Цитаты со словом «моемый»

«Людское самолюбие любит марать бумаги и стены; однако и я, сошедши под большую арку, где эхо громогласное, учил его повторять мое имя»

Предоставь всем другим людям те же права, которых ты добиваешься для себя, — вот мое учение.

Мое тело скорее инструмент, чем гордость.

Я иду неторенной тропой. Любое мое движение позже будет считаться прецедентом.

«Ростроповича очень трудно назвать гениальным музыкантом, я не могу понять, в чем его гениальность. Но это чисто мое мнение»

Не поминайте меня проклятьями! Умножьте все то хорошее, что я начинал! Не повторяйте моих ошибок! Такого мое завещание.

Эта перемена в моей жизни направила мое дальнейшее существование по светлому пути, не затемнявшемуся ни клочком облака в течение 22-х лет нашей совместной жизни.

«Когда я прочитал книгу Хаммера и Чампи „Reengeneering the Corporation“ („Проведение реинжиниринга в корпорации“), больше всего мое внимание привлекли три идеи. Во-первых, время от времени необходимо подниматься над рутиной и бросать придирчивый взгляд на используемые бизнес-процессы. Каким образом решаются задачи? Нельзя ли способы их решения упростить? Во-вторых, что, разбивая работу на множество отдельных участков и поручая их множеству отдельных работников, вы можете зайти так далеко, что уже никто не будет представлять себе процесс в целом и колёса начнут вращаться вхолостую. Наконец, в-третьих, — эта идея тесно связана со второй, — что слишком большое число „перепасовок“ создаёт слишком много точек, где вероятно возникновение сбоя.»

Тот человек, один избранник из сотни, снискивает себе мое уважение, который, когда ему приходится чего-нибудь ждать, то есть сидеть без дела, не примется барабанить и постукивать всем, что только попадется ему в руки — палкой, ножиком, вилкой, еще чем-нибудь. Он, вероятно, о чем-нибудь думает.

«Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла.»

Чтобы мой поступок имел моральную ценность, с ним должно быть связано мое убеждение. Аморальным является делать что-то из страха перед наказанием или для того, чтобы приобрести у других хорошее мнение о себе.

Расклад тут такой: с одной стороны, огромная коварная корпорация Microsoft и злобный, жадный, отвратно богатый Билл Гейтс, а с другой – любовь и бесплатный софт для всех плюс скромный (с виду) народный герой Линус Б. Торвальдс. Эти ребята заканчивают учебу и приходят на работу в корпорации, принося с собой любовь к Linux. Поэтому те, кто проникал в недра Microsoft, рассказывают, что видели мое лицо на мишенях для игры в дартс. У меня вопрос: разве можно не попасть в мой нос?

Здесь, в Нью-Йорке, мне часто кричат: Эй, Боуи! Это нормально, меня это устраивает. Потому что в Лондоне все кричат «Дэйв», и за это мне хочется проломить их чертовы головы. Мое имя Дэвид, и я ненавижу, когда меня называют Дэйв. Думаю, кстати, что все об этом хорошо знают.

Я бился над этой проблемой несколько лет. Это был вопрос жизни и смерти. Я знал, что умру, если не решу его. Мой мозг был напряжен до предела, и в какой-то момент случилось немыслимое — я слышал тиканье часов в трех комнатах от меня, приземление мухи на стол глухим стуком отдавалось в моих ушах, в темноте я обладал чувствительностью летучей мыши и мог определить местонахождение предметов благодаря особому покалыванию во лбу. Солнечные лучи так давили на мой мозг, что я едва не терял сознание. Проносящийся вдали экипаж сотрясал мое тело и вдруг я увидел вспышку, похожую на маленькое солнце. В одно мгновение истина открылась мне. Это было состояние абсолютного счастья. Мысли шли нескончаем потоком, и я едва успевал фиксировать их.

Ощущать поддержку поклонников это так приятно. Я никогда не воспринимал их любовь, как нечто само собой разумеющееся. Я не горделив и не считаю себя лучше, чем, скажем, сосед по ранчо. Быть любимым прекрасное чувство. Все мое творчество ради этого.

Может быть, неоднозначно это покажется, но дело заключается в том, что очень мало кто в то время понимал и верил в то, что вопрос идет не об идеологии, учитывая ваш вопрос, вопрос не идет о формах собственности, о хозяйствовании, о реформах, а вопрос идет о государстве. Что основная проблема, основной удар направлен против единого государства, а вовсе не против реформирования общественно-политического устройства государства. Наши, так сказать, как их тогда называли, диссиденты, сегодня, я не знаю, как они себя предпочитают называть, но большинство из них откровенно в последние годы признавались, что они метили в социализм, а попали в российское государство. На самом деле ведь вопрос заключался именно в том, будет единая страна или не будет. И все разногласия заключались именно в этом между, скажем, ГКЧП и Горбачевым, только в этом. И разногласия между Горбачевым и Ельциным были тоже только в этом. Все остальное это было, я бы сказал, некорректное использование различных форм и методов воздействия на общественное мнение в личной цели, в популярности личной. Вопрос стоял о государстве и о власти. Между нами и Горбачевым вопрос стоял — будет ли у нас единое союзное государство федеративное или будет конфедеративное. И этот процесс продолжался, грубо говоря, примерно два года. Наши конфликты они просто не выплескивались до поры до времени, но на самом деле это так и было. Потому что он, проиграв по сути дела референдум, тут же взял и организовал так называемый новоогаревский процесс, где, по сути дела, консолидировались все националистические силы и националистические лидеры. Это было известно, и эта борьба шла все время, вплоть до Верховного Совета. В официальных выступлениях на Верховном Совете и на съезде Горбачев проигрывал. Но, видимо, уже он далеко зашел в этом проигрыше. Потому что мое было представление, и оно остается, он страшно боялся потерять власть. Боялся потерять власть именно в силу того, что он видел реального на тот момент противника на президентский пост в лице Ельцина, это был для него реальный противник. И вот тут они как раз, грубо говоря, расходились именно с точки зрения уже личной власти. Ельцин готов был во имя власти, наверное, на все. А Горбачев тоже соглашался поступиться, как он говорил, принципами во имя только одного — удержаться на плаву в качестве президента или председателя чего угодно, какого-то нового союза, который он был готов создать в обмен на ликвидацию Советского Союза. Я думаю, что вы слышали, что в то время его очень активно пропагандировали в виде председателя Организации Объединенных Наций, откровенно ему предлагали пост президента нового так называемого союза, на который его как бы изберут по принципу выбора председателя Организации Объединенных Наций. И он на это был готов.

БРР предлагает нам кредит в размере $70 млн. Это ловушка! Мы израсходуем эти деньги и вынуждены будем обратиться к ним за оставшимися $200 млн. И тогда они выставят нам условие, что МБРР присылает в Египет трех человек, которые займут кресла министра финансов, министра торговли и мое. (О предложении западных стран предоставить кредит на строительство Асуанской ГЭС)

Я могу общаться с учеными, писателями, художниками или политиками, но также счастлив в обществе автобусных кондукторов, монтеров и простых рабочих: профессия или призвание не важны. Все эти классы мне знакомы, хотя я представляю, что никто из них не назовет меня «своим». Вероятно, манера, в которой я был воспитан, мои приключения — и мой способ мыслить — лишили меня моего класса. Лишь среди праздных классов мне довольно неудобно. Я не умею развлекаться и убивать время. 'Многие люди заявляют, что только они меня понимают. Они не видят, как мало они видят, и каждый видит свое. Имя мое — Легион!'.

Усилившееся тщеславие рождает гордость. Гордость есть крайняя самоуверенность, с отвержением всего, что не мое, источник гнева, жестокости и злобы, отказ от Божией помощи, «демонская твердыня». Она — «медная стена» между нами и Богом (Авва Пимен); она — вражда к Богу, начало всякого греха, она — во всяком грехе.

Органист играл в безлюдной церкви. Больше никого, только кот, вертевшийся у моих ног… Я был потрясен страстью музыканта: на меня нахлынули вечно мучившие меня вопросы. Ответ органа показался мне неудовлетворительным, но, учитывая мое тогдашнее состояние, это все-таки — несмотря ни на что — был ответ.

Увы, я не прислушался к мудрому перу, устами Ибрагима передавшему мне известие и о численности войска Селима, и о его вооружении. Потому что окружение убедило, что не бывает такого войска. Они втравили меня в войну, которая навсегда запятнала мое имя.