Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о
математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Я думаю, — говорил он не то Марфеньке, не то про себя, — во что хочешь веруй: в божество, в
математику или в
философию, жизнь поддается всему. Ты, Марфенька, где училась?
Так, как в
математике — только там с большим правом — не возвращаются к определению пространства, движения, сил, а продолжают диалектическое развитие их свойств и законов, так и в формальном понимании
философии, привыкнув однажды к началам, продолжают одни выводы.
Так, как Франкер в Париже плакал от умиления, услышав, что в России его принимают за великого
математика и что все юное поколение разрешает у нас уравнения разных степеней, употребляя те же буквы, как он, — так заплакали бы все эти забытые Вердеры, Маргейнеке, Михелеты, Отто, Ватке, Шаллеры, Розенкранцы и сам Арнольд Руге, которого Гейне так удивительно хорошо назвал «привратником Гегелевой
философии», — если б они знали, какие побоища и ратования возбудили они в Москве между Маросейкой и Моховой, как их читали и как их покупали.
Содержание их было различное: история,
математика,
философия, редкие издания с описаниями старинных путешествий, морских битв, книги по мореходству и справочники, но более всего — романы, где рядом с Теккереем и Мопассаном пестрели бесстыдные обложки парижской альковной макулатуры.
Выучись по-латынски, по-французски, по-немецки… географию, конечно, историю, богословие,
философию,
математику…
— Апостол Павел говорит: на учения странна и различна не прилагайтеся. Конечно, если чернокнижие, буесловие или духов с того света вызывать, как Саул, или такие науки учить, что от них пользы ни себе, ни людям, то лучше не учиться. Надо воспринимать только то, что бог благословил. Ты соображайся… Святые апостолы говорили на всех языках — и ты учи языки; Василий Великий учил
математику и
философию — и ты учи, святый Нестор писал историю — и ты учи и пиши историю. Со святыми соображайся…
Еще у меня усов не было, а я уж, брат, читал и по-латынски, и по-гречески, и по-французски, знал
философию,
математику, гражданскую историю и все науки.
— Как не забыть? Слава богу, уж восьмой десяток пошел! Из
философии и риторики кое-что еще помню, а языки и
математику совсем забыл.
Наконец, в исходе августа все было улажено, и лекции открылись в следующем порядке: Григорий Иваныч читал чистую, высшую
математику; Иван Ипатыч — прикладную
математику и опытную физику; Левицкий — логику и
философию; Яковкин — русскую историю, географию и статистику; профессор Цеплин — всеобщую историю; профессор Фукс — натуральную историю; профессор Герман — латинскую литературу и древности...
По
математике я — минус,
По
философии — изнанка божества...
Положение
философии в отношении к ее любовникам не лучше положения Пенелопы без Одиссея: ее никто не охраняет — ни формулы, ни фигуры, как
математику, ни частоколы, воздвигаемые специальными науками около своих огородов.
Он вообще был расположен не только к
математике, но и к
философии и читал, как мы тогда говорили, «всю метафизику».
Учительство,
философия,
математика, французские стихи — всё было брошено и забыто Артуром.
О
философии придется говорить наряду с другими науками, с
математикой, с физикой, химией, физиологией и т. п.
Будущее принадлежит не Когену — этой последней попытке абсолютизировать и математизировать научное знание, а скорее Бергсону, глубокомысленно и революционно отвергшему математизм [Критика математизма — один из основных мотивов
философии Бергсона, который сам — разочарованный
математик.
— О! он у меня большой философ, — сказала озадаченная Левкоева, — заговорит о каком-нибудь современном вопросе, глух ко всему постороннему; для
философии и литературы пренебрег в училище и
математикой.