Танцующая в темноте

Nurgul Tunggyshbay

Автобиографическая книга о детстве, борьбе, работе над собой, любви, о потерях, о принятии судьбы и смысла жизни.– Главная жизненная позиция – не сдаваться. Можно всегда успеть сдаться, если дальше продолжать жить, то откроются новые двери…– Хотите, чтобы вас услышали – услышьте саму себя.– Хотите улучшить себя и свою жизнь – улучшайте себя, меняйтесь!– Путешествуйте – лучше жить, обрести эмоции, радость и счастье!– Любовь ко Всевышнему и к себе превыше всего!

Юность и зрелость

Я — книжный червь. Книги, обучение, психологическая помощь — все это лечило меня, исцеляло, обучало. Можно сказать, что меня сформировали книги. В дальнейшем работа и учеба стали моей жизнью, отдушиной и страстью, так как вне дома я чувствовала себя лучше.

В течение 6 лет родители снимали квартиру. Отец занимался бизнесом, мама была домохозяйкой — он не позволял ей работать. Отец периодически работал то в Шымкенте, то в Алматы, постоянно разъезжая по работе. Я радовалась его отъездам — дома становилось спокойно. Ведь что такое, когда он дома? Пьянки, драки. Конечно, не всегда так было. Когда он не пил, мы с семьей ходили гулять в парк, сидели кафе, ездили на озеро. Отец умел быть щедрым, веселым, открытым.

— Ты будешь хирургом, ты будешь медиком, — повторял он мне.

Я же хотела быть юристом. Он заставлял учить нас арабский язык, чтобы мы изучали Коран, а потому мы с братом ходили на языковые курсы.

Нет, конечно, у нас дома не всегда было беспросветно. Случалось, когда родители пребывали в хорошем настроении, точнее отец, все бывало хорошо. Мы отдыхали, родители возили нас в Шымкент — в родной город, Там мы гостили у родственников во время каникул, и со стороны казалось — мы вполне счастливая семья. Отец на тот момент хорошо зарабатывал — он занимался бизнесом, перевозил нефть. Но бывали периоды, когда семье не хватало денег даже на хлеб. Да, у нас бывали синусоиды от безденежья до хорошей жизни. И все же отец умел зарабатывать деньги. Он был очень способным и трудолюбивым. До сих пор удивляюсь, как у него это получалось — не имея высшего образования, но обладая живым, ясным умом, он мог зарабатывать хорошие деньги.

Однажды нас навестили гости — дальние родственники. После того как они ушли, отец избил мать в приступе ревности к родственнику.

— Это что за бред, — думала я.

Он был деспотичным и ревнивым. Я же видела в этом только глупость.

Любое слово мамы, любая ее мимика, любой взгляд превращали его в зверя, он становился монстром.

«ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ВСТРЕТИТЬСЯ. Это не отношения, это что-то непонятное, запредельное для моего детского понимания», — думала я.

Я абсолютно не понимала — если она его так раздражала, неужели так сложно просто жить отдельно? Зачем так мучить себя и других? По-видимому, они любили друг друга как-то по-своему.

После каждой ссоры, которая случалась у нас дома, мне хотелось куда-нибудь уехать, но, увы, было некуда.

В 1995 году родился младший брат — Мухтар. Он отличался от старшего брата тем, что был холодным, менее общительным, немного эгоистичным, но по-своему добрым. У него был холодный разум.

Я считаю, что мы по своей натуре были очень спокойными детьми на тот момент: не пили, не курили, не стали наркоманами (чего можно было ожидать в такой неблагополучной домашней среде). У нас не было проблем в учебе, с учителями, с окружающими, со здоровьем.

Мама водила меня на курсы по игре на пианино. Это была ее мечтой — играть на фортепиано.

— Я хочу, чтобы ты сыграла для меня, — пьяным говорил отец.

Я же не хотела, и не играла… Меня все в нем раздражало. Иногда я не понимала своего отношения к нему. Он же, с его слов, меня очень сильно любил.

Мои школьные года прошли как в тумане: я много чего не помню — того, что происходило в школе. Не помню именно какие-то определенные школьные знаменательные события, так как просто хорошо училась и больше ничем не занималась. Училась я прекрасно, не выделялась, была достаточно скромной, послушной. Да и чем можно заниматься кроме учебы в школе? Параллельно я ходила на курсы по игре на пианино, а также на плаванье. С помощью мамы у меня получилось окончить школу экстерном (10—11 класс за 1 год).

А вот дома было все непонятно. Я не понимала — зачем отец месяцами выпивает. Не понимала, ЗАЧЕМ МАТЬ С НИМ ЖИЛА. Дома я страдала вместе с мамой. Всю боль, которую она испытывала, я проживала с ней.

С мамой я была в хороших отношениях. С отцом все сложно — я его не принимала, презирала, осуждала. Иногда мы с ним хорошо общались. Это была какая-то синусоида отношений — то иногда все отлично (когда он не пьяный), то бывали «веселые» времена. Периодически он становился хорошим отцом и ни в чем нам с братом не отказывал. Но периодами у него случались приступы, так сказать, психически больного человека. Насколько он был разным, как хамелеон — мог в одночасье меняться то в лучшую, то худшую сторону.

Можно сказать, насколько он созидал вокруг себя, настолько вдвойне все разрушал. Его разрушительная сила влияла на всех нас — и на взрослых, и на детей.

Когда он не выпивал, у него открывалась огромная трудоспособность. К примеру, он мог не спать сутками для достижения своей цели. Это мне в нем нравилось — огромная трудоспособность и сила воли, которые, я считаю, передалась по генам и мне. Говорят, в человеке есть и хорошие и отрицательные черты личности. У отца была разрушительная сила сквернословия, он много говорил, бывал жестоким, жестким, горделивым, упертым, гневливым, и он был уверен, что всегда прав. Если ему перечили и озвучивали его минусы — он сильно гневался.

Я же считала, что человек, если в чужом глазу соринку видит, должен замечать бревно своем в глазу. Я ему это бревно показывала и говорила, на что он гневался и избивал меня. Я же была идеалисткой и максималисткой — за любую правду. В дальнейшем я стала понимать, что правду не все хотят слышать. Правду могут принимать только сильные и самокритичные люди, которые хотят меняться в лучшую сторону.

Лучиком света в нашей семье был мой брат Нурлыбек, на один год старше меня, которого уже сейчас с нами нет. Он был самым светлым ребенком в семье, его невозможно было не любить. Он излучал свет и добро. Он, как и все мальчики, дрался в школе, учился на средние оценки. После окончания школы брат поступил учиться на юриста в Алматы. Он был для меня самым красивым человеком, и самым красивым парнем в моем окружении. Девушки в него влюблялись — настолько он был популярен среди них. Некоторые из них дружили со мной, чтобы иметь возможность общаться с моим братом. Мы с ним периодически и дрались и ругались, как брат и сестра. Но мы же в одной семье, а потому быстро забывали и мирились.

Закончила я школу экстерном — 10—11 класс за 1 год, так получилось. Этому поспособствовала мама. Несколько человек в классе заканчивали экстерном и мама, зная, что я буду медиком, решила, что мне лучше будет окончить школу именно так. Она также поспособствовала и тому, чтобы и класс фортепиано я закончила экстерном — вместо 7 лет 5 лет обучения. Может, она не хотела заморачиваться и платить деньги за класс фортепиано, может она сильно верила в меня — я точно не знаю, но за это я ей благодарна.

В 16 лет я поступила в Медицинский Университет им. Асфендиярова. Заставил меня отец — он бывал иногда деспотичным. Впрочем, я и сама на тот момент не знала, куда пойду, и чем буду заниматься. Может, так и должно было случиться.

Перед поступлением в ВУЗ мы с отцом жестко поссорились, поругались, подрались — я заступилась за маму… Получилось как всегда. Избитая, в синяках, не боясь физической боли, не проронив ни одной слезинки, я сидела в своей комнате, и для себя решила, что я уже давно взрослая. Что я вполне уже сформировавшийся человек со своими мыслями, мнениями. Вдобавок мама подошла ко мне и сказала, что я должна поступить в медицинский на грант. Если он будет меня обучать, то он на всю жизнь сделает меня ему обязанной и сделает должной в том, что он оплачивал мою учебу на протяжении 7 лет. Сделать зависимым от себя любого человека — уж этого он любил.

Он хотел сделать из матери зависимую от него личность. С ней так и получилось — она стала зависимой. Она не работала и на тот момент уже находилась на грани саморазрушения.

Возможно, у меня уже тогда сформировался характер сильной, независимой девушки. Мне пришлось быть независимой, у меня не было другого выбора.

Последний учебный год. Я экстерном заканчиваю школу. Утром я ходила на занятия, а вечером проходила программу за 11 класс — на тот момент для меня это была огромная нагрузка. Вдобавок — нестабильная обстановка в семье. У меня было ощущение, что дома мы — дети, были как на войне: не было того уюта, тепла, любви, заботы.

«Ладно, главное поступить» — думала я про себя.

После окончания школы ко мне подошла мама и сказала, что мне придется поступить на грант — доказать отцу, что я могу учиться на бюджете. Мне нужно было поступить на грант, чтобы не быть должной отцу, хотя он и говорил, что будет оплачивать мою учебу. Мне пришлось учиться по максимуму. Я ходила на все курсы, ночами не спала. Как результат 4 — месячного интенсивного обучения и бессонных ночей — я поступила на грант.

Это стоило мне здоровья — дома я упала в обморок: мой гемоглобин упал ниже 50 гр/мл. После я лечилась дома — мне кололи железопрепараты и я постепенно восстанавливалась. Я с детства страдала хронической анемией, переданной мне от матери. Я до сих пор принимаю железопрепараты, периодически делаю перерывы. После того, как я узнала, что поступила на грант, заново зашла к преподавателю истории, и добавила себе один балл, так как изначально мой ответ был правильным. У меня был страх, что даже одного балла не хватит. После новости о поступлении я не могла уснуть от перевозбуждения. Я была очень счастлива, горда и довольна собой.

Я не понимала, куда я попала, куда иду, зачем иду. У меня не было цели стать врачом, и это сказалось на моих результатах на 1 курсе учебы в универе. Мне приходилось делать двойную нагрузку, чтобы прийти хоть к какому-нибудь результату. Это сейчас я понимаю, что отсутствие четкой цели не дает ощутимого результата в любой сфере. Первые 3 года в универе были для меня самыми сложными в моей жизни. В первый год, на курсе анатомии, когда четверокурсник вытаскивал все органы человека из тазика и показывал их нам, я пришла домой и заревела. Я сказала маме, что не буду учиться в медвузе. На что мама ответила:

— Тебе просто придется его закончить. Ты живешь у себя дома, не оплачиваешь за квартиру, в деньгах не нуждаешься, с таким трудом поступила. А вдруг ты откроешь свою клинику?

Тогда она дала мне красивое будущее. Эти слова меня утешили, я до сих пор ей благодарна за них.

«Ладно, главное закончить», — думала я.

До сих пор помню эти анатомические органы, разрезанные на части: дольки печени, легких, части кишечника. Я думала о том, что наши органы когда-то также будет изучать начинающий медик-первокурсник. От этого я еще больше задавалась целью и смыслом жизни.

«Значит, есть, наверное, что-то вечное. Что-то, кроме нашего тела», — думала я.

— Наше тело тленно, а душа вечна, — мне это объяснял психолог, к которой я ходила.

Как-то на первом курсе, на занятии по анатомии, разрезали умершую бабушку. Я тогда подумала: «А ведь я тоже, наверное, когда-нибудь буду лежать на таком столе, и мои органы разрежут в пух и прах». Я не понимаю, почему мне тогда становилось плохо от всего этого. Может, я хотела жить вечно. Может, не хотела умирать. А может, хотела видеть свою смерть по-другому, и я думала: «И все, наверное, на этом и заканчивается». Тогда я не понимала смысла нашего существования, смысла всего, что происходит со мной.

Первые 3 года в медвузе прошли как в тумане. Я не понимала, где я, что я делаю, что со мной вообще происходит. Девушка, которая училась отлично в школе, вдруг стала двоечницей. Эта анатомия — на первом занятии я получила двойку, по биологии тройку. Нагрузки были ужасными — надо было за один день прочитать половину книги. Ночами я практически не спала. Если и спала, то ложилась в 3—4 утра, а на занятиях все равно получала тройку. Это было непонятно. Я думала, что я тупая, тугодумка — вроде бы усилия прилагаются, а результат низкий. Я считаю, одна из причин моих плохих оценок — отсутствие самой цели. Помню, моя сокурсница как-то сказала, что с детства мечтала стать врачом, и на занятиях она всегда получала отличную оценку. У меня же не было определенной цели, у меня не было цели стать врачом, поэтому я буксовала.

«Ладно, — думала я, — Тогда хотя бы сможешь получать стипендию».

Если получаешь тройку, то не можешь рассчитывать стипендию в течение одного семестра. Поэтому мне приходилось напрягаться и учиться днями, ночами — не хотелось отставать от сверстников. Цель была — надо постоянно получать стипендию, деньги тоже мотивируют.

На втором курсе мне казалось, что жизнь проходит мимо меня. Помню, ночью, читая книгу, мне казалось, что я старею. Было ощущение, что я резко повзрослела, и моя молодость куда-то исчезла. Мне так казалось, потому, что в самый пик своей молодости — в 16—17 лет, я не гуляю, не общаюсь с парнями. Все мое время уходило на обучение. В дальнейшем это стало для меня привычкой.

Первые годы пролетели быстро. Они были самыми трудными для меня, но уже на 4-курсе мы все более-менее привыкли к университету, к нагрузкам. До сих пор помню, как мы готовились к экзаменам — нам за одну ночь надо было выучить тесты с ответами из 1000 вопросов. Мы и не спали, учили тесты. Результат, конечно, это оправдывал. Я была уже уверена, что медики — самые стрессоустойчивые люди.

Дома на тот момент было то хорошо, то плохо. На 4 курсе, весной, мне как-то позвонил брат и сообщил, что мама в больнице.

— Я отвез ее в отделение травматологии, она перерезала себе вены, — плакал он в трубку.

Позже я узнаю, что она в своей спальне перерезала себе вены после того, как узнала — отец ей изменяет. Ее отвезли в 4 ГКБ. Это было начало конца — для меня и для брата.

Только не это! Дома и так была нехорошая обстановка, а тут еще и это. Нам с братом приходилось бороться в плане всего. Мама сдалась, отец на тот момент стал играть в казино. Мы с братом хотели, чтобы наши родители были нормальными людьми, мы ничего не требовали от них, мы просто хотели, чтобы они были нормальными людьми. Маму после первого суицида отвезли к родственникам. Они много с ней разговаривали. Какое-то время все было хорошо, но она, как упертый осел, повторяла и повторяла суицидальные попытки. Психологи не помогали.

Я предлагала положить ее в больницу. Мы с братом отвезли ее в центр психотерапии. В приемном покое врач объяснял, что положить ее надо обязательно, так как необходимо дифференцировать ее болезнь между шизофренией и маниакально-депрессивным расстройством.

— Нет, мы ее забираем, я не хочу, чтобы она лежала в психушке, — говорил брат.

— Нет, надо положить ее в больницу, — утверждала я.

— Ее положат, потом поставят на учет, а это скажется на моей карьере, — упорствовал брат.

Я не понимала, как это может сказаться на карьере, я же вообще не думала о ней. Но для юриста это, наверное, было важно.

Словом, брат был настроен категорически против стационара, а потому мы то отвозили маму к родственникам, то он сам проводил с ней время дома. Увы, облегчения не наступало. Я начала злиться, ругаться, остро реагировала, у меня появилось к маме чувство какого-то отвращения и презрения.

«Она сдалась, и она меня убивает», — думала я.

Я поставила ей диагноз — маниакально-депрессивный психоз. Уже через 2 года я положила ее в Центр психотерапии на Абая — Масанчи. Ей выставили диагноз — маниакально-депрессивный психоз. Это значит, что у нее тяжелые депрессии временами сменялись маниакальными расстройствами. Она могла находиться в состоянии депрессии в течении 2-3-х месяцев, практически не есть, ни пить, не выходить из комнаты. Иногда она даже не умывалась. Брату приходилось ее вытаскивать из этого состояния.

— Мама, все, пойдем кушать, — он ее заставлял вставать с постели. У нее было такое безучастное и неэмоциональное лицо, что становилось страшно. Аура в доме была тяжелой.

При маниакальном состоянии мама могла ночами не спать, читать газету, готовить, петь. Ее маниакальное состояние было намного лучше, но мозг у нее становился перевозбужденным. Она могла брать деньги в долг, оформлять мелкие кредиты. У нее возникало ощущение, что она всемогущая. В этот период ее никто не трогал. В депрессии она не помнила, что она делала в предыдущем состоянии. Мы уже частично смирились со всем этим.

— Ты знаешь, я думала, что мне сделать, чтобы себя убить: под машину броситься, выпить крысиный яд, а может, выпить таблетки. Днем я ходила на улице и думала, как попасть под машину, но у меня не хватило смелости, — говорила она мне. Да, каждый сам знает глубину своих страданий. Тогда, в конце концов, теряется смысл жизни.

Подобными словами она каждый раз убивала частичку моей души. Смысла жизни я на тот момент тоже не видела.

Потом я осознала, что она меня вампирила. Ей было примерно 45 лет, с отцом у них отношения еще больше ухудшились. Он играл в казино, и все подчистую проигрывал. Он заложил квартиру в Алматы, взял кредит и проиграл его. Ежемесячный кредит он платил лишь периодически. Потом это сказалось на нашем финансовом положении — иногда дома не было даже хлеба, и денег, чтобы купить его, плюс состояние матери…

Горечь, отчаяние — вот что я видела в ее глазах. С депрессией пришло то, что страсть, ненависть, любовь, восторг, любопытство — все это перестало проявляться. Спустя некоторое время у людей, страдающих этой болезнью, уже не остается никаких желаний. У них нет воли жить, нет воли умереть, и в этом вся сложность ситуации. Они становятся сумасшедшими. Сумасшедший совершает самоубийство, он равнодушен к опасностям, его поведение становится опасным для себя и окружающих. Но все же, такие люди могут оставаться дома, не представляя угрозы другим людям, ведь благодаря возведенным ими же стенам они полностью изолированы от мира, хотя им кажется, что они — часть мира.

У людей, страдающих маниакально-депрессивным психозом, пропадает желание чего бы то ни было, и спустя несколько лет они уже не в состоянии выйти из своего мира. Они растрачивают огромные запасы энергии, избегают внешних воздействий, и с этим же ограничивают свой внутренний рост. Такие люди продолжают ходить на работу, смотреть телевизор, рожать детей, но все это происходило автоматически. Триггерным фактором совершения самоубийства был отец. Внутренне мама мечтала о взаимной любви. Она всегда мне приводила в пример лебедей. Лебеди — они всегда вместе, они неразлучны, в Любви и Заботе. Она идеализировала отношения. А отец не соответствовал ее идеалам. Все сказалось на детях, в конце концов. Пока мы молчали, остро на все реагировала я.

С 3-курса я начала работать официанткой, продавцом, трудилась в торговле. Я постоянно работала, чтобы прокормить себя и быть независимой. На 6 курсе я начала работать в аптеке фармацевтом. С 18 лет я постоянно работала и работаю до сих пор — это превратилось в привычку. Работа меня в какой-то мере спасала.

Брат же отучился на юриста, но после окончания учебы 3 года не мог устроиться на работу. Он просто лежал дома. Не знаю, может, он мечтал сразу устроиться на высокооплачиваемую работу…

Отец все больше и больше становился зверем — теперь он уже и без выпивки избивал мать и нас. Помню, в один из таких дней, после его очередного зверского поступка я вызвала полицию.

— Я тебя ненавижу, я тебя всегда ненавидела, с детства я тебя ненавидела, — как-то я сказала.

Возможно, отец хотел отыграться на всех нас и выбирал нас. Мы стали частью его жизни и его неудач. Его враждебность бросалась в глаза, он требовал от нас ответа. Мы отвечали. Он посмотрел на меня с таким недопониманием и возмущением, с чувством горечи. В глазах была боль и разочарование. Он же любил меня — по-своему. Я же думала, что он не умеет любить. Любовь выглядит по-другому, любовь действует по-другому.

Он последними словами обматерил меня и избил. Он был крайне возмущен тем, что я начинаю ему сопротивляться, высказываться, говорить свое мнение.

— Зря мы переехали в Алматы, зря я тебя учил, слишком уж ты умная стала. Ты что, самая умная? — кричал он мне.

— Я не самая умная, но не глупа. А отучилась и учусь благодаря самой себе, — отвечала я.

Независимость — это заложено в характере либо с детства, либо определенный фактор накладывает на человека то, что своему состоянию независимости начинаешь гордиться.

Он был очень удивлен, когда я вызвала милицию. Я же была крайне удивлена его словам.

— Ты меня отправила в милицию… Я тебе этого никогда не прощу, — зверски говорил он.

«В смысле не прощу? Избивать можно? А защищаться нельзя? КАК МОЖНО моему ПОСТУПКУ УДИВЛЯТЬСЯ? В смысле?», — недоумевала я.

Эго мужчины задевает, когда молодая девушка борется с ним наравне. Как? Это же уму непостижимо! Отец по характеру был властным и деспотичным человеком. В его понимании мужчина доминант, а женщина должна подчиняться. Я ему неподвластна. Его это раздражало. Ему казалось, что мы не сможем защищаться и падем на колени. Но если разбудить в человеке зверя, то пол не будет иметь никакого значения. Помню, как в одну из отцовских драк я взяла нож и воткнула ему в ногу. Он понял, что меня он не победит и мой дух не будет сломлен.

— Ты должна попросить у меня прощения за то, что идешь против меня, — повторял он.

«За что?» — думала я.

Мне приходилось на тот момент бороться с собственным отцом — для защиты самой себя и отстаивания своей точки зрения. Было сложно, больно, обидно. Но, другого выхода не было.

А мать убивала меня и брата своими собственными действиями. Своей депрессией. Мы взрослые дети, нам уже по 19—20 лет. Ты вроде бы стараешься карабкаться по лестнице жизни, но родители своими действиями полностью разрушают твое будущее.

Конец ознакомительного фрагмента.