Отвлеченные
философы считают доказанным и показанным, ясным и самоочевидным, что философии следует начинать с субъекта, с мышления, с чего-то безжизненно формального и пустого; но почему бы не начать философствовать с кровообращения, с живого, с предшествующего всякой рациональной рефлексии, всякому рациональному рассечению, с органического мышления, с мышления как функции жизни, с мышления, соединенного с своими бытийственными корнями, с непосредственных, первичных данных нерационализированного сознания?
Неточные совпадения
— Вероятно — ревнует. У него учеников нет. Он думал, что ты будешь филологом,
философом. Юристов он не выносит,
считает их невеждами. Он говорит: «Для того, чтоб защищать что-то, надобно знать все».
Так, когда Нехлюдов думал, читал, говорил о Боге, о правде, о богатстве, о бедности, — все окружающие его
считали это неуместным и отчасти смешным, и мать и тетка его с добродушной иронией называли его notre cher philosophe; [наш дорогой
философ;] когда же он читал романы, рассказывал скабрезные анекдоты, ездил во французский театр на смешные водевили и весело пересказывал их, — все хвалили и поощряли его.
Я очень ценил Ясперса, но я не
считал его экзистенциальным
философом в том смысле, в каком были экзистенциальными
философами Ницше и Кирхегардт.
(Экзистенциальными
философами я
считаю не Гейдеггера и Ясперса, а блаженного Августина и Паскаля, Кирхегардта и Ницше.)
Меня всегда не очень любили академические круги,
считая меня
философом слишком «экзистенциального» типа, скорее моралистом, чем ученым
философом.
Мои друзья католики в конце концов поняли, что меня нельзя
считать выразителем православной церковной мысли, что меня следует рассматривать как индивидуального христианского
философа.
Я очень ценю и люблю Канта,
считаю его величайшим из
философов.
Мне потом говорили, что в верхнем слое национал-социалистов был кто-то, кто
считал себя моим почитателем как
философа и не допускал моего ареста.
Жил он настоящим
философом и даже особую квартиру
считал излишней роскошью, помещаясь в тесном здании архива.
— Я, князь, от вас таких пруэсов не ожидал, — промолвил Иван Федорович. — Да знаете ли, кому это будет впору? А я-то вас
считал за
философа! Ай да тихонький!
Сначала они немножко дулись друг на друга: Gigot, увидав перед собою длинного костюмированного человека с одним изумрудным глазом,
счел его сперва за сумасшедшего, но потом, видя его всегда серьезным, начал опасаться: не
философ ли это, по образцу древних, и не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
Нил.
Философы в глупостях, должно быть, знают толк. Но я ведь умником себя не
считаю… Я просто нахожу, что с вами жить почему-то невыносимо скучно. Думаю, потому, что очень уж вы любите на всё и вся жаловаться. Зачем жаловаться? Кто вам поможет? Никто не поможет… И некому, и… не стоит…
— Пожалуйте, — сказал он, давая дорогу Ольге Михайловне и Петру Дмитричу. — Тут самая спелая… Итак-с, по мнению Прудона, — продолжал он, возвысив голос, — собственность есть воровство. Но я, признаться, Прудона не признаю и
философом его не
считаю. Для меня французы не авторитет, бог с ними!
Но Дионису Ницше остался верен до конца жизни. Главною своею заслугою он
считал выдвинутую им дионисовскую проблему, и на предельной грани своей деятельности, под черными тучами уже надвигавшегося безумия, он называл себя «последним учеником
философа Диониса».
Но мало того, что толпа не знает этих учений, — ученые не знают их, если это не их специальность;
философы по профессии не
считают нужным заглядывать в эти книги.
Остается неясным,
считает ли Штейнер духовным опытом и духовной жизнью творческий акт поэтов или
философов.
Так, во втором веке, перешедший в христианство
философ Татиан
считает убийство на войне так же недопустимым для христиан, как всякое убийство, и почетный воинский венок
считает непристойным для христианина. В том же столетии Афинагор Афинский говорит, что христиане не только сами никогда не убивают, но и избегают присутствовать при убийствах.
Во-первых, историк описывает деятельность отдельных лиц, по его мнению, руководивших человечеством: один
считает таковыми одних монархов, полководцев, министров; другой, — кроме монархов — и ораторов, ученых, реформаторов,
философов и поэтов. Во-вторых, цель, к которой ведется человечество, известна историку: для одного цель эта есть величие римского, испанского, французского государств; для другого — это свобода, равенство, известного рода цивилизация маленького уголка мира, называемого Европою.