Неточные совпадения
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить
ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то
ума. И, значит, живи век
чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
Он умел сказать
чужое так осторожно, мимоходом и в то же время небрежно, как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его
ума.
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в лучах моего
ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение
ума, его игру.
Чужое слово гасит мою мысль, искажает мое чувство».
Началась исповедь Ольги, длинная, подробная. Она отчетливо, слово за словом, перекладывала из своего
ума в
чужой все, что ее так долго грызло, чего она краснела, чем прежде умилялась, была счастлива, а потом вдруг упала в омут горя и сомнений.
А по временам, видя, что в ней мелькают не совсем обыкновенные черты
ума, взгляды, что нет в ней лжи, не ищет она общего поклонения, что чувства в ней приходят и уходят просто и свободно, что нет ничего
чужого, а все свое, и это свое так смело, свежо и прочно — он недоумевал, откуда далось ей это, не узнавал своих летучих уроков и заметок.
Как он умеет самовластно
Сердца привлечь и разгадать,
Умами править безопасно,
Чужие тайны разрешать!
Она чувствовала условную ложь этой формы и отделалась от нее, добиваясь правды. В ней много именно того, чего он напрасно искал в Наташе, в Беловодовой: спирта, задатков самобытности, своеобразия
ума, характера — всех тех сил, из которых должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина и дать направление своей и
чужой жизни, многим жизням, осветить и согреть целый круг, куда поставит ее судьба.
— Да чем, чем, что у тебя на
уме, что на сердце? — говорила тоже почти с отчаянием бабушка, — разве не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что твое счастье или несчастье…
чужое мне!..
Увижу новое,
чужое и сейчас в
уме прикину на свой аршин.
— Да, сошла, бедная, с
ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в
чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Я сейчас, — продолжает, — от жены. Понимаете ли вы, что такое жена? Детки, когда я уходил, прокричали мне: «Прощайте, папа, приходите скорее с нами „Детское чтение“ читать». Нет, вы этого не понимаете!
Чужая беда не дает
ума.
Его попросили выйти опять в «ту комнату». Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. В
чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. «На ряженого заглянуть приходил», — подумал Митя. Он уселся на своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в своем
уме.
— И сам
ума не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле
чужой межи оказалось; а только, что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело, что двести рублев — как калач.
Приятно
ум чужой своим примерить,
На меру взять и на́ вес; глупость мерять —
Напрасно труд терять.
Снегурочку блюдите! Слушай, Леший,
Чужой ли кто, иль Лель-пастух пристанет
Без отступа, аль силой взять захочет,
Чего
умом не может; заступись,
Мани его, толкай его, запутай
В лесную глушь, в чащу; засунь в чепыжник,
Иль по пояс в болото втисни.
Но сколь скоро приметила, что красота ее начинала увядать и любовные заботы уступили место скучливому одиночеству, то взялась она за
ум и, не находя больше покупщиков на обветшалые свои прелести, начала торговать
чужими, которые, если не всегда имели достоинство красоты, имели хотя достоинство новости.
Иначе — ведь это ужасно — мы остаемся в неразрешимой дилемме: или умереть с голоду, броситься в пруд, сойти с
ума, — или же убить в себе мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем
чужой воли, взяточником, мошенником, для того чтобы безмятежно провести жизнь свою…
— А не воруй! — крикнул Ганя, чуть не захлебываясь от злости; вдруг взгляд его встретился с Ипполитом; Ганя чуть не затрясся. — А вам, милостивый государь, — крикнул он, — следовало бы помнить, что вы все-таки в
чужом доме и… пользуетесь гостеприимством, а не раздражать старика, который, очевидно, с
ума сошел…
— А ежели она у меня с
ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей…
Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— За волосы тебя никто не тащил! Свои глаза были… Да ты что пристал-то ко мне, смола? Своего
ума к
чужой коже не пришьешь… Кабы у тебя
ум… что я тебе наказывал-то, оболтусу? Сам знаешь, что мне на Богоданку дорога заказана…
— Ведь это не любовь, а старость… бессильная, подлая старость, которая цепенеющими руками хватается за
чужую молодость!.. Неужели я, Карачунский, повторю других выживших из
ума стариков?
— Верное слово говорю. Чтобы ему на
ум пришло, что он
чужое добро жжет — ни в жизнь! Иной даже похваляется, чтоб его боялись. И не токма что похвальба эта с рук ему сходит, а еще каждый день пьян бывает!
— Ах, да это барин какой-то, — сказала Марфа, глядя ему вслед, — а ты выдумал: мошенник! Вишь, ведь хватило
ума сказать! Станет мошенник реветь в
чужих сенях!
[Зачем же мнения
чужие только святы? — слова Чацкого из «Горя от
ума» А.С. Грибоедова (действие третье, явление 3)] и проч.
— Вы, ребята, не верьте ничему этому, вы — молодые, вам долго жить, копите свой разум! Свой
ум —
чужим двум! Фома, спишь?
— А ты погляди, как мало люди силу берегут, и свою и
чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого
ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в лесу.
— Я те прямо скажу, — внушал мощный, кудрявый бондарь Кулугуров, — ты, Кожемякин, блаженный! Жил ты сначала в мурье [Мурья — лачуга, конура, землянка, тесное и тёмное жильё, пещерка — Ред.], в яме, одиночкой, после — с
чужими тебе людьми и — повредился несколько
умом. Настоящих людей — не знаешь, говоришь — детское. И помяни моё слово! — объегорят тебя, по миру пойдёшь! Тут и сказке конец.
Но теперь он начинал чувствовать к ним жадное любопытство
чужого человека, ничем не похожего на них. Раньше он стыдился слушать рассказы о хитрости женщин, о жадной их плоти, лживом
уме, который всегда в плену тела их, а теперь он слушал всё это внимательно и молча; смотрел в землю, и пред ним из неё выступали очертания нагого тела.
— Маменька! — вскричал дядя в совершенном отчаянии. — Вы сведете меня с
ума!.. Вы не свои, вы
чужие речи переговариваете, маменька! Я, наконец, столбом, тумбой, фонарем делаюсь, а не вашим сыном!
Чужие-то дела куды ловко судить: и то не так, и это не так, а к своим
ума не приложишь…
— Я вот сейчас вычитал в газете проект о судебных преобразованиях в России и с истинным удовольствием вижу, что и у нас хватились, наконец, ума-разума и не намерены более, под предлогом самостоятельности там, народности или оригинальности, к чистой и ясной европейской логике прицеплять доморощенный хвостик, а, напротив, берут хорошее
чужое целиком.
— «Прости меня, я виновата перед тобою, я ошиблась и измучила тебя. Я вижу теперь, когда убита, что моя вера — только страх пред тем, чего я не могла понять, несмотря на свои желания и твои усилия. Это был страх, но он в крови моей, я с ним рождена. У меня свой — или твой —
ум, но
чужое сердце, ты прав, я это поняла, но сердце не могло согласиться с тобой…»
Чтобы достигнуть этого, надобно, чтобы все люди получили охоту жить своим
умом, а не полагаться на
чужую опеку.
Курослепов. Чего тебе от нее хочется? Я тебе доподлинно объясняю, что нельзя с ней разговаривать. Вот попробуй, так я тебе, чем хочешь, отвечаю, что беспременно ты через полчаса либо с
ума сойдешь, либо по стенам начнешь метаться; зарежешь кого-нибудь,
чужого, совсем невиноватого. Потому это дело испробованное.
— Она там, в
чужих краях, немножко с
ума сошла.
—
Ума особого не видно в нем. Ну, перебил он князей, так на их место расплодил мелких дворянишек. Да еще
чужих навез, иноземцев. В этом — нет
ума. Мелкий помещик хуже крупного. Муха — не волк, из ружья не убьешь, а надоедает она хуже волка.
Онегин, думая себе присвоить
ум чужой, начал с того, что
«Экой проклятый народ, — твердил он, размахивая толстыми своими руками, — лентяй на лентяе; только вот и на
уме, как бы отхватать скорее свои нивы, завалиться на печку да дрыхнуть без просыпу… до
чужого дела ему и нуждушки нет… бестия народ, лентяй народ, плут народ!»
В них не заметно признаков собственной мысли, и видно, что ни до какого результата не доходили они испытанием собственного
ума; но тем тверже засели в них результаты всяких брожений
чужой мысли.
Живет некто, пытается что-то создать, стягивает в русло своих намерений множество
чужих сил,
умов и воль, пожирает массу человеческого труда и вдруг — капризно бросает все недоделанным, недостроенным, да часто и самого себя выбрасывает вон из жизни. И бесследно погибает тяжкий труд людей, ничем разрешается напряженная, порою мучительная работа.
— Эх, бабы, бабы! — подхватила третья, не прерывавшая еще ни разу молчания. — Ну, что вы ее словами-то закидываете?.. Нешто она разве не знала замужнего житья? Хоть на тебя небось, Домна, было ей время наглядеться, а ты же еще и уговариваешь ее… Эх! Знамая песня:
чужую беду руками разведу, а к своей так
ума не приложу… век с мужем-то изжить не поле перейти… она, чай, сама это ведает…
Который даровал свободу
В
чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает,
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая
ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить...
Петр. А что будет то будет. Проживем как-нибудь — своим
умом, не
чужим.
Но беда в том, что ученье это редким из нас впрок идет: редкие решаются собственным
умом проверить
чужие внушения, внести в
чужие системы свет собственной мысли и ступить на дорогу беспощадного отрицания для отыскания чистой истины; большая часть принимает ученье только памятью, и если действует иногда рассудком, то не потому, чтобы внутренняя, живая потребность была, а потому только, что в голову заброшено такое учение, в котором именно приказывается мыслить.
Прибавим только, что, завися от естественной, каждому предмету в мире присущей инерции, качество это усиливается от постоянной привычки к пассивному восприятию
чужих идей и делается тем отвратительнее, чем больше
ума и свежих сил в такой пассивной натуре.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их
умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике
чужом.
— Видишь ли, Пантелей Прохорыч, — собравшись с силами, начал Алексей свою исповедь, — у отца с матерью был я дитятко моленное-прошенное, первенцом родился, холили они меня, лелеяли, никогда того на
ум не вспадало ни мне, ни им, чтоб привелось мне когда в
чужих людях жить, не свои щи хлебать,
чужим сýгревом греться, под
чужой крышей спать…
— Зачем, зачем? — тревожно перебил его Михайло Васильич. — Нет, Алексеюшко, ты поезжай, поезжай, друг любезный, беспременно поезжай… Что тебе дома-то киснуть?..
Чужая сторона и
ума в голове и денег в кармане прибавит.
— В те поры, как жила я у матушки Манефы, была я дитя неразумное, — отвечала Груне Авдотья Марковна. — Одно ребячье было на
уме, да и смысл-то ребячий был. А теперь, — со светлой улыбкой она промолвила, — теперь уж вышла я из подростков. Не
чужими, своими глазами на свет Божий гляжу…