Неточные совпадения
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все
предметы кажутся в сером
цвете.
Что красивее
цветка на свете из
предметов?
"Господа! — говорил я, — не будем обманываться! взглянем на
предмет спора прямо, без адвокатских уверток и в особенности без так называемых
цветов красноречия!
Тополи, окаймлявшие шоссе, белые, низкие домики с черепичными крышами по сторонам дороги, фигуры редких прохожих — все почернело, утратило
цвета и перспективу; все
предметы обратились в черные плоские силуэты, но очертания их с прелестной четкостью стояли в смуглом воздухе.
Грянул гром и, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в поле; тщетно преследует его крестьянин. А дождь так и сыплет, так и сечет, все чаще и чаще, и дробит в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон
предмет нежных забот —
цветы.
В обхождении он кроток и как-то задумчиво-сдержан; на исправника глядит благосклонно, как будто говорит: «Это еще при мне началось!», с мировым судьей холодно-учтив, как будто говорит: «По этому
предмету я осмелился подать такой-то совет!» В одежде своей он не придерживается никаких формальностей и предпочитает белый
цвет всякому другому, потому что это
цвет угнетенной невинности.
Это был какой-то кипящий вихрь человеческих и звериных фигур, ландшафтов,
предметов самых удивительных форм и
цветов, слов и фраз, значение которых воспринималось всеми чувствами…
Сквозь мглу видно все, но трудно разобрать
цвет и очертания
предметов.
Вносила горничная лампу, — висячую лампу над столом все только собирались достать из ящика, — и тогда ходили при свете, а забывала горничная внести — ходили в растущей темноте, все более приближавшейся к
цвету ихних платьев, пока не становилось трудно различать
предметы.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются
цвета и положения всех окружающих вас
предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
Вообще лучше удаются темные
цвета и грубые, жесткие оттенки; светлые — хуже; колорит
предметов, освещенных солнцем, хуже всего; так же неудачны выходят оттенки голубого полуденного неба, розовые и золотистые оттенки утра и вечера.
Цвета некоторых
предметов удаются живописи очень хорошо; но есть много
предметов, колорит которых она не может передать.
Я знал одного человека в
цвете юных еще сил, исполненного истинного благородства и достоинств, я знал его влюбленным нежно, страстно, бешено, дерзко, скромно, и при мне, при моих глазах почти,
предмет его страсти — нежная, прекрасная, как ангел, — была поражена ненасытною смертию.
Торговля, отрасль государственного благосостояния, была особенным
предметом Ее внимания. Она даровала ей все способы
цвести и распространяться: Она даровала ей свободу. Гавани открылись для вывоза богатых произведений России, богатых своею необходимостию для других народов. Обрадованное купечество могло уже по воле меняться товарами с Китаем, с Востоком и с Европою [Указ 1762 г., Августа 10.].
Все встречное и поперечное приравнивают они к этим осадкам, заменяющим для них собственный ум; в чем заметят они какое-нибудь согласие, какое-нибудь сродство с словами их авторитетов, то становится для них
предметом живейших сочувствий, и они с задорным ожесточением защищают свою святыню, оспаривая все встречное и поперечное, что не подойдет под
цвет и тон жалких суррогатов истины, служащих обильнейшим источником если не мысли, то удалых слов и ухарских фраз.
Если она не лгала, то она в самом
цвете своей юности была
предметом внимания Луи Бонапарта и очень могла бы ему кое-что напомнить, но с тех пор, как он сделался Наполеоном Третьим, Grillade его презирала и жила, содержа грязненькую съестную лавку.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех
цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних
предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Действительно, скоро вошли в нумер: гарнизонный офицер, всегда сопутствовавший Лухнову; купец какой-то из греков с огромным горбатым носом коричневого
цвета и впалыми черными глазами; толстый, пухлый помещик, винокуренный заводчик, игравший по целым ночам всегда семпелями по полтиннику. Всем хотелось начать игру поскорее; но главные игроки ничего не говорили об этом
предмете, особенно Лухнов чрезвычайно спокойно рассказывал о мошенничестве в Москве.
Положительно можно сказать, что в каждой из них вам кинется в глаза большой дом, изукрашенный разными разностями: узорными размалеванными карнизами, узорными подоконниками, какими-то маленькими балкончиками, бог весть для чего устроенными, потому что на них ниоткуда нет выхода, разрисованными ставнями и воротами, на которых иногда попадаются довольно странные
предметы, именно: летящая слава с трубой; счастье, вертящееся на колесе, с завязанными глазами; амур какого-то особенного темного
цвета, и проч.
А между тем дело, по объяснению голландцев, разъясняется проще. По их словам, кайманы в воде плохо различают
предметы темного
цвета, и, таким образом, черных жертв их алчности является менее, чем бы следовало ввиду неосторожности суеверных туземцев.
«Как я донес букет, не понимаю, — сказал Версилов. — Мне раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать ногой… Ужасно хотелось. Пожалей меня, Соня, и мою бедную голову. А хотелось потому, что слишком красив. Что красивее
цветка на свете из
предметов? Я его несу, а тут снег и мороз. Я, впрочем, не про то: просто хотелось измять его, потому что хорош».
В среде слушателей нашлись несколько человек, которые на первый раз немножко смутились этим новшеством, но Горданов налег на естественные науки; указал на то, что и заяц применяется к среде — зимой белеет и летом темнеет, а насекомые часто совсем не отличаются
цветом от
предметов, среди которых живут, и этого было довольно: гордановские принципы сначала сделались
предметом осуждения и потом быстро стали проникать в плоть и кровь его поклонников.
Тут далее мой приятель не слышал ничего, кроме слитного гула, потому что внимание его отвлек очень странный
предмет: сначала в отпертой передней послышался легкий шорох и мягкая неровная поступь, а затем в темной двери передней заколебалась и стала фигура ясная, определенная во всех чертах; лицо веселое и доброе с оттенком легкой грусти, в плаще из бархата, забывшего свой
цвет, в широких шелковых панталонах, в огромных сапогах с раструбами из полинявшей желтой кожи и с широчайшею шляпою с пером, которое было изломано в стебле и, шевелясь, как будто перемигивало с бедностью, глядевшей из всех прорех одежды и из самых глаз незнакомца.
Когда мы с матушкой вышли для первой прогулки моей по Киеву, день был пасмурный, но очень тихий и приятный. На зданиях и на всех
предметах лежал мягкий и теплый серо-желтоватый колорит. Все имело свой
цвет, но, как говорят живописцы, все по колерам было точно слегка протерто умброю.
Катя пошла в свою каморку за кухнею, села к открытому окну. Теплый ветерок слабо шевелил ее волосы. В саду, как невинные невесты,
цвели белым своим
цветом абрикосы. Чтобы отвлечься от того, что было в душе, Катя стала брать одну книгу за другою. Но, как с человеком, у которого нарывает палец, все время случается так, что он ушибается о
предметы как раз этим пальцем, так было теперь и с Катей.
Наука — под которой понимались, главным образом, естественные науки, в то время окрашенные в материалистический
цвет, — стала
предметом веры, она была превращена в идол.
Нечто подобное происходит с зрением человека. Человек всегда бессознательно направляет свое зрение преимущественно на
предметы, наиболее отдаленные и потому кажущиеся ему самыми простыми по
цвету и очертаниям: на небо, горизонт, далекие поля, леса.
Предметы эти представляются тем более определенными и простыми, чем более они удалены, и, наоборот, чем ближе
предмет, тем сложнее его очертания и
цвет.
(Он имел привычку добираться по аналогии
цветов до
предмета, им забытого.)
— Позвольте, для маленького отступления, воспользоваться вашим восклицанием, — сказал с робкою ужимкою Бир, смотря на горшок с
цветами, стоявший на окне. — Мне хотелось давно спросить господина достопочтенного хозяина: балсамины, impatiens hortensis, которые я вижу здесь в Москве почти на каждом окошке, не есть ли
предмет особенного религиозного почитания между московитами?..
Колесин торжествовал и буквально засыпал «
предмет своих вожделений»
цветами и подарками, не забывая и Марину Владиславовну.
Как ни неудачно попала m-lle Bourienne на
предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося
цветка, и князь после супа смягчился.
Он был легок и прозрачен, он не закрывал
предметов, но все, что проходило сквозь него, окрашивалось в тревожный темно-желтый
цвет, и свежий румянец женских щек, яркие пятна их нарядов проглядывали сквозь него, как сквозь черный вуаль: и темно и четко.