Неточные совпадения
Изобразив изложенное
выше, я
чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю
себя тем...
О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты
чувствовал близость бога, твоя любовь так велика, что слова сами
собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком… И какую
высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!..
Алина пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет «отрезвляющую штучку», явилась
высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и
почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом платье, подпоясанном голубым шарфом с концами до пола.
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это — красота души, ясная, великая! Это само благодушие природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные формы. Заслуга человека тут —
почувствовать и удержать в
себе эту красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не
выше силы ума, то хоть наравне с нею.
Вслед за этим председатель записал что-то в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево,
высоким, бородатым, с большими добрыми глазами, было о том, что член этот
почувствовал легкое расстройство желудка и желал сделать
себе массаж и выпить капель. Об этом он и сообщил председателю, и по его просьбе был сделан перерыв.
Старец этот, как я уже объяснил
выше, был старец Зосима; но надо бы здесь сказать несколько слов и о том, что такое вообще «старцы» в наших монастырях, и вот жаль, что
чувствую себя на этой дороге не довольно компетентным и твердым.
Человек огромного самомнения может
себя чувствовать слитым с окружающим миром, быть очень социализированным и иметь уверенность, что в этом мире, совсем ему не чуждом, он может играть большую роль и занимать
высокое положение.
К нам приехал новый директор, Долгоногов, о котором я уже говорил
выше. Все, начиная с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу
почувствовали над
собой авторитетную руку. Долгоногова боялись, уважали, особенно после случая с Безаком, но… не знали. Он был от нас как-то далек по своему положению.
Громадная казенная квартира с
высокими и широкими комнатами, в которых гулко и одиноко раздаются шаги, и длинное, тягучее время, которое некуда девать, угнетают его до такой степени, что он
чувствует себя как в плену.
Паншин старался понять их тайный смысл, старался сам говорить глазами, но он
чувствовал, что у него ничего не выходило; он сознавал, что Варвара Павловна, в качестве настоящей, заграничной львицы, стояла
выше его, а потому он и не вполне владел
собою.
Такая была хорошенькая, такая девственная комнатка, что стоило в ней побыть десять минут, чтобы начать
чувствовать себя как-то спокойнее, и
выше, и чище, и нравственнее.
Дорогой, довольно рано поутру,
почувствовал я
себя так дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться; вынесли меня из кареты, постлали постель в
высокой траве лесной поляны, в тени дерев, и положили почти безжизненного.
Дарья Васильевна, старая и глухая сплетница, хотя и добродушная женщина, не
чувствовала унизительности своего положения, а очень неглупая и добрая по природе Александра Ивановна, конечно, не понимавшая вполне многих
высоких качеств своей благодетельницы и не умевшая поставить
себя в лучшее отношение, много испытывала огорчений, и только дружба Миницких и моих родителей облегчала тягость ее положения.
Чем
выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал
чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя. В
высокой и пространной комнате, перед письменным столом, на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был в колпаке, с поднятыми на лоб очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах. Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало
собою несколько лицо Вальтер-Скотта.
Презрение и омерзение начинал он
чувствовать к
себе за свое тунеядство: человек деятельный по натуре, способный к труду, он не мог заработать какого-нибудь куска хлеба и питался последними крохами своей бедной любовницы — это уж было
выше всяких сил!
Джемма воскликнула, что если б Эмиль
чувствовал себя патриотом и желал посвятить все силы свои освобождению Италии, то, конечно, для такого
высокого и священного дела можно пожертвовать обеспеченной будущностью — но не для театра!
Оба лейтенанта были еще молодые люди. Гарбер среднего роста, а Шютце
выше среднего, плотного телосложения, показывающего чрезвычайно большую физическую силу. Лица у обоих были свежими, энергичными. Во время своего двухлетнего путешествия они
чувствовали себя совершенно здоровыми, и только Шютце жаловался на легкий ревматизм, полученный в Якутске.
Высокий арестант стоял спокойно и величаво. Он
чувствовал, что на него смотрят и ждут, осрамится ли он или нет своим ответом; что надо было поддержать
себя, доказать, что он действительно птица, и показать, какая именно птица. С невыразимым презрением скосил он глаза на своего противника, стараясь, для большей обиды, посмотреть на него как-то через плечо, сверху вниз, как будто он разглядывал его, как букашку, и медленно и внятно произнес...
Каждый день посещал он хоть одну ученическую квартиру. Там он вел
себя по-начальнически: распекал, распоряжался, угрожал. Но там гимназисты
чувствовали себя самостоятельнее и порою дразнили Передонова. Впрочем, Флавицкая, дама энергичная,
высокая и звонкоголосая, по желанию Передонова, высекла больно своего маленького постояльца, Владимира Бультякова.
Ольга Васильевна, худощавая старушка,
высокая и прямая, с добродушным лицом, которому она, однако, старалась придавать строгое выражение, и Саша Пыльников, мальчик хорошо откормленный и строго выдержанный своею теткою, сидели за чайным столом. Сегодня была Сашина очередь ставить варенье, из деревни, и потому он
чувствовал себя хозяином, важно угощал Ольгу Васильевну, и черные глаза его блестели.
Он
чувствует себя одиноко стоящим в пустоте, у подножия
высокой горы; с её вершины, покрытой тёмной тучей, он тихо и безвольно скатился сюда — вот пред ним весь этот путь, он мысленно прошёл его десятки раз.
Живя набегами, окруженные неприязненными племенами, казаки
чувствовали необходимость в сильном покровительстве и в царствование Михаила Федоровича послали от
себя в Москву просить государя, чтоб он принял их под свою
высокую руку. Поселение казаков на бесхозяйном Яике могло казаться завоеванием, коего важность была очевидна. Царь обласкал новых подданных и пожаловал им грамоту на реку Яик, отдав им ее от вершины до устья и дозволя им набираться на житье вольными людьми.
Затылок был выстрижен под скобку и
выше, чем принято; виски были тоже выстрижены
выше, чем следует, и красные уши Емельяна торчали, как два лопуха, и, казалось,
чувствовали себя не на своем месте.
Лаптев сам побежал в столовую, взял в буфете, что первое попалось ему под руки, — это была
высокая пивная кружка, — налил воды и принес брату. Федор стал жадно пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, потом рыдание. Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих мужчин, в смущении и испуге стоял и не знал, что делать. Он растерянно смотрел, как Юлия и горничная сняли с Федора шубу и повели его обратно в комнаты, и сам пошел за ними,
чувствуя себя виноватым.
Их встречи были полны отчаяния и тоски, после каждого свидания с нею он
чувствовал себя разбитым и бессильным, она — в слезах шла исповедоваться, а он знал это, и ему казалось, что черная стена людей в тонзурах становится всё
выше, несокрушимее с каждым днем, растет и разъединяет их насмерть.
Он
почувствовал, что не отвлеченные верования, а жизненные факты управляют человеком, что не образ мыслей, не принципы, а натура нужна для образования и проявления крепкого характера, и он умел создать такое лицо, которое служит представителем великой народной идеи, не нося великих идей ни на языке, ни в голове, самоотверженно идет до конца в неровной борьбе и гибнет, вовсе не обрекая
себя на
высокое самоотвержение.
Все взглянули на Пашку с уважением, а Илья
почувствовал себя побеждённым. Пашка заметил впечатление и понёсся ещё
выше.
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не
чувствуя под
собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё
выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло…
В первом акте я выходил Роллером без слов, одетый в черный плащ и шляпу. Одевался я в уборной Н. С. Песоцкого, который свою любимую роль Карла уступил молодому актеру Далматову. Песоцкий зашел ко мне, когда я, надев чулки и черные трусики, туго перехватив их широким поясом, обулся в легкие башмаки вместо тяжелых
высоких сапог и
почувствовал себя вновь джигитом и легким горцем и встал перед зеркалом.
Припоминая позорные для женщины слова, он покрывал ими стройную
высокую фигуру Ольги, желая испачкать грязью всю её, затемнить с ног до головы. Но ругательства не приставали к ней, и хотя Евсей упорно будил в
себе злость, но
чувствовал только обиду.
— Здравствуйте… — И она назвала меня просто по фамилии. До этих пор я знал только ее лицо, выступавшее из-за других в дальнем углу. Теперь увидел ее фигуру. Она была
высокая, с спокойными движениями. У нее была пепельно-русая коса и темно-коричневое платье. Я был очень застенчив и робел перед женщинами. Сам я казался
себе неинтересным и несуразным. Но на этот раз я
почувствовал какую-то особенную простоту этого привета и тоже тепло и просто ответил на пожатие.
Освободившись от одежи, Надежда Федоровна
почувствовала желание лететь. И ей казалось, что если бы она взмахнула руками, то непременно бы улетела вверх. Раздевшись, она заметила, что Ольга брезгливо смотрит на ее белое тело. Ольга, молодая солдатка, жила с законным мужем и потому считала
себя лучше и
выше ее. Надежда Федоровна
чувствовала также, что Марья Константиновна и Катя не уважают и боятся ее. Это было неприятно, и, чтобы поднять
себя в их мнении, она сказала...
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства
выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами
себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий
чувствует, что красота действительной жизни
выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Ближе всех стоял к нему какой-то офицер,
высокий и красивый малый, пред которым господин Голядкин
почувствовал себя настоящей букашкой.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были
чувствовать себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем
выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Молодой человек не искал пиров и не почитал
себе ни за честь, ни за удовольствие пить и есть в «гастрономии», он даже (как
выше сказано) сам желал от этого отказаться, но когда
почувствовал, что его «выключили без прошения», и притом так решительно, так мягко и в то же время так бесповоротно, он сконфузился и, сам не сознавая чего-то, сробел.
Раскрыть глаза формалистов трудно; они решительно, как буддисты, мертвое уничтожение в бесконечном считают свободой и целью — и чем
выше поднимаются в морозные сферы отвлечений, отрываясь от всего живого, тем покойнее
себя чувствуют.
Вижу — у каждого свой бог, и каждый бог не многим
выше и красивее слуги и носителя своего. Давит это меня. Не бога ищет человек, а забвения скорби своей. Вытесняет горе отовсюду человека, и уходит он от
себя самого, хочет избежать деяния, боится участия своего в жизни и всё ищет тихий угол, где бы скрыть
себя. И уже
чувствую в людях не святую тревогу богоискания, но лишь страх пред лицом жизни, не стремление к радости о господе, а заботу — как избыть печаль?
Теперь я вижу жену не в окно, а вблизи
себя, в обычной домашней обстановке, в той самой, которой недостает мне теперь в мои пожилые годы, и несмотря на ее ненависть ко мне, я скучаю по ней, как когда-то в детстве скучал по матери и няне, и
чувствую, что теперь, под старость, я люблю ее чище и
выше, чем любил прежде, — и поэтому мне хочется подойти к ней, покрепче наступить ей каблуком на носок, причинить боль и при этом улыбнуться.
Едва мы женимся или сходимся с женщиной, проходит каких-нибудь два-три года, как мы уже
чувствуем себя разочарованными, обманутыми; сходимся с другими, и опять разочарование, опять ужас, и в конце концов убеждаемся, что женщины лживы, мелочны, суетны, несправедливы, неразвиты, жестоки, — одним словом, не только не
выше, но даже неизмеримо ниже нас, мужчин.
Но на Марью Валериановну его речи более не действовали. Весь prestige, окружавший его, исчез, она
чувствовала себя настолько
выше, настолько сильнее его, что у ней начала развиваться жалость к нему.
Ему всегда грезилось, что он представляет
собою что-то
высокое, но вполне точного представления не было, и поэтому он постоянно менялся: то
чувствовал себя графом Альмавива, то советником губернского правления, то святым, чудотворцем и благодетелем людей.
Становиха сняла со стены большой ключ и повела своих гостей через кухню и сени во двор. На дворе было темно. Накрапывал мелкий дождь. Становиха пошла вперед. Чубиков и Дюковский зашагали за ней по
высокой траве, вдыхая в
себя запахи дикой конопли и помоев, всхлипывавших под ногами. Двор был большой. Скоро кончились помои, и ноги
почувствовали вспаханную землю. В темноте показались силуэты деревьев, а между деревьями — маленький домик с покривившеюся трубой.
Между ними была какая-то нежная, утонченная связь, одна из тех связей, которые зарождаются иногда при встрече двух характеров, часто совершенно противоположных друг другу, но из которых один и строже, и глубже, и чище другого, тогда как другой, с
высоким смирением и с благородным чувством самооценки, любовно подчиняется ему,
почувствовав все превосходство его над
собою, и, как счастье, заключает в сердце своем его дружбу.
«Освободить свою родину, — говорит она, — эти слова и выговорить страшно — так они велики!» И она
чувствует, что слово ее сердца найдено, что она удовлетворена, что
выше этой цели нельзя поставить
себе и что на всю ее жизнь, на всю ее будущность достанет деятельного содержания, если только она пойдет за этим человеком.
Их сразу охватила тьма, и они исчезли друг для друга — только голоса да изредка прикосновение нарушали чувство странной, всеобъемлющей пустоты. Но звезд было много, и горели они ярко, и скоро Алексей Петрович там, где деревья были реже, стал различать возле
себя высокий и грузный силуэт отца. От темноты, от воздуха, от звезд он
почувствовал нежность к этому темному, едва видимому, и снова повторил свои успокоительные объяснения.
То же одиночество, как во время бесконечных обеден в холодильнике храма Христа Спасителя, когда я, запрокинув голову в купол на страшного Бога, явственно и двойственно
чувствовала и видела
себя — уже отделяющейся от блистательного пола, уже пролетающей — гребя, как собаки плавают — над самыми головами молящихся и даже их — ногами, руками — задевая — и дальше,
выше — стойком теперь! как рыбы плавают! — и вот уже в розовой цветочной юбочке балерины — под самым куполом — порхаю.
С чувством человека, спасающегося от погони, он с силой захлопнул за
собой дверь кухни и увидел Наташу, неподвижно сидевшую на широкой лавке, в ногах у своего сынишки, который по самое горло был укутан рваной шубкой, и только его большие и черные, как и у матери, глаза с беспокойством таращились на нее. Голова ее была опущена, и сквозь располосованную красную кофту белела
высокая грудь, но Наташа точно не
чувствовала стыда и не закрывала ее, хотя глаза ее были обращены прямо на вошедшего.
Помещение и хозяин оказались в действительности
выше всех сделанных им похвал и описаний, так что я сразу
почувствовал себя здесь как дома и скоро полюбил моего доброго хозяина Василья Коныча. Скоро мы с ним стали сходиться пить чай, начали благо беседовать о разнообразных предметах. Таким образом, раз, сидя за чаем на балкончике, мы завели речи на царственные темы Когелета о суете всего, что есть под солнцем, и о нашей неустанной склонности работать всякой суете. Тут и договорились до Лепутана.
Потом Малгоржан стал уверять, что она хотя еще и не развитая, но очень замечательная, «мыслящая и из ряду вон выходящая женщина» — и Сусанна Ивановна стала
чувствовать, что она и мыслит, и из ряду выходит, хотя до Малгоржана ни того, ни другого в
себе не замечала; но тем-то и более чести этому Малгоржану, тем-то и
выше заслуга его, что он первый подметил в ней это выдавание из ряду, что он первый «разбудил» в ней «трезвую мысль».