Курсант ВМА. Учеба в ВМА им. С. М .Кирова

Vlad Ozer

Содержание книги – учеба в стенах прославленной военно-медицинской академии им. С. М. Кирова в г. Ленинграде (СПб) в период с 1980 по 1984 гг. За ней следует продолжение: слушатель ВМедА. В период с 1984 по 1986 гг.

КРАСНОЕ СЕЛО

В метро до станции «Варшавская», а там электричкой минут тридцать, и вот выхожу на полустанке «Красное село». От него пешком более километра до КПП полевой базы. Наряд по проходной из молодых курсантов. Рассказали и показали на пальцах, где искать начальника первого курса второго факультета. Нахожу небольшой, утопающий в зелени домик под шиферной крышей. Вот и она, нужная дверь. Стучу.

— Да, войдите!

Толкаю от себя дверную ручку… И, оп — па! Мне на плечи совершенно неожиданно ложатся лапы, а в прямо в лицо смотрит псиная морда. Честно говоря, не ожидал, а потому опешил, но не струхнул.

— Джек! Место! — раздалась команда от сидящего слева за столом подполковника. Пес, красивый ирландский сеттер, мгновенно повиновался и занял свою территорию в правом дальнем углу кабинета.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! Прапорщик Озерянин прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! — на одном духу тараторю я многократно повторенную про себя фразу. Худощавый, невысокого роста подполковник поднялся из-за стола. Подошел ко мне и протянул руку. Поздоровались. А левой рукой я тут же вручил свои документы.

— Вы уж извините меня за собаку. Я сам не ожидал от него такой прыти.

По мимике на его лице я заподозрил, что он одобрял действия своего питомца. По моему это уже был не первый подобный случай в этом кабинете. Таким образом, возможно, он проверял реакцию посетителей. Я, конечно, сделал вид, что верю хозяину кабинета. Ну, а дальше подполковник присел за стол, а я остался стоять почти по стойке смирно.

— Мы вас уже давно ждем, товарищ прапорщик. Вы почему опоздали? — произнес фразу начальник, глядя мне в глаза с явным недовольством в голосе, разглядывая при этом мое предписание и вызов на учебу.

— Разрешите доложить, товарищ полковник!

— Да, докладывайте.

— Вызов мне вручили с большим опозданием. Я за три дня должен был решить массу дел по отъезду в Союз.

Новоиспеченный шеф смотрел мне в глаза с недоверием.

Я продолжил:

— А тут еще жена начала рожать в дороге, в поезде, а закончила в роддоме Бреста.

Вот здесь я уже заметил в его глазах искорки доверия, интереса и сочувствия.

— Что вы говорите? И где же сейчас супруга?

— В Бресте, товарищ полковник.

— Ай-яй-яяй… Так это же сколько вы всего перетерпели в дороге!? — посочувствовал начальник. — Ладно. Тогда я отпущу вас за женой первого сентября. Думаю, что успеете туда и обратно. Все равно первый день у нас организационно-ознакомительный, ничего существенного. А со второго, уже плановая учеба. А мы за это время придумаем что — то с жильем для вас. Хорошо?

— Так точно. Спасибо, товарищ полковник!

— Тогда сейчас отправляйтесь к дежурному. Он покажет ваше расположение. Да, вы у нас назначены командиром четвертого взвода, второго факультета. Вы знаете, какие у нас есть факультеты?

Тупо смотрю ему в глаза. Ввожу кратко в курс дела.

— Первый командный, — продолжил полковник, — он вас не касается. Второй сухопутный, наш. Третий ВВС, и четвертый ВМФ. Я думаю вы не будете возражать?

— Никак нет! — четко произношу уставные речевки, автоматически соглашаюсь я, не подавая, как и положено в таких случаях вида, что на самом деле мне далеко не все понятно. А сам тут же подумал:

«Какого на хер еще взвода? Какой командир? Нам ведь никто, нигде и словом не обмолвился, что мы еще кроме учебы будем чем — то там командовать.

Вида не подаю, говорю:

— Разрешите идти?

— Да.

Выхожу за дверь. Голова переполнена массой мгновенно возникших вопросов. Туман перед глазами, несмотря на яркое августовское северное солнце на улице. «Жена, ребенок, учеба, взвод, а значит личный состав!» — все это путалось, сплеталось и расползалось.

Иду по аллейке. Первого встречного курсанта спрашиваю, где находится расположение четвертого взвода второго факультета. По подсказке выхожу на переднюю линейку. В первом ряду расположены аккуратные дощато-шиферные домики. Иду по бетонной дорожке и ориентируюсь по табличкам с номерами. Вот и она, с надписью «4 взвод». Заглядываю внутрь.

Два ряда железных панцирных кроватей в два яруса с проходом

посредине. Слева в дальнем нижнем углу кто — то спит, накрывшись матрасом и укутав голову вафельным полотенцем. Полотенце черное от усевшихся на него огромных комаров, которые несмотря на преграду с упоением выполняют свою работу. Сосут свежую кровь из морды курсанта.

Не стал я его будить, а решил перекурить это дело в примеченной позади домиков курилке. Только прикурил сигарету, как вслед за мной зашел и тоже присел с сигаретой в пальцах какой — то прапор с выпученными моргалами и наглой рожей. В руках он держал фуражку с красным околышем. Я же все еще ходил в форме с черными бархатными петлицами и таким же околышем на своей фуражке, ведь энное количество лет прослужил в артиллерии. У «наших» своя гордость.

И к краснопогонной пехоте у нас было какое — то снисходительное (мягко говоря) отношение, хотя нам, медикам, вообще — то говоря, все это было очень условно. Мы в любой момент могли при переводе перекраситься в любой из тогдашних армейских цветов и расцветок.

— Чьих будете? — спрашивает он, глядя в упор на меня.

— А тебе какая на хер разница? — не менее нагло отвечаю я.

— Ну, если ты из вновь прибывших на первый курс второго факультета, то мы однокурсники.

— Да. Я назначен на четвертый взвод этого курса.

— А я старшина этого курса, прапорщик Песенко. По совместительству первый помощник и заместитель начальника курса. Так что ты мой подчиненный, и впредь будешь выполнять все мои указания.

— Что? С каких это пор? Еще только прапор мною не командовал! Пшел вон, придурок!

— Да ты как смеешь со мною так разговаривать? Вот я сейчас же доложу об этом нашему начальнику!

— А вот здесь я не сомневаюсь. Для таких, как ты доложить и заложить — святая обязанность.

Прапор, как ошпаренный, выскочил из курилки и помчался по направлению к домику начальника курса.

«Тьфу ты! — со злостью я растоптал свой окурок. — Ну вот, служба началась, а может уже и закончилась?»

Снова возвратился в свой кубрик и прилег на крайнюю кровать справа. Мысли вместе с комарами тучами одолевали мою разнесчастную головушку.

«Ну, ни чего, я им просто так не дамся. Не на того нарвались. Еще посмотрим, кто кому будет кланяться.»

В это время в дверь домика заглянула еще какая то мосластая рожа.

— К вам можно? — спросил у меня прапор тоже с черными петлицами на кителе, но уже простыми, суконными.

— Рискни, если не смелый.

Он прошел внутрь, минуту потоптался своим скелетистым туловищем, приглядываясь, где разместить свой мосластый зад. И присел на кровати рядом со мною.

— Володя Якименко, — представился он и подал мне набор костей правой кисти.

— Тезка, — ответил я, пожимая его пятерню.

— Когда и откуда прибыл? — спросил он меня.

— Сегодня. Из Германии.

— И я сегодня. Из Монголии.

— Мдаа, в Монголии я еще не успел побывать. Как там? Есть за что глазом то — хоть зацепиться?

— Да какое там, степь, да пустыня. Тоска зеленая.

Мы разговорились. Обсудили и сравнили службу фельдшера в Европе и Азии, а вскоре пришли к выводу, что в Европе все таки проще, интереснее и легче жить и служить.

— Ты на обед идешь? — спросил он.

— А во сколько?

— Так через пять минут построение на плацу.

— Пошли?

— Пошли.

По широкой аллее идем в сторону плаца, где я еще не был. От передней линейки и до столовой метров двести. Левым флангом плац упирается в нее. На плацу — столпотворение. Несколько сот курсантов разношерстной массы, занимало свои места в строю. Я быстро сориентировался и по красной фуражке вычислил нашего «старшину». Значит и курс это наш.

— Становитесь в первую шеренгу, — со злой рожей проквакал нам Песенко. Впереди уже стояло три прапора. Подошли. Присоединились. Поздоровались с прапорщиками.

— Валера, Игорь, Саша…

— Володя, Володя.

Познакомились.

— К-у-у-у-р-с! Становись! — приступил к исполнению своих обязанностей холуистый прапор Песенко.

— Нааале-во! Правое плечо вперед! В столовую, шагооом, марш!

По кругу коробка в сотню человек затопала сапогами и ботинками по асфальту.

Зал приема пищи, как и тысячи ему подобных, длинный, как пенал, с низким потолком. Питание так себе. Чуть лучше, чем в концлагерях. Судя по многочисленным описаниям в книгах. Перекусили.

— Выходи строиться! — усердствует старшина.

Вышли, построились. Двинулись. По команде: — Куурс! переполненные баландой желудки вяло затопали по плацу.

— Кууурс! С надрывом завопил холуй, но снова не нашел отзыва в ногах элитных рекрутов.

По Уставу все должны были начать отбивать ступни ног с неистовой силой, но, видимо, не на тех нарвался щырый хохол Песенко.

— Правое плечо вперед! — завопил служака. Это означало, что нужно идти на второй круг по плацу. У меня никак не было желания топать, как новобранцу, нарезая круги по прихоти какого — то идиота.

Якименко глянул на меня вопросительным знаком. Я его понял.

— Пошли, у нас есть свои дела, а не выполнять прихоти жополиза.

И мы покинули строй.

«Священное место» — сказано в УВС СССР*, — о месте в строю.»

И только тут я заметил, что в углу плаца, в начале аллейки, которая ведет к нашим домикам, стоят три холеных подполковника, в том числе и наш начальник курса. Они внимательно следили за всем, что происходило на плацу.

Наш подполковник, розгой как стеком, щелкал себя по зеркально начищенным сапогам. Нервничал, видимо, наблюдая за нашей борзостью. Рядом, у его ног крутился темно каштановый сеттер. Я глянул на Якименка. Он побледнел.

«Интересно, что нам за это будет?» — подумал я, но храбро продолжаю двигаться навстречу непредсказуемости. Уже переходим на строевой шаг, приложив кисти правых рук к околышам фуражек. Уже занесли носки правых стоп, минуя опасность…

— Стоять! — рявкнул наш начальник. Два других его напарника тоже вытаращились на нас.

— Вы ппачему ппакинули строй!? Что, только Песенку нужно воспитывать личный состав!? А вас, как командиров взводов, это не кассается!? — вращая белками глаз, возмущенно рявкал наш теперь царь и Бог и воинский начальник в одном лице.

— Никак нет, товарищ полковник! — делая невозмутимое лицо, отвечал я. Тороплюсь выполнить ваше указание, подстричься. На моей голове все еще возлежала прическа, привезенная с полигонной пылью Ютер-бога.

— Ну, это вы бы еще успели выполнить, — правда, уже чуть мягче произнес разъяренный вершитель наших судеб.

— Ну, а вы? — перевел он свой взгляд на моего напарника. — Вы кто такой? Оказывается, Якименко еще ему даже не представился.

— Прапорщик Якименко, товарищ подполковник!

— А это не тот ли Якименко, которого мы отчислили в прошлом году? — вмешивается в разговор другой, рядом стоящий подполковник и буравит его глазами. Наш начальник тут же реагирует на этот вопрос, прижав уши и напрягшись.

— Так точно, тот самый, — мямлит весь побледневший, мой новоиспеченный друг по несчастью. Подполковники что — то зашушукались между собою. Я слышал только отрывки фраз. Что он действительно поступал в прошлом году, и за какие — то грехи сразу же был отчислен.

— Ладно. Идите оба в парикмахерскую, по прибытию доложите лично мне.

Я догадался, что прапор Песенко уже успел наябедничать начальнику.

— А я пока подумаю как с вами поступить, — зловеще прохрипел Исаев. Мы взяли под козырек, и на вдруг ставших ватными ногами, побрели выполнять приказание.

— Ну что же мне так не везет? Теперь уж меня окончательно выпрут и больше я не смогу сюда поступить, — мямлил, плетясь вслед за мною по дороге монгольский прапор.

— Да ладно тебе, не сцы. Не так страшен черт, как его малюют, — начал успокаивать я коллегу. — Не может быть, чтобы по таким мелочам сразу же отчисляли.

— Да ты может еще не в курсе… Здесь могут придраться по любому поводу. Ведь за забором этого лагеря бродят десятки тех, кто не добрал пол балла и ждут не дождутся сигнала, чтобы кого — нибудь из нас заменить.

— А вот это уж шиш им, мы еще поборемся, — неуверенно бормочу я ему в ответ.

После приведения своих набалдашников к уставным нормам, снова под дверью кабинета начальника. Стучим, заходим, рапортуем.

— Якименко, вас я определяю пока командиром в третий взвод. Идите, отдыхайте. Я пока очень занят. А там по ходу посмотрим, что к чему, — сухо произнес начальник в нашу сторону и отпустил восвояси. И мы поплелись по своим шиферным вигвамам. Настроения не было никакого.

*УВС СА СССР-уставы внутренней службы…

Взвод

Владимир Озерянин

см. ФОТО: Шиферные домики для курсантов, на полевой базе академии, в Красном селе.

До первого сентября оставалось с гулькин нос. Продолжалось, так называемое, сколачивание и сплачивание взводов, отделений — формальных коллективов. Взвод уже существовал до меня, пока я резвился на Ютер-богзком полигоне минимум месяц. Пацаны, естественно, давно перезнакомились еще во время вступительной сессии, которая происходила здесь же на академической базе Красного села.

Состав взвода был крайне разношерстным по всем показателям. По социальному статусу и по возрасту. По образованию и национальности. По физическому и умственному развитию. И много еще всяких показателей можно перечислить, которые всплыли в течении шести совместно проведенных лет. А сколько еще осталось утаенных и мне неизвестных. Прапора соседних взводов, естественно, имея время, подобрали себе более-менее адекватных подчиненных. Мне же, с учетом моего отсутствия, достались «сливки». Они сами скучковались так, как им хотелось.

Семьдесят, примерно, процентов составляли вчерашние десятиклассники. Затем шли фельдшера, которые закончили медицинские училища, но еще не были в армии. За ними — фельдшера после срочной службы. И только я, который и с медучилищем, и со срочной, и с контрактной службой за спиной. По возрасту все десятиклассники были на пять-шесть лет меня моложе.

Взвод в общей массе встретил меня настороженно. Новоиспеченные курсанты уже прекрасно чувствовали себя и без меня. Все у них более — менее устаканилось. Было разложено по полочкам. Они давно и быстро навели справки о том, кто есть кто. Взводом до меня заправлял фельдшер, на год меня моложе, после срочной службы, в звании «старшина».

Репаный хохол из центрального региона Украины, Коля Тригуб. Увалень с корявой мордой и медвежьими повадками, не избавившийся от украинского акцента даже за годы пребывания в армии. Речь у него была такая же замедленная и корявая, как и телодвижения, из-за чего «золотая» молодежь взвода постоянно над ним подтрунивала и хихикала.

В третьем взводе был еще один фельдшер с лычкой вдоль погона, Яремчук. Так как на всем курсе было их двое в старшинских званиях, то они периодически по очереди водили курс или полукурс на различные мероприятия. Разумеется, с разрешения Песенко.

Когда строй вел Тригуб, то в задних рядах периодически творилось безобразие. Вчерашние школьники норовили идти не в ногу, шумели. И тут звучала команда от Мыколы.

— Ну! Вы! Там в заду, разберитесь!

Весь строй взрывался вспышкой смеха, а Тригуб искренне недоумевал, от чего это происходит. И продолжал рулить в том же духе. Можете не сомневаться, что и до конца шестого года обучения он произносил эту же фразу, и с тем же недоумением.

Взвод, двадцать четыре курсанта, как и положено делился на два отделения. Отделениями тоже формально руководили сержанты. Первое отделение возглавлял сержант Тицкий, а второе младший сержант Дидора. Где и как они получили свои звания при прохождении срочной службы я могу только догадываться. Но будь их командиром в армии, прежде чем присвоить им звание ефрейтора, я еще сильно задумался бы. Это были именно то, что называется ни рыба, ни мясо.

Возможно, что в иной ситуации-обстановке, в серой солдатской массе они и проявили бы себя, но не здесь. Здесь были иные лидеры, мажоры. Группка вчерашних школьников, которые с детства привыкли повелевать. Сынки полковников, генералов и министров. Или на худой конец детеныши родителей, усевшихся прочно на очень жирных гражданских должностях.

Нет, они никогда даже не думали о такой перспективе, как срочная армейская служба. А если и избрали армейскую службу, то только в офицерских погонах. И только на высоких должностях. Но вот незадача, нужно пройти довольно несладкий курсантский период. Вот эта, внешне не отличимая от остальных, кучка «элитных» отпрысков, реально и создавала погоду во взводе, потому что они считали себя неприкасаемыми.

Тригубы, Дидоры, Тицкие и им подобные быстро смирились с таким положением дел. А некоторые старались и заискивать перед ними, и при случае стать на их сторону, потому что они могут все. Один звонок маме-папе, и сам начальник академии может застыть по стойке смирно. Дабы не таить правды для истории, перечислю их фамилии… с маленькой буквы: пролов, димитриев, кибро, жотмир, шведун, зимин…

Нет, надо отдать должное, что не все сынки вели себя вызывающе. Были во взводе и настоящие парни, несмотря на то, что и у них родители были не лыком шиты. И они в перспективе стали и сержантами и реальными лидерами в коллективе. Их перечислю с удовольствием, потому что именно они были опорой в моей работе. Это Сергей Сидоркевич, Юрий Мукоед, Айвар Нагимзянов и Николай Михайлов.

Меня ведь самого — то никто и нигде не готовил на командира взвода. Тем более взвода курсантского. Я даже завалящей школы прапорщиков не проходил. Спасибо Донике, моему бывшему НМС* полка. Во первых, именно у него я много чему научился, а во вторых, он поставил меня старшиной ПМП*, и там я немного поварился в соку по работе с личным составом. Иначе было бы совсем не сладко теперь, в «высокой» должности взводного. Добавлю, что должность эта была нештатная. А так, что — то типа общественной нагрузки.

Но шкуру с нас снимал начальник курса и все вышестоящие за все действия-злодействия подчиненных, как со штатных. И нужно признать, что мне и мне подобным, казна исправно продолжала платить денежное содержание, 180 рэ, и 30 рэ пайковых. Итого 210 в месяц, по советским меркам, было как раз, чтобы даже пару раз в месяц пива попить. И так полвзвода я уже назвал пофамильно. Осталась еще половина. Остальные «золотая середина», или если кому угодно-болото..

Эти глядя на меня, выжидали, чтобы исходя из ситуации занять мою сторону или примкнуть к агрессивному меньшинству. Никитишин, Лесниченко, Бузель, Дьячек, Беляев, Скоробогатько, Цымбалов, Дербеко, Баранов, Малиновский, Лищук — в последствии — Давыдов, Сластиенко. Старались по возможности вести себя индифферентно, не нарываться, но и при случае показывать мажорам, что они не на моей стороне.

Но было трое и таких, как Герасимов, Ясенчук и Секретарев. Эти так прямо из шкуры лезли на рожон, чтобы показать какие они независимые, и что я им и не командир, и вообще никто. Какие — то они были психически ущербные. Как говорят в таких случаях, Богом обиженные. Забегая далеко наперед могу сказать, что до финиша-выпуска они, да и некоторые вышеперечисленные не дотянули.

Должен заметить, что и в других взводах ситуация и расклад, были примерно те же. Но там командиры были назначены или в период абитуры, или прибыли сразу же после нее. И уже успели более-менее подмять строптивых под себя. Никто меня не вводил в курс дела. Я поначалу понятия не имел, что оказывается, каждый взвод готовился для определенного вида, или рода войск.

Оказалось, что еще и отдельные факультеты тоже имеют свою специфику. И так для не изощренного читателя кратко поясню то, что я узнавал только по ходу учебы и в процессе набивания шишек, с течением времени. Меня зачислили на второй — СУХОПУТНЫЙ — факультет. А параллельно были факультеты по подготовке врачей для ВМФ и ВВС. То есть МОРСКОЙ и ВОЕННО-ВОЗДУШНЫЙ. Оказывается, мне без моего ведома еще и «повезло» в какой — то мере. Большинство абитуриентов мечтало попасть в АРМИЮ СУХОПУТНУЮ!

Но отбор был строг и бескомпромиссен. Если, конечно, не было т.н. «волосатой» лапы. Все без исключения перед поступлением проходили жесткую медицинскую комиссию. Для определения состояния здоровья. И уже там в медицинских карточках выставляли гриф на пригодность в те или иные войска. А после поступления и зачисления происходило укомплектование курсов по факультетам. Проводилась так называемая, мандатная комиссия.

— Итак, молодой человек, вас, после успешного прохождения вступительной сессии зачислили в ряды курсантов самого лучшего военно-медицинского ВУЗа СССР. По состоянию здоровья вы годны для службы в военно-морском флоте. Куда мы вас и определяем. Вы согласны?

— Так точно!

— Ну вот и хорошо. Следующий!

Или:

— Да вы что? Я не желаю служить на море! Я не хочу туда! Я хочу в сухопутные войска!

— Ах вы не хотите в ВМФ? Ну и ладно. Тогда мы вас отчисляем из академии. На ваше место есть огромное количество желающих, но не добравших полбалла. Они с удовольствием пойдут служить туда, куда Родина прикажет.

— Ой извините…, а можно я подумаю, или. Я согласен!

Так, или примерно так комплектовались факультеты, куда шли без особой охоты. Я не вникал, оно мне было ни к чему. Но на всех факультетах были свои взвода. И они тоже как — то выделялись особо. А по своему, второму факу*, я только со временем сориентировался. Так вот у нас был взвод №1. В нем готовили врачей для ВДВ. Увы, в десантники набирали примерно также, как и в моряки.

В основном, по принуждению. Во всех остальных взводах официально готовили специалистов для ракетно-артиллерийских и сухопутных войск. Хотя были разнарядки на отдельных личностей и для других силовых структур. Типа КГБ, МВД, ВВ. Соответственно, на каждый взвод был назначен свой командир. И так на первом взводе был тот самый Песенко, но так как он старшина курса, и ему было не до взвода, то реально взводом командовал старший сержант Слободян.

Вторым взводом командовал прапорщик Игорь Егельский. В штате третьего взвода числился прапорщик Александр Пермяков. Но!, он исполнял на курсе роль парторга, несмотря на то, что парторганизация была еще очень малочисленной, но на перспективу! А фактически взводом командовал сержант Богдан Цыганчук. Туда же, пятым колесом к телеге был приписан вам уже известный Якименко.

В пятый взвод органически вписался классический прапор Валерий Савчук.

Итак вернемся пока в мой, теперь уже типа родной, четвертый взвод. В ходу оставалась поговорка, девиз: «Конкурс продолжается!». Это, видимо, было взято из абитуриентского времени, да так и сохранилось до конца… жизни последних участников курса. К моему появлению на курсе и во взводе, основные вопросы по поступлению, зачислению и т. п. уже были утрясены. Народ потихоньку начал расслабляться. Без дела конечно никто не сидел.

На базе, как и в любом полевом лагере всегда хватает работы. Это и наряды по курсу, уборка помещений и огромная, всегда засоренная, территория. Это и масса других, складских и прочих помещений. И естественно, расписание занятий. Это и строевая подготовка и упражнения со стрелковым оружием. А спортивные, а политические занятия! В армии всегда есть место для того, чтобы напахаться на голом месте.

Большинство личного состава взвода беспрекословно выполняла все мои распоряжения. И не потому, что я владел какими — то непревзойденными командирскими качествами. Они понимали, что я всего лишь передаточное звено. А выполняют они приказы и распоряжения вышестоящих командиров и начальников. Но тем не менее, пятерка отщепенцев и примкнувшие к ним «отрицалы», старались найти малейший повод, самые узкие щели и лазейки, чтобы, по возможности, проигнорировать мои команды.

И, естественно, за счет своих же товарищей. Пытались держать себя эти щенки спесиво и высокомерно. На мордочках было крупным шрифтом написано: «Не тронь дерьмо, вонять не будет!», и «Заденешь-пожалеешь!».

Первые среди первых: Пролов, Шведун, Димитриев. Им, бедолагам, здесь в лагере впервые в жизни пришлось столкнуться с такими предметами, как швабра, ведро и половая тряпка. Скребок, совок и грабли. Они же держали их в руках, поначалу, как ядовитых змей. Со сморщенными носами, выпученными моргалами, брезгливо и двумя пальцами.

Постоянные опоздания в строй, неряшливый внешний вид, ношение военной формы с нарушениями, пререкания на каждом шагу. Утром, с подъема их было не поднять, вечером не уложить. Попытки отлынивать от работы и перекладывать свою вину на товарищей — это и была их повседневная жизнь, но все, что происходило на базе, это еще были цветочки. Здесь мы еще не приступали к основным занятиям.

Ягодки меня ожидали впереди. Девять дней в Красном Селе пролетели мигом. Наступило время собираться на зимние квартиры. Ну, лично мне собраться, это ремнем подпоясаться. Да и у подопечных пожитков было, в руках унести. Сдали имущество, какое числилось за взводом, и пехом на ж.д. платформу. Прибыли в расположение, типа казармы, но с немного улучшенными условиями. Казарма, но курсантская. Я подошел к шефу. Он меня понял без слов.

— У вас сутки времени. Туда и назад. За это время подыщем вам какое — то жилье, здесь, на улице Боткинской.

Я ни с кем не прощаясь, предупредил только своего зама, что на сутки отлучаюсь, молча убыл. Снова такси, и в Пулково. Брест, роддом. Выставил медперсоналу традиционное шампанское с конфетами. И вот он заветный кулек-конверт с новорожденной, у меня на руках. Не теряя ни минуты, снова такси, аэропорт. И свой первый полет моя дочь совершила в десятидневном возрасте.

Можно, конечно, было предупредить моих родителей или родителей жены о нашем положении. И нам бы помогли. Тем более, что от Бреста домой совсем не далеко, но я сразу предупредил супругу, что до поры до времени не хочу ставить в известность родственников о наших перемещениях. Я все еще не был уверен в том, что смогу прочно закрепиться в этом учебном заведении.

И вот мы в Пулково. Но на этот раз уже втроем. Находим комнату «Матери и ребенка». Оставляю семью на вокзале. А сам снова мчусь на такси. Теперь уже в штаб факультета, чтобы раздобыть ключи от предполагаемой комнаты. Уточняю у дежурного по факультету, кто у них занимается квартирным вопросом.

— Майор Коклюшин. Вон там, по коридору до конца, последняя дверь налево. Нахожу, стучу, захожу, представляюсь. Маленький кабинетик. Молодой, с претензией на щегольство майор.

— Ах, да, проходите. Я в курсе. Зайдите в кабинет напротив. Там у моей секретарши получите ключ. От тринадцатой комнаты.

Благодарю. И перехожу в кабинет напротив. Молодая женщина занята обычным секретарским делом. Стучит по клавишам печатной машинки. Снова представляюсь. Обращаю внимание на ее лице все в волдырях, но, естественно, причиной не интересуюсь. Она открыв ящик стола, подает мне ключ. И сочувственно произносит:

«Я слышала, что у вас совсем маленький ребенок?»

Я утвердительно киваю.

— Так вот дело в том, что эту комнату для вас сегодня освободила я. И переселилась в такую же, но этажом ниже.

— И что? — интересуюсь я.

— Вы видите мое лицо?

— Да, конечно.

— Так вот это у меня все тело такое. Там огромное количество клопов. Это они меня так искусали. А у вас совсем маленький ребенок. Я бы вам не советовала туда заселяться. Там предварительно необходимо хоть какую — то дезинфекцию произвести.

— Спасибо за предупреждение, — как мог спокойнее ей, ответил, а сам мгновенно вскипел. И выскочил в коридор.

«Так вот какую жилплощадь мне подсобил начальник! Так вот как он обо мне позаботился!»

От усталости в дороге, и избытка прочих эмоций кровь жилах закипела и требовала немедленного выхода наружу. Снова стучу в кабинет Коклюшина, но уже более нагло. Врываюсь в кабинет и уже без политеса, наезжаю на коммунального клерка.

— Так что это вы мне за пенаты, товарищ майор подсунули?! А!

— А в чем дело, товарищ Озерянин?

— Вы в курсе что у меня десятидневный ребенок?! А вы в курсе, что в той комнате полно клопов?! Вы что же предлагаете мне заселиться в клоповник!? Чтобы я потерял ребенка!?

Майор опешил. Видимо, давно уже не встречался с подобным напором. Да еще со стороны намного младшего по званию. Да еще и бесправного курсанта первого курса.

— Да вы что? Да мы и так с трудом подыскали вам эту комнатку. Это последнее что у нас еще было. У нас полный перегруз. С жильем для семейных огромная проблема. И если бы не маленький ребенок, вы бы вообще еще не скоро что — либо получили в общежитии, — майор с большим сочувствием меня убеждал. Я не поверил, но деваться было некуда.

ул. Боткинская 15

Владимир Озерянин

см. ФОТО: Личная, случайная фотография моего общежития.

Мчусь снова в аэропорт и обратно. Подъезжаем на такси туда, где я сам еще ни разу не был. Боткинская №15. Пятиэтажное, серое, обшарпанное веками здание. И вот уже втроем поднимаемся по жутко грязной и древней лестнице на третий этаж, по указанному адресу. Жена несет ребенка, а я тащу наши пожитки. Открываю дверь на этаж. В нос шибает спертый воздух с букетом всевозможных запахов скопления человеков.

Это и пережаренный лук и прокисшая капуста. Это и испарения от развешанного по всей длине коридора постельно-нательного белья и смрад общего туалета. Пригибаемся чуть ли не до прогнивших половиц сто лет не красившегося пола, потому что простыни и пододеяльники свисают почти до него. Стены ободраны до кирпича. Полумрак, потому что два окошка в противоположных концах шестидесятиметрового коридора не открывались и не мылись со времен их установки. А это было, как я узнал намного позже, в 1861 году.

Правда, доски пола мокрые и скользкие, как будто их только что кто — то елозил невыкрученной тряпкой. Так и пробираемся, как по джунглям. Я периодически раздвигаю сырое белье и присматриваюсь к тусклым номеркам на дверях. Добираемся до противоположного конца тоннеля. И вот, наконец, я вижу свой «счастливый» №13. Коридор узенький, как щель. Как раз два человека могут разминуться в полоборота.

Напротив двери нашей кельи настежь открытая дверь, как оказалось, общей кухни. Там около десятка молодых женщин на мгновение прекратили свой поросячий визг и вытаращились в нашу сторону. Вся кухня была затянута парами от кипящих на газовых плитах кастрюлек и сигаретным дымом. Женщины были кто в чем. В домашних халатах и стоптанных тапочках. В повседневной одежде и летних платьях.

Вдоволь насмотревшись и оценив новых жильцов, они снова, как по команде загалдели и затянулись сигаретами. Я перевел взгляд снова на свою дверь. И тут мой взгляд уперся в очень знакомое лицо мужчины, которого я уже где — то сегодня видел, но так как он был в спортивном костюме, а освещение было крайне скудное, то и не сразу, узнал кто это такой. А он в это время активно изображал влажную уборку пола, работая шваброй.

Чуть ли не нагло подвинув его от двери, вставляю ключ в замочную скважину. Открываю дверь и пропускаю жену. Заходим, захлопываем дверь, и немеем от охватившего нас обоих ужаса. Клетка, 12 метров квадратных. Темно. Со средины потолка свисает патрон без лампочки. Голая железная панцирная кровать, и больше ничего. Садимся на ржавые, скрипучие пружины. У супруги катятся слезы из глаз. У меня волосы встают дыбом.

Со стен свисают ободранные древние обои. Стены сырые, голые, черные. С многочисленными кровяными пятнами, свидетелями боевых действий с кровожадными насекомыми. Окно временно прикрыто, пожелтевшей, в бурых пятнах, газеткой «Правда». После наших, приспособленных ГэДээРовских хоромов, это показалось какой то — тюремной камерой.

— Куда ты меня привез? — озвучила немой укор моя любимая. А у меня продолжал крутиться в голове вопрос:

«Кто же это был только что там под дверью?»

— Погоди дорогая, — говорю жене. — Освоимся, разберемся. Живут же как — то люди и здесь. И тут я вспомнил:

«А ведь мужик, который моет полы в коридоре, это тот самый, который выдавал сегодня мне ключ от хибары. Это же майор Коклюшин! Так вон оно что! Вот почему он так опешил утром.»

Так оказывается здесь проживают не только курсанты. Узнал потом, что в этой общаге жило много моих будущих преподавателей. Так вот ты какая, прославленная военно — медицинская академия наизнанку. Как оказалось,

в последствии, мне, действительно, была оказана великая честь. Жить в этом клоповнике, считалось за счастье. Ведь можно было еще и долго искать жилье, и платить немалые деньги за него, а здесь плата была смехотворная. Да и весь академический квартал рядом.

Прошу жену утереть слёзы, сопли и сцепить зубы. Решил бежать на курс, просить у завхоза какой нибудь матрас с подушками и одеялом. Простыни и наволочки сообразили с собой привезти. Да, для ребенка в Бресте приобрели шикарную по тем временам коляску, в которой она и спала первое время. Пока моя половина в потемках занималась пеленанием младенца, я уже притащил необходимые постельные принадлежности.

За это время соседки, как оказалось, уже принесли нам вскипяченный чайник, и кое — что перекусить. Мир и здесь не без добрых людей. И даже клопы в первую ночь нас не трогали. Переночевав кое как, бегу к шести утра на подъем. Мне, как командиру, положено не только самому встать как можно раньше, но еще и подопечных разбудить.

— Взвод подъем! — подаю команду.

6.00. Смотрю, а они спят, как убитые. Намаялись, видишь ли, вчера. На экскурсию по корпусам академии ходили! Я за это время намотал самолетами, на такси и ногами тысячи километров. Не спал всю ночь под аккомпанементы детского плача и в ожидании атаки кровопийц. А они три раза покушав от пуза, прогулявшись по свежему воздуху, не могут, видите ли, головки от матрасов оторвать!

— Взвод подъем! — повторяю в этот раз уже громче. Благо, голос у меня еще тогда был могучий. Заворочались. Кое — кто даже оторвал голову от подушки, и матерясь себе под нос, злобно посмотрел в мою сторону. Типа, какого хр..а тебе не спится, и нам мешаешь.

— Взвод подъем! — я начал переворачивать тумбочки, опрокидывать табуреты, а некоторых стаскивать с кроватей на пол вместе с матрасами. Что тут началось! Скулежь, вопли возмущения, но те, которые нормальные по природе своей, начали подниматься сами, и молча разбегаться, кто в туалет, кто в умывальник. Глядя на них, потянулись и остальные. Кажется, растормошил. В соседних кубриках ту же работу выполняли командиры других взводов.

— Предупреждаю, такой же подъем и отбой я буду производить ежедневно! Я приучу вас к армейскому ритму жизни. Хотите вы того или нет, — громко объявил я своему личному составу и ретировался. Начало занятий в 9.00.

А еще масса не решенных бытовых вопросов в семье. Нужны стол и стулья, шкаф и полки. Посуда и продукты. Часть всего перечисленного у нас есть, но оно где — то едет к нам в контейнере. И когда еще будет. Снова уговариваю жену не паниковать, а смотреть, в первую очередь, за ребенком. По — возможности приобрести необходимые продукты и ждать меня с занятий.

Сам, на скорую руку перекусив какой — то бутерброд и запив жидким чаем, бегу снова на курс. К своему взводу. Теперь нужно сопровождать л/с* на завтрак в курсантскую столовую. Взводные аутсайдеры типа Дмитриева и Фролова еще даже не успели рыла свои ополоснуть. Взвод вынужден ждать их на улице в строю.

— Взвод становись, равняйсь, смирно! Курсантам Пролову и Дмитриеву за опоздание в строй, объявляю замечание. Встать в строй!

— За что? — мямлят они себе под нос.

— За что, я уже объявил вам перед всем взводом. В следующий раз планка наказания будет поднята повыше. И так по нарастающей. Это касается всего личного состава взвода! Всем понятно?

Смотрю, молчат. Повторяю:

— Всем понятно?

— Так точно! — почти все ответили согласием. Наказанные снова злобно сверкнули своими моргалками, но промолчали.

— Напра-во! — подаю команду. В это время весь курс уже вытянулся в одну колонну. И прапорщик Песенко, нетерпеливо переминающийся, как застоявшийся жеребец, подал команду:

— Кууурс! Смирнааа! Прямо! Шагом! Марш!

Колонна двинулась, а он передал по привычке бразды правления здесь же топтавшемуся старшине Тригубу, который не замешкался и с хода прогугнявил:

— Эй вы, там, в заду, разберитесь!

Те, что сзади, по привычке ухмыльнулись.

По улице Боткинской колонна потянулась по еще неизвестному для меня маршруту, на проспект Карла Маркса. Бывшему Самсониевскому, а в последствии снова в него же и переименованному, но мне еще было не до этих тонкостей. Маршрут пролегал мимо кафедры факультетской терапии, напротив входа в которую стоит памятник тому самому С.П.Боткину в полный рост.

Нужно было следить, как мои подопечные поднимают ногу в строю. Продовольственный объект оказался относительно недалеко. Пока я мотался в Белоруссию, л/с уже питались там, а я еще не видел, что это такое. Столовая размещалась рядом со спортзалом и клубом академии. А напротив через дорогу находилась гостиница «ЛЕНИНГРАД», переименованная теперь в «БАЛТИКУ».

Здание столовой в два этажа и цокольное помещение. На довольствии тогда состояло 1200 человек. Мой утренний бутерброд с чаем проскочил транзитом, куда — то уже в прямую кишку. Глядя на подчиненных которые с аппетитом уплетали свои порции, у меня катилась слюна, но вида старался не подавать. Нам здесь кушать не полагалось. Хотя при желании вполне можно было беспрепятственно перекусить.

Сразу после завтрака весь курс помаршировал в обратную сторону, в аудиторию на кафедру анатомии. Здесь должна была состояться наша первая лекция по нормальной анатомии. Весь день лекционный. Здание кафедры старинное, как и сама академия, учрежденная императором Павлом в 1798 году. Стены здания увешаны мемориальными таблицами всех светил, которые на этой кафедре работали и преподавали.

Древняя аудитория, построенная амфитеатром, дышала стариной и ветхостью. Одновременно с нашим курсом присутствовал и первый курс от факультета ВВС. Они отличались от нас голубыми погонами и петлицами. Лекцию читал герой Советского Союза, генерал — майор, профессор Ефим Анатольевич Дыскин.

Сначала лектор рассказал нам свою биографию. Героя, оказывается, он получил посмертно за то, что на Волоколамском шоссе на подступах к Москве подбил семь немецких танков, будучи рядовым бойцом ополчения. Там же, где отбивались от наступающего врага знаменитые панфиловцы.

Когда он оклемался в госпитале, в эвакуации аж в Самарканде, коллеги по палате спросили:

«А не ты ли тот Дыскин о котором вот в газете пишут, что он герой Советского Союза?».

По выздоровлению на фронт уже не попал. Закончил при госпитале фельдшерские курсы, а так как госпиталь был от академии, то здесь он и остался на всю жизнь.

Живого героя я видел тогда впервые. Намного позже до меня дошло, что профессор имел еще и «экзотическую» еврейскую национальность. Формой своего черепа напоминал Геббельса, правда, ростом повыше, но мне тогда было не до внешности профессуры. Конкурс продолжался.

А у меня еще куча бытовых и служебных проблем. Из самой лекции я только запомнил то, что анатомия — это краеугольный камень в фундаменте медицины. А так как нам фельдшерам уже кое — что в медицине было известно, то ничего страшного анатомия для меня не представляла. Тогда. Позже пришлось понять, что я сильно себя переоценил. Настолько мои фельдшерские знания были мизерны.

После анатомии короткими перебежками переместились в рядом расположенный УЛК. Учебно лабораторный корпус. Двенадцатиэтажное здание, ультрасовременное по тем меркам. И здесь на шестом этаже нас ожидала аудитория на кафедре марксизма-ленинизма. Теперь кое — кому это может показаться дикостью, а тогда это была ведущая кафедра в медицине. Вот он «настоящий краеугольный камень».

Что там какая — то анатомия, гистология… физиология. Без марксизма с ленинизмом советская медицина, шагу ступить не могла. По расписанию у нас была лекция по истории КПСС. Аудитория современная, прямоугольная. Никаких тебе ветхозаветных амфитеатров. Лично я ничего чтобы меня зацепило на этой лекции не услышал. Как влетело, так и вылетело.

А в завершении, здесь же на пятом-шестом часу занятий нам была прочитана лекция по медицинской статистике и основам высшей математики. Оказывается, и такая кафедра здесь существует. Через много лет от одного своего начальника я услышал, что есть на свете три степени лжи. 1) ложь; 2) большая ложь; 3) медицинская статистика. Долгие годы службы, составляя месячные, квартальные и годовые отчеты, я убедился в этом более — чем достаточно.

Могу только добавить, что если все медицинские предметы изучались максимум год-полтора, то на кафедрах марксизма-ленинизма и статистики, все шесть лет, мол, крайне необходимые медикам предметы.

Сопровождаю взвод в составе курса на обед. Отвожу их в расположение. Бегу в библиотеку, чтобы получить более 10 кило учебников, по выданному перечню. И только тогда домой. Жена уже более-менее успокоилась. Показала мне наше место у газовой плиты, наш кухонный столик и полочку для посуды. Она уже успела закупить кухонную и столовую посуду на первое время. И даже приготовила обед. Глотаю, как волк первое, второе, третье и бегу к завхозу курса.

Он пообещал мне на время стол и пару табуреток. Получаю по накладной и тащу все это в свое гнездо. Слава Богу на завтра еще не надо готовиться к занятиям. Завтра тоже лекционный день. Но, начальник курса довел командирам взводов график нарядов по курсантской столовой, караулов и дежурств по факультету.

Это кошмар! Мой взвод завтра заступает в наряд по столовой. На сутки. Я знаю, что такое работа в столовой, а вот основная масса моих подопечных еще понятия не имеют, что такое «летающие тарелки», и «самоходные швабры». В Красном Селе по столовой нес службу л/с батальона обеспечения.

А теперь надо будет все делать самим. А пока что навожу относительный уют в своей 12-метровой «камере». Поотрывал свисающие обои. Промыл от пыли и паутины трехстворчатое окно. Взятой у завхоза известью, побелил самые кровавые места от погибших вампиров. Нужно бы произвести дезинсекцию, но для этого надо куда — то временно переселиться. А куда? Решили повременить.

Авось эти гады нас трогать не станут. И как ни странно, до самых летних каникул меня и дочь они действительно не трогали, а вот жена периодически ходила с волдырями.

На следующий до заступления в наряд ничего особенного не было. Снова лекции по анатомии, статистике, и в этот раз по химии. После обеда начальник курса организовал фотографирование в составе курса на фоне штаба академии, и повзводно на фоне казармы своего курса.

*л\с-личный состав подразделения, части и т. д.

Наряд по столовой

Владимир Озерянин

см. ФОТО: почти все «неформалы» моего взвода.

К восемнадцати часам выдвигаемся в составе взвода к столовой. Наряд нам сдают курсанты четвертого курса морского факультета. Когда мы пришли на объект никого, кроме мичмана, командира ихнего взвода уже не было. И то он задержался только для того, чтобы формально, при мне, расписаться в журнале приема — сдачи, о том что он дежурство сдал, а я принял.

Я пробежался по объекту. После ужина, по идее старый наряд должен был навести порядок и передать нам все объекты в чистоте и порядке. А также по описи передать инструмент. Ничего подобного! Пальцем нигде ничего не было тронуто. Полный бардак. А уборочный инвентарь просто валялся где попало по всей столовой. Объяснение со стороны мичмана было однозначным:

— А нам некогда. И когда вы доживете до четвертого курса, то будете сдавать наряды таким же образом. То есть и здесь, «дедовщину» никто не отменял.

Там, естественно, был и начальник столовой. Жирный такой боров. По фамилии Трищенко. Очень внешне смахивал на Геринга. Он восседал в огромном, шикарном кабинете. Я попытался было тыркнуться к нему за справедливостью, а в ответ услышал, что ночь впереди длинная, успеете убраться.

В зале первого этажа построил взвод. Объяснил ситуацию. Те, что послужили на срочной, попытались возмутиться, что они так наряд принимать не будут. Еще раз объяснил ситуацию. С кисло — недовольными рожами согласились. Распределил и закрепил за объектами. В основном, по их собственному желанию. Назначил старших по цехам и этажам. Старшие, в основном, сержанты или рядовые, которые уже прошли разные сроки в срочной службе.

Этим разжовывать по мелочам не надо было. Разошлись. Приступили к работе. А объектов было предостаточно. Даже для солдат срочной службы, которым приходилось ходить в подобные наряды через день, и то это была тяжелая работа. Практически три этажа. Два зала для приема пищи. Два варочных цеха. Четыре посудомойки. Все положенные по штату разделочные цеха. И масса других подсобных помещений. Сачковать даже отъявленным пройдохам было проблематично.

Министерско — генеральские сынки и те пытались виду не показывать. Здесь не увильнешь. Свои же друганы не поймут. И если что, сразу же заложат. Мне, в первую очередь, и пожалуются. Работа кипела. Я носился по парадным и черным лестницам, как белка в колесе. Нужно было следить за качеством работы, потому что некоторые, не буду лишний раз упоминать фамилии, конечно же, пытались халтурить.

Худо — бедно к двадцати четырем часам всю столовую привели в божеское состояние. Под руководством старшины Тригуб отпускаю л\с наряда в казарму, на ночлег. Со строгим предупреждением, чтобы к шести утра все были на месте. Сам остаюсь коротать ночь в комнате дежурного по столовой. Моя дежурка выходит окном прямо во двор столовой.

Под полом моей комнаты дежурного, косо-наклонный «лифт», для разгрузки продовольствия в холодильные камеры и в разделочные цеха. Весь поварской состав столовой — гражданские лица мужского и женского полу. Еще вечером повара — мужики пытались заговаривать мне зубы, предлагая остограммиться коньячком. Я вежливо отказался, но усек, что нужно на всякий случай держать ухо востро.

Когда личный состав убыл на ночлег, вышел за ворота с целью прогуляться метров двадцать, туда — назад по улице. Я ведь еще практически не был в городе. Погода для Питера в начале сентября того года стояла изумительная. Тепло, под 25 градусов. Фонари достаточно ярко освещали тротуар, я побрел наугад.

Буквально через метров пятьдесят уперся в гранитный парапет. Передо мною была Нева. От раскрывшейся перед глазами перспективы захватило дух. Вода широкой реки с каменными берегами переливалась, как ртуть в ночных огнях большого города. То что я раньше видел иногда по телеящику, в кино или иллюстрациях, находилось прямо передо мною, в живую.

Чуть левее, по диагонали — Летний сад. От него вправо переливался огнями освещения Эрмитаж, то есть Зимний дворец. Створки Дворцового моста как раз были разведены, и находились в почти вертикальном положении. Между ними проходили корабли. Зрелище завораживало. Больше смахивало на ночной сон. Еще правее в небо упирался сверкающий позолотой шпиль с ангелом на самой верхушке, обрамленный внизу стенами Петропавловской крепости.

А в дали, насколько хватило зрения простирался мегаполис. Так вот ты, какой Ленинград! Вот какую рукотворную сказку создали себе в свое время цари на костях крепостных рабов посреди болота.

Но времени любоваться красотами ночного Санктъ-Петербурга у меня не было. Пора из сказки снова окунаться в суровую действительность.

Возвращаюсь. Запираю на замок высокую металлическую браму. Выключаю свет и мощусь на голую кушетку, обтянутую коричневым, потрескавшимся дермантином. У меня оставалось 4—5 часов на сон. Несмотря на отсутствие даже самой захудалой подушки и одеяла, вырубаюсь, как всегда, мгновенно. Сплю, как заяц. Сквозь остатки сна слышу, какое — то шуршание под полом моей «спальни». Приоткрываю веки, в окно уже заглядывают первые лучи от восхода северного солнца.

Стараясь не шуметь подкрадываюсь к окну. Створки дверки того самого лифта открыты, а через них вверх кто — то толкает увесистый пакет. Жду. Вслед за пакетом появляется курчавая голова, а затем и туловище одного из поваров. Того, который накануне предлагал мне побаловаться на ночь коньячком.

«О! Это уже становится интересней», — я затаил дыхание. Смотрю, он выползает во двор, а вслед за собою на шнурке вытягивает добычу. Затем подает руку напарнице, одной из девушек — поваров. Вдвоем они несут трофей к воротам. Ну, тут уже и я тихонько пристраиваюсь к ним сзади.

— Далеко собрались, голубки? — шепотом произношу я, но для них это прозвучало ударом молнии. Застыли. Пакет уронили. Челюсти от неожиданности у обоих отвисли. Наперебой, заикаясь начали что — то лепетать в свое оправдание. Я посмотрел на наручные часы. Было половина пятого утра.

— Так, подняли и за мной!

Парочка беспрекословно выполнила мою команду. Занесли сверток ко мне в дежурку.

— Свободны.

— А..а..а..мы, а..а что с нами?

— А с вами пусть прапорщик Трищенко разбирается. Мне не до вас. Пшли вон, отседова.

На полусогнутых, понурив свои воровские головушки, поварята побрели прочь, проклиная, видимо, тот момент, когда понадеялись, что молодой, неопытный, замотанный службой прапор будет дрыхнуть без задних ног, а они преспокойно оторвут от рта курсантов без малого (как оказалось), восемнадцать килограммов свиной вырезки. Сна у меня уже как не бывало. И как ни странно, я был бодр и готов дальше нести службу. Закрыл на два оборота ключа свою кандейку.

Прошелся по всем этажам и цехам. Повара уже трудились в поте лица. Кое — кто отворачивал рожу, остальные заискивающе заглядывали мне в глаза. Я делал вид, что мне по барабану все и всё. Еще раз прогулялся по двору. В полшестого позвонил на курс и попросил дневального разбудить Тригуба. Личный состав взвода прибыл почти все и почти сразу. За исключением некоторых (тех самых). Они опоздали примерно на полчаса.

Конвеер закрутился по — новой. Курсантские столовые в те времена разительно отличалось от солдатских в том плане, что солдатский стол длинный, на 10 человек. Курсантский — квадратный, на четыре персоны. У солдата ложка и кружка. На столе два бака под первое и второе. Плюс десять плоских алюминиевых тарелок под второе и десять глубоких под первое блюдо. Все.

У курсанта стакан и подстаканник. Тарелки все фарфоровые. Кроме ложки еще вилка и ножик столовый на каждого. Бачки алюминиевые под первое и второе, маленькие, с порциями на соответствующее количество едоков за столом. Плюс подставки под бачки, приборы со специями. Умножьте все это на 1200 едоков. Я к тому это перечисляю и сравниваю, что все это нужно МЫТЬ. Три раза в день. И еще масса посуды кухонной. Баки, бачки и кастрюли с кастрюльками. Контейнеры и носилки. И это не все.

Еще 1500 метров квадратных всей площади, разделенной на залы и зальчики, комнаты и цеха. Кладовые и кабинеты. Еще и территории метров триста, которые нужно подметать и мыть три раза на день. А 80% личного состава наряда, снова повторяюсь, не солдаты срочной службы. А, как — бы это помягче выразиться, о — да, личности! По крайней мере, каждый из них так себя мнит.

Для некоторых зазорно брать в руки жирную, грязную половую тряпку, а ведь надо. Для некоторых из них я являюсь носителем всего этого зла, которое им приходится претерпевать, потому что я принуждаю выполнять всю эту зловонную работу качественно и в срок. Они, видите ли, претерпели столько мук, чтобы протиснуться в это заведение, но они предполагали учиться, учиться и учиться, медицине, как завещал дедушка Ильич.

А тут такое. Оказывается, что прежде еще надо в первую очередь научиться подтирать огромную, и чужую задницу. А мама с папой этого даже ни разу не говорили. А некоторые даже и не подозревали, что эта работа ожидает их чадо. Но не будем грешить. Худо-бедно работают все. Наука не мудрая. Тон задают имеющие опыт. А сынкам остается только быстро перенимать, а отлынивать не получится. Свои же быстро рыло натолкут.

Но тем не менее находятся и в край обнаглевшие. Совершая очередной круг по всем этажам и загашникам, заглядываю в т.н. малую раздевалку. А там, укрывшись какими — то старыми попонами, типа шинелей, на узких скамеечках, составленных параллельно, дрыхнет какое — то тело. И это в самый разгар работы! Время около двенадцати дня. Срываю накидку с похрапывающего индивида, и вижу запухшую ото сна рожу по фамилии Секретарев.

Сей маловыразительный тип вел какое — то серое существование. Ни рыба, ни мясо. Не вырывался вперед, и застревал в задних. Он был рядовой, но успел где — то отметиться на срочной службе. Невысокого роста, плотный, губастый. Я взбесился. Пнул его ложе ногой так, что он кувыркнулся рылом в кафельную плитку на полу. Будь это какой — то вчерашний десятиклассник, я бы его пальцем бы не тронул. А этот уже считался матерым в службе.

Добавив еще пару матерных наставлений, поворачиваюсь и выхожу из комнаты. И в этот момент оно запрыгивает мне на спину, захватывает мою шею в замок и начинает душить. Я не могу произнести ни звука, успеваю только сложить из пальцев решетку и показать ему через плечо. И тут до него дошло. Хватка ослабела, и он как мешок сполз на пол.

— Ну, жди, ты у меня еще поплачешься, — процедил я ему сквозь зубы. Он схватился и побежал на свой объект.

Продолжаю обход и натыкаюсь на начальника столовой. И тут этот высокомерный, жирный прапор начал устраивать мне выволочку за то, что где — то там в цокольном помещении, в каком — то углу, мол, полы жирные, и он, дескать, поскользнулся. И чуть было бедолага не ушибся! Ай-ай! Для него это ведь диковинка. Я огрызнулся:

— Еще не успел туда заглянуть. Дам команду, уберут.

И тут Трищенко приглашает меня в свой кабинет. Восседает в своем огромном кресло. И начинает стращать, что если я не успеваю, то он может прямо сейчас выписать мне ускоритель, с помощью которого я уже до вечера вылечу из ВУЗа. Для этого ему только стоит снять трубку прямого телефона на начальника академии. При этом он кивал на рядом расположенный телефонный аппарат. В голове галопом пронеслись мысли о столь скором финише в моем здесь пребывании…

И тут я вспомнил, что ведь через стенку, в «моей» комнате дежурного для него протухает жирный подарок, о котором чуть было не забыл.

— Товарищ прапорщик, у меня есть для вас нечто такое, что если я передам его начальнику академии, то и вам не поздоровится.

— Что!? Вы мне угрожаете?

— Никак нет. Пока только намекаю. Идемте, пожалуйста, за мной в дежурку. Покрасневший толстый хохол с трудом вытащил свой задний мост с кресла, а пузо стащил со стола, и поплелся вслед за мною.

Отодвигаю кушетку и показываю ему увесистый пакет. Он раздирает серую упаковочную бумагу и сразу догадывается, что это такое. Это вам от ночной смены поваров. Рожа сразу расплывается в довольной ухмылке. Он больше ничего не говорит и не спрашивает. Даже пожал мне руку. Подзывает через стекло внутреннего панорамного окна кого — то из наряда и с его помощью уносит вещьдок к себе в кабинет.

Много раз за четыре года я еще был дежурным по этой столовой, но никогда больше этот прапор не сказал мне ни слова. Ни в хорошую, ни в плохую сторону. Правда, он доложил моему начальнику курса, что взвод нес службу по столовой без замечаний. И то хорошо.

Прибежал посыльный, дневальный по курсу. Передал, чтобы я по телефону вышел на начальника. Звоню.

— Тов..щь полковник…!

— Озерянин, вы заглядывали в расписание на сегодня!?

— Никак нет, тов..щь пол…!

— А вы знаете, что вам положено накануне предупредить всех преподавателей, занятия которых вы пропускаете в наряде!?

— Никак нет…

— А вы сегодня пропустили первое практическое занятие по анатомии. Два часа педагоги ждали вас! И они зря время потеряли, и вы теперь навлекли на себя их недовольство. Вам это понятно!

— Так точно, — потухшим голосом блею я.

— Вот завтра изыщите время и ползком, на коленях вымаливайте прощения, и договаривайтесь как хотите, когда вы сможете отработать это занятие.

И на этом бросил трубку.

«Вот и еще нажил проблему на голом месте,» — расстроился я.

Но вот время изматывающего наряда подходит к концу. Вижу по курсантам, что все устали. Двигаются в замедленном темпе. Я сам чувствую слабость в своих неутомимых нижних конечностях. Строю взвод и призываю:

— Остался завершающий рывок. Надо навести порядок к сдаче нашей смены. Иначе с нами поступят с точностью наоборот и заставят сдавать его до отбоя.

Вроде все прониклись. Сменщики, третий курс третьего факультета, вроде, особо не придирались. И мы благополучно убыли в расположение. На отбой в этот вечер я не ходил. Все и сами улеглись вовремя.

Борьба за существование

Владимир Озерянин

см. ФОТО: Торжественное прохождение нашего курса по какому то поводу. Начальник курса впереди колонны.

На следующий день занятия были еще не сложные. Лекция по химии, практическое по статистике и физподготовка. Все по два часа. Я в промежутках изловчился, забежал на кафедру анатомии. Нашел нашу преподавательницу Глебушко Татьяну Петровну. Извинился, попросил простить несмышленышей. Она пошла нам навстречу. Назначила время на субботу после 18 часов.

На кафедре физподготовки разучивали комплекс гимнастических упражнений. Ничего особенного.

Так и покатились день за днем черные будни. Периодически сталкивался со своими коллегами по абитуриентскому периоду во Франкфурте. Вася Богун и Женя Курса были зачислены на факультет ВВС. При этом Курса парторгом, а Богун, как и я, командиром взвода.

С Богуном, еще начиная с Германии, мы более менее сдружились, а Курса ершился и сторонился. У него, видимо, все время перед глазами стояла та картинка, когда я засек, как он списывал сочинение при поступлении.

Забегал я как-то к ним на минутку в гости. Они вдвоем ютились, примерно, в такой же клетке, как и я. В общаге при их факультете. Вася бывал пару раз у меня. Рассказал продолжение своей сердечной тайны, которая началась у него еще в период службы в ГДР. Он там тоже начинал говорить на эту тему. Но так вкратце, менжуясь.

А здесь он уже поплакался мне в жилетку на полном серьезе. Оказывается, там, за бугром, он сошелся с мадам старше его лет на семь. Жена офицера, двое детей. Положила глаз на молодого прапора-фельдшера. И вот дело дошло до того, что она едет сюда к нему жить. И он не знает, что ему делать. Я единственное что мог, это посоветовал ему не встречать ее и не привечать.

Но, видимо, зов гормонов был намного сильнее воли разума. Он ее и встретил и приветил. И брак они зарегистрировали. Ну, что же, и не такое еще бывает. У меня своих проблем выше крыши.

Распорядок учебы более менее стабилизировался. Шесть часов занятий до обеда. Из них четыре практических и два лекционных, теоретических, с 9.00 до 15.00. Далее перерыв на обед. И с 16—17 часы организованной самоподготовки. Если у кого появились хвосты, то еще и, естественно, отработка в личное время. По договоренности с преподавателем. Или в назначенное на кафедре время.

Но, кроме того, есть еще такие наряды как «дежурный по факультету». Это чисто для нас, командиров взводов. Сержанты и старшины ходили помощниками, а рядовые дневальными. А еще заступление взвода в караул с оружием. И дежурства личного состава в наряде по курсу. Все эти наряды, включая наряд по столовой, были распределены равномерно для всех. По одному разу в месяц. Итого, набиралось три-четыре наряда. То есть минимум три-четыре пропущенных предмета.

Все пропущенные по этой причине, равно и как по болезни и другим причинам занятия, нужно было отрабатывать по договоренности с преподавателями этих предметов во внеурочное время. Так было заведено в этом учебном учреждении. Лозунг такой: «Ни одного часа занятий никем не должно быть пропущено». Абсолютно никто не учитывал нашей командирской нагрузки.

Требования к нашим знаниям были на одном уровне с рядовыми курсантами, которые отвечали только сами за себя. А у нас кроме семьи, еще и 25 человек, постоянно требующих к себе специфического внимания.

Дабы завершить главу, вернусь еще раз к месту моего проживания. На улицу Боткинскую. Итак, на этаже, куда меня угораздило поселиться, проживали курсанты и слушатели всех курсов и всех факультетов. Кроме иностранного. Те жили этажом выше, над нами. О них потом, отдельно.

И мы, сухопутные, в красных погонах, и моряки, и ВВСники с голубыми погонами (летчики). А также преподаватели многих кафедр в ожидании квартир. Возвращаюсь поздно вечером, открываю дверь этажа, а там какой-то крик и суета.

— Закрой дверь! — орут, видимо, мне. — Быстрее закрой дверь! Проскальзываю в коридор и закрываю за собой дверь. Наблюдаю такую картину. Почти все жильцы нашего этажа мужского пола, стоят с хоккейными клюшками, палками, швабрами в разных местах на протяжении всего полутемного тоннеля и с криками-воплями, периодически срываясь с места, что-то гоняют. Спрашиваю у ближайшего ко мне субъекта, что, интересно, происходит?

— Крыс гоняем, — отвечает он мне.

— И много их здесь?

— Навалом. Они нас уже достали.

Во как! Оказывается клопы и тараканы, это еще не все. И это в центре «культурной столицы» СССР, городе — герое Ленинграде! И это в общежитии медицинского заведения с мировой славой. И это при наличии своих кафедр эпидемиологии, гигиены и бактериологии. И некоторые из этих педагогов тоже здесь проживают. А начальник академии, генерал-полковник! Академик АМН*. Делегат пяти съездов КПСС подряд! Двадцать первый год на этой должности бессменно! У него семь генерал-лейтенантов в замах. В академии 56 кафедр, и на каждой столуется генерал-майор.

Десять тысяч профессорско-преподавательского состава. Вот куда плывут бюджетные деньги из казны, рекой полноводной.

Как я уже писал выше, здание общежития пятиэтажное, в форме буквы «Е». Моя квартирка в среднем зубе, на третьем, до конца налево.

Построено в средине девятнадцатого века. С тех пор, по всей видимости, ко всем местам общего пользования не прикасалась рука мастерового человека. Все, что внутри комнаток, каждый жилец лепил-мастерил на свой лад и вкус. А все что общее — ничейное.

На этаже был свой домовой комитет. В нем заседали наиболее активные барышни. Жены жильцов. Они составляли график уборки коридора, кухни, туалета, умывальника и выноса мусора, на очередной месяц. Они следили (подсматривали) за недобросовестными соседями по несчастью. И вовремя направляли их на путь истины.

Всеобщим осуждением. Типа, у-у-у с-у-ука! Тыкая из-за угла пальцами в ейную рожу, если рожа была выше по званию и должности. А если нет, могли устроить и самосуд при всеобщем стечении жильцов.

Крыс был полный дом. Между половицами были огромные щели, которые прогрызли еще давние предки ныне проживавших без прописки и регистрации раттусов*. Столовались они на наших общих кухнях, из мусорных баков, в которых пищевых отходов было предостаточно.

Видимо, в самой славной Альма-матер* понятия о дезинфекции, дезинсекции и дератизации* не существовало. Когда скопление крупных грызунов превышало все допустимые нормы, и особо впечатлительные особи женского полу поднимали на каком-либо объекте этажа поросячий визг, тогда звучала мужская команда:

— Выходите на хоккей!

И все мужики, вооруженные вышеперечисленными орудиями, выскакивали в коридор, занимая места у заранее распределенных дыр в полу дабы бить врага при попытке скрыться. Начиналась потеха. Со стен с громким шумом падали развешанные на них тазики и детские велосипеды, ящики и всевозможные коробки с имуществом, которое не поместилось в комнатах. Все эти предметы, выставленные вдоль стен, еще больше сужали проход и без того узкого коридора. А эти «квартиранты» пытались под ними прятаться.

Огромные крысы метались по этажу в поисках спасения, как загнанные и затравленные волки. Редко какой из них удавалось спастись от метких ударов охотников. Трофеи собирали в кухонные баки. После очередной тактической победы объявляли отбой тревоге.

Сегодня как раз была моя очередь с соседом, майором, преподавателем с кафедры статистики, выносить эти баки. И высыпать в контейнеры, которые стояли на повороте к казарме первого курса. Всего в нашей секции было 18 жилых комнат. Туалет на две кабинки. «М» и «Ж». С тоненькой фанерной перегородкой, и открытым пространством от пола до фанеры в 40 см. Ходила легенда по этажам, что у кого-то здесь гостил в течении суток В. С. Высоцкий.

И после этих гостей у него родились такие строчки:

«Все жили вровень, скромно так — система коридорная:

на 18 комнаток всего одна уборная…»

Вот, когда я прибыл на поселение, майор Коклюшин как раз и отбывал свою очередь по мытью полов. А еще бывали «генеральные» (!) приборки. Тогда на борьбу за гигиену активисты поднимали все население этажа. Каждому нарезался участок, и вперед, на баррикады, со швабрами и половыми тряпками.

Шел где-то уже день десятый моего проживания на славной Боткинской улице. В комнате №13. Готовлюсь к занятиям на завтра. Время 23 часа вечера. Зубрю анатомию. Скулит ребенок. В щели давно рассохшейся двери просачиваются кухонные испарения, густо приправленные дымом от сигарет, выкуриваемых дамской половиной коммуналки.

Мы все этим дерьмом дышим, включая трехнедельного младенца. Но все бы это еще ничего, если бы не беспрерывный отборный мат из уст тех же «благородных» дам, вырывающийся из их луженых глоток для связки слов. По громкости минимум на уровне мегафонов. Дверной проем кухни, как назло, без двери, находится как раз напротив дверей моей конуры.

Хоть как-то заниматься в таких условиях совершенно невозможно. Я долго терпел. Выхожу в коридор. Заглядываю на кухню. Пять-семь жирных свиноматок, вволю выспавшихся за день, дуреющих от безделья, чешут свои помойные языки, перемывая кости всем жильцам без разбора.

Решительно делаю шаг в дверной проем. Не помню уже, что я там им рявкнул. Они сначала опешили и заткнулись. Через мгновение поднялся неимоверный гвалт. Град оскорблений обрушился на мою голову. Я запредельно повысил голос снова. Пообещав в этот раз передушить их, как крыс. Они с воплями начали выскакивать из кухни и разбегаться по своим норам.

Некоторые пытались еще возле дверей своих лежбищ доказывать права на свободу слова и дерьмократию. Тогда разверзались проемы их камер, и волосатые лапы супругов, без лишних слов затягивали одуревших благоверных внутрь, захлопывая дверцы. Я прославился на этаже мгновенно, но с тех пор у нас стало намного тише и воздух чище.

Правда, насчет тишины-то не очень… По нашей улице проходили трамвайные пути, которые, видимо, последний раз чинились еще при Сталине. Засыпать и просыпаться приходилось под грохот колес о многочисленные стыки. Весь древний наш барак дребезжал и подпрыгивал при следовании очередного состава. Но ничего, и к этому через год привык. А еще через лет пять проложили новые рельсы, так вообще тишина наступила.

Позже мне потихоньку пришлось поневоле узнать, кто есть кто из этих «девушек». Некоторые из них были, что называется, настоящие «жены моряков», которые не могли дождаться, когда их благоверные отправятся, как можно дальше и подольше. Эти отбросы, подобранные на питерских тротуарах, еще и пытались делать погоду в микроколлективах.

Надо отдать должное их супругам, ни один из них не заступился за своих «красоток» и никто мне слова не сказал. Видимо, прекрасно зная ху из ху. Притирка состоялась. В продолжении повествования возможно я еще вкратце пару раз вспомню свой этаж.

*АМН-академия медицинских наук.

*раттус — (лат.) — крыса

*альма-матер — (лат.) alma mater — буквально «кормящая, благодетельная мать» — старинное неформальное название учебных заведений

*дератизация, дезинсекция, дезинфекция — уничтожение — грызунов, насекомых, бактерий.