Неточные совпадения
Так же как и в пещерах киевских, тут видны были углубления в стенах и стояли кое-где гробы; местами даже попадались просто
человеческие кости, от сырости сделавшиеся мягкими и рассыпавшиеся в
муку.
— Убивать ее не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не убиваю, — сохрани Господи! Я их не на
муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия
человеческого, на утешение и веселье.
— Ну уж нет! Конец нашей крепостной
муке… Дети по крайней мере поживут вольными. Вот вам, Никон Авдеич, нравится смеяться над сумасшедшим человеком, а я считаю это гнусностью. Это в вас привычка глумиться над подневольными людьми, а дети этого уже не будут знать. Есть
человеческое достоинство… да…
Когда же он привел в порядок обе новые деревни — Куролесово и Парашино, устроил в них господские усадьбы с флигелями, а в Парашине небольшой помещичий дом; когда у него стало мало дела и много свободного времени, — пьянство, с его обыкновенными последствиями, и буйство совершенно овладели им, а всегдашняя жестокость мало-помалу превратилась в неутолимую жажду
мук и крови
человеческой.
Она ей не уступала без боя того, что считала своим достоянием по
человеческому праву, и не боялась боевых
мук и страданий; но, дорожа своими силами, разумно терпела там, где оставалось одно из двух — терпеть и надеяться, или быть отброшенной и злобствовать, или жить только по великодушной милости победителей.
Если
человеческая жизнь сложилась так немудро, что этого жестокого и нечестного инспектора, кравшего казенную
муку, все уважали и молились в училище о здравии его и спасении, то справедливо ли сторониться таких людей, как фон Корен и Лаевский, только потому, что они неверующие?
Во-первых, он хотел узнать, какое чувство волнует душу при виде такой казни, при виде самых ужасных
мук человеческих — и нашел, что душу ничего не волнует...
Так было бы с человеком, если бы он, оставаясь в пределах
человеческого разумения, опыта и чувств, вдруг увидел самого Бога, — увидел и не понял бы, хотя бы и знал, что это называется Бог, и содрогнулся бы неслыханными
муками неслыханного непонимания.
Если бы теперь в ходу были пытки, то можно бы подумать, что этого человека душили, жгли, резали и пилили на части, заставляя его оговаривать людей на все стороны, и что он под тяжкими
муками говорил что попало, и правду и неправду, — таковы его необъятнейшие воспоминания, вписанные им в свое уголовное дело, где
человеческих имен кишит, как блох в собачьей шкуре.
И вот этим-то людям, имеющим в себе достаточную долю инициативы, полезно вникнуть в положение дела, полезно знать, что большая часть этих забитых, которых они считали, может быть, пропавшими и умершими нравственно, — все-таки крепко и глубоко, хотя и затаенно даже для себя самих, хранит в себе живую душу и вечное, неисторжимое никакими
муками сознание и своего
человеческого права на жизнь и счастье.
Адские
муки, составляющие оборотную сторону
человеческой свободы, суть ее privillegium odiosum [Ненавистная привилегия (лат.).], и в них выражается уважение этой свободе, воздаваемое Богом.
В самой природе — хотя не Бога, а человека и вообще твари — заложена возможность не только блаженства, но и
муки, причем индивидуальная неповторяемость
человеческой личности простирается и на это: всякий лик бытия имеет не только свою светлую сторону, но и свою особую изнанку или тень.
Муки полнейшего разочарования в себе и в своем пути, а в то же время нежелание и неспособность принять это разочарование, и вдобавок еще сознание высшей своей природы и мучительно завистливое влечение к божественному миру — терзают душу невыразимыми на
человеческом языке страданиями.
И уж нестрашными становятся человеку страдания и
муки, и уж не нужна ему победа трагического героя; все
человеческие оценки, ощущения и чувства спутались в душе, как волосы на голове безумствующей мэнады.
Создание вечного рая и блаженства по соседству с вечным адом и
муками есть одно из самых чудовищных
человеческих порождений, злых порождений «добрых».
Вечная
мука как результат совершенного в краткий промежуток времени есть один из самых безобразных
человеческих кошмаров.
Страшно усталый я лежал на кровати. В душу въедался оскоминный привкус крови. Жизнь кругом шаталась, грубо-пьяная и наглая. Спадали покровы. Смерть стала простою и плоскою, отлетало от крови жуткое очарование. На
муки человеческие кто-то пошлый смотрел и тупо смеялся. Непоправимо поруганная жизнь
человеческая, — в самом дорогом поруганная, — в таинстве ее страданий.
Мне нет дела до орлов и цветов человечества. Борцы, подвижники, творцы, — они всегда жили и будут жить — в исканиях и
муках, в восторге побед и трагизме поражений. А эти вот, серенькие, маленькие? Этот бурьян
человеческий? Ведь здесь-то именно и нужно знать, для чего жизнь. Все люди живут. И для всех должно быть что-то общее. Не может смысл жизни разных людей быть несоизмеримым.
Всего ужаснее казалось именно это глубокое безразличие. В свирепом сладострастии баши-бузука, упивающемся
муками, все-таки есть что-то
человеческое и понятное. Но эти маленькие, полусонные глаза, равнодушно смотрящие из косых расщелин на твои безмерные
муки, — смотрящие и не видящие… Брр!..
Муки совести сжигают
человеческую душу и тогда, когда человек никаких видимых преступлений не совершил.
Современник же Достоевского Феофан Затворник, один из самых авторитетных наших православно-аскетических писателей, не знал того, что познали Достоевский и Ницше, и потому не мог бы ответить на
муку, рожденную новым
человеческим опытом.
Можно было бы облегчить
муки человеческие, отняв у человека свободу.
Время шло. Для иных оно летело с быстротой
человеческой мысли, для других тянулось шагами черепахи. Последние тяжелые, еле движущиеся шаги времени испытывали на себе все дворовые и отчасти крестьяне Дарьи Николаевны Салтыковой. Но как ни медленно двигался для них год за годом, убегающее в вечность время не потеряло и для этих несчастных своего всеисцеляющего свойства. Прошедшее, полное крови и
мук, забывалось перед восстававшим страшилищем такого же будущего.
Церкви не могут одолеть и врата адовы, но временное, младенческое и старое в церкви одолевают новые
муки новой
человеческой души.
Но человек не слышал и молчал, и вдохновенным было светлое лицо его. Он грезил дивными грезами светлого, как солнце, безумия; он верил — верою тех мучеников, что всходили на костер, как на радостное ложе, и умирали, славословя. И любил он — могучей, несдержанной любовью властелина, того, кто повелевает над жизнью и смертью и не знает
мук трагического бессилия
человеческой любви. Радость, радость, радость!
У каждого страдания и горя было столько, что хватило бы на десяток
человеческих жизней, и попу, оглушенному, потерявшемуся, казалось, что весь живой мир принес ему свои слезы и
муки и ждет от него помощи, — ждет кротко, ждет повелительно.
Большевизм претендует захватить всего человека, все его силы, он хочет ответить на все запросы человека, на все
муки человеческие.
А я помню, как я тогда писал одно это слово. И что было бы, если бы вместо этой гладкой белой бумаги, на которой нет ничего, кроме слабых каракуль, начертанных чьей-то
человеческой рукой, — было бы зеркало? Такое зеркало, которое навеки отразило бы лицо человека, писавшего со всем его отчаянием и нестерпимой душевной
мукой! А что здесь видно?
И как подумаешь, сколько сейчас
человеческих сердец охвачено такими же
муками, сколько возносится проклятий… а что дальше?
По крайней мере это росистое клюквенное пятно на предсердии до сих пор живо стоит в моих глазах, и мне кажется, будто я видел сквозь него отверзтое
человеческое сердце, страдающее самою тяжкою
мукою —
мукою отца, стремящегося спасти своего ребенка… О, еще раз скажу: это ужасно!