Салюки, Затерявшийся В Бордовом

Robert Rickman

Глава V

Я проснулся от того, что вздрагивал во сне после ночи, что я провел, изучая алгебру и ничего из нее не поняв. Часы на радиоприемнике показывали 9:19, солнечный свет просачивался по краям штор, и сквозь занавеси в комнату врывались потоки прохладного воздуха.

Неужели это правда?

Я вскочил с кровати и одним рывком отдернул шторы, впуская в комнату прекрасное утро Южного Иллинойса. Старомодные машины всё еще проезжали по Линкольн-Драйву, и одетые в архаичные наряды студенты всё так же прогуливались по пешеходным дорожкам. Моя знакомо-незнакомая комната была залита ярким солнечным светом. Та часть, в которой обитал Гарри (он уже проснулся и ушел на занятия), сияла чистотой и порядком, а моя часть была завалена хламом. Да, это было правдой.

Кэтрин!

Я заметил записку с номером ее телефона, приклеенную скотчем к радиатору над моим столом. Телефон находился меньше, чем в трех шагах от меня, но расстояние между общежитием и домом в Мёрфисборо достигало тринадцати километров.

На столе у меня лежала книга «Укрощение взбудораженного ума: карманный справочник для нервных людей», написанная доктором медицины Робертом Райхманом.

Я открыл ее и нашел подчеркнутые карандашом строчки и прочитал их вслух: «Нервным людям, склонным к навязчивым размышлениям, будет полезно перестать предаваться размышлениям и начать действовать».

Мне было страшно вступать в контакт с моим шатким прошлым, которое должно было стать моим ненадежным будущим, потому как я мог с лёгкостью напортачить и сделать его еще хуже. Мне нужно было перестать думать, преодолеть расстояние от стола к телефону и позвонить. Вместо этого я подобрал несколько разбросанных листов бумаги со своими записками и бросил их в мусорное ведро.

Сначала нужно сделать то, что нужно было сделать давно.

Немного подумав, я понял, что смогу позвонить Кэтрин только, когда обрету ясность мыслей. А сейчас мне было слишком трудно, — нет, невозможно — мыслить ясно о чем-либо с таким беспорядком на письменном столе. Мой письменный стол напоминал мне мой кухонный в 2009 году до того, как я смахнул с него весь хлам на пол трейлера. В другой части комнаты, где обитал Гарри, письменный стол блистал таким же идеальным порядком, как и его ум. Может, если я приберу на своем столе, то в мозгах моих тоже появится порядок, и я смогу позвонить Кэтрин после того, как приведу в порядок стол?

Через час я пристально посмотрел на свой чистый, хорошо отполированный стол: старая настольная лампа с гибкой ножкой стояла в левом углу и отбрасывала круг света на зеленый журнал для записей. Из контейнера для ручек торчали две шариковые ручки, которыми, насколько я помнил, я почти не пользовался. А на маленькой подставке лежал жетон железной дороги «Лонг Айленд Рейлвей» с отпечатанным на нем спешащим на поезд пассажиром. Этот сувенир я привез из Нью-Йорка в 1964 году с «Всемирной ярмарки». Это был единственный раз, когда моя семья провела отпуск вместе. Этот жетон я потерял в 80-х.

И, кажется, другие вещи растерялись тоже. Я изучал комнату беспокойным взглядом в поисках подсказок, пока не остановил его на телефоне на стене. Большой черный ящик со старомодным диском и громоздкой трубкой выглядел бы совершенно нелепо, если бы висел у меня на поясе, как мой мобильный. На моем письменном столе не хватало монитора компьютера, мышки и принтера, а под столешницей на книжной полке — процессора. А на комоде должен был стоять DVD-проигрыватель и телевизор с жидкокристаллическим экраном. Но так как эти технологии еще не были изобретены, то на самом деле я ничего не потерял. Так как в 1971 люди всё еще контролировали технику, а не наоборот.

Я сходил в кладовку уборщика в коридоре и нашел швабру, ведро, баночки с мылом для пола и воск. Принеся воду из ванной комнаты, я помыл пол и остальную часть комнаты.

В 11:00 этого утра фотограф из университетской студенческой газеты «Дейли Иджипшн» мог бы сделать снимки комнаты 108 корпуса «Бейли» для конкурса «Лучшая комната кампуса». Единственным недостатком в идеально чистой комнате была просыпанная щепотка табака на столе Гарри.

Пора звонить Кэтрин.

Трясущимся пальцем я прокрутил диск, набрав ее номер. Подождав несколько секунд, я услышал какие-то щелчки, потом смешные сигналы, а затем голос на записи сообщил, что этот номер больше не обслуживается. Я позвонил в справочную, но оператор ответил мне, что в Мёрфисборо не зарегистрирован абонент с фамилией Манчини. Испытывая невероятное отчаяние, я сел на безупречно заправленную кровать и стал снова листать телефонный справочник. В нем был номер, зарегистрированный на фамилию Манчини, и я не помнил, чтобы они переезжали.

Может, я вернулся в другое прошлое?

Сидя на кровати я провел полчаса, уставившись на свои скучные кожаные ботинки в бесплодной попытке игнорировать 20-е столетие. В конце концов, ручка двери в коридор провернулась, и в комнату ворвался Гарри, едва заметно кивнув.

Вместо обычных четырех-пяти книг под рукой, сегодня он появился с единственной коробкой в руках. Я вспомнил, что мой сосед по комнате был человеком с устойчивыми привычками, поэтому эта перемена меня заинтриговала. Он сел за свой стол, открыл коробку так, словно в ней хранилась ваза времен династии Минг, которую он украл из какого-то музея, и вытащил из нее сияющую новизной настольную лампу.

Включив ее в розетку, он щелкнул выключателем в верхней части абажура. Стол тут же осветился мощным теплым потоком света.

— Эй, это просто крутяк, Федерсон, — сказал он. — Смотри, чувак, тут есть три уровня настройки… слабый…

Клик.

— средний…

Клик.

— и мощный.

Клик.

Гарри передвигал лампу с одного места на другое, крутил гибкую ножку и постоянно переключал режимы освещения от среднего к мощному.

Я помнил этот момент!

Я помнил, как Гарри купил новую лампу. А если подумать, то я помнил множество событий из 70-х.

— Никсон уйдет в отставку в 1974! — пробормотал я.

— Что ты сказал, Федерсон? — пробурчал Гарри, не отрываясь от книги.

— Я сказал… классная лампа и…

Я безжалостно сжимал тот 38-летний блок моей памяти, пока, наконец, что-то не просочилось наружу.

— Гарри, пристегивай ремень безопасности, когда будешь ехать в машине.

— Что? Что там насчет ремня, Федерсон? — Гарри поднял взгляд от книги.

— Ты скоро попадешь в ДТП. Белка, или что-то подобное, выскочит перед машиной и, если ты не будешь пристегнут, ты попадешь больницу с сотрясением мозга и огромной шишкой на лбу. С правой стороны, кажется.

Гарри смотрел на меня в шоке.

— Федерсон, что за жуткие вещи ты несешь? — он потянулся за трубкой.

— Гарри, пообещай мне. Пообещай мне, что будешь пристегивать этот чертов ремень безопасности.

— Ладно, Федерсон, буду.

Но я ему не верил.

С ошеломленным выражением лица Гарри установил средний режим освещения на своей лампе, закурил трубку, после чего вернулся к занятиям, очевидно, даже не заметив сияющий, только что натертый воском, пол.

Я четко помнил все исторические события будущего вплоть до 2009 года, но чем дальше я возвращался назад в прошлое, тем более смутными становились мои воспоминания о мировых событиях. Бордовый механический карандаш, оставленный мне солдатом в поезде, лежал у меня под рукой. Я взял его. Казалось, он идеально подходил моей руке. Не задумываясь, я начал делать записи аккуратным красивым почерком, — нечто, чего я не делал на протяжении десятилетий.

1 Никсон уйдет в отставку в 1974 из-за его роли в прикрытии несанкционированного проникновения в штаб демократов в отеле «Уотергейт».

2 Джеральд Форд станет президентом. После него должность президента будут занимать Джимми Картер, Рональд Рейган, Джордж Буш Старший, Билл Клинтон, Джордж В. Буш младший и Барак Обама.

3 Инфляция достигнет двузначного числа в 70-х.

4 В 1975 фильм «Полет над гнездом кукушки» получит премию «Оскар» за лучший фильм.

5. Космический шаттл «Челленджер» взорвется в воздухе вскоре после запуска в 1984 году (кажется).

6. ПК будет изобретен в 70-х годах и станет массово использоваться в 90-х, также, как и интернет.

7. Холодная война закончится в 1991.

8. 9/11

8. «Чикаго Уайт Сокс» выиграет в Мировой серии в 2005, впервые за 88 лет.

10. Великая рецессия начнется в 2007 году.

11. Барак Обама, первый президент афроамериканец, будет избран на пост в 2008 году.

12. В мае 2009 внутриматериковый ураган пронесется по Южному Иллинойсу, став причиной значительных разрушений.

13. В октябре 2009 Питер Федерсон будет выдернут назад в 1971.

Я нашел красный маркер в ящике своего стола и написал печатными буквами в верхней части:

ЧТО Я ЗНАЮ

А потом приклеил скотчем этот список на стену над столом.

Вскоре Гарри закрыл книгу, поставил ее на полку и встал, собираясь уходить.

— Идешь на обед, Федерсон?

— Нет, мне нужно кое-что сделать.

Я все равно не был голоден.

Тучи затянули небо, в воздухе пахло дождем, и гремлины, что процветали в пасмурную погоду, уже приготовились дергать меня за нервы. Я уже знал, что за этим последует.

Не думай… действуй!

Я отодвинул складывающуюся гармошкой дверь шкафа из светлой древесины и почувствовал себя так, словно вторгся на чужую территорию: мои собственные тридцать семь лет жизни сразу же испарились. Некоторые вещи висели на плечиках, остальные лежали сложенными на полках.

Какой яркий ассортимент: ярко-красные брюки клёш с отворотами, рубашки с огромными воротниками, широкие пестрые галстуки резких, ярких цветов… стиль одежды, что в любую другую эпоху считался бы абсурдным. Я нашел жестянку с аспирином в кипе одежды, — возможно, полезная штука от головной боли, вызванной видом этой безвкусной кучи тканей.

Одежда в комоде выглядела так, словно ее вывалили из той же сумки, что вытряхнули на мой стол до того, как я сделал уборку. Сероватое нижнее белье, пара водолазок, две пары новых джинсов, которые были твердыми, как трупы, безнадежно измятая бордовая толстовка с эмблемой SIU в белом круге на груди. Но в верхнем ящике комода царил идеальный порядок, — пары носков, свернутые вместе.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — пробормотал я, вспоминая, что ящик для носков в моем трейлере был в точно таком же идеальном порядке.

И там же, в стенном шкафу, висел проект дня — десять килограммов одежды, втиснутые в пакет, рассчитанный на пять килограмм.

Спустившись в прачечную в подвальном этаже, я запихнул одежду в стиральную машину, что тогда стоило всего лишь 10 центов за загрузку, включил стирку и вернулся в комнату. Вернувшись через полчаса, я увидел, что сушильный аппарат, в котором лежала чужая сухая одежда, уже выключился. Аккуратно вынув чужие вещи, я сложил их опрятной стопкой на столе прачечной, а в сушильный аппарат загрузил свои. Через полчаса, насвистывая этюд Шопена, я торопливо спустился в прачечную, чтобы забрать свои чистые вещи, но… в сушильном аппарате их не было… Они валялись на полу.

Взбешенный, я принялся поднимать их с пола, когда услышал за спиной:

— Слышишь ты, осел, не трогай мои вещи. Ты меня слышишь?

Я повернулся и увидел высокого парня, что уставился на меня сквозь зло прищуренные веки. Под футболкой его играли накачанные мускулы.

— Они выглядели сухими, — сказал я, ощущая, как гремлины начинают дергать меня за ниточки нервов.

— Чушь собачья!

Казалось, парень вот-вот бросится на меня. Сжимая в руках свои влажные вещи, я осторожно отступил несколько шагов назад, а потом бросился из прачечной и вверх по лестнице. Это был тот самый инцидент, что не давал мне покоя почти сорок лет. Он стал для меня сокрушительным психологическим ударом. Трясущимися руками, чувствуя поднимающийся в душе гнев, я открыл книгу Фон Рейхмана.

«Нервный человек должен понимать, что у других людей тоже есть мнения, и они отличаются от его собственного», — прочитал я громко.

— Бред сивой кобылы!

«Когда вас кто-то раздражает, вы сами должны решить, позволите ли вы себе поддаться раздражению или нет».

… Да, позволю!

«Смех и гнев сочетаются, как бензин и вода».

Вот оно!

Мне нужно было срочно начать смеяться, или мне придется жить с этим кошмаром следующие сорок лет.

«Действия, совершаемые ради реализуемой цели, почти всегда уменьшают нервозность», — прочитал я.

Когда я снова спустился в подвал, эта громадная ходячая реклама университетской вступительной кампании стоял, прислонившись к ящику.

— Ты абсолютно прав, — сказал я, проносясь мимо.

Злобный парень курил сигарету. Он взглянул на меня с насмешливым выражением, а потом затушил окурок каблуком.

— Что ты, черт возьми, имеешь в виду? — спросил он и сплюнул.

— Я имею в виду… что с такой влажностью одежда сохнет долго.

— Это всё? — спросил он, кинув на меня косой взгляд.

— Да, вот, — ответил я и дал ему два десятипенсовика, — это тебе, чтобы хорошо всё высушить. Я имею в виду, я забрал твое время на сушку, и забыл, что в прачечной ужасно влажно.

Я провел рукой по бровям, вытирая их. Парень взял десятипенсовики и вставил их в слот сушильного аппарата, и, как я и надеялся, он увеличил температуру, установив на отметке «высокая». Ни слова ни сказав, он снова сел у стола, достал еще одну сигарету из кармана и хмуро подкурил.

Час спустя я удобно сидел в комнате, расположив ноги на столешнице, и наблюдал в окно, как этот дикарь медленно бредет по Поинт-Драйву со своим новым другом — гремлином, что измывался надо мной на протяжении сорока лет. Парень был зол, как черт, — на плече у него болтались рубашки и брюки, измятые, как бумага, которую сначала скомкали в руке, а потом попытались расправить. Сколько бы я ни вспоминал эту картину, занимаясь стиркой, этот конкретный гремлин больше никогда не станет дергать меня за ниточки нервов.

Мой метод избавления от симптомов нервного напряжения, возможно, не встретил бы одобрения у доктора Фон Рейхмана, но он сработал, и я сделал глубокий, свободный от какого-либо мандража, вдох отличного, влажного воздуха. Именно тогда я заметил потускневшую записку, приклеенную к радиатору желтым, вспучившего пузырями, скотчем. На этой записке некоторое время назад я написал:

«В будущем неизвестности не больше, чем в настоящем».

(Уолт Уитмэн)

Я вытащил листок бумаги и взял механический карандаш. Может, проснувшись завтра утром, я окажусь снова в 2009, или в каком-нибудь другом году. Или наоборот, мне придется пережить большую часть своей жизни заново. Я посмотрел на дуб, растущий за окном. Он всё еще будет там в 2009, так же, как и я, так или иначе.

Теперь, что же я хочу от будущего?

Честно? Я больше не хотел быть бедным, но при этом я не обладал достаточной стрессоустойчивостью, чтобы долго удержаться на стрессовой работе. И пока я не смогу купить новую и улучшенную нервную систему, все виды деятельности будут для меня стрессовыми. Мне нужны были альтернативные способы зарабатывания денег. Мне было нужно критически оценить свой финансовый капитал.

Капитал!

Я принялся писать:

ФИНАНСЫ

Акции компаний, что будут оставаться ценными следующие сорок лет:

General Electric

IBM

Microsoft

Southwest Airlines

Dell

Apple

Family Dollar Stores

Boeing

Всё, что мне было нужно, это лишние 200 баксов каждый месяц для инвестиций в акции, которые, как я знал, будут высоко цениться. И тогда в сорок лет я буду вполне обеспеченным человеком. Я продолжал писать:

РАБОТА

Работа ведущим на радио и телевидении включает в себя постоянный стресс, но именно к этой работе у меня есть талант и предрасположенность.

Радиопередачи со знаменитостями — это всегда стресс.

Всё, связанное с телевидением и радиовещанием, — всегда стресс.

Ни при каких условиях я не хотел больше ввязываться в еще одну временную, с неполной занятостью и без какой-либо страховки, работу подобную работе в «Тестинг Анлимитед». Мне нужно было научиться выдерживать стресс труда на радиостанции среднего или главного рынка, так как где-нибудь в другом месте будут платить не лучше, чем в «Тестинг Анлимитед». Мне необходимо научиться контролировать свою нервную систему. Радиостанция WSIU поможет мне:

Укрепить мою нервную систему, практикуя методы, описанные в книге Фон Рейхмана, каждый раз, когда я буду работать на WSIU.

Если я не буду пить, курить траву или принимать наркотики и буду придерживаться составленного плана, я смогу добиться успеха в жизни во время второй попытки. Я прикрепил этот новый лист на стене над письменным столом рядом с листом «Что я знаю».

Тем временем дождь прекратился и сквозь деревья начало проглядывать солнце. Я решил, что могу порадовать себя ностальгической прогулкой по кампусу.

Университетский кампус выглядел, как компьютерная заставка с видами из прошлого. Возможно, если бы не живописная роща в центре кампуса, не сверкающая поверхность озера в южной его части, и не Линкольн-Драйв, огибающий «Поинт» красивым изгибом, то кампус не был бы столь совершенен. Я бывал во многих университетах страны, но этот был моим самым любимым. Это была моя «альма матер».

Проходя мимо здания факультета сельского хозяйства на Линкольн-Драйв, я увидел картину, что, как и многие другие за последние 24 часа, выглядела сюрреалистически знакомой, но мне никак не удавалось понять, чем именно. Навстречу мне шел пожилой человек в серых клёшах и голубой пестрой рубашке с огромным воротником.

Наверное, профессор.

Но по мере его приближения в моей памяти всплыло фото из газеты «Дейли Иджипшн», и я вспомнил, кем был этот пожилой человек. Это был не профессор, а студент, который на восьмом десятке учился в одном из самых бурных университетов страны, проживая в общежитии и посещая лекции в компании сумасшедших подростков. Это был он, со своим белым ремнем на брюках и туфлях под цвет ремня. Сжимая в руках потертый старомодный портфель, он медленно шел мимо строительной площадки будущего второго корпуса факультета естественных наук. Мы кивнули друг другу в знак приветствия, и после этого я вспомнил еще одну статью из университетской газеты, осознав, что сейчас прохожу мимо призрака. Старик умер незадолго до окончания университета.

Я предположил, что это был один из первых призраков, что мне предстояло увидеть в 1971. Вернувшись в свою комнату и посмотрев в зеркало, я понял, что 20-летнего парнишки, которого я едва помнил, и который раньше обитал в моем теле, больше нет. Так что в некотором роде я тоже был призраком.

Взяв с книжной полки антологию рассказов о Шерлоке Холмсе, я начал читать рассказ «Собака Баскервиллей». Я должен был свыкнуться с мыслью, что каждый, кого я встречу в 1971, в 2009 будет уже совершенно другим человеком, если проживет так долго.

Именно поэтому человек из 21-го века, живущий теперь в 20, сидел сейчас, погрузившись в чтение о выдуманном сыщике из 19-го века.

К тому времени, как Гарри снова вернулся в комнату, снова лил дождь, причем с такой силой, что тротуар тонул в тумане из дождевых брызг. Мой сосед по комнате промок до нитки и теперь оставлял после себя лужи воды, что капала с одежды.

— Привет, Гарри, на улице дождь?

Ко мне снова вернулось хорошее настроение.

— Нет, кусок дерьма, я выгуливал свою форель.

Он быстро взглянул на часы, вытерся полотенцем и поспешил к своему переносному телевизору.

«Бамп-Бампа-Дампа-Бамп» — послышалось из телевизора, как только Гарри настроил антенну.

«Жизнерадостный… Это «Счастливый час польки» с Марвом Войчеховским!» — сообщил бодрый ведущий с чёрно-белого экрана.

Я и забыл об этом.

Спустив ноги со столешницы, я подошел к телевизору. Там показывали Марва, стоящего под дождем из пузырей.

«А теперь, прекра-асные люди, сестры Бронски спают вам песню популярной рок-группы «Би-итлс»!

Сестры Бронские спели «Ночь тяжелых дней» под аккомпанемент струнного оркестра, губной гармоники и аккордеона.

— Гарри, ты, наверное, шутишь, — пробормотал я, невольно поморщившись.

— Заткнись, Федерсон, — ответил Гарри.

На экране тем временем Марв в парике в стиле «Битлз» представил Ларри Бананзевинского, что начал исполнять композицию «Восемь дней в году».

— Но Марв Войчеховский? Если здесь кто-нибудь об этом узнает, тебя выгонят из университета. Ни один студент 70-х никогда не смотрит Марва Войчеховского, в особенности, если он учится в SIU.

— Я смотрю его, Федерсон. Это хорошее чистое развлечение, так что можешь меня укусить!

Гарри сидел перед телевизором в полном восторге и смотрел как Ларри поет своим пронизывающим тенором.

Он был также очарован этой программой, как психологией Фрейда, охотой на уток, математическим анализом, упражнениями с гирями и Библией. Я понятия не имел, почему ему нравится «Счастливый час польки с Марвом Войчеховским!» Что ж, пришло время это узнать. Дождавшись рекламы таблеток для печени, я начал разговор.

— Гарри, почему ты смотришь Марва Войчеховского?

Он оторвал взгляд от телевизора и посмотрел на меня. В его взгляде читалось, что подобных вопросов его сосед по комнтате еще не задавал.

— Нет, чувак. Это личное.

— Что может быть личного в том, чтобы смотреть программу Марва Войчеховского.

Гарри посмотрел на дождь за окном и пожал плечами.

— Ладно, Федерсон, я расскажу тебе. В детстве я был членом банды в Ист-Сент-Луисе и меня повязали с наркотой. Судья отправил меня в колонию для несовершеннолетних, и этот телеканал был единственным, что ловил тюремный телек. Вечером по субботам у нас было время просмотра телевизора, а в семь вечера показывали программу «Счастливый час польки». Марв стал для меня первым примером, у которого я научился поведению людей среднего класса.

— Но, Гарри, это ведь не… Это всё ненастоящее.

— Да, я знаю, Федерсон. Но это было только начало. Позже преподобный Маттингли обучил меня хорошим манерам, и я принял решение, что, вернувшись домой, стану на правильный путь и завяжу с наркотиками совсем. Через несколько лет я получил аттестат о среднем образовании и подал документы в университет SIU. Сам же тем временем работал на разных работах: официантом, продавцом мороженного, дворником и в таком же роде. Я сдал пару экзаменов, и оказалось, что у меня есть способности к экономике. Вот так я и стал студентом, получающим стипендию. И всё это началось благодаря Марвину Войчеховскому.

Эти несколько фраз сказали мне больше, чем я когда-либо знал о Гарри Смикусе. Впервые за всё время. Мы не знали историй друг друга, потому что это не имело для нас никакого значения. Мы с Гарри принимали друг друга такими, как есть.

— Гарри, а ты знаешь, что, если бы ты пропустил эту программу, то мог бы посмотреть ее позже, причем много раз.

— Отлично, Федерсон, но я хочу посмотреть ее прямо сейчас. Так что заткнись, реклама заканчивается.

Да, «Счастливый час польки» с Марвом будет преследовать Гарри в 21-м веке снова и снова. Я опять кинул взгляд на цитату Уитмена, приклеенную скотчем к батарее. Рядом с ней висело расписание моих лекций. Часы на радиоприемнике показывали 7:58… Осталось чуть больше четырех часов до начала завтрашнего дня. Дня, когда понедельник станет настоящим, и я начну улучшать свои оценки, личную жизнь, характер и свое будущее. Я изучу книгу доктора Фон Рейхмана, найду Кэтрин и стану посещать лекции. Но алгебра в 7:30 утра? Я, наверное, рехнулся, если поставил ее в такую рань!