Наст и сход лавины

Soverry

Десятый век. С юга идут безымянные, но влиятельные завоеватели, уничтожая на своем пути идолов и захватывая умы смертных. Решая объединиться с братом в грядущей смертоносной битве, Чернобог собирает все земли Нави под своими знаменами. Но край-княжество Вечной Мерзлоты испокон веков принадлежит Моране, и она никогда не согласится сложить с себя регалии и преклониться пред мужчиной. Пускай и ценой этому может стать собственное падение и забвение в умах смертных. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 2. Мужья Мораны

Вести от Руевита пришли с гонцом быстрее, чем он выдвинулся в сторону Вечной Мерзлоты и студеного княжества Мораны.

«Мои войска — твои, брат. Да не наступит тот день, когда мы покоримся иноземцу!»

Коротко, резким росчерком пера и жирной кляксой в конце. Чернобог сводит брови, кивает, глядя на гонца, и сворачивает письмо в трубочку.

— Будет ли ответ?

— Скажи своему князю, что я призову его с войском, как настанет час.

Гонец откланивается и не ждет ни оплаты за свои труды, ни добрых слов. Военный, понимает Чернобог. Один из воинов Руевита, коих у него сотни и тысячи. Когда-то ему довелось воевать с ними бок о бок — стойкие, выносливые и удивительно неприхотливые, когда дело касалось ночлега или пропитания; мужчины и женщины слаженно бились единым организмом. Сейчас уже и не вспомнить хоть одно лицо из увиденных. Впрочем, что-то подсказывает, что это не из-за прошедших лет, а есть в их лицах что-то общее — Руевитовское. Списанное с предводителя их и князя.

Поначалу Чернобог и не думал обращаться к суровому и кровожадному воину, но отказ брата буквально заставил его пойти на крайние меры: письмо было написано за полночь, тотчас отправлено, и не успело солнце обернуться вокруг Яви, как гонец прибыл с ответом.

Повоевать Руевит всегда рад, но Навь и Правь, распри между чужими родственниками и уж тем более дележка власти его никогда не интересовали. Пожалуй, отчасти Чернобог даже готовился получить отказ. Какая вояке разница — кому поклоняются смертные, если сталкиваться лбами они будут вечно, а ратные поля не закончатся вовек?

Но пробегаясь по коротким строчкам взглядом, Чернобог ловит себя на мысли, что был несправедлив по отношению к Руевиту.

— Думаешь, и правда явится? — спрашивает Ящер, посмеиваясь. — Семиликий лишь свои цели преследует и ничьи другие.

Чернобог снова сворачивает письмо в трубочку, хлопает ей по тяжелому деревянному столу и поднимается на ноги.

— Сейчас любая помощь будет кстати. Сам же знаешь, какая битва надвигается.

Когтистая лапа тянется к столу, двигает чернильницу, откровенно копается в чужих вещах, но Чернобог то ли не замечает этого, то ли позволяет давнему другу подобную вольность. Складывает руки за спиной и подходит к приоткрытому окну, перемежаемому кованными железными прутами в замысловатых фигурах.

Гонец удалился уже давно, с тех пор Ящер умудрился нагло наведаться в палаты, отмахиваясь ото всех вопросов о том, как же он покинул свой извечный пост у моста. Что-то наплел, наверное, страже, потому что звуков потасовки не было, а теперь и вовсе ходит тут подобно хозяину, рыщет по чужим вещам и ни капли скромности не проявляет.

Лишь посмеивается:

— Знать-то знаю, да не верю я, что его семимордая светлость не воткнет тебе нож в бочину в самый ответственный момент.

Ветер не проникает в помещение, хотя ветки деревьев колышутся, а темное небо висит привычными тучами. Чернобог не поворачивается лицом к Ящеру, глядит все так же на улицу, но произносит сурово:

— Рыться там перестань.

Какое-то время тот еще шуршит бумагами, а потом перестает, убирая лапы подальше от чужих бумаг, чернил и прочих безделиц.

— Не нравится он мне, князь, — продолжает Ящер как ни в чем не бывало. — Как пить дать — не нравится. Ему бы только воевать, а с кем, за кого и куда — и разницы нет.

Чернобог тяжело выдыхает, отчасти жалея, что в этих землях Нави нет гроз. Сейчас бы пригодилась одна, хотя бы самая небольшая. Но тучи не сгущаются, не становятся сизо-черными, а значит, и ливня с громом и молниями не будет.

— Вот и пусть воюет, — наконец отзывается он. — Раз нет разницы, то с чего бы ему не принять нашу сторону, правильно?

Ящер недовольно причмокивает, мордой качает, но больше убеждать в своей правоте не пытается. Вместо этого переводит тему:

— А что насчет Мораны? У нее-то войско точно в несколько раз больше Руевитового.

Чернобог оборачивается не сразу. Хмурится, скользит взглядом по решетчатым окнам, а потом и вовсе глядит мимо Ящера.

— Больше-то больше, да что-то я сомневаюсь, что она ответит на мое письмо.

— А ты не сомневайся. Я тебе и так скажу — не ответит она. Хочешь добиться от нее чего-то, так это тебе придется ехать к ней на поклон, унижаться, красивыми речами ее обхаживать. Зима никогда приветливой и радушной не была, а ее хозяйка и подавно.

— А ты откуда так много про нее знаешь? — подозрительно спрашивает Чернобог. Ящер хмыкает, пытается выйти из-за стола, но почти застревает из-за приземистого пуза и тяжелых задних лап, служащих ему опорой. Пыхтит, пытается повернуться, но на помощь ему никто не торопится.

Чернобог будто и не замечает затруднительного положения товарища. Так и стоит на месте, ожидая, когда тот наконец соизволит ответить на вопрос.

— Да только ты, князь, ничего и не знаешь, — почти со смехом произносит Ящер, все же справившись с внезапно образовавшейся ловушкой из стола и стула. — У княгини нашей дурной характер, потому никто в ее владения и не суется. Это еще до тебя повелось, когда Навь была разрозненными землями со своими владыками. Мы тогда с ней соседями были, да не могу сказать, что добрыми.

Вспоминать о тех веках, когда ему принадлежал не только мост, а какие-то сказочные земли, Ящер любит даже больше, чем посмеиваться и издеваться над другими — это Чернобог хорошо знает. Но не закатывает глаза, не прерывает его, а наоборот — даже брагу разливает по чашам и протягивает одну из них, полную до краев, хозяину Калинового моста. Тот осушает посудину одним крупным глотком, широко растопырив пасть, и глотает с таким громким звуком, что стены чуть ходуном ходить не начинают.

— Так вот, — принимается рассказывать Ящер, явно довольный, что ему налили выпить, — было это, еще когда она была женой Велеса. То ли повздорили они, то ли он оскорбил ее как-то, и как взвилась эта жестокая женщина — ух как взвилась! Бросила, говорят, мужа среди смертных, всех детей, даже от первого брака, ему оставила и ринулась в старый, давно заброшенный Хладный двор. Заперлась там и заявила, что к мужу-де не вернется, а ежели он попытается вернуть ее силой, то убьет его, а из кожи его себе перчатки сделает, из костей его серьги, а глаза засолит и так съест.

— Ты уж чушь-то не мели, жив он и с глазами.

— Жив-то жив, князь, а все потому, что не сунулся Велес к супруге разозлившейся. Он-то не глуп: знает, что гневить Морану — себе могилу рыть. Задобрил ее дорогими подарками, мехами задобрил. И на развод согласился, будто и не было между ними ничего. Детей-то назад не спрячешь только, — ехидно посмеивается Ящер и когтем в чашу тычет, намекая, что налить бы нужно.

Чернобог льет ему из кувшина сам, снова доливает браги до самого-самого края. Ящер пристально следит за текущей жидкостью, чуть не расплескивает себе на когтистую лапу, когда поспешно тянет в пасть.

— Ух, хороша бражка! — И облизывается длинным раздвоенным языком.

— Так что там с Велесом? — напоминает Чернобог, задумчиво потягивая брагу, совсем не так, как Ящер. — Они примирились в итоге?

— А этого я уже не знаю, князь. Знаю только, что раньше наша княгиня туда-сюда через Смородину бегала, а теперь уже много лет и не показывается рядом с моими владениями. То ли нашла дорожку покороче между своими землями и Явью, то ли не покидает свои хоромы, опасаясь, как бы ее не лишили всего нажитого.

Чернобог хмурится. Не допивает до конца, а отставляет стакан и направляется к висящей на стене карте Нави. Старый гобелен ему достался вместе с землями и хоромами. Чтобы проще адаптироваться или потому, что остался от кого-то из прежних князей — Чернобог и не разбирался. Он тогда был слишком зол на брата, чтобы дотошно изучать новые владения и подарки.

Все как на ладони — и все здесь принадлежит ему, кроме тех самых земель, про которые и думать-то нечего. Вот они — на самом севере. Вышитые белыми нитками на гобелене, словно и не земли это, а одно огромное озеро. Неясно, ни какие там дороги, ни много ли жизни. Может, там и нет ничего, кроме ледяной пустыни.

— Призадумался, князь? — ехидно спрашивает Ящер. — Подумай, правильно. Где ж тебе еще такое войско достать, как не у Мораны?

— В этом-то ты прав, — произносит Чернобог, поглаживая бороду. — Но если все твои рассказы правдивы… Нет, если в них хотя бы часть правды есть, то силой тут нельзя действовать. Да и столько лет я не притеснял ее прав на земли, будет странно это, реши я сейчас завладеть ими. Как бы война не началась, а нам не воевать с таким войском надо, а заполучить его себе.

— Нам? Это ты меня с собой возьмешь?

Он оборачивается, взгляд бросает на Ящера, и губы сами собой растягиваются в насмешливой улыбке.

— Твое дело — сторожить мост, а не по землям Нави скитаться в поисках приключений.

— Так ты же не справишься без меня, — тут же находится Ящер и делает широкий шаг мощными лапами в сторону Чернобога. — А я и подскажу, как к княгине подступиться, и еще много чего знаю.

Глухой смех все же вырывается у Чернобога. Он качает головой и возвращается взглядом к карте.

— Ну уж нет, друг мой. Ты меня не уболтаешь, хотя болтаешь ты и складно. Не я тебя владыкой моста назначал, не мне тебя и отпускать.

Изо рта дракона раздается разочарованный вздох, больше похожий на рык, но Чернобог никак не реагирует. Прослеживает тонкие черные нитки дорог, тянущихся в обход вечной мерзлоты, присматривается. Пальцами ведет по ним и наконец находит. Вот же она — одна единственная тоненькая серая тропинка. То ли картограф ошибся, то ли прялка напортачила — то ли это и в самом деле тропка, что может завести в густой лес морозной пустыни, с которого и начинаются владения холодной княгини.

— Коня седлать надо, — говорит Чернобог, какое-то время еще разглядывая карту, как будто она может ответить хотя бы на часть из множества вопросов, что появляются у него в голове. Но гобелен-карта молчит, и он тяжело выдыхает, оборачиваясь к Ящеру.

— Сегодня выступаешь в путь?

— Сегодня.

Но короткий ответ не устраивает хитрого Ящера, он продолжает наседать:

— И кого же возьмешь с собой, если не меня?

Чернобог не выпроваживает его, но и отвечать не торопится. Возвращается за стол, пишет короткую записку и сворачивает в несколько раз. Чувствует, как Ящер вытягивает длинную шею, пытаясь заглянуть туда, куда его явно не звали. Сургуч капает крупными каплями на край письма, нагретый пламенем свечи.

— А если тебе помощь понадобится? А если совет? — никак не успокаивается Ящер, но Чернобог даже в лице не меняется. Прижимает печать к мягкому воску, придавливает и машет письмом, откладывая печать в сторону. — От меня пользы будет в несколько раз больше, чем от любого из твоих людей!

Брага делает его еще более болтливым, чем обычно, хотя и выпил-то всего ничего. Чернобог смотрит на него, но на место не ставит. Что-то для себя решает и протягивает ему письмо с печатью.

— Вот, — говорит, — возьми.

— Что это? — спрашивает Ящер, но письмо берет в лапу осторожно, не сжимает когтями, чтобы случайно не порвать.

— Отдашь моему брату, если он вдруг явится в мое отсутствие.

— Думаешь, явится?

— Не знаю. Но нрав у него крутой, а характер нелегкий — он точно смертельно обидится, если решит протянуть руку помощи, а меня в это время не окажется дома. Надеюсь, это письмо умерит его вспыльчивость, если что.

Ящер хмыкает, письмо крутит перед глазами-бусинами, и они похожи на тлеющие угли. Есть что-то почти мудрое в его сосредоточенном взгляде, но эта мудрость сменяется насмешкой спустя несколько мгновений. Может, никакой серьезности там и не было; Чернобогу все равно. Он знает, что Ящер не подведет его в таком простом деле: передаст письмо, если брат появится. А если не появится, то все равно вскрывать не станет.

— Хоть попрощаться придешь?

— К чему нам прощаться? Поездка не будет такой уж долгой. Да и вряд ли наш разговор с Мораной займет много времени. Если ты прав и она стала затворницей, то сомневаюсь, что она — образец гостеприимства.

На последних словах Чернобог усмехается, и Ящер тоже хрипло посмеивается.

Впрочем, дорога оказывается дольше, чем он предполагал.

Это становится ясно, когда на четвертый день он не продвигается вперед по ледяному лесу, а ходит кругами. Все деревья, покрытые инеем, выглядят одинаково, дорожек нет, а склоны, валежники и холмы мешают идти четко прямо. Если бы он не сворачивал никуда, то рано или поздно вышел бы из этого бесконечного леса.

Если бы.

Слишком много сослагательного наклонения.

Он злится к концу первой недели, к концу второй впадает в откровенную ярость. И пускай не помнит, чтобы хоть раз видел ее холодный взгляд и лицо, но почему-то не покидает ощущение, что она смеется над ним.

Он разве что не слышит ее смех в собственной голове.

— Проклятая сука, — рычит он себе под нос, упрямо направляя коня четко вперед. Тот упирается, не хочет, но все же идет. Будь конь под ним обычный, то уже бы упал от усталости замертво, но в Нави и так все не живо и не мертво, вот и конь шагает вперед, пускает кольца дыма из ноздрей, сверкает красными глазами, но не устает.

Лес сменяется бесконечной ледяной пустыней, и здесь идти вперед получается без каких-либо препятствий, но что-то подсказывает, что карта, оставшаяся висеть в его палатах, была составлена картографом, который и примерно не представлял границы владений суровой и беспощадной богини. На той карте и близко не нанесены все просторы и земли северной части Нави.

Град бьет и его, и коня, и вокруг нет ни одного дерева, чтобы укрыться. Ни одному смертному, пожалуй, не пройти здесь. Может, если только какую хитрость сможет придумать; но для этого нужно знать про нескончаемый град, ледяные шарики которого становятся все крупнее день ото дня.

Он все равно не повернет обратно.

Конь устало пыхтит, фырчит, артачится чаще, но Чернобог продолжает упрямо вести его дальше. И когда они преодолевают ледяную пустыню, впереди появляется едва-едва заметный в дымке силуэт крепости у горизонта.

Будет смешно, думает он, если окажется, что это не владения Мораны, а какая-нибудь застава.

Радостное настроение пропадает почти что сразу. Ледяной ветер кусает за лицо, за руки, на бороде и усах остается наледь, даже на гриве коня появляется иней. Чернобог плотнее кутается в одежды, промерзает до самых костей, почему-то вспоминает о браге, оставшейся на хранение Ящеру, и даже завидует хитрому дракону.

Уж Чернобогу-то больше прока было от браги. Особенно в такой ветер, который проникает и в рот, и в нос, и под глаза будто бы лезет.

Он почти привыкает к ветру, когда слышит треск. Сначала списывает все на разыгравшееся воображение. Потом на ветки — но веток-то нет, как и деревьев. Треск раздается громче, и вот тут-то Чернобог и опускает взгляд ниже.

— Вот же сука, — цедит сквозь зубы, перехватывает поводья потуже и со всех сил бьет пятками в бока коня.

Корка льда под ними истончается, трещит она же — и ему бы спешиться, взять коня под уздцы и идти медленно, но вокруг ни души, ни зверя. Вокруг ничего, за что зацепиться можно, а сплошная снежная гладь обращается в лед. Трескучий, щелкающий и шикающий.

За копытами коня толстые льдины откалываются друг от друга, вода мертвого озера плещется, и конь разве что не верещит.

— Да что же в этой воде? — невольно произносит Чернобог вслух, а сам концом поводьев стегает скотину по бокам, подгоняя. — Давай, Бурка, быстрее!

Вода, соприкасаясь с шерстью, шипит. Разъедает и кожу, и мясо — он видит, как переднее копыто утопает в небольшой лужице, — и оставляет глубокие раны на звере. Конь ржет, мечется, пытается вбок увезти, но Чернобог направляет его вперед.

Прямо и только прямо.

Иначе блуждать им здесь бесконечно долго.

Конца тающему льду все нет и нет; копыта изъедены мертвой водой, конь ревет совсем не по-лошадиному, глаза налиты кровью, густой черный дым валит из ноздрей и рта. Он пускается во весь опор, но впереди лишь новый треск, рокот белого и мутного льда и одолевающие мысли — потонут.

Точно вдвоем здесь потонут.

Не хочет Морана, чтобы ее беспокоили, и позаботилась об этом с излишком.

Но Чернобог сильнее пятками коня бьет, разве что не до крови, тот взвизгивает, скачет быстрее пущенной стрелы и борется, сражается с леденящей мертвой стихией. Чернобог кричит от злости, оборачивается и видит, как за ними отколотые льдины утопают в озере.

— Не подведи, Бурка, не подведи! — орет он на взмыленную животину.

И сколько времени все это длится — неизвестно, но наконец под конскими ногами твердая земля. Наконец ничего не расходится трещинами, а бескрайнее озеро остается за спиной.

— Да уж, — устало выдыхает Чернобог, тормозя коня. — И как с такой договариваться? Неудивительно, что Велес согласился на развод.

Лошадиные ноги почти до коленей представляют собой кости. Без мяса, без сухожилий даже — голые кости. И Чернобог щурится, но все равно не спешивается. Лишь любопытно становится: а сунь он в те воды руку, что бы было?

Студеное княжество Мораны показывается из-за плотной холодной дымки, и он самодовольно ухмыляется. Ну куда ей справиться с богом! Особенно с таким могущественным. Может понаставить своих ловушек, может поиграть с ним — а ведь все равно он ее нашел. Все равно добрался до студеных палат с высокими ледяными витражами.

И ни ветра, ни града у ее княжества нет. Ворота у крепости — и те оказываются распахнутыми. Уж он-то думал, что после озера на него сосульки посыплются, ледяное пламя окольцует всю крепость и придется через озноб, бурю и вьюгу пробираться. А у нее и ворота открыты!

Ну дура баба. Все продумала, а как свой дворец спрятать, так не смогла.

Он въезжает во двор, разве что не смеясь. Никто его не встречает, но никто и не выпроваживает. И что же тут такого сложного, думает Чернобог. Ну лес, пустыню и озеро он преодолел — а дальше-то даже стражи нет. Заходи — бери что хочешь.

Не выдерживает — смеется в голос, разворачивая коня и осматриваясь.

— Эй, хозяйка! — кричит в разве что не издевательской манере. — Где же твое хваленое войско? Или все это сказки для устрашения бывшего супруга?

От смеха аж слезы на глаза наворачиваются. Мерзнут моментально и веки колют; и Чернобог утирает их, ведя коня вперед. Двор выглядит настолько спокойным и пустынным, что будто и не было здесь никого никогда. Ни птиц, ни зверей, ни других тварей.

Двор просторен, и он объезжает часть, но ничего не меняется. Проскальзывает мысль даже, что он обманулся: принял пустые ледяные палаты за студеный дворец. Но нет, не может же быть подобных дворцов несколько в Нави. Да и выглядит все больно роскошно — льдинка к льдинке, насыпь снега к насыпи.

— Испугалась, наверное, — хмыкает Чернобог, обращаясь то ли к коню, то ли к самому себе. — Пугливые нынче бабы пошли.

И не успевает он договорить последнее слово, как поднимается ветер, тянущий поземку из-под копыт зверя все выше и выше. Вьюга завывать начинает, закручивает, и буран глухо воет ей под стать.

Тяжелые ворота захлопываются, и непреодолимая сила подхватывает и Чернобога, и скотину его, кружа в колючем и пронизывающем танце. Он взывает к своим силам, но те молчат, он рычит и остановить бурю пытается, но та лишь злее становится. Рвет одежду на нем, бьет по лицу и шпыняет туда-сюда, как тряпичную игрушку.

А потом отшвыривает. Прям к лестнице бросает перед одними из хором.

Он падает на колени, едва удерживаясь, чтобы не на лицо и грудь. Вой вьюги в ушах так похож на женский высокий смех, что он ожидает увидеть насмешливую богиню на лестнице. Но конь хлопается о землю с глухим ударом, ржет, брыкается и тяжело поднимается на ноги, и визг бури затихает, так и не сменяясь женским смехом.

Зато он видит ее.

В белых мехах, с такой же белой кожей и смоляными волосами, выделяющимися на ослепительно-белоснежном фоне, Морана стоит на самом верху лестницы, ведущей в палаты, и едва поводит тонкими пальцами.

Откуда ни возьмись появляется тьма воронов, они хлопают крыльями, кричат — и становятся воинами, ударяясь о землю. Десятки, сотни, тысячи — весь двор ими наполняется, а они все прибывают и прибывают. Чернобог крутит головой в поисках конца этой армии. Они должны прекратить появляться, не может же быть их тьма — густая, черная и бесконечная.

Его взгляд наконец устремляется к ней, когда хлопки крыльев стихают, и на ее лице нет и толики насмешки. Ей совсем не весело, ей не забавно.

Лицо-маска ничего не выражает, лишь глаза блестят с такой явной эмоцией, что ее ни с чем не перепутаешь.

— И кто теперь испугался? — властно спрашивает она, с презрением смотря на потрепанного ветрами Чернобога.

Он открывает рот, чтобы ответить, но челюсть предательски отвисает.