Неточные совпадения
Скотинин. Сам ты, умный человек, порассуди. Привезла меня
сестра сюда жениться. Теперь сама же подъехала с отводом: «Что-де тебе, братец, в жене; была бы де у тебя, братец,
хорошая свинья». Нет,
сестра! Я и своих поросят завести хочу. Меня не проведешь.
«Всё равно, — подумал Алексей Александрович, — тем
лучше: я сейчас объявлю о своем положении в отношении к его
сестре и объясню, почему я не могу обедать у него».
В последнее время между двумя свояками установилось как бы тайное враждебное отношение: как будто с тех пор, как они были женаты на
сестрах, между ними возникло соперничество в том, кто
лучше устроил свою жизнь, и теперь эта враждебность выражалась в начавшем принимать личный оттенок разговоре.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу
хорошего. А есть одна, родственница Бикусова,
сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
— Настасья Петровна?
хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная,
сестра моей матери, Настасья Петровна.
— Я уж знала это: там все
хорошая работа. Третьего года
сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
— Ничего, ничего! — кричал он матери и
сестре, — это обморок, это дрянь! Сейчас только доктор сказал, что ему гораздо
лучше, что он совершенно здоров! Воды! Ну, вот уж он и приходит в себя, ну, вот и очнулся!..
— В
хорошем смысле, в
хорошем, батюшка вы мой, Аркадий Николаич! Я уверен, что она и своим имением отлично распоряжается. Но чудо — не она, а ее
сестра.
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе,
лучше, как брат с
сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй
сестры…
Сестра Нехлюдова, Наталья Ивановна Рагожинская была старше брата на 10 лет. Он рос отчасти под ее влиянием. Она очень любила его мальчиком, потом, перед самым своим замужеством, они сошлись с ним почти как ровные: она — двадцатипятилетняя, девушка, он — пятнадцатилетний мальчик. Она тогда была влюблена в его умершего друга Николеньку Иртенева. Они оба любили Николеньку и любили в нем и себе то, что было в них
хорошего и единящего всех людей.
Антипатичен он ему был своей вульгарностью чувств, самоуверенной ограниченностью и, главное, антипатичен был ему за
сестру, которая могла так страстно, эгоистично, чувственно любить эту бедную натуру и в угоду ему могла заглушить всё то
хорошее, что было в ней.
У одного из ее приятелей,
хорошего и смирного молодого человека, была
сестра, старая девица лет тридцати восьми с половиной, существо добрейшее, но исковерканное, натянутое и восторженное.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать свою руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую
сестру, как не всегда уважается мать, даже
хорошая.
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на
сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь
хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
«В моей
сестре, царице, высшее счастие жизни, — говорит старшая
сестра, — но ты видишь, здесь всякое счастие, какое кому надобно. Здесь все живут, как
лучше кому жить, здесь всем и каждому — полная воля, вольная воля».
— И мы не ожидали, — перебил он меня, — что ж? тем
лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… — он запнулся на мгновенье, — моя
сестра. А ваше имя позвольте узнать?
За обедом повторялись те же сцены и велся тот же разговор, что и в Малиновце, а отобедавши, все ложились спать, в том числе и
сестра, которая была убеждена, что послеобеденный сон на весь вечер дает ей
хороший цвет лица.
Это зрелище вызывало в нас, остальных, насмешливые взгляды и усмешки, что, видимо, мучило его
сестру, приобщившуюся к настроению грации и
хороших манер.
— Молчать! Ты вот
лучше училась бы у
сестры Серафимы, как следует уважать мужа… да! И по домашности тоже все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
На Чистом болоте духовный брат Конон спасался с духовкою
сестрой Авгарью только пока, — оставаться вблизи беспоповщинских скитов ему было небезопасно.
Лучше бы всего уехать именно зимой, когда во все концы скатертью дорога, но куда поволокешься с ребенком на руках? Нужно было «сождать», пока малыш подрастет, а тогда и в дорогу. Собственно говоря, сейчас Конон чувствовал себя прекрасно. С ним не было припадков прежнего религиозного отчаяния, и часто, сидя перед огоньком в каменке, он сам удивлялся себе.
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще от вас получить, или,
лучше сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало. Скажите что-нибудь о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что знаю из газет и по письмам
сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее был очень рад.
Грустно подумать, что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может быть, тоже тоска, но
лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся так, чтобы быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер хотел на этот счет поговорить с твоей
сестрой — пожалуйста, не упрямься.
— Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, — возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них маме пудреницу черепаховую в золотой оправе, а если у тебя есть маленькая
сестра, купи ей
хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
— Ничего, ничего, дорогая Любочка, — быстро прошептал Лихонин, задерживаясь в дверях кабинета, — ничего,
сестра моя, это всё люди свои,
хорошие, добрые товарищи. Они помогут тебе, помогут нам обоим. Ты не гляди, что они иногда шутят и врут глупости. А сердца у них золотые.
И отец ее, честной купец, похвалил ее за такие речи
хорошие, и было положено, чтобы до срока ровно за час воротилась к зверю лесному, чуду морскому дочь
хорошая, пригожая, меньшая, любимая; а
сестрам то в досаду было, и задумали они дело хитрое, дело хитрое и недоброе: взяли они, да все часы в доме целым часом назад поставили, и не ведал того честной купец и вся его прислуга верная, челядь дворовая.
— Что же, тебе какое надобно впечатление? — перебила его
сестра. — Если уж ты так хлопочешь о спокойствии, так не читай, а пей вот
лучше эту воду с сахаром.
Сердце матери налилось желанием сказать что-то
хорошее этим людям. Она улыбалась, охмеленная музыкой, чувствуя себя способной сделать что-то нужное для брата и
сестры.
Вот, говорит, намеднись
сестра пишет, корова там у нее пала — пять целковых послал; там брат, что в священниках, погорел — тому двадцать пять послал; нет, нет, брат,
лучше и не проси!» С тем Чернищев-то и отъехал.
Была у него, правда, родная
сестра, старая девица, которая скромно жила в Петербурге в небольшом кругу"
хороших людей"и тревожилась всевозможными передовыми вопросами.
Я вспомнил подобную же сцену с
сестрою Крутицына, и мне показалось, что в словах:"друзья моего мужа — мои друзья" — сказалась такая же поэма. Только это одно несколько умалило
хорошее впечатление в ущерб «умнице», но, вероятно, тут уже был своего рода фатум, от которого никакая выдержка не могла спасти.
«Чего же мне
лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» — и вышел, разделся, «Отчу» прочитал, на все стороны начальству и товарищам в землю ударил и говорю в себе: «Ну, Груша,
сестра моя названая, прими за себя кровь мою!» — да с тем взял в рот тонкую бечеву, на которой другим концом был канат привязан, да, разбежавшись с берегу, и юркнул в воду.
— Во-первых, только самый легкомысленный человек может говорить о презрении к такому замечательному человеку, как Иван Яковлевич, — отвечал Дмитрий, судорожно подергивая головою в противную сторону от
сестры, — а во-вторых, напротив, ты стараешься нарочно не видать
хорошего, которое у тебя стоит перед глазами.
Будущее
сестры, нас и самого отца не представляло мне ничего
хорошего.
— Еще бы! и очень может, — сказал я, улыбаясь и думая в это время о том, что было бы еще
лучше, ежели бы я женился на его
сестре.
Но может быть и то, что мать трех
сестер Синельниковых, Анна Романовна, очень полная, очень высокая и до сих пор еще очень красивая дама, узнала как-нибудь об этих воровских поцелуйчиках и задала Юленьке
хорошую нахлобучку? Недаром же она в последние химкинские дни была как будто суха с Александровым: или это только теперь ему кажется?
— Будет
сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба любят покушать — и дедушка и профессор. Но ни здесь, ни в городе — ничего не достанешь ни за какие деньги. Лука отыскал где-то перепелов — заказал знакомому охотнику — и что-то мудрит над ними. Ростбиф достали сравнительно недурной — увы! — неизбежный ростбиф. Очень
хорошие раки.
Что касается Веры — та жадно хотела детей и даже, ей казалось, чем больше, тем
лучше, но почему-то они у нее не рождались, и она болезненно и пылко обожала хорошеньких малокровных детей младшей
сестры, всегда приличных и послушных, с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете
лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в
сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Сусанна пересела к ней на постель и, взяв
сестру за руки, начала их гладить. Средству этому научил ее Егор Егорыч, как-то давно еще рассказывавший при ней, что когда кто впадает в великое горе, то всего
лучше, если его руки возьмут чьи-нибудь другие дружеские руки и начнут их согревать. Рекомендуемый им способ удался Сусанне. Людмила заметно успокоилась и сказала
сестре...
Вошла действительно Сусанна. Лицо ее, как только
сестра скончалась, перестало быть растерянным и оставалось только серьезным: Сусанна твердо была уверена, что там, на небе, Людмиле гораздо
лучше, чем было здесь, на земле, и только сожалела о том, что ее не успели причастить.
— Что на меня! Она такая красавица, что по всему Дагестану нет
лучше. Ах, какая красавица моя
сестра! Ты не видал такую! У меня и мать красавица была.
— Сиротой жить
лучше. Умри-ка у меня отец с матерью, я бы
сестру оставила на брата, а сама — в монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
Сестрица Марья Афанасьевна (Николай Афанасьевич с ласковой улыбкой указал на
сестру), сестрица ничего, не плачут, потому что у них характер
лучше, а я слаб и плачу.
— Вот сестрица покушают, — говорил он, обращаясь к
сестре. — Садитесь, сестрица, кушайте, кушайте! Чего церемониться? А не хотите без меня, так позвольте мне, сударыня Ольга Арсентьевна, морковной начиночки из пирожка на блюдце… Вот так, довольно-с, довольно! Теперь, сестрица, кушайте, а с меня довольно. Меня и кормить-то уж не за что; нитяного чулка вязать, и того уже теперь путем не умею.
Лучше гораздо сестрицы вязал когда-то, и даже бродери англез выплетал, а нынче что ни стану вязать, всё петли спускаю.
— Ты так Варваре и скажи, — уговаривал Рутилов. — Сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты
лучше из моих
сестер возьми, — три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.
Сестры побежали, заливаясь хохотом. Голоса их и смех затихли за дверьми. Передонов отвернулся от калитки. Он был не совсем доволен. Он думал: болтнули что-то и ушли. Дали бы
лучше записочки. Но уже поздно тут стоять и ждать.
Не то, чтобы ей не нравилось, а
лучше бы хотелось рассказывать, а чтобы
сестры слушали. Дарья сердито крикнула, прервав песню на полуслове...
— Он?
Хороший, — неуверенно ответила Люба. — Так себе, — добавила она, подумав. Ленивый очень, ничего не хочет делать! Всё о войне говорит теперь, хотел ехать добровольцем, а я чтобы
сестрой милосердия. Мне не нравится война. А вот дедушка его чудесный!
Хотя Софья Николавна слишком хорошо угадывала, какого расположения можно ей было ждать от
сестер своего жениха, тем не менее она сочла за долг быть сначала с ними ласковою и даже предупредительною; но увидя, наконец, что все ее старания напрасны и что чем
лучше она была с ними, тем хуже они становились с нею, — она отдалилась и держала себя в границах светской холодной учтивости, которая не защитила ее, однако, от этих подлых намеков и обиняков, которых нельзя не понять, которыми нельзя не оскорбляться и которые понимать и которыми оскорбляться в то же время неловко, потому что сейчас скажут: «На воре шапка горит».
— О, мы устроим вас у
сестры даже гораздо дешевле и, верно, гораздо
лучше.