Томас Эдвард Лоуренс

Трудность в том, чтобы остаться нетронутым в толпе: столько людей пытаются заговорить с вами или к вам притронуться: а вы — как электричество, потому что малейший контакт разряжает все достоинства, которые вы накопили.

В истории мира (дешевое издание) я — сублимация Аладдина, рыцарь «Тысячи и одной ночи», бряцающий на струнах «Стрэнд Мэгэзин». В глазах «тех, кто знает», я потерпел прискорбную неудачу, рискуя собой за дело, которое немного больше решимости могло бы привести в порядок или оставить в стороне.

Я могу общаться с учеными, писателями, художниками или политиками, но также счастлив в обществе автобусных кондукторов, монтеров и простых рабочих: профессия или призвание не важны. Все эти классы мне знакомы, хотя я представляю, что никто из них не назовет меня «своим». Вероятно, манера, в которой я был воспитан, мои приключения — и мой способ мыслить — лишили меня моего класса. Лишь среди праздных классов мне довольно неудобно. Я не умею развлекаться и убивать время. 'Многие люди заявляют, что только они меня понимают. Они не видят, как мало они видят, и каждый видит свое. Имя мое — Легион!'.

Ведь правда, что вина по поводу рождения лежит на самом ребенке? Я полагаю, что мы обманом вынуждаем своих родителей произвести нас на свет, и именно наши будущие дети заставляют нашу плоть испытывать зуд.

Я человек, которого намного легче чувствовать, чем говорить о нем. Единственную мою хорошую характеристику я читал в «Семи столпах». Люди не могут определить меня в трех словах, потому что я разнообразен, и у меня нет единой характеристики. Потому моих друзей раздражают все мои описания, которые они слышат: и никто не может сказать ничего такого, что оправдало бы их раздражение. Так объясняется притягательность и тайна.

Во время маневров в танковых частях мне однажды приказали замаскироваться среди сжатых рядов батальона: с тех пор я так и продолжаю.

Если вы хотите меня изваять, относитесь ко мне, как к обычной модели, а не как к «самой романтической фигуре войны». С меня хватит света прожекторов, я не актёр и никогда не стану публичной фигурой. Это было всего лишь военное усилие, навязанное, недобровольное. Не делайте из меня полковника Лоуренса: он умер 11 ноября 1918 год.

Я был и остаюсь абсурдно переоценён; я не сверхчеловек, я вполне обычный. В тоже время, я являюсь одним из немногих людей, которые говорят обо мне правду.

Чтобы объяснить соблазн скорости, надо объяснить человеческую природу, но ее легче понять, чем объяснить. Все люди во все эпохи разорялись на дорогих лошадей, или верблюдов, или корабли, или машины, или мотоциклы, или самолеты: все стремились бежать, или идти, или плыть как можно быстрее. Скорость — вторая древнейшая страсть в нашей природе, и нашему поколению посчастливилось, что оно может отдаваться ей за лучшую цену и более массово, чем наши предки. Каждый нормальный человек культивирует ту скорость, которая его привлекает. Моего дохода хватает на содержание мотоцикла.

«Семь столпов» были исторической необходимостью; я не назвал бы это выбором.

Писать неправду или неполную правду — мне это не нравится.

Я до предела устал быть мишенью взглядов, обсуждений и восхвалений. Как можно сделать так, чтобы о тебе забыли? После моей смерти еще будут греметь моими костями, то здесь, то там, из любопытства.

Если вам нужен ярлык, я философский анархист. Я анархист и хочу избежать и обращения в суд или к иным властям, и преследования с их стороны.

Мне нравится Уинстон, но он политик. Я бы скорее предпочел стать мусорщиком, чем политиком. … Плохо, когда видишь две стороны вопроса, а должен (официально) следовать одной.

В отдаленном будущем (если, конечно, оно наступит) я бы хотел стать человеком слова, а не действия.