Неточные совпадения
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда
молчал. «Врешь, думаю,
Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова.
Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
Миновала зима, и на самое светло
Христово воскресенье, в самый великий день, спрашивает Максим Иванович опять: «А что тот самый мальчик?» А всю зиму
молчал, не спрашивал.
— Скажите им, что
Христос жалел их и любил, — сказал он, — и умер за них. Если они будут верить в это, они спасутся. — Пока он говорил, все арестанты
молча стояли перед нарами, вытянув руки по швам. — В этой книге, скажите им, — закончил он, — всё это сказано. Есть умеющие читать?
—
Молчи, ради
Христа!
Молчи… — простонал Родион Потапыч.
Лиза
молчала, краснела и потела, но, когда он кончил, она с слезами, стоящими в глазах, начала говорить, сначала робко, о том, что
Христос сказал: «оставь отца и мать и иди за мной», потом, всё больше и больше одушевляясь, высказала всё то свое представление о том, как она понимала христианство.
Но ничего подобного нет. Со всеми этими сочинениями повторяется одно и то же. Люди самых разных взглядов, как верующие, так и — что достойно удивления — неверующие либералы, как бы сговорившись, все одинаково упорно
молчат о них, и всё то, что делается людьми для разъяснения истинного смысла учения
Христа, остается неизвестным или забытым.
Милостыню ей давали обильно и
молча, не изъясняя, для какой цели дают, если же кто-нибудь по забывчивости говорил: «Прими
Христа ради за упокой раба…» — Собачья Матка глухо ворчала...
Тогда я
молчал, понимая, что нужно возражать не словами, а фактами человеку, который верит в то, что жизнь, какова она есть, вполне законна и справедлива. Я
молчал, а он с восхищением, чмокая губами, говорил о кавказской жизни, полной дикой красоты, полной огня и оригинальности. Эти рассказы, интересуя и увлекая меня, в то же время возмущали и бесили своей жестокостью, поклонением богатству и грубой силе. Как-то раз я спросил его: знает ли он учение
Христа?
— Ой, Тихон, — воющим голосом вскричал Никита и болезненно крякнул. — Ведь просил я тебя, Тихон, —
молчи! Хоть ей-то не говорите,
Христа ради! Смеяться будет, обидится. Пожалейте всё-таки меня! Я ведь всю жизнь богу служить буду за вас. Не говорите! Никогда не говорите. Тихон, — это всё ты, эх, человек…
—
Молчи! Слушай опытного внимательно, старшего тебя с уважением! Знаю я — ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял
Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто с небес сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать с ней, а распутницу эту камнем в лоб, — вот, глядишь, и спасён мир!
Зло кишит вокруг меня, пачкает землю, глотает моих братьев во
Христе и по родине, я же сижу, сложив руки, как после тяжкой работы; сижу, гляжу,
молчу…
Снова кормщик сел у стола, выдвинул ящик, вынул книгу, стал ее читать. Все слушали
молча с напряженным вниманием, кроме блаженного Софронушки. Разлегся юрод на диванчике и бормотал про себя какую-то чепуху. А Николай Александрыч читал житие индийского царевича Иоасафа и наставника его старца Варлаама, читал еще об Алексее Божием человеке, читал житие Андрея
Христа ради юродивого. Потом говорил поучение...
В сенях встретила приезжего прислуга, приведенная в тайну сокровенную. С радостью и весельем встречает она барина, преисполненного благодати. С громкими возгласами: «
Христос воскресе» — и мужчины и женщины ловят его руки, целуют полы его одежды, каждому хочется хоть прикоснуться к великому пророку, неутомимому радельщику, дивному стихослагателю и святому-блаженному.
Молча, потупя взоры, идет он дальше и дальше, никому не говоря ни слова.
—
Молчи! Ну,
Христа ради!
— Ах, Дунюшка,
Христа ради,
молчи! — убедительно и моляще зашептал снова над ней Варварушкин голос, исполненный трепета, — не мешай ты, ради господа, свершиться тому, что он, милостивец небесный наш батюшка, соизволил повелеть!
Богородица и любимый ученик Иисуса
Христа, изображенные в профиль,
молча глядят на невыносимые страдания и не замечают моего присутствия; я чувствую, что для них я чужой, лишний, незаметный, что не могу помочь им ни словом, ни делом, что я отвратительный, бесчестный мальчишка, способный только на шалости, грубости и ябедничество.
Христос все время
молчит, он остается в тени.
— Намедни, — басом сказала Кравченко, — гость пива мне в лампадку вылил. Я ему говорю: «Сукин ты сын, а еще лысый». А он говорит: «
Молчи, говорит, мурзик, — свет
Христов и во тьме сияет». Так и сказал.
— Благодарны, берут
Христа ради и хвалят его: хорош, говорят, — добр. Да ты
молчи, владыко, они сами не чуют, как края ризы его касаются.