыни, Россия может получить раньше других».
Милль — любимец[576]… Таким я его воспринимал в VI классе[577]. Теперь для меня позитивистская философия Милля — пример того, как можно философствовать без души[578]…
В наши дни, когда передовой авангард нашей родины — молодежь — потеряла веру в Бога, в науку и даже в самого себя, так нужны люди опытные, искренние, которые бы могли громким, авторитетным словом остановить поток людей, готовых по собственному желанию обратиться в холодные трупы.
Конечно, открыть глаза молодежи должна сама молодежь, студенчество, но мы нуждаемся в людях опытных, которые больше знают жизнь, чем мы, чтобы свое стремление соединить с опытом. И я — один из таких, которые страстно хотели бы помочь своим товарищам, — обращаюсь к Вам с горячей просьбой помочь мне в этом. Я бы очень просил Вас выслать мне ваши печатные труды, если они есть, посвященные этому вопросу. Может быть, есть где-нибудь печатная последняя ваша лекция «О ценности жизни». К сожалению, я не могу ни копейки послать Вам за это, так как сам я очень несостоятельный и с трудом могу послать даже это закрытое письмо. Может быть, мог бы заплатить за пересылку, но, во всяком случае, не за самые книги. Также, может быть, могли бы помочь и другими книгами (других авторов), которые, по-вашему, могли бы быть для нас полезными…
Но главное, о чем еще я хотел бы спросить Вас, так это о письмах таких людей, которых Вы имели такое счастье знать. По этому вопросу я хотел бы написать Вам особое письмо. Но пока все же хотелось бы коснуться этого здесь. Мне очень хотелось знать содержание некоторых из этих писем, в которых кто-либо из них говорит то, что важно было бы знать нам — молодежи. Все, что, по-вашему, не должно стать достоянием гласности, будет сохранено в тайне. Вообще, я ручаюсь за все, что Вы могли бы написать или прислать. Думаю, что не откажете в просьбе копий с таких интересных документов.
Писал ли Дарвин о религии, о Боге? И как, по-вашему, был ли он верующий человек? Это так важно знать.
Уже со времен моего студенчества, хотя я был только филолог, но с философскими в себе способностями, не только неверность, но умственная пошлость дарвинизма не возбуждала во мне никаких сомнений, оставляя все факты (открытые или замеченные Дарвином) верными. Факты — одно: и их никто не смеет поколебать. Но ведь факты надо объяснить, объяснять[579]…
Будучи (по задаче своей) теорией происхождения органических форм, она в действительности говорит только об их сохранении; или точнее и строже: о несохранении форм, за исчезновением которых остались те, которые наблюдаются. Природные процессы, описанные Дарвином, лишены какой бы то ни было созидающей, производящей силы[580]. Отдавая должное редкой способности английского ученого наблюдать и регистрировать факты, нельзя не заметить его неспособности сосредоточить внимание на внутреннем строении, а тем более — на внутренней жизни существ и явлений. Учение Дарвина слишком ясное и простое, умственно грубое[581]. Все в Европе почувствовали, что он религиозно оскорбил их, поскольку все богословы были полны безмолвного чувства, что есть что-то святое в том животном и растущем, виды чего, species[582], Дарвин вздумал толковать как глупую и бездушную мозаику[583].
Дарвин в высшей степени подошел к пошлости XIX в. Ведь он весь пошлый, этот век. О, как чувствовал я это с университетской скамьи… В своей элементарности и общедоступности дарвинизм подобен социализму, оба чтения не орудуют для своего усвоения больших знаний. Как теория Дарвина покончила с религией и цивилизациями, упразднила гвельфов и гибеллинов[584], ассирийцев и рыцарей, Фридрихов, Людовиков, Ричардов и иных прочих, так же точно социализм, т. е. два разговора со студентом, упразднил хартию вольностей[585], английский парламент и вообще всю скучищу Иловайского. Отсюда необузданная ярость устремления к Дарвину и социализму[586].
Вспомнишь Ницше и его: все рвется к сверхчеловеку! Эти порывы именно не могут не быть страдальчески, иногда уродливы, болезненны как будто бы: но — до времени, когда ясная форма, не слыханная и не виданная, вдруг вернется к покою, сияя новым сиянием происхождения — то видов: тут Дарвин совпадает с Ницше и Ницше с Дарвином[587].
Умственные устремления шестидесятников изначально были основаны на тех же элементарных и общедоступных суждениях, что и дарвинизм. Поэтому они и нашли в Дарвине столь понятную и столь удобную для их умозаключений фигуру. Так, они из русских лишь читали только себя и своих, т. е. Михайловский[588] читал Кривенку[589], а Кривенко читал Михайловского и т. д., и тем усерднее они читали иностранцев, причем больше всего — Дарвина. Это чтение — один из главных признаков этого поколения: все Шелгуновы[590] и Скабичевские[591] не могли съехать с гвоздя — Дарвин, Спенсер[592] и Бокль[593]… Они все сделались быстро дарвинистами… позитивистами… социалистами… марксистами… И в книгах своих говорили не о России, но о Дарвине, обезьянах и классовой борьбе. Вместе с тем при необузданной ярости устремления к Дарвину и социализму, а в чем-то и благодаря этому устремлению, кое в чем 60-е гг. были безумно счастливы[594]… Образ Дарвина, окрасивший целую эпоху жизни России, уйдет, как и другие ее приметы: Так вот не увидим завтра всего нашего времени, с парламентами, Дарвином и забастовками, быть может, потому, что этому веку не нужно было бессмертия души[595].
Душа просит ответа
С чувством глубокого смущения начинаю это письмо к Вам. Мне так давно хотелось написать Вам, но все как-то откладывал, но теперь решил все же написать… Я понимаю, что Вы как писатель не можете вообще уделить сколько-нибудь времени переписке или простому письму постороннего для себя человека. Но бывают вопросы, когда душа просит ответа, просит и жаждет разрешения того или иного вопроса, когда молчание послужит к чему-нибудь печальному и плохому. Да и зачем писать книги, печатать их и распространять, раз нет общения между пишущим и читающим. А ведь только ради подобного общения и можно и нужно писать, чтобы конец самого процесса писания не был концом вообще, а только началом всего, что может и должно быть как результат распространения высказываемых автором идей. Пусть с того момента, как книга попадет на прилавок, между автором и читателем протянутся невидимые, неосязаемые, но крепкие нити… Эти нити нужны, ибо все иначе ложь, самообман… Не нужно тогда ни писать, ни читать, раз в будущем не предвидится появления таких золотых нитей доверия.
Я хочу Вам писать по поводу того, о чем, как я знаю (правда, больше понаслышке), Вы пишете, что повторяете много, много в разных многочисленных статьях и книгах. Из этого я заключаю, что этот вопрос для Вас важен, мало того, дорог и близок вам. А раз так, является потребность поговорить и, может быть, попросить совета в том вопросе, который ближе, чем все остальные, хотя, быть может, и не менее жгучие, вопросы.
Вопрос этот — пол, половое чувство, его отношение к высшим запросам духа, к религии, к христианству.
Как этот вопрос велик, необъятен, величественен! А между тем нигде нет столько лжи, как об нем…
Но скажу про себя. Я — студент, следовательно, молод, и еще жизнь не потрепала меня. Не так давно, после долгих сомнений, я поверил в Бога, стал так или иначе на новую дорогу, переменил старый путь атеизма, ибо он меня не мог удовлетворить. И вот теперь так неизбежно является желание посмотреть все сквозь найденную призму религии. И, конечно, одним из грандиозных объектов этого рассматривания является то, что называется половым чувством, или инстинктом. Легче положение человека неверующего. Но здесь приходится на первых порах столкнуться с вековыми предрассудками, вековыми наслоениями. Откуда, почему, на каком основании можно говорить, что вера в Бога и половая потребность исключают одно другое?.. Иногда идут на компромисс и, как-то жалко отворачиваясь, говорят: если уж так немощен и слаб, то женись, но это нехорошо и лучше, если бы этого не делать. А ведь если так, то какое же может быть всю жизнь сознание, что делаешь что-то вообще низкое, постыдное, что резко противоречит тому, что сам признаешь. Но все это одни только речи и слова… А на деле… Вот налетит могучий, неизвестно откуда взявшийся вихрь, опрокинет все эти карточные построения и покажет, как лживы и непоследовательны люди.
И почему это все так боятся признания полового вопроса своим родным сыном, боятся, как черта, но все предаются ему как тайному пороку, потихоньку, вдали от глаз другого.
Такая двойственность ужасна для нас, молодых, еще не совсем погрузившихся в грязь жизни, еще не оподлевших настолько, чтобы жить этой двойственной жизнью, не могущих пока еще сидеть между двумя стульями. И она так часто приводит к трагедии. И сколько таких трагедий, не слышных, не видных, тонущих в кипучем котле современной сумасшедшей жизни. Как пузыри лопаются на поверхности жизни. И кто виноват? Виноваты все те, кто сам, не проводя в жизнь возвещаемых идей, ратует за то, что сам не исполняет.
Я не могу забыть одну такую темную, так похожую на все остальные, ночь. Было часа 4 ночи, когда я проснулся в своей комнате от каких-то странных звуков… В комнате, освещенной луной, на одной из кроватей рыдал, безумно рыдал мой хороший товарищ по комнате. Он ушел с вечера в город и ночью незаметно пришел, когда я уже спал… Я был в полном недоумении. Он был такой славный, хороший, чистый мальчик (да, именно мальчик, хотя и студент). Мы с ним вели всегда хорошие речи об идеалах, о смысле жизни. Я знал, что у него дома хорошая и такая же чистая семья. Он мне рассказывал, как его всегда ждут на праздники. Так всегда рвался домой и возвращался такой радостный, хороший, уравновешенный. Я знал, что его мать его страшно любила, да и нельзя его было не любить. Иногда к нам в комнату забегала его сестра, курсистка, такая же чистая, хорошая девушка с синими, как васильки, глазами и так же быстро улетучивалась, оставляя запах тонких духов. На наших стенах не висело ни голых женщин, обычных в студенческой комнате, ни других откровенностей. Толстой, Достоевский, Чехов[596] были нашими любимыми писателями, и только они смотрели на нас со стен… У меня промелькнуло в голове, что что-то ужасное произошло с ним… Не умер ли уж кто, подумал я. Когда я стал его спрашивать, то он беззвучно упал на подушку и забился в истерике… И после, в ту же ночь, я добился у него, что он вернулся от женщины известного поведения. Как?.. почему?.. он попал — не мог сказать. Не чувство разврата и грязи его увлекало, а налетевший вихрь. И не хотел, а пошел… Но шел насильно, ибо слепая стихийная сила его повлекла.
Какой чудный, удивительный рассказ. Как он нужен! Как нужно об этом узнать, услышать обществу, священникам (каждому и всем сообща), родителям. А не сказать ли так, господа: о самом-то важном мы молчим, а брешем только о вещах, даже и самому говорящему неинтересных.
А он был тоже верующий, что так редко бывает со студентом. И сам он мучился с разрешением или, вернее, совмещением религии с половым чувством. И на чьей душе остался этот поруганный чистый лик Божий? Не на той ли, что говорила, что все говорят и никто не выполняет…
Может быть, если бы ему сказали, что половое чувство такое же хорошее, как и чувство голода, такое же нормальное, такое же святое. Святое, ибо только ради его я появился на свет от моей матери, что ничего нет грязного и темного, что надо скрывать в половом удовлетворении двух чистых, хороших мужчины и женщины.
Вот!.. вот!.. вот с чего надо начинать все рассуждения о поле. Большею частью половую проблему разбалтывают лица, до того истаскавшиеся, что уж и не могут ничего, и которым отец и мать и в голову не приходят. У нас половой вопрос есть холостая проблема, а не семейная проблема. Но на самом деле, конечно, исходный пункт рассуждения начинается с задумчивости: кто я и откуда произошел? Кто мои родители, благородные ли и чистые люди или скоты? Для него самого незаметно аскетизм весь происходит из отправного пункта мои родители скоты. Ужасно. Просто трясется земля и небо.
И вот я и хочу сказать Вам, что я думаю. Нужно снять это старое проклятие с пола, перестать лгать перед другими, а главное, перед собой.
Самые искренние люди из верующих не закрывали глаз перед этой могучей силой, вложенной Богом в каждом человеке.
Кажется, Августин[597] где-то говорит: «Уничтожьте публичных женщин, и сила страсти сметет все». Не разврат, конечно, проповедовал этот великий человек, и не за сохранение института проституции стоял он — он хотел, мне кажется, этим показать, как могуча эта сила.
Великий аскет Будда[598] так часто говорил: «Половая потребность острее крюка, которым укрощают диких слонов, горячее пламени; она подобна стреле, вонзающейся в дух человека». Не о разврате тут идет речь. Не того хочу, что говорят герои Арцыбашева[599]…
«Дайте мне “Санина”[600] Арцыбашева». — «Запрещен». — «Запрещен?!!» — «Запрещен и весь продан». Я так удивился, что вмешался в диалог приказчика и покупателя: «В самом деле такое совпадение?» — «Да. Весь распродали. И когда распродали, то пришло запрещение: не продавать более». — «Ну, чисто по-русски! Мы — не Германия».
Печаталось, что «Санин» разошелся в эту зиму в сотнях тысяч экземпляров, о нем долго и много говорила вся печать, начав целый поход против него; им обзавелись все библиотеки, все книжные шкафы и студенческие полочки для книг, и в то же время печаталось, что не разрешены к представлению на сцене семь, — целых семь! — театральных переделок романа. И когда все это произошло и шумело всю зиму, приходит в литературу генерал-исправник, важно садится в кресло и произносит: «Я запрещаю “Санина”».
Беседовал с юной курсисткой. Познакомился с нею в целях расспросить о каких-то опытах совместного чтения «Санина» студентами и курсистками, о чем слышал раньше. Юная первокурсница рассказала: «Студенты объяснили, что это новое явление, что тут можно разобраться. Что здесь голос, к ним обращенный, к молодежи. И что молодежь должна реагировать на это… Они говорят: «Мы все — Санины». И — «хотим быть, как Санин, поступать по нему». Я не знаю… Они говорят, что это — натура вещей, без обмана. Они хотят “без обмана” и требовали, чтобы мы, курсистки, жили с ними»[601].
А ведь «Санин» — всего-навсего лошадь на пружинах… без милой грации, какая была у «Фру-Фру»… Помните скаковую лошадь Вронского в «Анне Карениной»[602]? Санин — это битюг, везущий тяжелую кладь. Весь он тяжеловесен, грузен, без нервов и только с мясом[603].
Свободная любовь всегда была и не могла не быть при тесноте условий брачных в современном обществе. Но свободной любви у Арцыбашева и помина нет, все происходит без любви, и потому гадко от этого холодного сала… Недоношенный литературный поросенок, издающий хрюканье около женщины и так невыносимо пачкающий ее образ, поганящий его, — можно сказать производящий гнусное покушение на женщину[604].
Это гнусность, мерзость, и так много на совести таких писателей лежит и загубленных, и введенных в обман молодых жизней. И мне вот хочется так побеседовать с Вами об этом вопросе, таком жгучем для всей молодости. Я верю, убежден в том, что половой вопрос разрешится в благоприятном смысле только тогда, когда он перестанет считаться незаконным сыном и войдет в семью полноправным членом всех других потребностей человеческой души… Как жалки мне кажутся те книжки, в которых советуются разные невинные обливания, вегетарианство и т. д.
Мне иногда думается, что все подобные советы идут от тайных онанистов, притом не из умной их части.
Так хотелось бы прочесть ваши книги, посвященные этому вопросу. К сожалению, я не могу ничего сделать, ибо купить для меня хоть небольшую книжку прямо не под силу. Нет денег, часто сидишь без всего необходимого, обедаешь через день — где уж тут думать еще о покупке каких-нибудь книг. Вопрос о деньгах так остр для меня, что иной раз впадаешь в отчаяние, а между тем душа требует разрешения многих, многих вопросов… И я, после долгих колебаний, решился обратиться к Вам с просьбой прислать, если для Вас это будет возможно, хоть одну из ваших книг, в которых Вы затрагиваете вот этот вопрос. Может быть, найдутся какие-нибудь старые экземпляры, не нужные лично для Вас и не могущие поступить в продажу. Вот я и просил бы Вас поделиться ими со мною. Поверьте, раз Вам дороги высказываемые вами идеи, они принесут большую пользу.
Я почему-то верю, что моя просьба не останется без ответа и протянутая рука не останется висящею в воздухе.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
Но кто-то камень положил
В его протянутую руку[605].
Не хочется, не хочется верить, что Вы способны положить такой вот камень. Как писатель, Вы должны делиться своими мыслями не только с теми, кто может их слушать, но кому они, может быть, и не нужны, но и с теми, кто в силу того или иного лишен возможности общения с писателем… Я вижу сейчас, что не выразил в письме того, что хотел, но Вы, как чуткий художник, мне кажется, сами прочитаете недоговоренное в этих неуклюже написанных строках.
Наоборот: такое строгое и стройное все письмо! Да я сам, написавший столько о поле, многому научаюсь из него и его прекрасного тона!
Пол?!!.. Он есть категория метафизическая, физиологическая, социально-бытовая… Он есть основа феноменов брака, семьи, проституции, разврата и половых (лунных) аномалий, куда входят такие явления, как гомосексуализм (содом), аскетизм, религиозно-мотивированное девство и скопчество. Пол — странное физиолого-мистическое явление, где так необыкновенно запутаны нити романа и церкви, мяса и духа; где столько земного и так очевидно есть небесное[606].
Пол универсален и всеобщ, его характер и значение мирообъемлющи. Это высшая онтологическая сущность, к которой в определенной мере сводится и из которой выводится все органическое бытие. Пол — неотчуждаемая основа (основа основ) самой жизни, которая начинается там, где в существах возникают половые различия. Именно он — изначальная первореалия мира, конкретная и осязаемая основа эмпирического бытия. Пол имеет содержание и положение трансцендентно-религиозного ноумена[607]; выходя из границ естества, он внеестественен и сверхестественен[608]. Пол — потусторонняя, трансцендентальная, сверхприродная мистическая сущность и в соответствии с этим наделен не только космологическим, но и мистическим смыслом. Пол идейно предсуществует организму и органу[609]; он не есть вовсе тело… тело клубится около него и из него, как временный фантом, в котором он скрыт, как неумирающий и потусветный ноуменов этого тела[610].
Человек весь есть только трансформация пола, только модификация пола, и своего, и универсального… он весь ведь и составлен только из двух половинок от материнского тела, от отцовского тела, отделившихся в половых их органах и в страстном половом акте. Ничего третьего, ничего не полового там не было; и, следовательно, неоткуда взяться ничему третьему в нас, ничему не половому… И даже когда мы что-нибудь делаем или думаем, хотим или намерены якобы вне пола, духовно, даже что-нибудь замышляем противополовое — это есть половое же, но только так закутанное и преображенное, что не узнаешь лица его[611]. В этой связи пол — не функция, не орган[612], а все существо человека. Он есть отвлеченный, идеальный и вместе с тем реальный, осязаемый план всего человека по образу и подобию[613] Божию. Так, душа и пол идентичны, душа имеет в себе пол и… пол в нас и есть наша душа[614], выражающаяся в телесной организации человека и проявляющаяся даже в его наружных кожных покровах. Не менее тесно связаны пол и сознание, ум в человеке; более того, самый дух имеет пол, и духовные явления и таланты явно распадаются на мужественные и женственные, на мужские и женские[615]. Отсюда закономерно следует, что дух и плоть единосущностны, что пол не просто связан со всей творческой сферой в человеке, но его творящее, жизнетворческое начало… не по отношению к идеям, но к самым вещам, клубящее из себя жизнь. Вне пола жизнь, естественно… дегенерирует… становясь рудиментарным привеском высоких функций нашего бытия[616].
Пол есть не вещь, не бытие, а, скорее всего, какое-то волнение в нас, что-то волнующееся в нас, какой-то жар… Пол — весь организм, и — душа, и — тело. Но — организм опять же не как существо… а вот как это волнение и пыл, как пульс и ритм, чему органы только подчинены. Пол не есть в нас… постоянная величина, цельная единица… он принадлежит к тому порядку явлений или величин, которую ньютоново-лейбницевская[617] математика… наименовала величинами текущими, флексиями… Вообще… мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого так лежит и не так: противоборство, противотечение, флюксия (Ньютон), я, отрицающее всякого не я. И, словом, — жизнь, начало жизни; лицо, начало лица[618]… В соответствии с этим постулатом половые (лунные) аномалии представляют тобой необходимое диалектическое и метафизическое дополнение нормы пола, а сам пол — как прогрессию нисходящих и восходящих величин колеблющихся напряжений в поле… Наибольшее половое напряжение (и, в частности, феномен священной проституции), умеренные степени полового влечения (феномен брака), линии безразличия и самоотрицания в поле (внутренне взаимосвязанные религиозное девство, аскетизм, муже-девство-андрогинизм[619] и духовная содомия), отрицательные величины в поле (урнинги[620], содомия[621]) как формы проявления, функционирования и жизни пола: пол — волнующееся, волнение; пол — текущее, от 0 до бесконечности… от –1 до +1. Вполне бы можно сказать, что мужского и женского — вовсе нет, а есть стремление по кругу, все возможности в каждом, но обычно в каждом же преобладает которое-нибудь одно… Но преобладает — значит совмещается еще с другим. Эти совмещения в каждом есть[622].
Сочетания полов… именно глаголы, речь… Осмысленность рожденного слишком твердо говорит о мысли в зачатии: но не нашей мысли, а такой, для которой тела наши суть орудия как мясистый язык есть орудие нашего слова; в минуты полового акта через нас… проходит на землю небесное слово. В самом поле несомненно присутствует качество особого семенного логоса, превосходящего в своем онтолого-мистическом значении рациональный логос и вообще сферу абстрактной духовности: пол не только насыщен, но пересыпан духовностью; духовность человеческая есть только подножие, окружение, обстановка, одежда пола в его проявлении[623]. Соответственно, не отвлеченным сознанием нужно касаться божественного Лотоса; подходя к Богу чисто ментальным, головным и духовным способом, применяя к божественному бытию категории логики и принципы спекулятивного умозрения, мы избираем совершенно фиктивный метод богопознания, поклоняемся пустоте[624].
У человека вовсе не одна, а две головы… Центр пола действительно… не в осязаемом… Пол есть весь человек: но центр пола и вместе биологическое сосредоточение человека — в том пространстве абсолютно не замещенном, которое собственно облегчается и телом человека, как своим футляром ли, одеждой ли, храмом ли. Но что это за пустота и что в ней содержится, это хоть сколько-нибудь можно разгадать по образу и подобию ее, второй соответствующей голове… Там — мышление, здесь — созидание; там как бы мир проектов, здесь — вещь выполненная или, точнее, — мир непрерывного выполнения. Тело мозга создает мысль, пустоты пола создают мыслящие тела. Причем здесь, в пустотах пола, человек сформировывается чем-то или кем-то, именно присутствующим в пустоте… Кто же создает? кто — третий? третий — Бог. Пол есть абсолютно незавершенное общее пространство для человека и Бога, неразрывно связывающее их (Бог заключил кровный завет с человеком именно через пол — установлением обрезания)[625].
Пол хотя и весь человек, но больше человека, ибо выходит из границ человека и входит в Бога, точно так же как и Бог перестает быть вещью в себе и через пол входит в человека. Отсюда уже не ментальный, а в высшей степени практический вывод: через пол возможен радикальный и единственно реальный прорыв эмпирического бытия; в поле и через пол человек выходит из своего оплотненного бытия в трансцендентную сферу бытия божественного, где нет уже разделения на духовное и плотское, а есть лишь единый мир вечных трансцендентных зиждительных сущностей. Поскольку пол двусоставен, структурирован двояко (ноуменальное ядро и периферия пола, посредством которой пол как раз и привходит в человека), то вся энергия человека должна быть направлена к ноуменальному ядру пола; задача человека заключается в том, чтобы постоянной культивацией пола в себе, сопровождающейся религиозным, молитвенным к нему отношением не только как к телу, но и духу, максимально преодолеть все периферическое (в том числе грубо и грязно физиологическое) в своем поле и тем самым облечься в пол универсальный, преобразиться[626].
Все, связанное с полом, так или иначе носит существенно апокалипсический характер. Победа над грехом и смертью, реально осуществляемая не через аскетическое отрицание плоти, но именно путем напряженной работы над своим полом, священнодействования пола, в самом теле и самим телом, — конечная религиозно-метафизическая задача, раскрывающая проблему пола в ее апокалипсическом смысле, как путь и способ преображения бытия, создание непорочных тел, как религиозно-жизненное воплощение идеала святой плоти… И, очевидно, есть, существует мистический момент, когда разлом первородного греха… вдруг станет опять живой и целой святостью. И указанная в Апокалипсисе[627] гармония… заключается в том, что некогда и все человечество станет… безгрешным…в воззрении на полноту человеческого тела… Грехопадение, как и судьбы спасения… в теле… Вообще разрешение мировых судеб апокалипсическое, произойдет на этой почве и в области именно здесь трансформаций[628].
Если брать пол в точке, где он являет свою ноуменальную значимость, свое положение трансцендентального ноумена, выходит в другое небо и, переставая замыкаться в границах чистой физиологии и биологии, как бы размыкается в эсхатологию[629], то нельзя обойтись без пристального внимания к половым аномалиям, в которых скрыт узел мира[630], поскольку в них пол выходит из границ естества… Тут — прорвана природа, видимый физический (и физиологический) порядок вещей… в этих таинственных и так волнующих нас топях есть бездна, есть пропасть, уходящая в антипод бытия… это — образ того света, здесь и единственно выглянувший в наш свет. В своих аномалиях пол идет против естества и рушит нам сколько-нибудь понятные его законы… Во всем их чрево мира как бы пробуравливается[631]. Содомит, носитель третьего пола, феномена двуполости (андрогинности), в космическом и религиозном порядке первичнее человека, это тот Адам, из которого еще не вышла Ева; первый полный Адам… размножение пришло потом, пришло позднее и покрыло его[632].
Однако качественно те же возможности для выхода в трансцензус, лишь иначе реализуемые, присутствуют и в норме пола — в гетеросексуальном половом акте, чадозачатии и чадорождении, которые в своей совокупности есть главный трансцендентно-мистический акт, где человек актом участия своего сводит душу с домирных высот и завивает ее в стихии. Нельзя не видеть в акте этом еще продолжающегося и по сейчас миротворения… стихии, азот, кислород, куда завита жизнь, — и земны, и рациональны, но огонек, в них завитый душою живою, точно ниспал с неба, точно — не земной вовсе, и не стихийной природы[633]. Секунда зачатия человека есть естественное построение ноуменального плана его души… Тут — и никогда еще, еще нигде… соединяются пуповиной земля и таинственное, не астрономическое небо[634].
Неясное и нерешенное
Горячо благодарю Вас за присылку мне вашей книги «В мире неясного и нерешенного»[635] с такою хорошею надписью на память. Книга неоцененная по тому материалу, который там собран. Я с неослабевающим вниманием прочел ее всю, и так много осветила она, что раньше находилось в каком-то тупике, из которого, казалось, нет и не будет никакого выхода. Удивительно, непостижимо, право: почему до сих пор никто не обратил своего внимания на разрабатываемый вами вопрос. Кажется, все, все разработано, всю подведено под ту или иную категорию, а вот этот вопрос обошли… В детстве, бывало, пойдешь в лес за грибами и на самом месте, которое исхожено и истоптано десятками людей, где-нибудь у разваливающегося от ветхости пня среди мха вдруг найдешь крепкий такой белый гриб. Все видели, кажется, его — все проходили мимо, а вот я пошел и увидел. И вот Вы пошли и увидели. И как хорошо, может быть, что именно Вы увидели, Вы на него натолкнулись, ибо в Вас он нашел такого защитника и ходатая.
Я несколькими годами размышления пришел к выводу, что, кроме разума, как способности логической обработки вещей, в человеке есть еще второе духовное начало — его пол, причем я здесь не разумел ничего ни анатомического, ни физиологического, а просто внутренний факт, что самые души людей суть мужские и мужественные, женские и женственные и что взаимные искания ими дополнения друг друга вовсе не суть только физиологические, хотя и бывают таковыми в конце, а духовные (любовь). Пол человека и есть корень его духа[636]. Исследуя этимологию пола, я пришел к выводу, что она связана не только с половинностью, но еще и с полостью в телесном составе человека, с главизной пустот, содержащей в себе тайну и дыхание жизни. Человек весь разделен на симметричные половинки и представляет собой сложнейшее переплетение правого и левого начала, отраженных друг в друге. По плану человека… мы в точках пола… находим противоголову, затаившуюся в тазовых, как голова в черепных, костях: но из уст которой исходят глаголы бытия. Ведь ребенок — вечная мысль, мудрость, мудрая тварь: и он выговорен в половом общении, психология которого, по всему вероятию, определяет качества его души[637].
После вашей книги и письма Вы мне как-то стали особенно близки. Все, что когда-то таилось у меня в виде неясных, спутанных и порой боязливых мыслей, теперь при чтении книги как будто воскресло и зацвело… Да, зацвело, зацвело. Если бы только все прониклись вашими идеями, или, вернее, идеями Ветхого Завета, Вами извлеченными из душного погреба, как исчезли бы все ненормальности, все то ужасное, грязное, все те невидимые драмы, все те пороки, как явные, так и тайные.
Восток всегда был животен, не в физиологическим смысле, но в мистико-религиозном смысле… Эта постоянная перепутанность животного и человека в Боге, что мы читаем во всех восточных скульптурах, не оправдались ли в Вифлееме, его таинственных стадах, его волхвах, звезде и в центре этого всего — Бого-Человеке в яслях?![638] Хотя Христос и Богородица девственно, не вступают в земной брак с его земным чадородием, тем не менее они в высшем и предельном смысле телесны, плотски и проявляют в себе четкие и однозначные черты пола. Христос, этот хлеб животный, есть мистический и реальный Глава Церкви и Жених Песни Песней[639]. Девственно-половое естество Богоматери — это та внутреннейшая среда всего человечества, в которой человечество приняло в себя воплотившегося Бога. В Иосифе, и Марии, и Младенце Иисусе мы имеем Святое Семейство, возможный идеал всякой христианской семьи. И наконец, самый мистицизм крови и плоти входит в евхаристию и в воплощение[640]. Таким образом, в символическом плане христианство следует ветхозаветной мистике.
«Песнь Песней» сближает дремотные ласки любовные[641] с благодатью бескровной жертвы. Обрезание и суббота как два центральных тезиса ветхозаветной религии (обрезание — печать продолжения Израиля, приумножения рода, суббота — день, посвященный этому преумножению). Богу Ветхого Завета размножение, уверенное в себе, гордое и смелое, приятно: только оно обеспечивает расцвет земли и исполнение воли Божией[642]. В то время как в Евангелии и в самом образе Христа присутствует некий асексуальный, внеполый или обоюдополый идеал, закругленная полнота человечности, какая не может быть дана только в мужском или только женском лице[643]…
На Востоке молитва обнимала собой и молодежь, и рождение детей, все это воспринималось глубоко религиозно. Уйдя в крайности аскетической интерпретации святыни семьи, историческое христианство поставило под удар дом из несущих опор всякой здравой человеческой жизни — обескровило и сделало слишком формальным религиозное отношение к браку и к полу. Вифлеем[644]… евангельская часть освящения брака в его реальном существе, не только не противоречащая положительному ветхозаветному учению о поле, но и раздвигающая его до небесных черт. Но, мы говорим, Разум Аристотеля[645] все это рано вытеснил… Вопреки объявлению Слово — плоть быть, мы разорвали плоть и слово в себе и у себя и отнесли их на противоположные полюса. Тотчас, как это совершилось, брак свелся к номинализму, семья — фикции[646].
Древние ясно различали стыд, стыд Адама и Евы, но сказали: под ним-то, под его вуалью и его покровом, и начинается в человеке все важное. Это — небо в человеке, хотя вовсе не представляется таким… Нет отделения, вместе — и небеса слиты, и из небес является новое существо, младенец, еще жизнь на земле; пало в землю еще зерно, которое всегда есть Глаз, т. е. Провидение о ком-то и над кем-то, еще судьба и работа неба: ибо и упавшее — то есть частица Неба же. Можно сказать, что Вифлеем со всех сторон так и выглядывает… что не будь Вифлеема там-то, он появился бы в другом месте, ибо не было избы на Востоке, которая чуть-чуть повернутая другим боком уже не высвечивала бы нам совершенно как Вифлеем[647].
Христианство нужно приобщить к святому чреву Азии, отрастить у него соски… Христианство обязано привести в гармонию Вифлеем и Голгофу[648], должно наполнить вдохновенным смыслом идею белого священства, доводя красоту этой идеи в литургии и церковном обиходе до высших образцов. Мы и получим новую религию… мы получим христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фразы, оно представится как бы новою религией[649]…
Дай Вам Бог и дальше продолжать с тою же силою вашу незаменимую работу, так мало еще понимаемую. Молодежь, ближе всех заинтересованная в этом, должна бы особенно чутко прислушиваться к Вам. Но, увы, действительность говорите иное… Слишком еще мало из молодежи знакомы с вашими трудами. И не одна она виновата в этом… Вековой предрассудок о грязной стороне пола въелся в организм, и так еще много надо работать, чтобы вытравить его оттуда навсегда.
Вот две вещи совершенно между собою несходные. Бог захотел связать их. Тогда Он в ночи взял нечто одной вещи и перенес в другую. А от другой нечто взял и перенес в первую. Пробудившись, каждая почувствовала, что ей чего-то недостает. И встала и возмутилась… И стала искать это мое потерянное. Эти искания и есть тоска любовных грез. Все перешло в брожение, хождение, странствование… Где мой Утраченный? Где мой Потерянный? И найдя — женщины брали и целовали. И найдя — мужчины улыбались и целовали. Так произошли поцелуи, и любовные, и не только любовные. Произошли объятия, произошли вздохи. Мир зарумянился. Мир стал вздыхать; побледнел. Мир забеременел. Мир родил[650].
Не отворачиваться надо от женщины, как от соблазна, не опускать глаза долу, как лицемерно советуют нам монахи, в буквальном или ином каком смысле. Отвратиться-то можно и, пожалуй, даже — плюнуть, но мысль-то, мысль-то из головы не выгонишь… Пусть не отворачиваются, не смотрят на женщину как на самку (какое лицемерие, и кто это говорит!) и взглянет на нее ясным взором молодости и улыбнется не грязно, не гадко улыбнется, а как иной раз улыбнешься солнцу, гаснущему вечером, жаворонку — в голубой дали летом, реющему над золотой рожью…
Культура наша, цивилизация, подчиняясь мужеским инстинктам, пошла по уклону специфически мужских путей — высокого развития гражданства, воспитания ума, с забвением и пренебрежением… всего полового… (Незначащие величины!.. Вечные отроки!..) Мы можем представить себе, наоборот, целую культуру пола… эту силу внимания и забот мы можем положить на пол и половое. Мы культивируем ум; мы также можем культивировать пол… Вот где открывается перед женщиной великая задача. Это — задача переработать нашу цивилизацию, приблизить ее к своему типу; увлажнить сухие ее черты влажностью материнства[651].
Я про себя скажу (и скажу по совести), что никогда на меня не действовал плохо взгляд на красивую женщину. Он не возбуждал плохого желания. И только разве и получилось обратное, так это от вида так называемых пикантных физиономий. Но ведь они — некрасивые… Я помню, я жил в квартире одного художника. Он был хороший малый, но, как все, смотрел на каждую женщину как на самку, желая только одно — обладать ею. И вот один раз он вернулся домой и вместо обычных скоромных разговоров был так задумчив, и тих, и, скажу, радостен… Я видел мадонну в конке, — сказал он. И в этот вечер ни разу не сказал пошлого слова.
Поразительно… Вот действие красоты, а ведь ее монашествующие отметают. Припоминая гимназические годы, я помню, что вид очень красивой женщины вышибал все пошлое и низкое из души, и особенно все соблазняюще половое.
Как мне радостно было читать в вашей книге письма протоиерея Устьинского[652]… Ведь, кажется, духовенству первому нужно было разрешить вопрос: Половой акт — мерзость перед Богом или святость? А между тем что мы видим… Если уж и извинительно людям, мало думающим о Боге, Евангелии, еще меньше читающим строки седой еврейской мудрости, то не извинительно нашим отцам, нашим книжникам в рясах… Не буду говорить об этом. Вспоминаю характерный случай (конечно, он один из тысячи, но, помню, мне как-то больно было о нем слышать).
В уездный городок, где я провожу лето, приехал молодой священник на освободившееся за смертью его предшественника место… Молодой академик сразу как-то обратился в белого ворона среди своих коллег. Был особенно набожен (не странно ли говорить об этом — у священника?), про него говорили, что он чуть ли не аскет, не пьет вина, в карты не играет, а главное, живет с женою, как брат и сестра, язычки звонили, что оба они (жена и муж) скоро разойдутся, чтобы каждому поступить в монастырь… Жена, надо сказать, гимназистка, следовательно, интеллигентная — и это еще больше придавало пикантности всему замутившему гнилое стоявшее провинциальное болото…
Прошло известное время, и вот один раз дьякон той же церкви, где служил академик, ехидно подмигивая глазом, рассказывал в своем кругу собутыльников о том, что наши-то святоши говорят-то — говорят, а делают-то — то же, что и мы, грешные… Подол-то у попадьи приподнялся!.. И все в этом духе.
Простите, что, может быть, все это мало интересно для Вас, но мне как-то все это сейчас приходит на ум, всплывает на память после прочтения вашей книги…
Страшно интересно и важно.
Жив ли отец Устьинский? И какова его дальнейшая деятельность?
Не весьма сладка. Тусклая деятельность в провинции…
Отец Александр Устьинский пишет тверже и яснее, чем я… мы уже сплелись с ним, духовно и литературно, с ним в одно… Как я люблю его, и непрерывно люблю, этого мудрейшего священника наших дней, — со словом твердым, железным, с мыслью прямой и ясной. Вот бы кому писать катехизис[653]… Я благодарю Бога, что он послал мне дружбу с ним… Именно благодаря таким священникам, как Устьинский, я вернулся в конце 1911 г. к православной Церкви[654].
«А вы знаете, я вас угадал еще во время нашего общего сотрудничества в «Русском труде» у Шарапова[655]: я тогда также бедствовал… Жена ходила в короткой меховой кофте зимою… Завидовал лошадиному счастью, лошадиному корму… И вот, от вас, милого, письмо, такое четкое, как и сейчас на бланке с 40 р. Подумал сперва: протоиерей Устьинский, верно — ругать. Читаю: другой язык, другие мысли, другие воззрения. И вот — сдружились. Тому уже 20 лет: 1898–1918… И у меня часто мелькало: что же делать, что же делать? Убегу в Старую Руссу, к священнику Устьинскому, с женою и больной Наденькою[656]… Да, угадал. Я что-то почувствовал в вас такое, что и вы в сущности как древний еврейский пророк — готовы жить хоть в дупле дерева, и чтобы птицы приносили вам пищу. И в сущности, это-то и сблизило нас с вами и сроднило. Мы оба с вами пророческого рода, в жизни, в быте — странные люди, почти — декаденты, почти — футуристы (люди будущего), не пригодные, не улаженные и невозможные, в текущей действительности: но с постоянной, не прерывающейся ни на одну минуту мыслью о Боге Спасе нашем».
«Из ответа вашего видно, что вы очень бедствуете. Но и в Новгороде положение не лучше. Каких-либо вещественных приношений священникам не бывает… Решительно все, всякую мелочь, всякий пустяк приходится покупать на деньги… Уже не голод, а прямо голодная смерть грозит новгородцам. В окрестных деревнях тоже голод, грабежи и разбои… Господь немилосердно карает русский народ за забвение им своего назначения, своего призвания».
Мне очень бы хотелось, дорогой Василий Васильевич, знать, как смотрели на пол и вообще разрешали его древние мудрецы Востока, как, например, Конфуций[659], Зороастр[660], Лао-Цзы[661] и другие. У меня, к счастью, есть один знакомый японец[662] — образованный человек, слушавший лекции в Московском университете по философии и психологии и готовящийся к педагогической деятельности в высших школах Японии. Он знает классический китайский язык и перевел лично с китайского на русский (он хорошо владеет русским языком). В скором времени, может быть, примется за Конфуция и за других. Вот я его и хочу попросить выяснить, как смотрели эти древние граждане Небесной Империи на занимающий нас вопрос. Я слыхал, что китайцы, как и евреи, любят детей, семью и не тяготятся деторождением, очевидно, видя в этом, как говорят евреи, благословение Божие.
Увы, в наше исковерканное время, когда человек на всех путях пошел против Бога, — рад не рад, а приходится тяготиться деторождением. Прокормление? А еще больше — воспитание детей?!! Ох, ох, ох, городскому несостоятельному человеку нечего и думать женитьси. Посмотрите сравнительно уровень положения школьного вопроса в России и семейного вопроса в России. Да последнего просто нет, и никто им не занимается, тогда как первый вопрос имеет огромную и блестящую литературу о себе, и в ней трудились такие умы и лица, как Ушинский[663], Стоюнин[664], Пирогов[665]. Но семейный вопрос в России имеет для себя в практике только воспитательные дома да доходы духовных консисторий… т. е. семью убивают или обдирают. И это никого не заботит. Кургузое рассуждение (коротельное, оборванное): Что ж, коли хочешь — женись. Никто не запрещает. Никто не запрещает, всем позволено, и кажется всем, что этим дело кончено, исчерпано и дитя не кричит. Но… разве письмо Ваше не есть крик души, вопль ее, показующий необычайные страдания здесь? Посмотрите, как множат школы и множат в них программы и программы. Как грибы растут в дождливый август. Между тем чем труднее школа, длиннее школа, тем труд проведения через нее детей становится непосильнее для родителей. Провели бы через курс одного, а пятерых нечего и думать. Сокращение деторождения во Франции имеет первым толчком своим школу. Нынче трудно с детьми. Началось нуждой, кончается удовольствиями. Да зачем вообще жениться, когда можно веселиться, забавляться, и женщин вообще везде — сколько угодно.
С нетерпением буду ожидать так любезно обещанной Вами книги — «Семейный вопрос в России»[666].
«Немного отвлеченно все это, слишком требовательно, но ведь и задача большая: показать, при каких условиях семья есть не формальность, а святыня, при каких условиях она — живая, одухотворенная. Устремление одного пола к другому, схождение полов, ребенок, все равно, от законного и незаконного брака явившийся, — для Розанова нечто мистическое, религиозное, тайна Божия, и он провозглашает ее самовозглавленность, грубо, неискусно, барабанными словами формулируя свою мысль: Фельдмаршал Суворов[667] да не марширует под командой капрала… Вопросы, поднятые г. Романовым о семье, браке, разводе, целомудрии, детях и проч., очень важны, но если он думает, что он здесь единственный, — он сильно ошибается. Не говоря уже о «Без вины виноватых» Островского, где весь ужас незаконнорожденности — вся апология детей отреченных или апокрифических[668] изображены так, как г. Розанову не удалось пока этого сделать, — укажу ему на всю почти литературу 60-х годов, где семейный вопрос первенствовал и получил себе решение, к которому криво, косо, с ужимками присоединяется и сам он. Только там, в литературе 60-х годов, все это просто, без семинарских и схоластических тонкостей, без ссылок на преподобных отцов наших… Если бы вообще не семинарски-схоластическая, отчасти даже… полицейская примесь в мыслях Розанова, оставалось бы только жить и радоваться, что даже он пишет такие вот книги, где всячески старается повысить, вдохнуть любовью и вниманием наше отношение к семье и детям… Оригинальность Розанова в отношении вопросов семьи и брака начинается там, кажется, где он советует римскому папе зачать ребенка и говорит: Пусть папа зачнет младенца. Иначе я подозреваю, что он враждебен существу младенца…».
«В. В. Розанов призвал в защиту семьи религию. Это уж голос не беллетриста, а голос общественного деятеля, голос искреннего семьянина. И если Золя[671] боролся с физическим вырождением семьи[672], то В. В. Розанову предстояла более трудная задача — борьба с нравственным вырождением общества, и это вырождение сказывается в легкомысленном, или даже в отрицательном его отношении к семье… Публицистическая деятельность В. В. Розанова у всех на виду, и она вызвала у многих горячую критику и оппозицию против него. И, не стесняясь, он привел в своей книге мнения и за, и против его взглядов. Более того, как опытный исследователь, который для изучения какого-нибудь предмета, для всестороннего ознакомления с каким-либо делом, обращается к первоисточнику, отправляется туда, где этот предмет или дело наилучшим образом поставлены или представлены, — В. В. Розанов предпринимает экскурсию в область древности — в библейские времена, когда так строго охранялась святость семейного очага; на свои роковые вопросы он находит ответы, созревшие за тысячелетия до нас: в Ветхом Завете, в степной живописи египетских храмов (образчики приложены в книге), в недрах талмудической древности. Вообще, в этой книге сгруппирован обильный, любопытный, при этом надлежаще освещенный материал по семейному вопросу. Часть его была напечатана в современной литературе, но некоторые и при этом капитальные статьи книги: «Религия жизнетворчества», «Диалог», «Дети Солнца… как они были прекрасны» и другие написаны вновь для этого издания. В обильную полемику всыпано много соли, и читатель все время или смеется, или негодует, или торжествует с автором. А краткость статей обусловливает то, что книга читается легко, несмотря на важность предмета».
«С одной стороны, г. Розанов говорит о бесполости, внеполости теизма[675]… как о главном источнике не удовлетворяющих его отношений христианства к вопросу о браке. С другой стороны, будучи недоволен христианским теизмом, г. Розанов прямо высказывает свои безотчетные симпатии, — если только не прямое и осознанное предпочтение, — к некоторому из наиболее ярко отмеченных сексуальным характером формам язычества, причем не остается уже никакого сомнения насчет того, что его форма Бог для меня… влит в природу… звучащая совершенно пантеистически[676], отнюдь не есть в его устах случайная обмолвка или досадный lapsus calami[677], но есть довольно точная формулировка его подлинной мысли… В прямое противоречие ап. Павлу, г. Розанов видит в сексуальных касаниях, которыми столь насыщена именно египетская религия, не только нечто светлое и жизнерадостное, но и прямо-таки путь, затерянный христианами, к истине, противовес христианскому логосу (антилогосу), средство добавить христианский внеполый теизм до сексуального… На чем бы… мы ни остановили свой взор, начиная от полета горних ангелов и до таинственного прозябания дольних лоз[678], везде мы заметим все ту же характерную печать сексуальности, все ту же переплетенность Sexus’а и Бога… Если бы значение публицистики г. Розанова исчерпывалось его стремлением облегчить горькую участь так называемых незаконнорожденных, устранить и часто совсем нелепые мучительства в бракоразводном процессе, поставив его в более соответствующие запросам общества и существу дела условия, если б он хотел лишь внести освящение и высший религиозный смысл в современную, фактически часто лишенную этого освящения и строя, семью и т. д., — то кто, какой лицемер осмеливался бы восставать против всего этого? Но ведь г. Розанов ставит вопрос гораздо радикальнее, — раз, как философ, он хочет рассматривать все в связи со всем… то следует категорически отвергнуть розановскую трактовку воплощения супружества как феномена пола и ее гносеологическое обоснование. Поскольку пол, по Розанову, это абсолютное[679] и трансцендентное[680], это категорический императив[681], то незаконных рождений нет… и человеку разрешается в сфере половых отношений все, — лишь бы под условием подлинной страсти и делания породить… Это дико, но, к чести г. Розанова, в его устах совершенно логично… Если высшая заслуга человека перед Богом есть рождение или, по крайней мере, стремление к нему, то воздержание от полообщения, девство, словом, аскетизм поверхностен и не благ… Аскетизм и брак ужиться друг подле друга не могут: или упразднение брака, всего его института и таинства, или упразднение религии детства, его поэзии и учреждений… И наконец — если требования полообщения безусловны и трансцендентны, требования же воздержания, детства, аскетизма с ними не совместимы, то истинная религия, ветхозаветная и христианская, понятая в истинном духе, так именно об этом и учить должна… Именно на этом основано понимание Розанова слов плодитесь и размножайтесь[682], обрезания, его трактовка отношения Христа к полигамии[683], а также критика требования Церкви о благословении брачующихся и установления венчания: по Розанову, они — произвол позднейшей Церкви, противоречащий и трансцендентальным, метафизическим началам полообщения, и духу Ветхого Завета, учению Христа и первенствующей Церкви».
Совестно только, что сам много не могу чем-нибудь отплатить Вам за Ваше хорошее ко мне внимание и отзывчивость. Моя мечта — прочесть все ваши книги… Вот достанется 200 тысяч, первым долгом куплю ваши книги, а потом уж штиблеты… Очень хотелось бы знать, где Вы еще участвуете, кроме «Нового времени». Мне было бы очень приятно следить за новыми вашими работами в той же области.
Известен ли Вам вот этот отрывок из древнего Евангелия по Оригену: «Саломея спросила Его (Христа): “Когда же придет царство Божие?”. И Он сказал: “Когда два будут одно и все будут, как один человек, когда наружное будет как внутреннее и мужской пол вместе с женским не будет ни мужским, ни женским”. Тогда Саломея сказала Ему: “Значит, хорошо, что я никогда не родила?”. И Он сказал: “Вкушай от всех трав, но не от тех, в которых есть горечь”».
Как Вам кажется, интересен ли и дает ли что этот отрывок? Одно только важно, что Христос на вопрос, поставленный ребром, не сказал утвердительно. Можно ли выводить, что Он безусловно осуждал брак или считал его много ниже девства…
Нет высшей красоты религии, нежели религия семьи[686]. Поскольку в христианской семье из слов Спасителя («и будут два в плоть единую, что Бог сочетал, человек да не разлучает»[687]) выпало главное — плоть, женщина признается причиной греха человеческого, ее обольстительность недоброкачественна, дети осуждены, а любовь как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, — грех. Остается всего лишь одно-фамильность, одно-имущественность, одно-юридичность[688]… Кризис выражается в нравственном вырождении общества, в отрицательном отношении к семье, в отказе от деторождения, в росте незаконнорожденных и брошенных детей, в детоубийстве. Между тем огромное большинство людей жаждают семьи, но, чтобы эта семья и навсегда оставалась жаждаемым идеалом, — нужно, чтобы она во что бы то ни стало была сохранена в чистоте, в целомудрии, в святости своей.
Семья — институт дорогой и священный, вне семьи — метафизическая пустота, а потому опасно поколебать его, даже с лучшей целью… Фундаментом семьи не служит красота, ни ее часть — молодость; не служит также и связь умов, тонкая и одухотворенная… Фундамент ее, будучи животно-плотским, именно в этом животно-плотском мистичен и религиозен… Нужно, чтобы каждый муж ощущал бы в жене своей начало религиозного чего-то и жена ощущала в муже своем начало… религиозного[689], когда — и в болезни не оставляй,
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Вешние воды Василия Розанова предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
535
Из переписки (29 июля 1910 г. — 21 ноября 1913 г.) В. В. Розанова со студентом Иваном Алексеевым. См.: Вешние воды. 1914–1916.
537
Иоганн Вольфганг Гете (28 августа 1749 г., Франкфурт-на-Майне — 22 марта 1832 г., Веймар) — немецкий писатель, мыслитель, философ и естествоиспытатель, государственный деятель.
539
«Фауст, трагедия» (чаще просто «Фауст») — философская драма для чтения, которая считается главным трудом Гете. Автор работал над замыслом о Фаусте на протяжении 60 лет своей жизни. Благодаря ритмам и мелодике «Фауст» считается одной из вершин немецкой поэзии.
540
Астарта — греческий вариант имени богини любви и власти Иштар, заимствованной греками из шумеро-аккадского пантеона через культуру финикийцев. В северной Сирии в текстах, найденных в Угарите (современный Рас Шамра), упоминается с XIV века до н. э. как Ашерах, Ашерат, Аштарт, Ашера, Ашират. Атаргатис (Атаргатида) — греческое искажение арамейского имени Астарты — Атаргата или Тарата. У западносемитских племен Аштарот, Ашторет (иврит), у южносемитских — Аштерт. Ее культ был известен в Израиле с X по VIII век до н. э. Наиболее часто упоминается в текстах Библии. Истоки культа уходят в древнюю Месопотамию, в которой семитские племена, касаясь религиозной традиции шумеров, восприняли ярчайшие образы главных божеств и ввели их в свой пантеон не только вследствие торговых отношений, но и братания, сближения, необходимого для естественного взаимного сосуществования.
541
Кабинетный ученый, для которого существует только книжное знание: оно должно открыть сущность жизни и тайны природы. В трагедии Гете Вагнер — антипод Фауста, стремящегося к постижению смысла жизни посредством активного участия в ней.
544
Императорское Московское техническое училище — высшее техническое учебное заведение Российской империи.
545
Бауманская улица (до 1922 г. Немуцкая улица, до 1930 г. Баумановская — к югу от Елоховской площади и Девкин переулок, позже Бауманский переулок к северу от нее) — улица в Басманном районе Центрального административного округа города Москвы. Главная улица бывшей Новой Немецкой слободы, существовавшей с 1652 г. на месте старой Немецкой слободы XVI в. Дом № 40 — школа; жилой дом, стоявший на ее месте, — одно из вероятных мест рождения А. С. Пушкина. У входа в школу — мемориальная доска со словами «Здесь был дом, в котором 26 мая (6 июня) 1799 года родился А. С. Пушкин».
555
Пифия — в Древней Греции жрица-прорицательница Дельфийского оракула в храме Аполлона в Дельфах, расположенного на склоне горы Парнас.
561
Александр Христофорович Бенкендорф (23 июня / 4 июля 1782 г. — 11/23 сентября 1844 г.) — граф (1832), российский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии, шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной его императорского величества канцелярии (1826–1844).
566
Михаил Михайлович Тареев (7/19 ноября 1867 г. — между 20 мая и 4 июня 1934 г., Москва) — философ, богослов.
567
Спиритуализм (от лат. spiritualis — духовный) — философское воззрение, согласно которому дух является первоосновой действительности как особая бестелесная субстанция, существующая вне материи и независимо от нее.
569
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906–1908 гг.). М.: Республика, 2003.
571
Чарльз Роберт Дарвин (12 февраля 1809 г., Шрусбери — 19 апреля 1882 г., Даун, близ Лондона) — английский естествоиспытатель, автор эволюционного учения о происхождении животных и растений.
572
Джон Стюарт Милль (20 мая 1806 г., Лондон — 8 мая 1873 г., Авиньон, Франция) — английский философ, экономист.
580
Розанов В. В. Собрание сочинений. Природа и история (Статьи и очерки 1904–1905 гг.). М.: Республика, 2008.
584
Гвельфы — политическое течение в Италии XII–XVI вв., представители которого выступали за ограничение власти императора Священной Римской империи в Италии и усиление влияния папы римского. Гибеллины — враждовавшая с гвельфами политическая группировка приверженцев императора (XII–XIV вв.); от латинизированного названия одного из замков Штауфенов — Гаубелинг.
585
Великая хартия вольностей — политико-правовой документ, составленный в июне 1215 г. на основе требований английской знати к королю Иоанну Безземельному и защищавший ряд юридических прав и привилегий свободного населения средневековой Англии. Состоит из 63 статей, регулировавших вопросы налогов, сборов и феодальных повинностей, судоустройства и судопроизводства, прав английской церкви, городов и купцов, наследственного права и опеки. Ряд статей Хартии содержал правила, целью которых было ограничение королевской власти путем введения в политическую систему страны особых государственных органов — общего совета королевства и комитета двадцати пяти баронов, обладавшего полномочиями предпринимать действия по принуждению короля к восстановлению нарушенных прав; в силу этого данные статьи получили название конституционных.
588
Николай Константинович Михайловский (15/27 ноября 1842 г., Мещовск, Калужская губерния — 28 января / 10 февраля 1904 г., Санкт-Петербург) — публицист, критик, идеолог народничества, редактор журнала «Русское богатство» (1894–1904), один из постоянных идейных противников В. В. Розанова, которого он называл старым волком красного лагеря.
589
Василий Силович Кривенко (1854–1931), писатель и публицист, театральный критик, постоянный сотрудник «Нового времени», «Русского инвалида» и «Исторического вестника».
590
Николай Васильевич Шелгунов (22 ноября / 4 декабря 1824 г., Санкт-Петербург — 12/24 апреля 1891 г., там же) — публицист, критик.
591
Александр Михайлович Скабический (15/27 сентября 1838 г., Санкт-Петербург — 29 декабря 1910 г. / 11 января 1911 г., там же) — критик и историк литературы.
592
Герберт Спенсер (27 апреля 1820 г., Дерби — 6 декабря 1903 г., Байтон) — английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма.
593
Генри Томас Бокль (24 ноября 1821 г., Ли, графство Кент, Великобритания — 29 мая 1862 г., Дамаск, Сирия) — английский историк.
596
Антон Павлович Чехов (17/29 января 1860 г., Таганрог, Екатеринославская губерния — 2/15 июля 1904 г., Баденвайлер, Германская империя) — писатель.
597
Аврелий Августин Иппонийский, или Блаженный Августин (13 ноября 354 г., Тагаст, Нумидия, Северная Африка — 28 августа 430 г., Гиппон, близ Карфагена, Северная Африка) — христианский богослов и философ, епископ Гиппонский (395), один из Отцов христианской церкви.
598
Будда Шакьямуни (563 г. до н. э. — 483 г. до н. э.) — духовный учитель, легендарный основатель буддизма, одной из трех мировых религий.
599
Михаил Петрович Арцыбашев (24 октября / 5 ноября 1878 г., хутор Доброславка, Ахтырский уезд, Харьковская губерния — 3 марта 1927 г., Варшава) — писатель.
607
В. В. Розанов опирался в своем толковании понятия ноумен на немецкого философа Иммануила Канта (22 апреля 1724 г., Кенигсберг — 12 февраля 1804 г., Кенигсберг). Ноуменами Кант назвал вторую и главную, сокровенную от рационального познания, сторону вещей: есть миры иные. Ноумен у Розанова — термин для выражения тайн мироустроения, близкий к таким используемым им понятиям, как мистицизм, метафизика, иррационализм. У всякой вещи, полагает Розанов, имеется феноменальное лицо, которое обращенное по сю сторону, в мир явлений, и другая сторона, которая образует лицо ноуменальное — уходящее в тот мир.
617
Исаак Ньютон (25 декабря 1642 г. / 4 января 1643 г. — 20/31 марта 1727 г.) — английский физик, математик, механик и астроном, один из основателей классической физики. Готфрид Вильгельм Лейбниц (21 июня / 1 июля 1646 г. — 14 ноября 1716 г.) — немецкий философ, логик, математик, механик, физик, юрист, историк, дипломат, изобретатель и языковед, основатель и первый президент Берлинской академии наук, иностранный член Французской академии наук.
619
Андрогинность — двуполость тела, души, поведения человека; ощущение, когда в одном теле присутствуют сразу два начала, принципиально разные, но способные дополнять друг друга и сосуществовать вместе.
621
Различные формы проявления сексуальности, не связанные с возможностью зачатия новой жизни: гомосексуальные контакты, гетеросексуальные практики (например, оральные и анальные контакты), сексуальные контакты с животными, мастурбация и др.
627
«Откровение Иоанна Богослова» — последняя книга Нового Завета, в которой описывается второе пришествие Иисуса Христа на землю. Слово апокалипсис употребляют здесь как синоним для конца света или для катастрофы планетарного масштаба, сопровождающейся многочисленными катаклизмами и бедствиями.
629
Эсхатология — система религиозных взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной и ее переходе в качественно новое состояние.
635
«В мире неясного и нерешенного» (СПб.: Тип. М. Меркушева, 1901; 2-е изд., СПб., 1904). Книга составлена главным образом из статей, написанных в 1898 г. и опубликованных в газетах «Новое время», «Биржевые ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости», «Русский труд».
639
Песнь песней Соломона — каноническая книга Ветхого Завета, написанная на библейском иврите и приписываемая царю Соломону; толкуется как сборник свадебных песен без единого сюжета, но может интерпретироваться как история любви царя Соломона и девушки Суламиты либо как противопоставление чистой любви Суламиты к пастуху и участи женщин в гареме Соломона.
644
Вифлеем, город на Западном берегу реки Иордан. Согласно Евангелию является местом рождения Иисуса Христа, почему почитается христианами как второй по святости после Иерусалима.
645
Аристотель (384 г. до н. э., Стагира, Фракия — 322 г. до н. э., Халкида, остров Эвбея) — древнегреческий философ.
648
Голгофа — небольшая скала или холм, где, согласно Новому Завету, был распят Иисус Христос. Наряду с Гробом Господним является одной из двух главных святынь христианства в Иерусалиме.
652
Александр Петрович Устьинский (1854–1922) — священник, публицист, близкий друг и консультант В. В. Розанова по богословским аспектам семьи и барака. Окончил Новгородскую духовную семинарию (1878) и Петербургскую духовную академию (1882); с конца 1880-х гг. служил в г. Старая Русса Новгородской губернии, в мае 1900 г. был переведен в Новгород, где был протоиереем Дмитровской церкви, затем настоятелем Десятинного женского монастыря; участвовал в Религиозно-философских собраниях в Петербурге (1901–1903). В тяжелой морально-психологической обстановке, в которой оказался В. В. Розанов в 1911–1914 гг., Устьинский поддерживал своего друга, помогая ему советом и делом.
653
Катехизис (от греч. katechesis — поучение, наставление) — руководство, содержащее основные положения вероучения.
655
Сергей Федорович Шарапов (1855 г., село Сосенки, Вяземский уезд, Смоленская губерния — 16 июля / 7 августа 1911 г., Москва) — писатель, публицист славянофильского направления, издатель газет «Русское дело» в Москве (1886–1890, 1905–1907, 1909–1910) и «Русский труд» в Петербурге (1896–1899).
659
Конфуций (ок. 551 г. до н. э., близ Цюйфу — 479 г. до н. э., Цюйфу) — древний мыслитель и философ Китая.
660
Заратуштра (Заратустра или Зороастр) — жрец и пророк, которому было дано Откровение Ахура-Мазды в виде Авесты — священного писания зороастризма; жил на востоке Большого Ирана ориентировочно между VII и первой половиной VI в. до н. э.
661
Лао-цзы (Старый Младенец, Мудрый Старец) — древнекитайский философ IV–III вв. до н. э., которому приписывается авторство классического даосского философского трактата «Дао Дэ Цзин».
662
Кониси Масутаро, в крещении Даниил Петрович Кониси (4 апреля 1862 г., префектура Окаяма — 10 декабря 1940 г., там же) — японский русист, переводчик и толстовец.
663
Константин Дмитриевич Ушинский (19 февраля / 2 марта 1824 г., Тула — 22 декабря 1870 г. / 3 января 1871 г., Одесса) — русский педагог, писатель, основоположник научной педагогики в России.
664
Владимир Яковлевич Стоюнин (16/28 декабря 1826 г. — 4/16 ноября 1888 г.) — российский педагог и публицист.
665
Владимир Николаевич Пирогов (1846 г. — ?) — профессор всеобщей истории Новороссийского университета.
666
«Семейный вопрос в России. Дети и родители. Мужья и жены. Развод и понятие незаконнорожденности. Холостой быт и проституция. Женский труд. Закон и религия» (СПб.: Тип. М. Меркушева, 1903. Т. 1–2). Тираж 1 200 экз. «Книжная летопись» объявила о поступлении книги В. В. Розанова в Главное управление по делам печати 22 марта 1903 г. В нее вошли статьи по проблемам брачного законодательства и отношения к семье, которые Розанов публиковал в «Новом времени» и «Гражданине» в 1899–1902.
667
Александр Васильевич Суворов (13/24 ноября 1729 г. или 1730 г., Москва — 6/18 мая 1800 г., Санкт-Петербург) — граф Рымникский (1789), князь Италийский (1799), полководец, генералиссимус (1799), основоположник отечественной военной теории.
669
Евгений Андреевич Соловьев (6/18 августа 1863 г., Санкт-Петербург — 25 августа / 7 сентября 1905 г., Шувалово) — русский литературный критик, историк литературы, беллетрист. Псевдонимы: Скриба, Андреевич, Мирский, Смирнов.
670
Из рецензии на книгу Василия Розанова «Семейный вопрос в России» г. Скрибы (Одесские Новости. 1903. 3 мая).
674
Из рецензии на книгу Василия Розанова «Семейный вопрос в России» г. В. Лазева (Новое время. 1903. 28 нояб.
675
Теизм (греч. theos — Бог) — религиозно-философское мировоззрение, утверждающее существование единого Творца, создавшего мир и продолжающего в нем свою активность.
676
Пантеизм (от греч. pan — все и theos — Бог) — философское и религиозное учение о Боге и мире, объединяющее их в единое целое.
678
Ср.: Пушкин А. С. Пророк («Духовной жаждою томим…»): «И внял я неба содроганье, / И горний ангелов полет, / И гад морских подводный ход, / И дольней лозы прозябанье…».
682
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…» (Библия. Ветхий Завет. Бытие. Гл. 1. Ст. 27–28).
683
Полигамия (многобрачие) — форма брака, при которой супруг одного пола имеет более одного супруга противоположного пола; отсюда многоженство (полигиния) и многомужество (полиандрия).
684
Алексей Иванович Введенский (14/26 мая 1861 г., Серпухов, Московская губерния — 23 февраля / 8 марта 1913 г., Москва) — профессор и заведующий кафедрой истории, философии, затем систематической философии и логики Московской духовной академии, редактор «Душеполезного чтения». Псевдоним — А. Басаргин.
687
«И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею? Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Евангелие от Матфея. Гл. 19. Ст. 3–6).
