Неточные совпадения
— Я эту
теорию его знаю. Я
читала его статью в журнале о людях, которым все разрешается… Мне приносил Разумихин…
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое
читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической
теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Наконец, дошел черед и до «Письма». Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не
теорией доходят до такого взгляда…
читаю далее, — «Письмо» растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце.
К концу тяжелой эпохи, из которой Россия выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо науки преподавали
теорию рабства, ценсура качала головой,
читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, — в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», — думал каждый и свободнее дышал.
— А! вы здесь? — изредка говорит ему, проходя мимо, директор, который знает его отца и не прочь оказать протекцию сыну, — это очень любезно с вашей стороны. Скоро мы и для вас настоящее дело найдем, к месту вас пристроим! Я вашу записку
читал… сделана умно, но, разумеется, молодо. Рассуждений много,
теория преобладает — сейчас видно, что школьная скамья еще не простыла… ну-с, а покуда прощайте!
На экзамен математики я пришел раньше обыкновенного. Я знал предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне были совершенно неизвестны. Это были, как теперь помню:
теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я
читал.
Словом сказать, образовалась целая
теория вколачивания"штуки"в человеческое существование. На основании этой
теории, если бы все эти люди не заходили в трактир, не садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх и
читая"Nana", — то были бы благополучны. Но так как они позволили себе сесть на конку, зайти в трактир, гулять по Владимирской и т. д., то получили за сие в возмездие"штуку".
Я
читаю с жадностью и уже изучила в
теории все до капельки.
—
Прочтите об ураганах, и вы увидите, какие они страшные… Судно, попавшее в центр его, неминуемо гибнет… Там хоть и полное безветрие, но зато волны так ужасны и так сталкиваются между собой со всех сторон, что образуют водоворот… По счастию, всегда возможно избежать центра и встретить ураган, стараясь держаться по касательной его… Потом зайдите за книгой, познакомьтесь с
теорией ураганов… А жутко было? — спросил капитан.
Я с величайшим удовольствием
прочту книгу, где дается что-нибудь новое по подобному вопросу, не прочь и поговорить о нем; но пусть для моего собеседника, как и для меня, вопрос этот будет холодным теоретическим вопросом, вроде вопросе о правильности
теории фагоцитоза или о вероятности гипотезы Альтмана.
Со мною он был внимателен и любезен и всячески показывал мне, что он считает мое участие весьма полезным и лестным для клуба. Он тотчас же устроил те публичные лекции по
теории театрального искусства, которые я
прочел в клубе. Они входили в содержание моей книги, которую я обработал к 1872 году и издал отдельно.
А в Дерпте на медицинском факультете я нашел таких ученых, как Биддер, сотрудник моего Шмидта, один из создателей животной физиологии питания, как прекрасный акушер Вальтер, терапевт Эрдман, хирурги Адельман и Эттинген и другие. В клиниках пахло новыми течениями в медицине,
читали специальные курсы (privatissima) по разным отделам
теории и практики. А в то же время в Казани не умели еще порядочно обходиться с плессиметром и никто не
читал лекций о «выстукивании» и «выслушивании» грудной полости.
Обетованный отрок, не
читая энциклопедистов и других проклятых писателей, своим умом дошел до
теории Дидро и поставил веру в зависимость от физиологии.
Ведь он — также студент, также выдержал выпускной экзамен,
читает в подлиннике Софокла и Фукидида и может рассуждать о всех политико-социальных
теориях, и об Оскаре Уальде, и о Ницше, и о ком хотите, и написать фельетон или издать какие-нибудь никем не изданные материалы по биографии Беато Анджелико или Джордано Бруно.
— Книжки какие хочешь
читай — в
теории все хорошо. Но оттого, что ты считаешь себя носителем безусловной экономической истины — еще не резон без разуму смущать народ!
— Вам непременно надо познакомиться с Аксатовыми, вы позволите мне их представить вам, князь? Вы знаете, ему разрешили теперь его издание, — говорят, завтра выйдет первый нумер. Я
читал также его удивительную статью о последовательности
теории науки в абстрактности. Чрезвычайно интересно. Еще там статья — история Сербии в XI веке и этого знаменитого воеводы Карбавонца, тоже очень интересно. Вообще огромный шаг.