Реабилитация

Viktoriya Slizkova, 2021

Егор Щукин, молодой хоккеист, получает серьезную травму на очередном матче. И только одна девушка, ничего не знающая о хоккее, но полностью посвятившая себя профессии врача, сможет ему помочь. Но захочет ли Егор принять эту помощь?! Книга о, казалось бы, невозможной любви, спорте и том, как человек преодолевает невозможное.

Глава 13

Руки доброй женщины, обвившиеся вокруг шеи мужчины, — это спасательный круг, брошенный ему судьбой с неба.

Джером Клапка Джером.

Я как истукан стояла посреди пустой палаты и боялась сделать шаг в сторону, во избежание мнимого расстрела.

Один час.

Всего один.

Шестьдесят минут.

Три тысячи шестьсот секунд.

Это странное чувство в груди, словно твое сердце препарируют изнутри голыми руками. Я не знала, что такое любовь, и не думаю, что к парню у меня было влечение. Я просто обещала ему, что он выживет, что будет ходить, что будет все в порядке. А на деле я таких дел понаделала, что самой становится стыдно.

Неадекватное поведение с моей стороны, я же видела столько тяжелых судеб, поломанных людей, смертей, криминала. И что происходило теперь? Я стою как растерянная девочка и впервые не знаю, куда себя деть.

— Виктория Юрьевна?

В палату вошла Оля, видимо все, поняв без слов.

— Хотите чаю? С ромашкой.

Перевожу на нее задумчивый взгляд. Красивая девушка, примерно моих лет, с забавным белым хвостиком на затылке. Стройная фигура, белый халат. Все как у всех.

— Давай.

Голос хрипит, то ли от слез, то ли от спазма.

Оля приносит в палату две чашки чая и сев на кровать Егора, похлопывает по месту рядом с собой, мол, давай садись. А я хочу вылить на нее кипяток, потому что она разрушила идеально разглаженные мной простыни, приготовленные к возвращению Егора Щукина.

Сажусь, просто потому что ноги больше не держат. Как не странно рука не дрожит, уже хорошо. Я врач, у меня всегда должна быть твердая хватка.

— Час прошел?

Киваю.

— Скоро привезут.

Она мне правда нравилась, от девушки веяло какой — то душевностью и покоем. Такие раньше становились сестрами милосердия, и в военные времена вселяли надежду в души раненых. Добрые, с мягким взглядом, и большой душевной теплотой.

— Надеюсь.

Незаметно даже для меня самой, по щеке скатилась слезинка. Всего одна, но от того, наиболее горькая.

— Не плачьте, — Ольга смахивает влагу с моих щек, — вы такая сильная девушка, вы не должны расстраиваться.

Опять это определение — сильная девушка. А сейчас хотелось быть слабой. Не быть одной в огромном мегаполисе равнодушных людей. Только теперь пришло осознание, что легко было носить статус неуязвимой, когда за спиной была железная поддержка Николая Константиновича.

— Я буду в порядке.

Пытаюсь улыбнуться в ответ на заботу.

— Не сомневаюсь.

Ухмыляюсь. Так на меня реагировали многие люди, уж не понимаю почему. Во мне веса килограмм пятьдесят, обычный рост, простые зеленые глаза. Я не владела рукопашным боем, не имела пистолета в потайном кармане брюк. Была просто обычной русской девчушкой, двадцати пяти лет.

— Вы давно знакомы?

Скользкий путь. Несколько раз сглатываю, смачивая пересохшее горло.

— Пару месяцев.

— А до этого никогда не виделись?

— Нет, ни разу.

Вздыхает.

— А кажется не так.

— Почему?

Помешиваю ложечкой чай, пытаясь не стучать по стенкам стеклянной кружки. Мне нравится тишина в палате.

— Вы выглядите влюбленными.

Часть чая проливается мне на руки. Это не от услышанного, это от того, что я почувствовала, в ответ на ее слова.

— Тебе показалось.

— Вы хорошая. Здесь все такие жуткие снобы, а вы действительно вкладываете в работу душу. Это заметно.

Девушка похлопывает меня по руке и стирает заранее приготовленными салфетками влагу с моей ладони. Хочу сказать ей спасибо и за чай, и за то, что заняла хоть чем — то мое время, но резко замолкаю. В коридоре слышится стук колесиков каталки. Оля ободряюще сжимает мои плечи и открывает дверь.

Двое санитар заезжают в помещение и перекладывают еще дремлющего Егора на койку, и так же, не произнося ни слова, выходят вслед за Ольгой. Укрываю парня простыней, нахожу в привезенном белье колбу с питательным раствором и подвешиваю ее на стойку капельницы.

Парень медленно приходит в себя.

— Вика?

Подсаживаюсь к нему и смоченной в воде ваткой протираю Егору губы.

— А пить?

— Пока нельзя.

Пытаюсь улыбнуться, но в нос резко ударяет запах операционных лекарств. Он настолько резкий, что пускает по телу хоровод мурашек. Передергиваю плечами, еще крепче сжимая его руку.

— Я нормально.

Он пытается меня приободрить, но лучше ему этого не делать, потому что его голос скрипит как металл по стеклу.

— Нога болит?

— Пока нет.

Отлично, у парня еще есть около часа отдыха.

— Долго меня не было?

— Полтора часа.

— Это много?

— Нет.

А больше и не знаем, о чем сказать. Парень поглаживает мою ладонь большим пальцем руки. И так медленно, медленно засыпает. Вот он здесь, как минимум живой, и я могу держать его за руку, но почему — то легче от этого не становится. Его ладонь мертвецки холодная и так сильно дрожит. Так отходит наркоз. Дыхание поверхностное, слегка стонет.

Что же чувствуют родители, когда болеют их дети? Может что — то подобное. Выть, кусать, бежать. Да некуда, от вас ничего не зависит.

— Вик.

Рассматриваю его подрагивающие ресницы, парень все еще спит и зовет, меня очевидно во сне.

— Тише, тише, спи.

Наши руки все еще вместе. Пытаюсь высвободить пальцы, но парень сжимает их еще крепче. Хорошо, пусть пока так. Груз этого дня давит на плечи, и я позволяю себе вольность прилечь на грудь Егора и, слушая стук его сердца, наконец, вырубить этот день!