17.20.730: Варежка

AnaVi, 2017

Отдать больше своего, чем взять чужого? Или взять больше чужого, чем отдать своего? А может, равно и: ни больше, ни меньше? Ведь все мы истощаемся без подпитки…Взять, к примеру, нас с тобой. Нитки со спицами, как задачи. И связанные вещи, как цель. Рано или поздно: нитки заканчиваются, спицы гнутся, вещи продаются. И да, может, мы и молодцы – одели всех! Своих и не своих. Знакомых и не знакомых. Но… Никого мы не забыли? Себя, к примеру? И не по значению даже. По порядку. Да!Что же – с вопросами? Верен ли наш альтруизм в отношении их алчности? Нет. А верен ли тогда наш эгоизм в отношении их альтруизма? Тоже: «нет»!И если не брать в расчет выбывших и оставшийся ответ, как победивший – верен ли он сам по себе? Если отдать, равно как и взять, своего и чужого? «Верен»! Особенно если учесть, что в правильном понимании вопроса, где никто не остается внакладе, только ответ пятьдесят на пятьдесят – дает сто. Сто из ста. И как есть! И я согласна с этим. А ты?

Сварка

«Неужто в детстве не учили?

На сварку не смотри — ослепнешь!».

Как раз вот этому — учили.

Но не тому, что все — враждебно!

«Ты мазохистка, понимаешь?

Но… было и прошло. В стихах!

Прекрасно — то, что это знаешь.

Нет смысла повторять в словах».

Проблема в том, что не проходит.

Это — как кредо или фетиш…

«В тебе оно, как вино, бродит.

И ждет, пока ты цель наметишь.

Все как в игре — тут новый «level».

Ты ставки просто повышаешь.

Пока тебя — рисуют мелом.

Когда уже это признаешь?».

Мне тупо — больно. А стихи…

Под руку просто не идут!

«И ты сказала: «вот, смотри!».

Пока их искры не сожгут…».

Я просто сделала, что можно.

Да, в принципе, и что нельзя!

Я удалила все, но… Сложно —

перенастроить вновь себя.

Я вижу его в отражениях.

И в силуэтах всех людей…

Во снах. И в призраках, видениях…

И с каждым днем — только сильней!

Мне просто нужно сменить память.

Иль форматнуть ее — с конца!

Но если я начну… То пламя —

все довершит ведь до конца!

И буду я ходить пустая…

Пусть лучше — мне сожжет глаза!

И тьма поглотит все густая.

Его — не тронет и слеза!